Во все периоды жизни у человека есть жизненные приоритеты, которые владеют им и диктуют ему, как жить, чем заниматься, чем интересоваться, чего добиваться. Если этих приоритетов нет, то и человека нет. Приоритеты проявляются и у животных: ездовая лайка, например, ХОЧЕТ РАБОТАТЬ, хочет тащить нарты, и ей весело, что на неё поощрительно покрикивает погонщик и иногда хлестнёт её бичём. А у человека с малых лет действуют те или иные приоритеты, наверное, это игры, причём игры именно такие, а не иные, ребёнок хочет играть именно с этой игрушкой, и кушать именно эту кашу и никакую другую.
Жизнь течёт, человек вырастает, взрослеет и стареет, меняются приоритеты, человек делается взрослым, зрелым и перезрелым , и его приоритеты уже ведут его по жизни, и поменять их означает переменить жизнь. Не всегда человек способен на это.
И в соответствии с приоритетами живут на земле изобретатели, пьяницы, космонавты, бабники и спортсмены. Чаще всего человек обладает несколькими приоритетами. В юности и в молодости слабеют и исчезают приоритеты детства и возникают новые, некоторые остаются на всю жизнь и определяют само существо человека.
Спорт стал моим приоритетом на всю жизнь, и, хотя моя жизнь пока что продолжается, я знаю, что спортсменом я буду до последней своей минуты. В спорте, в активном спорте, есть возможность всё время видеть, кто ты и что ты есть в конкретное время. Конечно, хотелось бы побеждать, но объективность такова, что, например, в финале республиканских соревнований первым мне не быть, но бороться я буду и на финише увижу, что представляет моё физическое состояние в сочетании с моим характером. Это мне всегда было интересно, и всегда хотелось выглядеть лучше, поэтому я тренировался всегда, постоянно.
Я уже сказал, что бокс я отставил и занялся бегом. В беге мне очень нравилось тренироваться: бежишь себе по вечернему городу, по тротуару или прямо по проезжей части, легко отталкиваются ноги, глубоко дышит грудь, немного вспотел, немного устал, но с каждым километром я вбираю в себя ту силу и мощь, которую я выплесну своим соперникам на соревнованиях. Вот там-то и увидим, кто есть кто! Или бежим мы с моим другом Вивкой Житковым по просёлку ранней весной - запах разбухших почек, запах подмороженнй дороги, хочется рвануть во весь дух, но нам ещё много бежать , и надо бы силы поэкономить. Вивка был мощней меня, он закалён футболом, он быстрый, и выносливости ему не занимать. Я тоже чувствую себя уверенно. Мы пробегаем с ним по 10-12 километров 3-4 раза в неделю. Так мы бегали весну и лето , а осенью на первенстве края среди школьньков мы увидели настоящих бегунов. Они выступали в красивой форме, бежали в шиповках, разговаривали о соревнованиях и сборах, в разговоре применяли незнакомые нам термины. Вся наша команда бегала босиком и выступала в "семейных" трусах и в разноцветных майках. Тем не менее Вивка занял 2-е место на 400 м и в толкании ядра, хотя ядро до этого в руках не держал, а я бежал 800 метров, впереди передо мной мелькали косолапые ноги в шиповках, которые на финише так и убежали от меня, и на финиш я приплёлся с трудом и отстал далеко.
Начался наш 10-й класс, и приоритетов стало 2, если не считать, что танцы давно стали для меня настоящей страстью. Танцевал я просто с удовольствием и всё, а бег после моего бесславного выступления осенью в Пятигорске стал моей целью и задачей. Я нашёл книги о бегунах: Николай Каракулов, Александр Пугачевский, Пржевальский, Феодосий Ванин, братья Знаменские, я стал читать о лёгкой атлетике всё подряд: прочёл брошюрку дискоболки Нины Думбадзе "Путь к рекорду", читал об американских спринтерах и о шведских и финнских стайерах, пытался копировать их тренировки. В спортшколе открылась секция лёгкой атлетики. Мы занимались в спортзале, в основном прыжками в длину и в высоту. Я неплохо наловчился прыгать "перекатом" в высоту и "ножницами" в длину, но мне хотелось бегать. И я бегал - на этот раз не с Вивкой, а с Валей Косинцовым. Валя Косинцов был старше меня на 2 года, он был вполне оформившимся парнем, я против него был сопляк. Валя бегал красиво, элегантно, как балерина. Обнаружилось, что в спринтерских рывках я его "делаю", а в выносливости мы с ним приблизительно равны. Как потом выяснилось,что чтобы выиграть забег у Вали Косинцова, надо было ещё иметь и голову - пару раз он выигрывал у меня , выскочив неожиданно из-за спины и рванувшись вперёд метров на 10 до финиша.
Вторым приоритетом в 10-ом классе (хочешь-не-хочешь) стал немецкий язык. Я неплохо владел языком , но читать и писать не умел, грамматики не знал, словарём пользоваться не умел, литеротуры немецкой не чтал, да и говор мой был на уровне сибирских немцев, которые лет 200 назад потеряли связь с родиной, и их язык сильно видоизменился. Приходилось немецкий язык учить. У нас был ужасный преподаватель - Николай Николаевич Рязанцев. Это был маленький старичёк с рыжими, полуседыми волосами, руки его были забинтованы (какая-то экзема), брови его были необыкновенно густые и длинные, они упирались в его очки и завивались в кольца. У него был огромный портфель, который он таскал за собой везде. Николай Николаевич добился того, чтобы у нас за 6 дней в неделю было 7 уроков немецкого языка, кроме того он устраивал для нас дополнительные занятия по воскресеньям - мы должны бали приходить к нему домой, рассаживались на разных тобуреточках и учили коллективно стихи Шиллера, Гейне и других немецких поэтов.
Надо сказать, что наш учитель был дедушкой Тамарки Рябковой (которая потом выросла настоящей красавицей) и обучил её немецкому,английскому и французскому языкам.
Он нам ставил оценки только "двойки", а в четверти вне всякой логики выводил "тройки". Потом "тройку" получил Вивка, за ним я и многие другие, потом Вивка получил 4, за ним я и ещё 3-4 человека. На выпускном экзамене все до единого мы получили 5. Мы уже мыслили на немецком языке, уже в обиходе дома и на улице применяли немецкие слова, когда писали, часто писали латинские буквы. Вот до чего довёл нас этот старичёк Николай Николаевич Рязанцев, дедушка Тамарки Рябковой, которая потом стала красавицей.
Наступил май, месяц эстафет, у нас в Черкесске тоже была проведена эстафета, где я должен был бежать третий этап - 1000 метров (перед этим я выиграл городской кросс, из 150 участников был первый) , но мне за неделю до соревнований сделали операцию аппендицита, и эту дистанцию бежал Вивка Житков. От 6-ой школы бежал Ваня Попкович. Этот коротенький паренёк, толстенький увалень, в кроссе отстал от меня очень немного, и недавно стремительным рывком выиграл у Вальки Косинцова, поэтому мы сильно беспокоились, как у них с Вивкой получится. Получилось, хоть и не особенно эффектно, но Вивка передал палочку первым, хоть Ваня и топал (а он именно "топал") в непосредственной близости.
Сдали мы выпускные экзамены. Я только по химии и алгебре получил 4, остальные - 5. Юрка Усов и Вовка Чебаков сделались серебрянными медалистами, Вивка остался без медали, а у меня в аттестате 4-ки с 5-ками были пополам.
Отгуляли выпускной вечер. Моя любовь Женя Османская дала мне в это время решительный поворот от ворот, я про неё и думать перестал, пострадал недолго и перестал.
И начали мы разъезжаться по институтам. Разъезжались и наши парни, и из 6-ой школы, и девочки из обеих женских школ, только я сидел дома. Дело в том, что у меня почему-то в военкомате забрали документы (конечно с моего согласия), и я должен был ехать в Горьковское радиотехническое военное училище. Мать очень хотела, чтобы я учился дальше на военного, т.к. материально мы жили неважно.
