Теперь Фёдор с недоумением вспоминал их собрания у директора детского дома Павлина Семёновича Пустовойта. Как можно сейчас не верить в справедливость Советской Власти, в мудрость партии и её вождя, в успехи советской экономики, в самоотверженность и преданность советских людей!
Конечно, Витька Акиньшин подлец и наушник, конечно Роберта
Барбилетти выгнали из училища зря, несправедливо, конечно начальник училища грубый однорукий солдафон, но это же только единицы, единичные эпизоды. Кроме этого есть ребята из его отделения, есть лейтенант Трубачёв, есть Лиза с её любовью к нему, есть новые города и новая военная техника. Как можно не верить тому, что в действительности есть, в то что реально ощутимо!
Видимо есть какие-то две правды, которые надо бы познать до конца. Фёдор не мог запросто отбросить как не нужное всё то, о чём говорил на своих занятиях Павлин Семёнович. Он тоже говорил правду. И отец Фёдора Сергей Антонович Котенко погиб за правду и братья Пивоваровы Олег и Константин погибли за ту же правду.
Одну правду Фёдор наблюдал, слышал о ней на политзанятиях и по радио, а другую правду тоже знал и слышал о ней от близких людей.
" .....Большевики через радио и через газеты навалят оголтелую пропаганду и могут склонить молодого человека на свою сторону...." - так говорил Павлин Семёнович Пустовойт, директор детдома.
" - Ну и что, склонили меня большевики? Выходит - склонили. Но ведь ДнепроГЭС и Магнитка дкйствительно построены! Ведь советские бойцы действительно самоотверженно сражались в Испании. И живут люди в нашей стране хорошо, не голодают"
" А кто строил эти города? Заключённые. Это те люди, которые были осуждены за то, что они исповедывали другую правду. А воевали в Испании тоже как и я одурманенные пропагандой? За таких же одурманенных?" мысли в голове Фёдора роились и толпились, выталкивая друг друга.
В это лето, на этих коникулах Фёдор решился поехать в Казахстан, в свою родную Песковатку и на заимку к тёте Соне.
" Как она там? Где мама? Может быть маму отпустили...." Уже в мае,
получив отпускное свидетельство и оформив по воинскому требованию билет, Фёдор выехал поездом Москва-Новосибирск и через 3 суток прибыл в Петропавловск, административный центр Северо-Казахстанской области. Далее - Сосновский район и Песковатка. Песковатка так и называлась потому, что почва в селе и в окрестностях была супесчаная, хорошо пахалась, на улицах не было грязи, как в черноземных зонах. Урожаи пшеницы были невысоки зото прекрасны были огороды. Это была лесостепная зона Казахстана с мелковдными речками и множеством степных озёр, которые питались в основном талой водой.
От Сосновки до Песковатки Фёдор шёл пешком - всего 16 километров. Подходя к селу, он вспоминал те околки и озёра, где он с ребятами собирал утиные яйца, которые потом пекли в золе костра. Он заходил в околк, где уже сошла талая вода и стремительно пробивалась через прошлогоднюю упавшую лисву молодая травка. Околки уже зазеленели листвой, на озёрах сквозь старый камыш пробивался новый.
С некоторым замиранием в груди Фёдор вошёл в село. Будто бы и не было этих 8 лет - те же бревёнчатые избы вдоль широкой улицы, те же куры и гуси возле изгородей, редкий собачий лай. Улица была почти пустынной, где-то впереди проехала подвода. не разберёшь с какой масти лошадью, не было видно ребятишек, хотя занятия в школе уже закончились, и у ребят должны были наступить коникулы. Школа стояла такая же, ничего с ней за эти 8 лет не сделалось, тот же (а может быть другой) выгоревший красный флаг шевелился от лёгкого ветерка над её крышей. Вместо церкви Фёдор увидел только грязно-белые стен, церковной ограды не было, а возле стен бывшей церкви валялись какие-то пустые ящики и бочки - видимо здесь был склад.
Фёдор прошёл к своему дом, к дому где родился и прожил 12 лет, откуда ушёл в свой последний путь его отец Сергей Антонович Котенко, откуда уводили его мать, откуда он сам ушёл на заимку к тёте Сон, уводя с собой кормилицу-корову Зорьку.
Дом совсем не изменился, ограда и калитка были те же. В доме кто-то жил: во дворе на верёвке сушилось бельё, среди которого были видны мужские подштаники.
Фёдор в нерешительности встал у калитки, стараясь разглядеть через окно что-нибудь внутри дома. Он собственно не собирался заходить в свой дом, он вообще приехал к тёте Соне, он рассуждал, что мать, если она освободилас, будет жить у неё.
Из дома вышел высокий нестарый человек, рыжеватый с "наркомовской" щёточкой усов. На нём была гимнастёрка без петлиц и без ремня, брюки-голифе, но без сапог - на ногах были голоши.
