Наш детский дом находился в болгарском селе Преслав в 12-ти километрах от районного центра Ногайск (который теперь Приморск) в Запорожской области, в 5-ти километрах от Азовского моря. Был детский дом тихий и спокойный, ребята все были из соседних сёл, деревенские, не конфликтные, не дрались, особо не хулиганили, по-немногу воровали, отцы их были на войне, многие уже были убиты, а матери отдали своих "лишних" детей в детдом, тех, которых уже не могли прокормить. Мой отец тоже воевал, а мать служила политработником в дивизии, которая формировалась в Бердянске. В детдоме мы были вдвоём с сестрой Кларой. Клара была старше меня на два с половиной года, а мне бало 11 лет. Детдом занимал обширную территорию: здесь были складские помещения, кухня со столовой и корпуса для проживания ребят. Дети были разделены на отряды: Сталинский - здесь были мальчики от 9-ти лет и старше, Ворошиловский - для мальчиков от 6-ти до 8-ми, Будённовский - для девочек всех возрастов кроме маленьких и Ленинский - для самых маленьких детей. Всего в детдоме было не более 100 человек. В отрядах работали воспитательницы. В нашем Сталинском отряде воспитательница была Мармя Трофимовна Станкова - мы её звали МТС. Не помню, чтобы она нами как-то особенно занималась: следила за нашей одеждой, следила за нашим здоровьем, следила, чтобы мы школу не пропускали, летом водила нас на море купаться. На море ходил наш Сталинский отряд и большенькие девочки из Будённовского. На море мы шли большой толпой - никто никуда не разбегася, всем хотелось купаться. По дороге мы проходили мимо дефколонии - колонии для "дефективных" детей, т.е. тех которых искалнчила война - без рук, без ног, без глаз. У нас в детдоме тоже были искалеченные ребята: один был без ноги, на костылях, у одного не было кисти руки и глаза (у него граната разорвалась в руках), был мальчик с пулевым ранением позвоночника - он тоже передвигался на костылях, а ноги волочились по земле, был Мытя, у которого лоб был острый, как топор, он в школе не учился, а работал на хоздворе. Он благодушно разрешал, чтобы его ребята щёлкали шолобанами по лбу. Когда мы проходили мимо дефколонии, мне делалось жутко.
Однажды на море я брёл в воду всё глубже и глубже и набрёл на какую-то большую рогатую железяку. Она торчала в песке. Я стал её раскачивать и выдернул - это был якорь. Только потом я увидел стоящий недалеко от берега небольшой парусный баркас - это был его якорь. Хоть парус баркаса и не был поднят, но баркас понесло в море. На нем заметались, засуетились люди, которые там, видимо, спали. Они стали подтягивать якорь и остановили баркас. С него спрыгнул в воду рыбак, он добрался до берега и надрал мне уши. Я нисколько не плакал. Рыбак снова уплыл и взобрался на баркасс.
Я сдружился с Вовкой Цыганковым, он был старше меня на 2 года и заступался за меня, если меня кто-нибудь обижал. Его мать в Геническе повесили немцы, и Вовка видел казнь своей матери.