Многие ребята поехали именно в военные училища: Чебаков, Наумов, Косинцов - в лётное, Усов - в военноинженерное, а кто-то там в танковое и артиллерийское. А я вот- в радиотехническое. Отправка моя была назначена на конец августа. Все разъехались: Вивка с Васькой Фомченко в Москву, Генка Гусарков в Харьков, Боря Арутюнов - в Новочеркасск, Вика Терешкович с Ирой Чермных и моей "любовью" Евгенией Львовной Османской - в Краснодар в медицинский. Остался я один. Не к кому голову приклонить. Не с кем поговорить. Что мне было делать?
Я приходил на стадион, где тренировались ребята из спортшколы и бегал с ними. Мы съездили на "взрослые" соревнования в Ставрополь, где я с большим запасом выполнил нормативы 3-го разряда на 400 и 800 метров. Там я увидел, как бегут и соревнуются настоящие мастера. На средних дистанциях блистал Теодор Покровский. Его фамилию я видел в списке лучших бегунов Советского Союза. Я с завистью смотрел на его белую майку, розоватые трусы, белые шиповки, на его длинные мощные ноги, на его красивый бег и поклялся когда-нибудь обогнать его. Я не верил, что это возможно и что это случится, но так именно и случилось : через 4 года в Ростове проводились соревнования областей и краёв Южной Зоны, я выступал за Ростовскую область, а Покровский за свой Ставропольский край. Он бежал не хуже, чем 4 года назад, а я пробежал лучше его. Мы были в разных забегах, оба выиграли свои забеги, но в итоге я оказался третьим, а Фёдор где-то дальше сзади.
После стадиона я ОТ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ начинал решать задачи и примеры по математике. Я никогда не был особенно силён в математике. Видимо, в средней школе не такая уж сложная математика, что даже я не испытывал с ней трудностей.. А здесь у меня был сборник математических задач, взятых из вступительных экзаменов различных технических вузов страны. Там было собрано приблизительно 2000 примеров, а в конце книги давались ответы. Я часа по 3 сидел над каждым примером и ни одного не решил. Я и в ответ заглядывал и подгонял под ответ, и ничего так и не получилось. Я проштудировал снова учебник по тригонометрии, вызубрил все формулы, выучил все возможные преобразования, прочёл пару раз уже известные мне положения по алгебре, проштудировалвсё, что можно, о логорифмах, снова начинал решать примеры из этого трудного задачника и снова ничего не мог решить. Тогда я обратился к нашему школьному задачнику - результат был блестящий, я только взгляну на пример , и решение уже готово в моём мозгу. Я снова - к ужасному задачнику, и снова- полный ноль. Так ничего из этого задачника я и не решил.
Приехал в отпуск мой брат Женя из Ростова. Он быстро разобрался со мной и сказал, что в армию идти не надо, что это на всю жизнь каторга, когда человек сам себе не принадлежит, что это вечный мундир, муштра и никому не нужная дисциплина. Ни в коем случае не в армию, не в училище! Женя убедил мою мать.
Мы решили пока не окончательно поздно поступать в Ростовский Институт Инженеров Железнодорожного Транспорта - РИИЖТ. Но документы в военкомате мне не отдавали. Брат ходил, просил, объяснял, доказывал - бесполезно. Отпуск у Жени закончился, он уехал в Ростов. Была середина августа.
Вдруг приходит от Жени телеграмма : "срочно выезжай в Ростов, будешь поступать в институт". Что делать? Аттестата нет, паспорта нет, приписного свидетельства нет - всё в военкомате. Как в институт поступать? Билета на поезд нет. Вивкин отец Житков Иван Иванович взял меня в охапку и повёз в горисполком - доказывать, что "вот у этого парня решается главный жизненный вопрос - быть или не быть"! Нам поверили и выдали горисполкомовскую бронь, мы с этой бронью помчались на вокзал - купили билет. Ездили мы на мотоцикле. Вечером я уехал в Ростов. Женя не смог меня встретить, и я , деревенский в сущности парень, стал добираться до Сельмаша, нашёл Женино общежитие, познакомился с его жильцами и стал ждать брата.
Мы приехали в институт часов в 11 утра, секретарь приёмной комиссии Косарев сказал, что он верит в то , что все документы у меня есть, ничего, что экзамены идут уже неделю, документы институт вытребует из военкомата, если я хорошо сдам экзамены , а пока что "Вот тебе экзаменационный лист и иди вон туда, в спортзал, там сейчас идут экзамены по математике, а через корридор - экзамен по физике, а завтра - по химии, потом напишешь сочинение, сдашь иностранный и - все дела, мы тебя примем в институт. Ты только экзамены сдай хорошо - конкурс у нас 4 человека на место. Вот тебе направление в общежитие. После сдачи математики и физики прийди ко мне - посмотрим, какие у тебя перспективы". Мне так кажется, что этот Косарев с братом моим Женей здорово "тяпнули" на днях - а то с какой бы это стати он всё сверху до низу сделал пртивозаконно.
Я приоткрыл дверь в спортзал и заглянул туда и вдруг роздался громоподобный полу-бас, полу- рык: "Ты чего заглядываешь? А ну иди сюда! Ты чего пришёл? Экзамен сдавать? Почему экзаменационный лист пустой? Только что приехал? Опоздал? Ростяпа, что ли? Ну, бери билет!" - так меня встретил экзаменатор Саландин Евгений Николаевич ( потом мы его звали СЕН). Я взял билет, в нём было 4 примера и какая-то теорема. Я моментально решил почти в уме примеры и растолковал, что знал, про теорему. Саландин удивился и сказал, что ему очень приятно беседовать со мной, и он хотел бы общение со мной продолжить. Он на листе бумаги написал около десятка примеров и сунул мне, что бы я их решил. Минут через 15 я отдал ему решённые примеры. У СЕНа челюсть отвисла. Он поставил мне 5 и отправил сдавать физику: " Физика через корридор!" - пробурчал он.
Экзаменатор Мирошников на моих глазах швырнул девушке её экзаменмционный лист и рявкнул ей, что она ни черта не знает и пускай убирается с глаз долой. Очень грубо. Мне попался "Закон Эйлера". Я всё знал, задачу решил, получил 5 и вышел. Женя меня ждал. Мы с ним пошли доложить Косареву о наших результатах, потом я поселился в общежитие на пятом этаже в 514-ю комнату и стал там жить и сдавать дальше экзамены.
В комнате я сразу увидел висящий на спинке стула пиджак, на лацкане которого был привинчен значёк первого спортивного разряда. У меня был третий разряд по бегу, но такие незначительные значки люди не носят, стесняются. И я значёк не носил. Так кто же это был обладатель столь высокого разряда? Что же это за богатырь? По размеру пиджака не скажешь.... Оказалось, что этот пиджак принадлежал Коле Якушеву из сборной Литвы по волейболу. Одновременно с Олимпиадой 1952 года, которая проводилась в Хельсинки, в Ростове-на-Дону проводилась Всесоюзная Спартакиада школьников, и два волейболиста из Литвы, Коля Якушев и Лёшка Чернобыл, после своих соревнований поступали в наш институт. У них было всё просто - они были перворазрядники, они поздавали всё на "тройки", и их приняли. А мне на экзаменах надо было париться....
В этот же вечер я пришёл на стадион, где занимались легкоатлеты-бегуны. Ребята бегали, тренер стоял с секундомером, я постоял, разделся до трусов и майки и босиком потрусил по кругу для разминки. Разминку я делать умел. Подошёл тренер Печатников Юрий Николаевич, спросил, кто я такой и что мне здесь на стадионе надо. Я сказал, что у меня 3-й разряд и что я поступаю в институт. Тренер дал мне задание пробежать 5 раз по 200 метров. После первой 200-метровки к нам со всего стадиона сбежались ребята с вопросом " Как пробежал парень"? Тренер ответил, что пробежал хорошо, но результата не назвал. Я пробежал остальные 200-метровки, Печатников был доволен и сказал мне, что, если возникнут проблемы с экзаменами, чтобы я обратился к нему. Я сказал, что на "отлично" сдал математику с физикой, он сказал, что все, кто хорошо сдал эти предметы, может быть спокоен, он поступит.