- Здравия желаю! - обратился мужчина к Фёдору. - Интересуетесь? Кто ж Вы такой будете? Из каких? Каким порядком к нам прибыли?
Он смотрел выжидательно и настороженно, добродушия в его тоне не было.
- Я Фёдор Котенко. Жил я здесь с родителями 8 лет назад. Сейчас учусь в Ярославском военном училище.
- Уже сержант? - мужчина прищурившись вглядывался в петлицы на шинели Фёдора. - Это не сын ли Вы Котенко, убитого при неудавшемся восстании зимой 1930-го года?
- Да это мой отец ! - с вызовом ответил Фёдор.
- Гордиться Вам товарищ сержант своим отцом не приходится. Это был махровый белогвардеец, каких мы в своё время перебили и бьём сейчас. Наша власть говорит, что дети за родителей не в ответе, видимо поэтому Вам дана возможность, выучившись и служа в рядах Красной Арми, замолить грехи своего отца.
- Простите, а Вы кто такой? - Фёдор иронически взглянул на голоши собеседника.
- Распространяться на эту тему не буду. - смущённо кашлянул мужчина. - Сельский совет дал моей семье это жильё, вашего здесь ничего не, так что - до свидания.
- Кроме самого дома. - не утерпел куснуть Фёдор.
- Иди, иди, сержант! - прохрипел мужчина.
Фёдор отошёл от калитки, выйдя на дорогу, пристально посмотрел на дом, мысленно прощаясь с ним и не оглядываясь больш, широко шагая на выход из села.
- Эй, стой! Федя! Стой! Я тебя узнала. Подожди что-то скажу.
К нему тихонько трусила пожилая женщина в бесформенной кофте и в платке.
- Погоди Федя! Тебя же Федя зовут? Никто тебя никогда не узнает - и вырос и изменился, и бравый такой. Ты меня-то не помнишь? Полиной меня зовут в соседях мы с Зиной жили и теперь тут живём со стариком, а Петр, твой дружок, тоже где-то в армии служит.
- Здравствуйте тётя Поля! Как же - я узнал Вас.
- Что я тебе скажу Федя - вот что: уходи скорее из села, неизвестно, что они ещё выдумают. Этот, что с тобою разговаривал - Хлыстов Вадим Петрович работает в Сосновке в военкомате каждый день верхом туда-сюда гоняет. Здесь он вяжется ко всем. На днях учителя нашего арестовали. Зина, мама твоя, тоже вот так постояла у калитки да и пошла. Попили мы с ней чаю и ушла она к Соне на заимку. Сейчас говорят померла мама твоя, там на заимке и похоронена. Ты, Федюша, уходи. Может быть твоя судьба будет счастливее, чем у родителей твоих. Иди, милок, не держи на меня зла, что и в дом тебя не зову - боязно стало, похватали многих за эти годы.
- Значит умерла мама! Что, болела она?
- Плохая была совсем, едва ходила. Не знаю как и до заимки-то дошла. А прожила недолго, где-то с января до марта. Иди, милый, заболталась я с тобой. А в село больше не приходи - заарестуют тебя.
- Прощайте, тётя Поля. Спасибо на добром слове.
- Иди с Богом, Федюшка....
Через полтара часа Фёдор обнимал худенькую постаревшую тётю Соню, которая, уткнувшись лицом в его шинель, поливала грубое сукно обильными, не то горестными, не то радостными слезами.
- Заход, Феденька! Какой же ты важный стал? В армии ты? Учишся? Командиром будешь? Хорошее дело - может спасёшься так-то. Зина-то померла этой зимой, туберкулёз у неё был, ничего сделать не могли, так и угасла на этом вот диване. Не знали мы про тебя ничег, и мама искать тебя не стала и мне не велела, чтобы не дай Бог не накликать на тебя этих зверей красноголовых. Плакала потихоньку каждый день. Ходить совсем не могла. А верила она, надеялась, что спасся ты тогда. А где этот офецер, с каким ты ушёл? Олегом его звали. Арестовали и расстреляли? Боже ж ты мой - ведь человек-то хороший! Скажи, Феденька, долго это продолжаться будет, когда от людей отстанут? Что мы им сделали? Моего деда хотели забрать, а он всю жизнь без ноги прожил, ни с кем не воевал. Слава Богу прибрал его Господь, а то бы и тюрьмы советской попробовал бы. Ты-то надолго к нам? Живу я тут с сиротой одной - сама-то старая стала и похоронить будет некому. Наезжают тут ко мне начальство разное, то на охот, то на рыбалку, ночуют, водку пьют. Может и не трогают меня потому. Про Зину спрашивали и про Сергея.
- Нет, тётя Соня, утром завтра уйду. К маме на могилку схожу и уйду.