Главной нашей заботой было добыть себе еду в дополнение к той, что получали мы в столовой. Добывали разными способами: и воровали у болгар с огородов, и ходили на колхозные поля, и ловили в речке рыбу и раков, а иногда стерегли, когда болгарка поставит печся хлеб в летнюю печку, что стояла во дворе, ждали, когда по нашему предположению хлеб был готов, и утаскивали его к себе. Хлеб был горячий, обжигал руки и распространял очаровательный запах на всю улицу. А то - забрались мы с Вовкой в чей-то сарай и утащили гуся. Чтобы гусь не кричал, Вовка оторвал ему голову. Что делать с гусем, мы не знали, а потом приспособили его для ловли раков. Чаще мы ловили раков на лягушку , на рыбку, на жаренного воробья. На гуся было нисколько не лучше. Рыбу мы ловили сеточкой и бреднем. В сетку попадалась в основном тарань , а бреднем вытаскивали всё подряд, в том числе и обычный азовский бычок. Я наловчился ловить ловушками воробьёв. Ловушку делал из кирпичей: 4 половинки кирпича укладывал, чтобы получилась коробочка, целую кирпичину приспосабливал, чтобы была накрывашка, настораживал накрывашку двумя палочками - вертикальной и горизонтальной и сыпал какое-нибудь зерно: пшеницу, ячмень, просо. Птичка садилась на горизонтальную палочку, сбивала вертикальную, и накрывашка накрывала коробочку с птичкой. Таких ловушек в окрестностях детдома я ставил около сотни, за день попадалось десятка 2-3 воробьёв. Я их ощипывал и жарил на костре из соломы на палочках как шашлык. Жевали и проглатывали воробышков вместе с костями.
А потом случилось событие, которое сильно повлияло на моё дальнейшее мировоззрение и развитие: в наш детдом из Бердянска была переведена большая группа ребят из тамошнего детдома, в котором стало уже очень тесно - человек 40-50. Это были все мальчики старшенького возраста - лет по 13, 14, 15 - были они все городские, а не то, что мы-деревенщина и сразу взяли власть в свои руки. Все они вошли в Сталинский отряд, и для отряда был выделен ещё один большой дом.
Бердянские ребяа переустроили нашу жизнь по своему усмотрению: во главе отряда был Вовка Вишневецкий, отец его был генерал, он был командир дивизии, потом он приезжал к нам в детдом, рассказывал о войне, а потом его убили. Вовкину мать в Белоруссии расстреляли немцы, и стал он полным сиротой. Отряд наш разбили на звенья, поставили звеньевых. Звеньевым нашего звена стал Витька Лысенко - высокий красивый блондин, он был храбрый и справедливый и красиво танцевал лезгинку. Мы все учились в школе, в основном в 3-4 ом классе, т.к. из-за немецкой оккупации все были переростки. Пропускать занятия в школе не разрешалось, за это звеньевой мог налупить. Наши деревенские ребята пытались возмутиться заведённами порядками, но Вишневецкий присёк это несколькими драками. Сначала Изя Караим в жестокой драке излупил нашего деревенского лидера Ваньку Гроба. Они договорились драться не до крови, как это было обычно принято, а до крика. Изя Караим был крепенький толстячёк с детским пухлым лицом, его Гроб и за противника не считал, но Изя несколькими мощными ударами опрокинул его на землю и поскольку " лежачего не бьют", разрешил ему встать и изуродовал его физиономию в красную котлету. Гроб заорал зверинным рёвом - мне аж страшно стало. Потом сам Вишневецкий казалось бы безобиднвми снежками изметелил 16-тилетнего Жорку Ивахно так, что тот просто удрал. У всех ребят были ножи и кастеты ( и у меня тоже был нож, сделанный из обломка косы), но драться между собой оружием было запрещено. У Вишневецкого был отличный румынский небольшой кинжал, он носил его в боковом кормане пальто. Вообще драться между собой можно было только с разрешения начальника отряда. Он же разрешал и возникающие конфликты.
Наше воровство и габежи стали носить организованный характер: действовала разведка, выбиралось удобное время, подбирались участники акции и назначался объект нападения. Мы больше не обижали болгар-частников, а занимались в основном колхозными полями и виноградниками, в соседнем селе Камышеватке ограбили магазин - утащили только продукты, из колхозного стада утащили и зарезали 2-х овец, ободрали, разделали и изжарили на костре. Всю добычу делили не только на участников акции, но и на всех , а магазинные конфеты и сахар даже девчёнкам давали. Вишневецкий не действовал единовластно - он правил спомощью "совета", в который входили не только звеньевые.