В нашей комнате жили 6 человек: я, Коля Якушев - перворазрядник. Лёшка Чернобыл - перворазрядник, Коля Полосин из Баку - всё поздавал на "пятёрки", Гера Сагиян (красавец, нисколько на армянина не похож) - всё поздавал на "отлично" и парень из Тихорецка - нахватал троек, и его не приняли. Я тоже по химии и по сочинению получил 4-ки , а по немецкому, разумеется, 5. Я набрал 23 бала, а проходной бал был 21. Меня зачислили в институт.
И сделался я студент. Юность кончилась, молодость началась.
Молодость была институтская. Молодость, конечно продолжалась какое-то время и после института, но я сейчас про институт расскажу. Расскажу то, что я не отразил в некоторых моих рассказах, уже опубликованных в "Самиздате":
"Американка", " Зачёт", " Второе мая", " Шесть недель", " Каменные глаза", " Приятно вспомнить", " Быль", " Экстрим", " На безрыбье", " Событие", " Казус".
Первокурсников селили на 5-ом этаже, я поселился в комнате N544. Жили мы вчетвером: Иван Подспудный, Толя Притченко, Митька Стоцкий и я. Ближе всех я сошёлся с Митькой Стоцким. Он почему-то, как только мы с ним увидились (были мы с ним в комнате вдвоём), стал мне объяснять, что он не еврей и почему он похож на еврея, а не еврей. Именно потому, что он так активно пытался меня убедить, я ему не поверил. Хотя мне было всё равно еврей он или татарин, или японец. Он сразу сказал мне: - "Давай с тобой дружить". Хоть я и не был сторонником каких-либо деклараций, я ответил: "Давай". Он был среднего роста, крепкого телосложения, сильный и ужасно волосатый - волосы у него не росли только на лодонях, на подошвах и на глазах. Он сказал, что он боксёр и футболист, я сказал, что занимаюсь бегом, а то, что я занимался боксом, не успел сказать - как он предложил мне короткий спарринг. Мы намотали на руки майки и полотенца, отодвинули стол и стулья и стали боксировать. Боксировали на средней дистанции, я Митьку ВИДЕЛ, он был передо мной, как на лодони, быстрым он не был. Может быть я и не бил бы его, если бы он меня не ударил, но он попал мне в подбородок и я разрубил нижнюю губу о верхние зубы - рот наполнился кровью. Шутки кончились. Я сделал показ левой - Митька поднял для защиты обе руки - я ударил правой в открывшийся левый бок (не сильно) - Митька опустил обе руки вниз - и левым крюком в челюсть я отправил Митьку на пол. Он встал на колено, поднялся на ноги, взялся обеими руками за стол. Я видел, что он в состоянии "грогги", т.е. "плывёт". Митька встал в стойку.
- Может быть не надо? - спросил я. - Давай в следующий раз.
Митька отрицательно затряс головой и сделал выпад правой мне в голову - я сделал инстинктивно уклон влево и выбросил правую навстречу - попал в подбородок, Митька грохнулся на спину. Теперь он уже не вставал. Я снял с рук свои "перчатки" и стал поднимать Митьку, он был не тяжёлый. Я схватил со стола графин и выбежал из комнаты - принести для него воды. Когда я вернулся, Митька сидел на кровати, опустив голову и слегка ею потряхивая. Я спросил, как он себя чувствует, он ответил: "Нормально".
В последствии я убедился, что дерётся Митька лихо, мы с ним однажды отбились от четверых "новгородцев" (наш институт располагался в НовомГороде - это район Ростова) . Тогда драка закончилась тем, что после Митькиного удара один из наших противников вылетел на дорогу, и на него наехала машина. Все сразу встали, растопырив руки, а мы с Митькой рванули домой.
С первых же дней нашего проживания в общежитии к нам в комнату стал приходить Митькин друг Лёнька Любарский. Он был одинакового с Митькой роста, очень толстый и очень сильный, но не очень пластичный. Я, например выжимал штангу 60 кг, а толкал - 75, а Лёнька выжимал 80 и толкал столько же, больше у него не получалось. Лёнька был отличный математик и шахматист, страшный лентяй и увалень. Он очень много курил, и у него были слабые лёгкие, он пару раз подолгу лежал в больнице. Лёнька был в нашей комнате постоянно, только спать уходил в соседнюю комнату. Стали мы дружить втроём - Митька был главный.
Мы с Митькой учились в группе М - 1 - 1, что означало - механический факультет, первый курс, первая группа. Мне учёба сначала не понравилась, т.к. начали мы учиться с лекции ОМЛ - Основы марксизма-ленинизма. Это такая нудная муть! И надо же было что-то записывать! Я немного пописал, потом бросил, а потом бросил ходить на ОМЛ. Сдал я его потом на "отлично". Очень интересная была математика - аналитическая геометрия, неприятный был математический анализ, я хорошо себя чувствовал на начертательной геометрии и на немецком языке, с удовольствием чертил. Кроме этого мы занимались в механических мастерских слесарным и токарным делом. И была у нас физкультура. Я на физкультуру не ходил, т.к. был в сборной института по лёгкой атлетике.
ОМЛ преподавал неопрятный Мясник ( с ударением на первый слог).
Математику- громогласный Саландин
Начерталку - старик Волков
Черчение - симпатичная девушка по фамилии Авдеева
Немецкий - не менее симпатичная женщина Рожкова
Физкультура - я не знаю кто.
Институтская жизни покатилась и покатилась, и всё было хорошо. Я перезнакомился и подружился с ребятами, мы с ребятами из старших курсов установили рекорд института в эстафете 4 по 400, я несколько раз бежал на соревнованиях 800 метров, и меня признали за хорошего бегуна, и мне написала из Краснодара Женя Османская.
Это письмо говорило о возобновлении наших отношений и повергло меня в состояние шока. Это потом я сообразил, что часто люди, особонно девчата, в первое время , будучи вдали от дома и от прежних друзей и знакомых, очень сильно ностальгируют, им кажется, что они потеряли самое дорогое: "Ах, какая у нас была улица, а какой парк, а наш пёсик Бобик. А как мы с Костей танцевали и целовались! Ах как это было прекрасно!" Я тоже чуточку ностальгировал по Кубани, по стадиону и по Вивке Житкову. А тут это письмо!! " Так значит она меня....? Или нет...?"
Мы стали переписываться.
Какие-то "умники" из нашего правительства решили , что хлопок нодо бы сеять и в Ростовской области. Его посеяли, он взошёл, вырос, набрал коробочки и наступила осень, стало холодно. Местные "умники" на уборку этого нераспустившегося хлопка привлекли студентов. Нас повезли маленьким теплоходиком по речке Дон в хутор Солёный - убирать хлопок. По дороге меня Катя Базаревич научила гадать на картах. Я и сейчас умею гадать и, разбросав карты, могу бормотать всякую галиматью про "дальнюю дорогу" и про "тяжёлую постель", не забываю и про "казённый дом".
Когда мы приехали на место, и нас поселили к двум сёстрам-разведёнкам, я гадал этим сёстрам, а потом со всего хутора к нам сбегались женщины разных возрастов, приносили молоко, яйца, сметану, сало, мясо отварное и много чего другого в том числе и папиросы для Лёньки. Некоторые приходили по второму и по третьему разу. Мне запомнились две молодые женщины. Обе имели физические недостатки: у Милы был один глаз стеклянный, а у Натальи глаза были в разных уровнях, один выше , другой ниже. Миле я нагадал, что у неё сейчас любовная драма, но всё будет хорошо, они помирятся и поженятся. Мила быстро собралась и поехала в районный центр село Весёлое, там учился на тракториста её возлюбленный. Они там помирились, и счастливая Мила прибегала ко мне и притащила кучу вкусных благодарностей.