- И то, Федя, от греха. Не думал видно ты, что так в родном краю встретиться придётся. Ох, Федя, была бы я мужиком да взяла бы ружьё, да постреляла бы этих большевиков всех. Раз людей они так мучают, то и их надо всех извести. А те, что по тюрьмам не сидят - думаешь им сладко? Не сладко. В колхозе то неурожай, то скотина передохла - голодно всем, а слова не скажи - заарестуют. И не уйдёшь никуда - паспорта у людей поотбирали.
Назавтра утром,побывав на могиле у матери, Фёдор отправился в Сосновку.
Он понимал, что его вид привлекает внимание людей и объясняться ни с кем лишний раз не хотел.
Горечь от посещения родных мест, граничащаяся со слезами, постепенно прошла и уступила место злобе, но не слепой ярости, а холодной рассудительной злобе. Вот они, эти в гимнастёрках и в голифе с наркомовскими усами, с портфелями, в кепках, спешащие куда-то пешком, в пролётках и в автомобилях - это они убили его отца, замучили его мать построили голодный социализм. Это они подбираются к нему со всех сторон, они хотят схватить его и засадить за то, что он сын своих родителей. С ними бороться надо! "Умом и оружием" - говорил Олег Пивоваров.
"Видимо оружием рано, а умом надо бороться уже сейчас"
" На молодых людей обрушится оголтелая пропаганда большевиков. Но пропаганда это слова, а надо смотреть на дела. Вот они большевистские дела - тюрьмы, расстрелы и голодный народ" - всё это думалось Фёдору. Правильно говорит тётя Соня - "Пострелять бы их всех"
До конца коникул было ещё почти полтора месяца, ехать было некуда, идти было некуда, возвращаться в училище было неохота. Фёдор решил проехаться по советской стране - благо билет был бесплатный, а воинский аттестат обеспечивал ему получение прдуктов в воинском зале крупных железнодорожных станций..
В купе плацкартного вагона ехали, кроме Фёдора, пожилая супружеская пара, гражданин с полуответственным портфелем и две студентки - хохотушки. Студентки занимали боковые места, Фёдор с полуответственным граждонином ехали на верхних полках, а супруги расположились внизу. Все ехали до Хабаровска.
До Хабаровска было около 6000 километров. Поезд должен был проехать это расстояние за 5-6 дней.
За окном проплывали лесостепные пейзажи северного Казахстана, которые сменились берёзовыми, а затем хвойными лесами Западнай Сибири. Впереди была роскошная тайга, сменяющаяся худосочными лесами Прибайкалья, промелькнут Даурские степи, и снова поезд устремится в тайгу, она снова будет богат красками и полыхать цветами.
Познакомились. Девушек звали Светлана и Ленина. Они сидели, поджав ноги, на нижней боковой полке посматривали на Фёдора и постоянно хохотали. Пожилого супруга звали Илья Федоты. а его жену - Алефтина Павловна, полуответственный гражданин назвал себя Храмовым из столичного наркомпроса.
Прилично отварившись в Новосибирском воинском зале Фёдо, разложил своё богатство и пригласил спутников писоединяться к завтраку. Девушки пырснули смехом и отказались. Тогда Фёдор открыл банку с абрикосовым компотом и приподнёс девушкам "в постель". Старики и Храмов тоже отказались.
- Любуетесь? - обратился Илья Федотыч к Фёдору, увидев как тот жадно вглядывается в проносящиеся мимо пейзажи.
- Да интересно, красиво. Я вырос в степях, впервые вижу такие леса.
- А сколько в этих лесах богатств:уголь, руда, пиломатериалы, в тайге множество зверья, в реках осетры и стерлядь и множесво всякой другой рыбы!
- И всё это принадлежит народу. - подал голос с верхней полки Храмов.
- Никому это не принадлежит. - отозвался старик.
- Как никому?! Народу, государству!
- Народу дела нет до этих богатств, а государство занято совсем другими делами.
- Это какими же делами, позвольте спросить?
- Илюша,не надо. - жена положила ладонь на колено Ильи Федотыча.
- Какими делами? Арестами и ссылками невиновных людей.
- Невиновных, говорите? Вот Вы ведь, наверное, невиновный?
- Ничего такого за собой не знаю.
- Так Вас же не арестовали!
- Найдётся стукач и арестуют.
- Илюша, перестань, товарищу не интересно говорить на эту тему.
- Нет, почему же? Очень интересно. Я уже вижу, что есть где-то чья-то недоработка в том, что Вас не арестовали.
- Что за недоработка? За что меня арестовывать?
- По-моему Вы из бывших.
- Все мы из бывших. Вот эта молодёжь - Илья Федотыч кивнул в сторону девушек - это да они родились после 17-го года, а мы с Вами из бывших.