Мы соорудили свой собственный склад для продуктов, которые добывали в результате всех этих разбоев - в огромной скирде соломы, которая была на территории детдома мы проделали дыру, выбрали солому изнутри, сделали просторно и хранили в этом хранилище то, что не должно было портиться из-за долгого хранения: капуста, картошка, подсолнечные семечки, яблоки, здесь же находились банки с соленьями, копчёные окорока и даже две огромные бутыли с вином. Над складом командовали два великовозрастных (лет по 17) оболтуса - Жорка Ивахно и Троша Сивко. Эти парни в школу не ходили, они работали на хоздворе. Им помогал Мытя. Про этот склад все знали и в детдоме и в селе, но никто не смел покуситься на его сохранность. По команде Вишневецкого то или иное звено получало разрешение что-нибудь взять из склада. У Вишневецкого был какой-то план распределения продуктов, мы все считали, что он распределяет справедливо. Мне даже вина однажды полстакана досталось. После ограбления колхозного склада в детдом нагрянула из Ногайска милиция. Никакого особого расследования и быть не могло - всем было ясно, что участвовали в акции "все", что руководили ограблением "руководители" Сталинского отряда, но сколько не пытались добиться хоть каких-то фамилий, чтобы арестовать, ничего не добились. Меня как самого "честного" тоже долго допрашивали, и на совесть пионерскую давили и даже угрожали, что сообщат матери в Бердянск и что меня самого арестуют и в колонию отдадут, но я говорил, что грабили все и что нами никто не руководил. А потом отобрали у меня нож, который был всегда со мной. Когда меня выпустили, я сказал в отряде, что нож отобрали, все высыпали во двор и на глазах у милиции обнажили своё "оружие", покружили им в воздухе и под общий свист проводили милицию домой в Ногайск.
Мы учились в щколе, и плохо учиться было нельзя - за этим следили звеньевые, по вечерам в Сталинской комнате все учили уроки и, т.к. учебников было по одному на звено, то звеньями разбредались по углам и кто-нибудь читал вслух, а остальные слушали и запоминали.
В один из приездов мать подарила нам с Кларой обыкновенные ученические ручки, какие у нас были до войны. Я нацарапал на своей ручке свои инициалы ПК - Поличенко Костя. И вот моя ручка пропала. Я искал её везде и найти не мог. Достал где-то обыкновенную ручку-трубочку, какие были у всех ребят и писал ей. Потом я неожиданно увидел мою ручку у Петьки Клочкова, который учился в другом 4-ом классе. На ней тоже было написано ПК, т.е. Петькины инициалы. Я потребовал отдать мою ручку, но Петька доказывал, что ручка эта его и указывал на нацарапанные буквы. Все ребята знали, что эта ручка моя, но Петька упёрся и ручку не отдавал. Я выхватил у него свою ручку и удрал. Петька пришёл в наш класс, и между нами возникла драка. Петька меня налупил, причём лупил костылём, он был старше меня и сильнее и ходил на костылях, т.к. был хромой. За меня заступился наш звеньевой Виктор Лысенко. Он победил Петьку и сбил его с ног, а Петька, лёжа на полу выхватил свой нож и полоснул Виктора по руке. Это было преступление - драться ножами между собой было запрещено. Состоялось заседание "совета" и Петьке присудили "комарики". Это было жестоко, но Петьку не простили и в эту же ночь его убили - навалились, завернули в одеяло и тыкали ножами через одеяло. Петька орал, но ему заткнули рот. Кто-то дал мне нож, и от меня потребовали, чтобы я тоже участвовал в этой казни. Петька уже не шевелился, и я, зажмурив глаза, тоже ткнул ножём в это жутко окровавленное одеяло. Мёртвого Петьку вынесли из спальни и положили возле крыльца. Окровавленное одеяло вместе с Петькой утром обнаружила наша воспитательница Мария Трофимовна. Нас допрашивали, но никто ни в чём не признался. Петьку похоронили на сельском кладбище, а я снова писал ручкой на которой было нацарапано - ПК.