А Наталья была постарше и сильно нахальная, громогласная и противная - она мне не понравилась, и я ей нагадал, что у неё будет любовный разлад. Наталья надулась и ушла, а когда она шла домой, ей сказали, что её Семён пошёл "вон в ту калитку". Наталья распахнула эту калитку, ворвалась в дом, выволокла своего любимого и отпинала его ногами, а хозяйку отодрала за волосы. Сёстры, у которых мы жили тоже нас сильно кормили: меня за гадание, Валентина кормила Митьку, а Мария Лёньку - а за что они их так сильно кормили - не знаю.
Мы пару раз сходили на поле собирать хлопок. Никакого хлопка не было, только крохотные высохшие коробочки. Мы их насобирали, принесли к управляющему отделением, он сказал, что и сам знает, что хлопка никакого нет, но отправить нас назад за ненадобностью не имеет права, его не поймут в районе. Так мы и проваляли дурака в хуторе Соленом до декабря.Мы трое уехали самые первые с оказией. Нам женщины натаскали в кузов машины сена, дали полушубки, самогонки и разной еды. Валентина и Мария целовали Митьку и Лёньку.
В декабре мы поздавали зачёты, в январе сдавали экзамены, и я завалил матанализ - получил "неуд".Остался без стипендии. Математику я пересдал после коникул, но учёба мне опротивела. Я перестал ходить в институт, ходил на тренировки - утром бегал по 10-12 километров, вечером ходил на бокс. Дважды выступал на соревнованиях по боксу, оба раза в матчевых встречах: один раз с мореходным училищем, второй- с таким же железнодорожным институтом, но только Тбилисским. Оба раза победил. Но грузин сильно меня бил, и если бы не нокаут, который, можно сказать, получился случайно - просто я "попал", то кто его знает...
С этого раза я бросил бокс уже окончательно и применял его только по случаю, если судьба прижимала.
Ещё один бедолага из нашей комнаты разочаровался в институтской учёбе - Толя Притченко. Он тоже нахватал в сессию "троек" и перестал на занятия ходить. Мы с ним пошли в военкомат и сказали, что хотим поступить в военное училище. Там таким дуракам были всегда рады, нам назначили училища, не помню какие и назначили день отъезда. Нас принимали без экзаменов. Мы валялись на кроватях, говорить было не о чем, пообедаем и снова лежим. Я хоть бегал всю зиму в своих солдатских ботинках и в Лёнькиной "москвичке", подпоясанной верёвочкой. Отправка в училище была назначена на май, а перед маем я вскочил с кровати и кинулся чертить чертежи, которые нам дали как задание на семестр. Начертил - сдал. Побежал получил зачёт по немецкому, потом побежал в мехцех точить зачётную деталь. Выточил-сдал. Наговорил чего-то Мяснику по ОМЛ - получил зачёт. Решил все эпюры по начерталке и сдал. Оставалась математика. Лёнька решил для меня мои задания (около сотни примеров), я их зазубрил за пару дней и пошёл сдавать - сдал. Я был допущен к экзаменам и сдал их - все до единого на "тройки". Меня перевели на второй курс. А Толя Притченко прислал нам свою фотографию из артиллерийского училища - весь такой важный, в золотых погонах. Мне нисколько не было завидно.
На коникулах дома я не сказал матери, что остался без стипендии, отгулял коникулы и приехал в институт с 60-ю рублями в кармане. Это на неделю питаться, а если поголодать, то на две недели. Надо было где-то работать. Я работал на лесоскладе - катал брёвна, работал на одном и на другом кирпичных заводах - чистил дымоходы, разгружал в порту "быстрый груз" - водку и мясные туши. Когда мяса становилось на барже всё меньше, из-под туш выскакивали и рзбегались крысы. А иногда, когда тащишь тушу коровы или быка на спине по сходням с баржи на берег, из её нутра падают на пол крысы, или в воду прямо падают. Работал на спиртзаводе грузчиком и на конвейере - наклеевал на вермут портвейновские этикетки. Под конец с лёгкой руки Ивана Подспудногоного мы все вчетвером (Лёнька жил уже в нашей комнате вместо Толи Притченко) оформились грузчиками на консервную фабрику "Смычка". Иногда по ночам нас вызывали разгружать или наоборот грузить, присылали машину, мы работали и уносили домой разные каши и борщи, а так же варенье и компоты.
Из нас четверых без стипендии был только я. Остальные работали со мной из солидарности. В этом семестре я в институт почти не ходил, не тренировался, даже Жене перестал писать. Ближе к сессии начал сдавать задания по черчению, и по математике (неожиданно я стал её понимать - ничего сложного!). Сидя на других лекциях, я разбирался с сопроматом, решал задачи. Наступили экзамены, я сдал всё, а по сопромату даже получил 5.
Неожиданно после одной из тренировок у меня заболело сердце. Стало муторно, сердце прыгало, как воробей, я стал бояться спать - думалось, что утром не проснусь. Я уже не мог быстро взбежать на свой этаж, всё время задыхался, голова кружилась, и я пошёл к врачу. Меня направили в физкультурный диспансер, а там сказали , что я здоров. Но я-то чувствовал, что я не здоров. Пульс у меня был как бисер, тарахтит как из пулемёта. И чувствовал себя очень неважно. Наступила весна, и я решил, что лучше я умру на беговой дорожке, но не на кровати в общежитии. Все наши ребята-бегуны бегали по уже просохшему стадиону, а я уходил в парк, брал старты, делал спринтерские ускорения и нагружался шведскими "фартлеками" километров до 15. Болезненное состояние не проходило, а я решил - "и пускай!". Перед маем была эстафета РИИЖТовское кольцо. Бежали все наши факультеты. Мне дали этап 560 метров, до поворота в горку, а потом метров 300 вниз. Те, кто сидел на заборе института и наблюдал за моим бегом , говорили:" у Кости пятки до затылка доставали". После эстафеты я поехал в город в диспансер. Врач проверила меня и говорит: "что-то сердечко у Вас частит. Вы сегодня тренировались?" Я сказал, что час назад я пробежал в эстафете свой этап. Врач ухмыльнулась и сказала, что я здоров и чтобы я не морочил людям голову, чтобы сюда больше не приходил.
Сердце перестало болеть.