- Это что ещё за 17-й год? Почему Вы проигнорировали слова "Великая Октябрьская Социалистическая Революция"? Чем Вы занимались до революции?
- Это что, уже допрос? Мы с женой были учителями в гимназии и сейчас работаем в школе в Хабаровске. Наш сын красный командир. Мы ездили к нему в Рыбинск, вот возвращаемся. Довольно с Вас?
Храмов молчал.
В купе сделалась напряжённая тишина девушки перестали шептаться и смеяться, пожилая женщина тревожно переводила взгляд с одного собеседника на другого, Фёдор внимательно смотрел на Храмова.
- Что Вы, товарищ военный, так меня разглядываете?
- А Вы почему не расскажете, кто Вы и чем занимались до революции?
- Интересно? Всем вам всё интересно! А мне вот ехать неинтересно с белогвардейщиной всякой.
Храмов спрыгнул со своей полки, надел сапоги и вышел из купе. Минут через пять он вернулся, взял свой фанерный баул с жёлтым замочком и портфель и ушёл.
Через некоторое время Фёдор подошёл к прводнику.
- Куда это наш спутник делся? Взял чемодан и ушёл. Он же до Хабаровска!.
- Говорит обидели вы его все. Ушёл в соседний вагон.
- Так взял и ушёл?
- Удостоверение у него. Из органов он. Осторожней бы вам....
На станции Тайга поезд стоял неожиданно долго, прошло время стоянки, а поезд не трогался
В купе вошли двое в синей форме, сзади шёл Храмов.
- Вот здесь. - произнёс он.
- Прошу пройти с нами. - обратился один из военных к старику.
- Куда пройти?
- Выйдите из вагона, разберёмся, поговорим и поедете дальше другим поездом. Берите вещи свои.
Алевтина Павловна заплакала.
- Не волнуйтесь, мамаш, всё будет в порядке. Мы обязаны реагировать на сигнал. - военный неприязненно обернулся на Храмова.
Стариков увели. Выглянув в окно, Фёдор увидел, как они вместе с людьми в синей форме пошли к станционному зданию.
Поезд тронулся.
На следующей маленькой станциёшке Фёдор простился с девушками и с проводником и спрыгнул со ступенек на путевую щебёнку.
- А как же Хабаровск? - взывал проводник вагона из тамбура уже тронувшегося вагона.
- Нет настроения.- махнул рукой Фёдор. Через неделю он прибыл в училище. Коникулы были вконец испорчены.
После посещения родных мест и после события в транссибирском поезде что-то хрустнуло, теснуло и застряло в груди Фёдора. Он не мог беззаботно шутить с товарищами по училищу, он подолгу, ни о чём не думая, смотрел в одну точку. Он и не думал ни о чём и на окружавших его людей не реагировал. Часто он не слышал когда преподаватель называл его фамилию. Фёдор не посещал спортзал, всё, что полагалось, выполнял машинально, как автомат.
Попробовал привести его в себя Дима Сотников.
- Что с тобой, Федя? Что-то случилось? Ты не молчи, говорить надо, люди ведь кругом.
- Да случилось. Мать у меня умерла, и верить я теперь никому не могу.
- Кому не можешь верить?
- Никому!
- И мне?
- И тебе.
- Зря ты так....
- Не знаю, может и зря.
- На тренировку пойдём7
- Отстань, Митька!
В середине октября в класс заглянул дежурный по училищу:
- Котенко - к начальнику училища!
Ничего хорошего от такого вызова ждать было нельзя. Но оцепенение вдруг прошло, какая-то пружина возникла внутри Фёдора, она хотела бы распрямиться, но Фёдор сдержал её и прихватил крепко. Теперь он управлял своими чувсвами и действиями.
Фёдор встал из-за парты и вышел, по дорге сжав пальцы Митьки Сотникова.
В кабинете начальника училища, того самого однорукого комиссара, который вёл политзанятия на первых двух курсах, кроме него находились двое в штатском.
- Курсант Котенко по вашему приказанию прибыл!
- Котенко? - протянул один из штатских. - Скажите это Ваш отец Сергей Антонович Котенко?
- Да это мой отец. - голос Фёдора слегка дрогнул он понял, зачем эти двое здесь.
- Вот что Котенко - начальник училища встал из-за стола, одёргивая по привычке своей единственной рукой гимнастёрку, в петлицах которой были видны полковничьи шпалы - эти товарищи хотят с тобой поговорить.
- Нет говорить с ним будут в другом месте. - проговорил штатский. - знаки отличия долой, ремень сними. Ты арестован.
Фёдор не удивился. Он не стал спрашивать, за что его арестовывают, куда его поведут, что с ним будет. Он был молод и полон сил , он ещё более отчётливо представил, в какой стране довелось ему жить, он знал, что многих такие вот штатские и другие, которые в синей форме, уже арестовали, многих наверное расстреляли и многих ещё арестуют и расстреляют. Чувство самосохранения подсказывало ему, что возражать и сопротивляться бессмысленно - это просто опасно. Он понимал, что этот арест только самое начало, и ему было даже интересно, а что же дальше-то с ним может случиться. Вот теперь-то он и узнает судьбу своего народа, узнает на себе.