Получается, что было у меня в это время два основательно сформировавшихся приоритета: спорт и сдача экзаменов на стипендию. И появлялся-зарождался третий: хотелось появляться, проявляться, общаться, хотелось ходить на вечера - я ведь отлично танцевал, но у меня не было соответствующей одежды.Первые два года я как-то не особенно интересовался этим всем, и, хотя хорошо заработал в прошлом году, я ничего себе не купил и ходил в институт в единственной рубашке-ковбойке, которую стирал в душевой 2 раза в месяц, у меня были не брюки, а штаны, широкие и грубые, стоящие "колом", солдатские ботинки, в которых я ходил в школу и в институт и зимой тренировался в них. У мня не было даже кепки. Сейчас удивляюсь - как так можно было жить!? Конечно, я сидел всегда в общежитии. Не ходил в город, не ходил на танцы, я пробегал по морозу в своей ковбойке от дома до мехфака, а после занятий - обратно.Ту зарплату, которую нам платили на "Смычке", я благополучно проедал. Да если бы я даже что-то от неё откладывал, - это был мизер. Надо было хоть едино-разово крепко заработать. Я пошёл на кирпичный завод, на котором уже работал в прошлом году и спросил насчёт работы. Предлагали грузить кирпич на машины, работать на угольном складе, это всё так... - прокормиться. Прокормиться я и на стипендию мог. Надо было получить что-то объёмистое. Мне встретилась мастер печных пролётов Ольга Сергеевна Хованская и предложила мне, опустив глазки долу, очистить 4 печных зольника - она заплатит за каждый по 700 рублей.( а у меня стипендия на 3-м курсе былм 350 рублей). У меня глаза разгорелись, я пошёл посмотреть работу. Зольник это вертикальная шахта около5 метров в высоту в периметре 2 на 2 забитый слежавшимся шлаком, и чем выше, тем более горячим, а на самом верху, т.е. непосредственно под топкой, раскалённый и горящий уголь. Работа была адская, но, казалось мне, можно было бы взяться,хотя одному слишком трудно. Ольга Сергеевна снова опустила глазки и сказала, что печи она остановить не может,т.к. у них плохо с планом и поэтому она и платит столько - так что придётся работать почти что в огне. Я заколдобился и пошёл советоваться с парнями. Мы вчетвером сходили посмотреть работу, Иван Подспудный сразу отказался, Лёнька засомневался, а Митька сказал, что если она заплатит за каждый зольник по 2000, он согласен. Ольга Сергеевна заплакала и сказала, что может только по 1500 заплатить, и надо пиступать к работе немедленно, т.к. печи на грани остановки и её с работы уволят, если тяга в печах не поднимется до какого-то там необходимого уровня. Митька помароковал что-то в своей лохматой голове и сказал, что на эту работу нам потребуется 4 дня, что работать мы будем втроём (Лёнька был к Митьке как пришитый), и пусть она, т.е. мастерша, готовит 6000 рубликов.
Мы взялись (по Митькиной задумке) сразу за три зольника одновременно, надо было убрать шлак внизу и обрушить верхние слои, чтобы они до завтра остыли, чтобы не сгореть нам окончательно. В первую ночь мы обрушили только два, во вторую их очистили полностью и обрушили третий, на 4-ом мы чуть не погибли из-за Митькиной сообразительности - горячий,огненный шлак мы полили водой из пожарного гидранта, произошёл взрыв, весь подвал наполнился ядовитым дымом и горячим паром, Лёнька убежал, а меня вытащил Митька. За 4 дня мы с работой не управились, а только за 5 дней. Утром после 5-ой ночи в печной пролёт появился директор завода, посмотрел на нас, покачал головой, спросил мастершу, какую она нам назначила оплату и сказал, что от себя добавляет по 200 рублей на брата.
Так я за неделю заработал 2200 рублей, это 7 стипендий!
Я купил себе серые "в дудочку" брюки (а не штаны), серую в мелкую клеточку рубаху, серый галстук, румынские туфли "на манной каше", серую кепку- аэродром, серое короткое пальто с серым в крупную чёрную клетку шарфом и купил материал на пиджак. Пиджак сшили, и я оделся, как "стиляга", даже неудобно было перед ребятами, т.к. Митька и Лёнька отправили свои деньги домой, в город Овруч Житомирской области.
Кроме того я стал признанным монополистом на "стильную" музыку. Летом на коникулах я забрался на чердак тёти Лёли, у которой мы жили на картире и раскопал там залежи патефонных пластинок, которые оказались очень востребованы у нас на институтских вечерах. Там было танго "Кабессита", фокстроты "Укротитель змей", "Фатум" и очаровавший всех "Иосиф". А так же ещё десятка полтора шикарных мелодий. В таком костюме да с такой музыкой я стал вхож на все вечера как у нас в институте, так и на других тусовках. Но полноправным "стилягой" я себя не чувствовал, да и "стильным" обществом признан не был. Да и не надо мне это было. Я продолжал тренироваться и усердно учился. Стипендию на следующий курс заработал - и слава Богу. А тут снова случилась беда - мне снова написала Женя, и снова я воспылал.
Женя писала из Краснодара, а у нас в Краснодаре должны были состояться соревнования - первенство Центрального Совета ДСО "Локомотив".
Надо сказать, что тренировались мы в этот период здорово, по всем правилам, по всем заграничным правилам, т.е. бегали круглый год. Великий чехословацкий бегун Эмиль Затопек сказал: "Чтобы хорошо бегать, надо бегать!" А наш тренер Юрий Николаевич Печатников зимой тренировал ребят в спортзале - прыгали, поднимали тяжести - , а бегали только весной, летом были на коникулах, осенью раскачивались, а зимой снова в зал. Мы втроём, т.е. Севка Осадчий, Иван Кадинцев и я , не согласились с тренером и бегали всю зиму на улице. Одет я был чуть-чуть, в рубашке-ковбойке, в штанах, головным убором у меня служил носовой платок с завязанными на углах узелками, на ногах у меня были более или менее нормальные кеды. Дело в том, что в те времена нам выдавали спортивную форму только на соревнования.
Порядок наших тренировок был такой: на каждой тренировке по очереди мы делались ведущими, т.е. вели бег по своему усмотрению и своему самочувствию. Севка изматывал нас длинными, метров по 500-600, ускорениями, нам надо было не отставать, Иван держал ровный, сильный темп километра 2-3, а когда доходила очередь до меня, я спринтовал в горку метров на 200, не успели отдышаться - снова рывок метров не 300, только-только остановились и снова рывочек.... Я им тоже давал прикурить! В этом сезоне они оба выполнили 1 разряд: Севка на 3 с препятствиями, а Иван на 5 и на 10 тысяч метров, а я до первого не дотянул на 800 полторы секунды, а на 400 тоже не дотянул, но из 50 секунд "выбежал".
Так вот - в такой спортивной форме мы отправились в Краснодар. Перед этим я в Хосте выиграл первое место на 800 у самого Севки Осадчего, а на 1500 сильно отстал. Я очень не любил 1500.
Итак приехали мы в Краснодар, поселились в гостинице и побежал я, полетел к своей Жене. Прибежал-прилетел, постучался в дверь, а мне из-за двери милый голос: "Игорь, заходи, я - сейчас!" Вот так номер! Игорь какой-то! Я вошёл - шок!!! Но это было ещё не всё - вечером мне пришлось отлупить настоящего Жаенькиного "хахаля", Вадима Кочергина. Он в милицию жаловаться не стал, а Женька мне сказала, что я дурак и сволочь. Видимо, так оно и было, хотя Вадим сам напросился - он швырнул мне окурок в лицо. Но сильно бить может быть и не надо бы....
Любовь кончилась, назавтра надо было выступать на соревнованиях. Я рванул со старта вихрем и почти всю дистанцию был впереди, только за 50 метров до финиша меня обошли сразу трое. Результат был хороший, но у меня "шопнули" тренировочный костюм, и остался я в трусах. Мне ребята дали какие-то штанишки.
Севка бежал 5 тысяч и сошёл, а в расстройстве сам "шопнул" в душевой чьи-то плавки .
Я всё время боялся, что за мной придёт милиция и заберёт меня за вчерашние художества. Но Вадим и Женя оказались ребятами благородными.
Как-то странно вышло - я почувствовал облегчение, что моя драма с Женькой закончилась. А то, что она закончилась, я не сомневался. По приезде в институт я вытряхнул из альбома все фотографии с изображением Женьки и без всяких эмоций порезал их ножницами и бросил в мусорку. Ни фотографий не было жаль, ни Женьки, ни наших отношений, жалко только было Вадима. которого я побил, но он ведь сам напросился! На душе было немного грустновато, но легко.
Отбыв полный срок в заключении, вернулся из зоны поселения мой отец. Его на вокзале встретил брат Женя. Он известил меня, и я приехал к нему повидаться с отцом. Отец был худой, измождённый, сгорбившийся и какой-то очень виноватый - мне стало его жалко, так жалко, что захотелось заплакать в голос. Захотелось прижаться к этому худому человеку, приласкать и самому приласкаться. Женя вышел из комнаты, а мы сидели, не смотрели друг на друга и молчали. Молчание прервал отец:
- Ты иди домой. Я сегодня уезжаю в Черкесск. Я тебе письмо напишу.
Я ушёл.
Вот когда встали передо мной вопросы: За что посадили отца?
Кто его посадил ?
Почему его не отпустили - ведь была амнистия в связи со смертью Сталина?
Почему он выглядит так плачевно - ведь он писал бодрые письма, полные оптимизма и жизнелюбия?.
Отец уехал к матери, мы с братом никогда о нём не говорили, хотя я знал, что брат мог бы на мои вопросы что-то ответить.
После этой короткой встречи с отцом я как-то повзрослел, я по-другому смотрел на всех официальных лиц, я с другим чувством слушал радио и читал газеты, и по радио и в газетах говорили люди, которые были причастны или могли иметь отношение к заключению отца. И даже наш добряк декан Андрей Владимирович Слушаенко при сложившихся обстоятельствах мог бы посадить отца. Вот эти милиционеры арестовали тогда отца, вот эти солдаты стерегли его, вот из этого дома под названием "Горсовет" была назначено зарплата моей матери 600 рублей в месяц - две нищенские стипендии первокурсника, это они установили бабушке пенсию 28 рублей - три раза пообедать в нашей столовой, это они передрались в этом Кремле из-за портфелей после смерти Сталина, это он глубокомысленно покуривал трубку, когда на нарах и в лагере "парился" мой отец, это они установили порядки, по которым выгнали брата из армии!! Из меня выпал, исчез розовенький, кудрявый стерженёк, и возник строгий, твёрдый, розумный стержень. Мне неоднократно приходилось писать до этого автобиографии, где я указывал, что отец сидит за должностные упущения. С этой встречи с отцом я твердолобо отвечал на этот вопрос "не знаю". Как потом выяснилось, и брат мой Женя так писал в своих анкетах - но мы с ним не договаривались так отвечать на этот вопрос.
Отец не мог найти работу в Черкесске, и они с матерью и бабушкой переехали в сельскую местность, в аул Хабез - районный центр. Мать стала работать заведующей РАЙОНО, а отец, будучи отличным музыкантом, стал работать в районном Доме Культуры. Хабез был большой аул, двумя улицами вытянувшийся вдоль реки Малый Зеленчук, а по-черкесски Инджиж. Дома были обыкновенные, русские, только изредка "на задах" были видны национальные сакли, а в соседних аулах Зеюко, Жако, Алибердуко, Кош-Хабль и других все дома были сакли. Люди все были плохо одеты, в каких-то обносках ходили, и мне было странно: ведь чтобы одежда стала старой, она сначала должна быть новой! Как это так получается? Пушкин и Лермонтов описывали черкешенок как красавиц - ничего подобного! Женщины-черкешенки далеко не красавицы, зато мужчины - да, много видел я черкесов с пресловутой кавказской красотой. И ловкачи они такие, какими их описывал Лермонтов - и пляшут, и на лошади скачут, и отчаянные сорвиголовы, и вспыльчивые - прямо порох, всё как у Лермонтова. Хозяйство у черкесов - кукуруза в поле, во дворе корова, иногда лошадь, козы или овцы и, конечно, куры. И всё это хозяйство какое-то "худое" и тощее. Это от того, что скотина пасётся в горах, а вот кукуруза почему хилая (не сравнить с украинской) - уж не знаю.
Я дважды приезжал в Хабез на коникулы, да один раз после окончания института, да потом мы сженой приезжали - показаться.
Русских в Хабезе были немного: начальник милиции Лоссовик, прокурор Белоножко, местная красавица Верка Пенькова и наша семья да ещё две девушки: Светлана Пацюк из финотдела и медсестра Варя Мокеева - больше я никого не знаю. Я подружился с двумя ребятами - Абрек Зиганшин и Исмаил Дышеков. Абрек был шофёр, он работал в райпотребсоюзе, а Исмаил нигде не работал, ему запрещено было работать местным обществом, т.к. он был князь. В армии Исмаил служил в стройбате шофёром, трактористом и вообще механизатором широкого профиля, а после демобилизации местные старики сказали, что неужели они всем аулом, да и не только Хабезом , а и соседними аулами, не прокормят семью своего князя, натурального, потомственного князя. Во двор Исмаила Дышекова несли всевозможную еду, привели две козы, приносили деньги. От денег Исмаил сумел отказаться, а от натуральных взносов - нет, не сумел, его двор превратился в продовольственный склад. Всего Исмаил с матерью и с братьями съесть не смог бы и за год. Потом Исмаил решил жениться на Светке Пацюк. Общество возмутилось и целая делегация стариков сначала уговаривала его не делать этого, а потом стала угрожать. Но Исмаил был с настоящим княжеским характером - он забрал Светку, и они уехали в Кемеровскую область, где он работал на шахте электриком. Исмаил приехал через несколько лет повидать мать, приехал с женой и с двумя детьми. Общество примирилось с тем, что он женат на русской, но потребовало чтобы она выполняла все положенные для женщин ритуалы. Светлана посидела два дня за занавеской, пока в доме шла гульба по поводу приезда князя, а потом вылезла оттуда, да как давай их там всех гонять, да как давай на них по-русски орать - сразу все поняли, что она настоящая княгиня и с этим тоже примирились.
Это всё было потом, а в те дни, которые я проводил в Хабезе, мы с Абреком и Исмаилом ездили по соседним аулам в гости к подданныи князя, пили вино, водку и пиво, я гадал на картах молодым девушкам и тоже имел вознаграждения, купались в Инджиже. Исмаил два раза ремонтировал колхозные трактора, а Абрек вынужден был ему помогать,т.к. тот был князь.
Тем временем учёба в институте шла своим чередом. Я был на 4-ом курсе, сдавал все экзамены хорошо, стипендию получал регулярно, иногда мне присылала деньги мать, я не голодал, одет был отлично и всё время интенсивно тренировался. Неожиданно я показал отличный результат на абсолютно не моей дистанции. На првенстве Южной зоны после того, как я хорошо пробежал 400 и 800, от "просто так" я побежал за компанию со Севкой Осадчим его коронную дистанцию 3000 с препятствиями. Со старта я даже вёл бег в течение 3-х кругов, потом Севка меня обошёл, потом вперёд вышел Толстопятов, мастер спорта на этой дистанции, потом рядом со мной стал царапаться Власенко (он потом в течение недели был рекордсменом мира). За круг до финиша я чувствовал себя отлично, ускорился, обошёл Власенко, прижал Севку и мы с ним вместе стали догонять Толстопятова - не догнали, потолкали друг друга на последнем барьере и финишировали - Севка на 3 шага впереди меня. У меня тогда ещё не было первого разряда на моих основных дистанциях, и вдруг я выполнил норматив совсем на чужой для меня дистанции. Меня включили в сборную города, и ДСО "Локомотив" взяло нас с Севкой на стипендию, т.е. платило нам по 1200рублей в месяц. Тренироваться мы должны были у главного ростовского тренера Гречеса.
Многие городские корифеи были на содержании различных спортивных обществ: Коля Андрощенко, участник Олимпиады учился в нашем институте, а содержал его "Спартак", Лёнька Соколов, мой постоянный соперник на 800, учился в университете, а содержал его Дом Офицеров, барьерист Макаров был именно офицером, а выступал за "Буревестник". Только мы четверо: Севка Осадчий, Эдик Калутьян, Саша Комальцев и я кормились в своём родном "Локомотиве". Наступило лето 1956 года, закончился 4-й курс, мы готовились к Спартакиаде народов РСФСР. Эта спартакиада проводилась по примеру всесоюзных спартакиад, состоялась один раз и больше не проводилась. Лето было страшно дождливое. Дождь шёл ежедневно и по-долгу, гаревая дорожка на стадионе "Динамо" (дело было в Москве) размокла и превратилась в болото. Зачёт был по первому разряду. На меня особенно не надеялись, но на 800 метров я зачёт дал. Я бежал в одном забеге с чемпионом Китая (китайские ребята выступали вне конкурса), который потом стал министром спорта своей великой страны. Этому китайцу я проиграл и страшно расстроился, о потом мне сказали, что он чемпион Китая, и я успокоился. И всё-таки с этих соревнований я уехал с чемпионским призом - за неимением лучшего меня поставили бежать в эстафете 4 по 400, да и вообще ни одного законного 400-метровика в составе эстафеты не было - Володя Ульянов и Юрка Зайденберг были чистые спринтера, а Коля Андрощенко был прыгун в длину и хорошо метал копьё. И я - чистый средневик и даже со стайерским уклоном. Мы выиграли эстафету, хотя меня на последнем этапе чуть не "съел" москвич Владимир Рябов, тоже участник Олимпиады. Нас наградили радиолами "Кама", я увёз её домой в общежитие.