Фёдор спокойно отстегнул с петлиц свои синие треугольнички и снял поясной ремень с тяжёлой жёлтой пряжкой, на которой была вытиснена пятиугольная звезда. Ему не жалко было этих сержантских треугольничков, а вот ремень с пряжкой и особенно звезду ему было жаль.
Расставаясь с ремнём, Фёдор почувствовал что перешёл в другую котегорию этого огромного человеческого сообщества, эта котегория тоже огромна она антогонистична по отношению к власти, это категория борцов с этой властью. Таким борцом был его отец, были братья Пивоваровы, был директор детдома Павлин Семёнович Пустовойт. Многие погибли, но значит и остались многие. Они ВРАГИ Советской большевистской власти, схватившей свой народ за горло и не позволяющей ему свободно дышать. Теперь он Фёдор Котенко ВРАГ этой бесчеловечной власти и, если он, что каким-то путём он всё равно придёт к этой котегории, хотел этого и вот.... пришёл.
На часах возле знамени училища стоял курсант 4-го курса воришка и подленький человечишко Виктор Акиньшин. Его бесформенная кошачья физиономия осклабилась при виде идущего без ремня со сцепленными за спиной руками Фёдора.
- Вот и приехали! - проскрипел вслед Акиньшин.
"Не приехали, а только - только поехали" - подумал Фёдор..
Следователь, млодой симпатичный человек в косоворотке и в поношенном сером пиджаке, внимательно вгляделся в лицо Фёдора, по его губам скользнула лёгкая усмешка.
- Значит так - начал он - начнём с тобой,Фёдор Сергеевич Котенко, работать. Надеюсь, что наша совместная работа, нашими совместными усилиями будет недолгая и плодотворная. Он положил на стол перед Фёдором два исписанных листка.
- Вот смотри: зто твоё чистосердечное признание, а это протокол допроса. Надо подписать то и другое, в этом случае ты избежишь некоторых проблем. Читай.
Фёдор прочёл "чистосердечное признание". В нём было сказано, что он Фёдор Сергеевич Котенко 1918 года рождения сын расстреляного кулака и бандита Сергея Антоновича Котенко возглавлял в детдоме в ауле Отар Верненского уезда контрреволюционную группу воспитанников детдома, участвовал в убийстве воспитательницы Марии Трофимовны Станковой и поступил в военное училище с целью проникнуть в ряды Красной Армии для продолжения своей подрывной и диверсионной деятельности.
"Откуда они про группу в детдоме узнали? И про Марию Трофимовну?"
В протоколе допроса стояли соответствующие вопросы и ответы.
- Всё правильно? - прищурился следователь.
- Нет не всё. Мой отец не был расстрелян, он погиб в бою.
- И ты этим горд?
- Да!
- Что ещё?
Я не участвовал в убийстве воспитательницы. Убийцу тогда же арестовали и он был осуждён.
- Ладно, это можно подправить.
- И вот ещё что: "признание" должно быть написано моей рукой.
- О, это конечно! Это пожалуйста. Когда будешь писать?
- Сейчас.
Вот хорошо,на бумагу, вот тебе ручка и чернильница. Пиши.
- И ещё - то, что я кого-то там убивал, надо из протокола исключить.
- Сделаем. А с остальным ты согласен? Контрреволюцию заводил, в училище пошёл для продолжения своей подлой деятельности? Так?
- Всё так. Не отказываюсь.
- Тогда давай займёмся делом: ты пиши признание, а я сделаю протокол. И распишемся. Лады?
- Лады.
Через 15 минут Фёдор внимательно прочитал протокол "допроса" и подписал его.
- Ты хоть знаешь, что ты себе подписал?
- Знаю.10 лет лагерей.
- Верно. Откуда знаешь?
- Мать моя 8 лет оттрубила в Сибири.
- Знаю я. Ну мать - ладно, она под гребёнку попала. А ты почему не отказываешся ни от чего?
Фёдор чуть усмешливо посмотрел в глаза следователя.
- Чтобы не били вы меня, чтобы не калечили. Силы мне нужны для борьбы с вами. Раз вы меня арестовали, значит вы меня боитесь, значит мы свами враги, значит я ваш врвг. А 10 лет - это что! Я ещё молодой и ещё много чего вам сделаю.
- А вот этого говорить бы не надо.
- А я и не говорил.
- Я ведь могу протокол под "вышку" составить.
- Составля, только кто его подписывать будет?
- Откуда ты такой грамотный? Где всего набрался? Ладно, давай кончать а то ты мне уже нравиться начинаешь.