Пока я в Москве соревновался, меня розыскивал Вивка Житков, но так и не нашёл: то ему вместо Кости Поличенко преподносили Лилю Павлиниченко, то говорили, что я на разминке, сейчас пробегу и приду, так мы с Вивкой и не увидились. А он хотел меня увидеть, чтобы покаяться - у них с Женькой на коникулах возникли "отношения", да такие, что они поженились. Это я потом узнал. А когда я узнал, мне стало грустно и обидно за моего друга - бедолага, попал в петлю этой бабы. Когда у них была свадьба, мама Вивкина, тётя Капа немного выпила, подошла к Вивке сзади, обняла его и говорит: - Не такую я жену тебе хотела, не нужна нам эта цыганская родня!
А Женя вовсе не была цыганкой, она была наполовину осетинка.
И тётя Капа , и я были правы - Вивка с Евгенией разошлись через 14 лет.
После соревнований и после практики, которая проходила в Воронеже, наш 4-й курс был направлен в военные лагеря согласно учебному плану. Лагеря были организованы возле Сталинграда в деревне Разгуляевка. Нас посадили на теплоход "Алексей Толстой" и повезли вверх по Дону, через шлюзы канала Волго-Дон до станции Разгуляевка, там посадили в поезд, немного провезли, пересадили в машины и высадили в лагере., а до того мы успели попасть в приключение.
Наш теплоход сделал остановку в каком-то маленьком порту перед шлюзами, а за шлюзами был Цымлянский Порт. Мы сошли на берег и развлекались как могли. М ы с Митькой забрели на базарчик и купили варёных раком полакомиться. Мы стояли, щипали своих раков, смотрели на наш теплоход и прислушивались к гудкам. Гудков было много и караблей было много. Гудки мы не очень-то различали и смотрели наверное не на наш теплоход, а на другой и вдруг увидели, что именно наш теплоход отваливает от причала. Мы бросились к нему и выбежали на причал. Когда нос теплохода уже отвалил далеко, мы бросились к корме, но и она быстро отходила. Первая моя мысль была прыгнуть с причала на борт теплохода, но подбежавшая женщина схватила меня в охапку и не дала прыгнуть. Кто-то задержал Митьку. Теплоход поплыл, мы растерянные были на причале, а с теплохода смотрел на нас полковник Черняев, губы его шевелились - видимо он, как всегда, матерился по нашему адресу. Что нам было делать? Нам сказали, что вот здесь, недалеко, километра 3 есть посёлок и туда ходит автобус с Цымлянского Порта, и что надо торопиться,т.к. он скоро уйдёт , и его больше сегодня не будет.
Мы побежали. Я бежал как молодой олень, а Митька быстро устал и стал отставать, а потом отстал далеко. Я подождал его, Митька немного отдыхал, и мы побежали дальше. Митька снова отстал, я снова его подождал. И снова Митька отстал. До посёлка было уже близко, я уже видел стоящий на окраине автобус и решил прибежать к нему и объяснить что к чему, задержать автобус. Я рванул изо всех сил, оглянулся - Митька был даоеко сзади, я приближался к автобусу, а он потихоньку отходил, я уже был где-то в 50 метрах, когда автобус поехал и уехал. Я остановился поджидать Митьку. Он уже не бежал, а тихонько приближался ко мне шагом.
Нам надо было в Цымлянский Порт, куда после шлюзов придёт наш "Алексей Толстой". Как добраться?.. Нас подобрал самосвал, внутри за рулём сидел черномазый, грязнющий пацан, а в кабине нет стёкол, ни одного прибора, только руль торчит. Пацан сказал нам, что он довезёт нас до шоссе, а там ещё кто-нибудь нас подсадит. На шоссе мы влезли в автобус и доехали до Цымлянского Порта, прямо к причалу. По росписанию наш теплоход должен был подойти через 40 минут. Мы стали ждать. Прямо с причала какой-то мужик ловил на удочку маленьких карпов. Он дал мне другую удочку, комочек хлеба, и я стал тоже ловить.
Клевало хорошо, я поймал штук 5-6 хорошеньких карпиков и бросил их в садок мужика.
Подошёл "Алексей Толстой", мы вошли в каюту полковника и доложили, что курсанты Стоцкий и Поличенко прибыли для продолжения службы. Полковник назначил нам наказание - трое суток гауптвахты по прибытии в часть.
По прибытии все ребята быстро переоделись в солдатское ( и Митька в том числе), а на меня не нашлось ничего по размеру, и я отправился на ГУБУ. Но назавтра меня уже освободили, одели, как положено, и началась наша служба.
Перво-наперво наш помкомвзвода Сашка Лисин стал на с обучать катать шинельную скатку. Надо было простелить шинель подкладкой вверх, заправить рукава, скатать её потуже с связать. Всё нормально. Все скатали и построились, только Дима Вартбаронов никак не мог этого сделать. Он переделал раз , другой раз, и снова, и снова и ничего подобного - скатка не получалась. Сначала над ним подшучивали и смеялись, а потом стали злиться и орать, что он такой-растакой, ростяпа и неумеха. Потом кто-то ему помог, и Дима Вартбаронов встал в строй.
За 42 дня лагерей нам предстояло усвоить строй, химзащиту, взрывное дело, стрельбу из всех видов стрелкового оружия, караульную службу и строительство жел.дор. объектов.
Когда мы шагали, мы должны были петь. Запевалами были Серёжа Журавлёв и Коля Якушев. У них- ни слуха, ни голоса, но зато они здорово старались.
Пели в основном "Соловей, соловей пташечка
Конореечка жалобно поёт"!
" Аты-баты шли солдаты
Аты-баты на базар"!
Шагали хорошо, топали громко, и всё было хорошо.
Химзащиту нам преподавал полковник Ажажа.. У нас были противогазы, из которых ребята повытаскивали клапана, чтобы дышалось полегче, когда надо было в противогазе бежать. Как-то на марше нас стали обстреливать слезоточивыми гранатами солдаты из химотряда. Я надел противогаз и всё, и нормально, а те кто был без клапанов, разбегались, плакали, кашляли,их рвало и- прочие неприятности.
В другой раз нам дали команду отдыхать в неглубокой балке. Мы уже предполагали, что что-нибудь неординарное произойдёт. Так оно и вышло: когда я сидел на траве, что-то
стало меня сбоку греть, я обернулся и увидел зелёную банку, из которой струился бледно-голубой дымок. Я успел закричать "газы", как дым из банки повалил клубами. Одновременно таких дымов в балке появилось десятка полтора. Балку заволокло дымом. После того, как нас атаковали солдаты полковника Ажажи, многие ребята розыскали свои клапана и вставили их на место, но много было и таких, до которых первое предупреждение не дошло, и они бросились выбегать из балки. Они бежали, падали, корчились в конвульсиях, выползали на четвепеньках наверх. Комвзвода лейтенант Трубачёв дал команду "отбой", и мы все покинули балку. Построились. Сашка Лисин доложил лейтенанту, что все на месте кроме курсанта Зарубы. Лейтенант скомандовал:
- Левофланговый, розыскать и привести сюда отсутствующего Зарубу!
Левофланговый выбежал из строя, пробежал с десяток шагов,остановился и приложил растопыренную лодонь к пилотке:
- Я курсант Заруба!
Одурели мы полностью в этой балке.
Но мы в долгу не остались - мы сочинили про Ажажу песню.
Мы на лавочке сидели
Во все стороны глядели
Прибегает Ажажа
Весь от ярости дрожа!
Ажажа, Ажажа! Эх!!
Ажажа зашёл в казарму
Потерял сознание
Оказалось в той казарме
Газоиспускание!
Ажажа, Ажажа! Эх!!
Лицевая часть разбита
Трубка на . . . перебита
Засувай коробку в рот
В ж... грёбаный народ!
Ажажа, Ажажа! Эх!!
Последний куплет был сочинён в соответствии с инструкцией: если трубка противогаза повреждена, надо отвинтить её откоробки и от маски, прикрутить коробку прямо к маске и так дышать. Если и маска прпускает газ, надо её отвернуть от коробки и дышать напрямую через коробку.
Возле нашей казармы была беседка, в которой старшие офицеры ( и полковник Ажажа там был) отдыхали после ужина, а у нас было 2 часа свободного времени. Мы громко пели эту весёлую песню, а офицеры хохотали над полковником Ажажёй.
Немало хлопот доставлял начальству Дима Вартбаронов, который скатку никак скрутить не мог. На стрельбище, когда мы стреляли из пистолета ТТ , Дима никак не мог найти спусковой крючёк, на который надо нажимать, чтобы "оно стрельнуло". Пришедший посмотреть на нас полковник Шумов, хотел Диме что-то объяснить, а тот наставил пистолет в живот полковника и доказывает, что пистолет неисправный, т.к. "нажимать не на что". Шумов рванулся в сторону, а Дима водил стволом за полковником, который пытался от Димы увернуться.
- Уберите этого идиота! - Орал полковник . - Заберите у него пистолет!
Лейтенант забрал у Димы пистолет, показал, куда надо нажимать, Дима выстрелил три раза и три раза попал.
Потом во время привала Дима пошёл "до ветру", и пацаны стёбнули у него винтовку и ремень. Дима искал-искал, не нашёл. А потом всем взводом мы пришли в деревню и вернули Диме его имущество.
А когда мы бросали взрывпакеты, Дима честно признался, что его взрывпакет не взорвался, т.к. он не сумел его поджечь. Лейтенант выматерился и послал Диму найти и принести взрывпакет. Дима ничего не нашёл и доложил, что встретил ребят и сказал им, что, если они найдут взрывпакет, чтобы принесли в часть.
Теперь мы уже все 48 человек искали злосчасный взрывпакет, проклиная этого оболтуса Диму. Пакет мы нашли, и лейтенант приказал Диме его-таки взорвать. Дима зажёг бикфордов шнур, но бросил пакет не вперёд, как это положено, а вверх, прямо над нами. Мы бросились врассыпную кроме Димы, а он подождал, когда пакет упадёт на землю, а потом хладнокровно наступил на него ногой, чтобы он не взорвался.
В этих военных лагерях я чуть не застрял более, чем на 42 дня - меня отправили на ГУБУ на Волгу (правда, потом простили). Мы работали на строительстве водопроводной железнодорожной трубы, обмазывали её плотным 20-сантиметровым слоем глины. Глину привозили в самосвалах и вываливали в 100 метрах от трубы, там глину поливали из шланга водой, месили, т.е. топтали ногами и носилками носили на трубу (труба имела прямоугольную форму приблтзительно 20 на 6 метров, она была железобетонная). Этой морокой мы занимались с утра, и нам зто дело сильно надоело, хотелось побыстрее сделать эту неинтересную работу и пойти купаться на близлежащее озеро - так нам обещали. Я предлажил технологию изменить: пусть самосвалы заезжают на трубу, вываливают глину прямо на трубу, мы глину здесь доведём до нужнлй кондиции и разровняем по трубе. Исключались две трудоёмкие операции: замешивание глины и транспортировка носилками. Мы так и начали делать - дело пошлл быстро, настроение поднялось, и, когда пьяный майор-строитель очнулся, наша труба была уже почти готова. Майор рассердился, стал орать, но я, как автор проекта, стал защищать свою идею. Майор кричал, что мы работаем "не по технологии".
- А кто эту технологию придумал? - поинтересовался я.
- Подполковник Ребров! - ответствовал майор.
- А он что - был военный?
- А как же! Он же офицер, подполковник!
- Ну тогда понятно, почему такая дурацкая технология....- задвинул я.
Майор доложил об этом инциденте нашему руководителю практики полковнику Божанову.
- Так что, курсант Поличенко, все военные дураки? - спросил меня малюсенький и толстенький полковник, которого мы, в общеи-то , любили за его незлобливость и юморной характер.
- Никак нет, товарищ полковник, не все!!
Вечером наш лейтенант сообщил мне, что по окончании лагерей меня запрут на ГУБУ, на Волгу. А ГУБА на Волге была такая: обыкновенная баржа, огороженная по периметру колючей проволокой, одна брезентовая палатка,в которой хранились матрасы и подушки, одеял не было, одна зековская "параша" и два часовых. Под солнцем и дождём коротали здесь дни провинившиеся солдаты.
Я расстроился, а потом примирился с судьбой, и мне стало даже интересно пережить такое "развлечение".
Загремел "на Волгу" и наш запевала Коля Якушев за то, что он запевал непотребную песню, которую мы сочинили:
"мы бегали в противогазах
Ругали курсантов судьбу
Под скаткой потели, но строем не пели
За это мы шли на ГУБУ
Когда поёт учебный взвод
Мы вспоминаем лагерей суровый год
И старшину и наши чёрные погоны,
И Ажажу - ...сь он в рот".
Толя эту песню не сочинял, он её только запевал, но именно его назначили после лагерей "на Волгу".
За нас заступился майор Марков, наш преподаватель взрывного дела - он доказал, что по окончании лагерей ( раньше нас отправлять на гауптвахту было нельзя,т.к. не был бы нами выполнен учебный план) мы становились офицерами и подлежали другому наказанию. А другого наказания нам так и не придумали.
В общем - "как ни болела - померла", закончились наши военные лагеря, и поехали мы на коникулы домой.
После того, как я "блистательно" расстался с Женей, чувствовал я себя приблизительно неплохо: не тосковал, немного погрустил, а после их с Вивкой женитьбы стал относиться к ней отрицательно - надо же, такого парня облапошила. Именно эта неприязнь осталась у меня к Евгении Львовне Османской на всю жизнь. Я не торопился обзаводиться девушкой - никто особенно мне не нравился. Одна за другой встречались: Тая Законникова, Юля Ломакина, Надя Коганенко, Галя Полянская, Валя Чехалузова, Герда Шмидт, Мариэтта Баблаева, Эмма Лидова, а потом встретилась Лёля Заборонная - очень милая девушка из нашего Ростовского университета, блондинка, сероглазая, симпатичная, чуть выше среднего роста, весёлая, остроумная, она хорошо танцевала и читала "Сагу о Форсайтах" писателя Голсуорси. Из всех, кого я до неё встречал, она была лучше других. И я решил, что в случае чего - женюсь на ней.
Но я на ней не женился. После окончания института я предложил Лёле выйти за меня замуж, и к ужасу моему она согласилась. Пришлось приехать к её родителям в качестве жениха, но продолжения никакого не последовало, т.к. ужас, который я переживал, стал проявляться, Лёля это почувствовала и (спасибо ей - умнице) дала мне от ворот поворот. Стало легко и спокойно.
Я получил направление на работу в Казахстан, в Кустанайскую область на Соколовско - Сарбайский горнообогатительный комбинат.
Молодость на этом не кончилась, но дальше была уже другая молодость, описанная мной в первой части повести "Ещё один неформальный отчёт".