В камере Фёдор неожиданно встретился с Павлином Семёновичем Пустовойтом, директором Отарского детдома.
Павлин Семёнович сидел на нарах, придерживая левой рукой с раздробленными пальцами свою сломанную в плече правую руку. Лицо его распухло и представляло сплошной багровый синяк. Фёдор едва узнал его.
- Послушай меня, Федя. Мне пришлось бежать из детдома, я доехал до Ярославля в надежде розыскать тебя - надо было решить кое-что оперативное. Теперь уже не надо, уже поздно. Они выколотили из меня сведения о теб, я выдал тебя и предал тебя, но лишь тебя одного - дела нашего я не предал . Я выдал тебя, чтобы не выдавать всех. Прости меня, Федя, это из-за меня ты получишь свой срок, но знай, что остальные ребята, а их теперь больше сотни, будут на свободе и включатся в борьбу с этой подлой властью в своё время. Эти захотят у меня вытребовать показания на всех остальных, но это у них не выйдет - сегодня я умру. Твой допрос кончился? Ты протокол подписал? Молодец. Возможно после моей смерти они снова устроят тебе допрос. Признавайся во всём кроме убийства. Рассказывай все подробности, называй фамилии - ребят всё равно не найдут. Береги себя, из лагеря не беги, на нелегальщину не вздумай перейти. Большевикам видимо придётся столкнуться с фашистской Германией. Хрен редьки не слаще, но немцы хоть к коммунизму не зовут и не врут, и покорённым народам ничего не обещают. Так что в случае войны переходи на сторону противника и сделай, что сможешь для победы Германии. Я говорю страшные может быть для тебя слова, но для сокрушения большевиков это необходимо. А может быть и большевики Гитлера победят, но будут други, которые не смирятся с красной чумой. А может быть ты погибнешь, как погиб твой отец, твои друзья, как погибну я, но извращенцы будут в конце концов уничтожены.
Павлин Семёнович лёг на спину и вытянулся на нарах. Он взял своими разбитыми пальцами руку Фёдора и крепко сжал. Он сжимал всё сильнее и сильнее, а сам был абсолютно неподвижен. Так продолжалось некоторое время, Фёдор не мог бы сказать прошло 2 или 10 минут. Раздался тяжёлый выдох с резким завывающим звуком. Пальцы Павлина Семёновича разжались. Он был мёртв. Он покончил с собой, задержав дыхание.
Фёдор и двое находившихся в камере узников с изумлением смотрели на сплошной кровоподтёк вместо лица, который из синего делался чёрным.
Повторного допроса для Фёдора устроено не было. Утром ему было объявлено, что он осуждён на 10 лет лагерей за контрреволюционную деятельность, а ближе к вечеру в битком набитом арестантском вагоне Фёдор ехал куда-то на восток.
На той самой станции, на которой , на этой самой крошечной станциёшке, где поезду и стоять-то более одной минуты не положено, выгрузились два "зековских" вагона, всего около 150 человек.
Одеты арестанты были во всё своё, и Фёдор был одет в шинель и в сапоги, на голове была пилотка. Своей одеждой Фёдор сильно выделялся из общей серой массы своих собратьев по несчастью.
К Фёдору тихонько подступил плюгавенький человечек:
- Бахилы-то отдать придётся, сейчас ещё не холодно, снегу мало, в портянках дойдёшь.
- Нет холодно мне будет, да и не твой размер.
- Бугор требует.
- Пусть сам подойдёт, попросит
- Всё?
- Всё.
К Фёдору подошли трое.
- Так как насчёт бахил? - прогнусил рослый верзила с отдутловатым лицом и с завязанной щекой.
- Кому сапоги-то? Тебе?
- Мне!
- Пойдём у начальства спросим.
- Какого начальства? - опешил верзила.
- У конвойных.
- Никаких тебе конвойных! Снимай сапоги! - в руке у верзилы блестнуло: не то заточка не то отвёртка. Арестанты расступились прислушиваясь к разговору.
- Ну раз сапоги, то и шинель забирайте. - Фёдор ленивыми движениями отстегнул крючки шинели, снял её, аккуратно сложил и швырнул свёрток в лицо верзилы. Немедленно пнул его сапогом между ног. С резким поворотом вправо ударил наотмаш второго грабителя по горлу и сразу же бросился на третьего, который нападать видимо не собирался, но удрать или хотя бы отступить не успел. Ему Фёдор заломил голову назад, тело его сразу обмякло..
Фёдор быстро оглянулся - все трое лежали на снегу. В круг быстро вошли двое конвойных и командир с петлицами лейтенанта, у него был в руке наган.
- Что такое? Почему? Кто это их7 Это ты? - обратился лейтенант к Фёдору, который натягивал шинель и отряхивал упавшую с головы пилотку. - А ну-ко отойди! Ребята, осмотрите этих, что это они не шевелятся.
Конвойные склонились над упавшими.
- Так что - мёртвые они. Эти вот видать наповал, а этот сейчас дошёл: яйца у него всмятку и заточка у него.
- Как мёртвые? Ты что ли их...? Как? За что?
- Сапоги хотели снять.
- Это за сапоги!?
- Так уж вышло. Я только отбивался.
- Ну ты отбился!! Взять его! Связать!
Фёдору связали за спиной руки и вывели из общей толпы заключённых. При нём стоял молоденький красноармеец-конвойный, который направил на него штык и палец держал на спуске.
Через час убитых Фёдором зеков отнесли к железнодорожному полотну арестанты построились по 4 в ряду, конвойные взяли винтовки на перевес, и колонна двинулась по дороге прямо от перрона станции в лес.
К Фёдору подошёл лейтенант:
- По инструкции положено тебя как зачинщика беспорядка стрелять на поражение, но ты вроде не сопротивляешся и ничего такого не делаешь. И стрелять тебя жалко, хотя можно было бы - при попытке к бегству. Этих дураков так и оформим, а с тобой не знаю, что делать. Бузить не будешь? Развяжи его, Лепёхин. Пойдём потихоньку сзади, там в Каргате сдам тебя лагерникам - пусть с тобой разбираются. А как ты их сумел? Троих-то?
- Да я испугался, когда нож в руке к него увидел. Ну и перестарался.
- Ничего себе - испугался! Спортсмен что ли?
- Было. Тренировался.
- Ты что, убивал уже? За что тебя взяли?
- В первый раз это со мной. А взяли за то, что я сын врага народа и сам, значит, враг.
- А отец точно враг был?
- Враг.
- А ты?
- И я враг.
- Шлёпнуть бы тебя сейчас и - "при попытке к бегству" - рука не поднимается. А с нами вот с двумя справился бы? Вот со мной и с Лепёхиным?
- Да как против нагана да винтовки справишся? Нет не справлюсь. Ваш Лепёхин мне сейчас спину штыком проколет, боюсь выстрелит.
Лейтенант засмеялся и обернулся к конвойному:
- Ты, Лепёхин, не вздума, пусть живёт - занятный мужик.
Солнце садилось за лес. Быстро темнело.
Была команда остановиться, ломать придорожные кусты и жечь костры.
Всю ночь арестанты вместе с конвойными приплясывали возле костров, морозец был лёгкий, но пробирал. Чуть засветлело небо на востоке - колонна двинулась дальше. На снегу осталось несколько трупов - это те, что неосторожно заснули на снегу. Фёдор с лейтенантом и с Лепёхиным снова шли сзади.
- Становись в строй - сказал лейтенант - иди как все.
Фёдор встал в последний ряд, от него инстиктивно посторонились.
Каргатский лагерь был так назван по названию села, до которого надо было идти ещё килиметров 6. Он был похож на укреплённый славянский городок времён середины прошлого тысячелетия. Лагерь был обнесён высоким, в полтора человеческих роста, частоколом. Лиственичные заострённые вверху столбы были плотно пригнаны друг к другу, работа была выполнена добротно, со знанием плотницкого дела. По верху заплота была протянута спираль бруно, которая применялась французами в первую мирову войну. По всему периметру возвышались около десятка вышек для часовых, чем лагерь ещё больше напоминал старославянский городок. Правда размеры лагеря были, видимо, побольше своего исторического прототипа. Ворота были сделаны достаточно широкие, в них свободно могла проехать подвода с сеном и могла пройти колонна зеков по 4 в ряд. Над воротами по красному полю белой краской было написано "Слава труду".
Колонна вошла внутрь лагеря. Остановились.
- Четверо заходи! - раздалась команда.
Первый ряд отделился от колонны и вошёл в огромный, несуразных очертаний, бревёнчатый дом, на фасадной части которого было низенькое в 2 ступеньки крыльцо и могучая на кованых петлях дверь, окон не было.
Через 10 минут снова команда:
- Четверо заходи!
Следующая четвёрка арестантов скрылась за мощной дверью.
- Четверо заходи!
- Четверо заходи...!
Приблизительно через 2 часа продрогший Фёдор вошёл в дом. Внутри не было комнат, было только одно помещение, посередине которого стоял стол из крепких струганных досок, на столе лежали бумаги, за столом сидел молодой бритоголовый военный в синей форме, возле стола стояли лейтенант, который конвоировал колонну и ещё один в синей форме - видимо сотрудник лагерной администрации. Лицо этого третьего было как-то болезненно знакомо. У двери стоял красноармеец с винтовкой. Арестантам задавали вопросы, ответы сверяли со списком ,давали в руки белый или чёрный лоскуток материи, и арестант уходил в правую или в левую боковую дверь.
Фёдор подошёл к столу.
- Имя? - бритоголовый поднял на него серые ледяные глаза.
- Котенко Фёдор Сергеевич.
- Статья?
-58-я часть первая.
- Срок?
- 10 лет.
- Возьми! - бритоголовый кивнул на стопочку чёрных лоскутков.
- Иди! - стоящий рядом военный указал на правую выходную дверь
"Кто же это? Почему я его знаю? Я не просто его где-то встречал а именно - знаю!" - мучительно вспоминал Фёдор выйдя из дома наружу и, встав в небольшую группу арестантов, которые здесь толпились под охраной одного часового.
" Лёнька Ивахно!!" - вспомнил Фёдор. "Как он здесь? Его же осудили за убийство Марии Трофимовны! Почему он в милиции? Как же всё это получается? Он же убийца!" Фёдор только вчера сам убил троих, но они сами угрожали ему расправой, и он, чувствуя что переборщил, всё-таки находил себе оправдание. А Лёнька был явный извращенец!
И Фёдор почувствовал вдруг себя таким беспомощным перед этой нелогичной и безобразной действительностью, перед этой ВЛАСТЬЮ, которая хватала и расталкивала по лагерям чесных людей,на службе которой работали убийцы и подонки.
"Это что же - все они подонки? - думалось ему. - Но ведь лейтенант не стал меня стрелять, а основания у него были и ничего бы ему не было" "А тот милиционер котрый арестовывал Илью Федотыча как посмотрел тогда на Храмова! Как на Иуду и предателя! Значит и нормальные люди есть."
Фёдор растерялся. Такого с ним не бывало. Будучи сильным и тренированным физически, ощущая свою силу и правоту, Фёдор считал,что никто и ничто не может нарушить такое его состояние. Ради правды и справедливости всегда готов был Фёдор растратить свою силу и молодость. А сейчас он стоял здесь, облитый грязными вонючими помоями. Он почувствовал, что эта власть не только безжалостная и жестокая, а она грязная и пакостная, как смердящий разлагающийся труп.
- Слышь,парень, очнись! Что это ты обвис,как сопля на хворостине? Ты же так ловко устряпал тех троих на станции. - Фёдора тронул за плечо высокий крепкий человек с лицом кадрового военного. Голос был доброжелательный, но повелевающий и мобилизующий. - здоровье есть, ноги-руки целы есть, прошлое есть, будущее, через 10 лет выйдем отсюда, правда за этими стенами такая же тюрьма да ещё и пострашней, т.к. она непредсказуема. А ты очнись,вон нас здесь сколько наберётся - человек 30. "Политические" мы, политиками нас тут называть будут.
От этого доброго властного голоса Фёдор действительно очнулся пришёл в себя, снова появилось ощущение силы и правоты, но вместо юношеского всепобеждающего задора возникла осмотрительная и рассудительная злость. Это была власть не просто врагов и мерзких гадов, с которыми надо бороться как-то абстрактно, а конкретно давить и уничтожать.
"И лейтенанта?" - мелькнуло у Фёдора.
"И лейтенанта!" - ответил он себе. "Всех, кто у власти, кто служит этой власти, кто приветствует и сочувствует ей,в защиту те, кого эта власть унизила,растлила,обобрала ,обманула, засадила в свои лагеря.
К группе "политиков" подошёл Лёнька Ивахно:
- Узнал? - обратился он к Фёдору.
- Узнал.
- И я тебя узнал.
Лёнька, повзрослев на 8 лет, мало изменился, он только немного подрос, возмужал, под его милицейской курткой чувствовалось сильное тело.
- Вас политиков расселим по баракам по двое, по трое. С бандитами жить будете. - Говоров кто?
- Я Говоров. - ответил человек который беседовал с Фёдором.
- Вот вы двое - за мной. Остальных потом разведу. Пошли!.
Внутри ограды лагеря находилрсь десятка полтора низких бараков, по торцам которых были входные двери. Окон было мало , все они были оборудованы металлическими решётками. Подошли к одному из бараков, вошли внутрь. На входе в барак были обширные сенцы, в которых по запаху определялась параша. Видимо в бараке следили за порядком- мусора на полу не было, постели, если на них не лежали, были заправлены. Барак был освещён двумя тусклыми лампочками, но ещё без лампочек болтались на проводах несколько пустых патронов - лампочки можно было бы ввернуть. Всего в бараке находилось около 50 человек. Кто-то лежал головой к стене, кто-то свесил голову наружу к проходу. Нары были 2-ярусные.
- Эй убийцы, воры и сволочи! Принимайте ещё двоих. Воспитывайте! - Лёнька подтолкну Фёдора и Говорова в глубину барака. - Имейте в виду: вот этот - Лёнька указал на Фёдора - задавил троих на марше. Разбирайтесь тут с ними.