Пров Зотов женился рано. Взял девушку из бедной семьи, на 5 годов себя старше, тихую да работящую. Пров жалел её и любил и оттого, видать, детки у них пошли один за одним. Да всё мальчишки.
- Ну хоть одна бы доченька родилась! - сетовала Лукерья - было бы с кем про бабское поговорить.
Четверых парней родила она за неполные 6 лет замужества: Илюшка, Аркашка, Сенька и Рахимка. Были ребята все справные, сытые, и не сильно озорные, меж собой жили дружно, не дрались и их никто не задирал - себе было дороже. По хозяйству работали, матери с отцом помогали. Самый боевой был старший - Илюшка. Илюшка Зотов в 14 лет был ростом с отца, а Пров был не малого роста и сила в нём была лошадиная. И Илюшка не уступал отцу. Он в 15 лет уже девок на гулянках щупал, и заметила мать, как он однажды от вдовой Александры Замятиной через плетень выбирался да штаны поддёргивал. Хотела Лукерья Александру пристыдить, да не вышло ничего:
- Моё дело вдовье, одинокая я, не Прова же мне твоего от живой жены отбивать. А парнишка пусть учится, жизни набирается. - так отбрила Александра стушевавшуюся м ать. Лукерья сыну так ничего и не сказала.
Как ни здоров был Пров, а медведь оказался здоровее: заломал он охотника, объел ему лицо, разорвал грудь. Когда Прова нашли за 15 вёрст от села, медведь уж половину его съел. Узнали Прова только по яловым сапогам.
Сыновья росли и выросли в огромных и сильных мужиков, все были рыжие и в мать конопатые.
Село называлось Усть-Майское и располагалось оно в месте впадения реки Маи в реку Алдан. Кругом была тайга беспросветная, еловая, берёзовая да листвиничная. И было в той тайге - чего только не было: и зверья, и ягод и грибов. Кормились от тайги, от реки и от огородов.
С ранней весны начинались в тайге сморчки и колба. Потом поспевала земляника, малина, смородина и черёмуха. А дальше - калина и рябина. Грибы были: сыроежки, коровники, сопливые бычки и солидные грузди. Много было подберёзовиков, подосиновиков и боровиков. Попадались и белые. Зверья летом было много, но его не били - дозволяли вырастать молодняку. Били только волков, чтобы не портили скот. Но их было не много. Скот селяне выпускали пастись прямо за околицу, в тайгу, прицепив на шею колокольчики - каждый двор со своим звоном.
Зимой было другое раздолье. На прокорм шли зайцы, для собак ловили белок, били глухарей и рябчиков, ставили ловушки на горностая и соболя. Тушки отдавали опять же собакам, от чего они жирели и зверели. Если находили медвежью берлогу, то большим кагалом травили хозяина. Мясо делили на всех охотников, а шкуру забирал тот, кто берлогу нашёл. Шкуры и шкурки сдавали в факторию, хозяином которой был ссыльный Левинсон Сергей Сергеевич. Летом раз в месяц из Якутска прибывала байдара на 8-10 вёсел, привозила к Левинсону товар, которым он торговал и забирала пушнину, заготовленную за зиму.
Выше по Мае рыбачили хариуса и тайменя, а в Алдане - щуку да окуня. Сетями да бреднями не рыбачили, берегли рыбьи запасы да нерестилища, обходились удочками летними и зимними.
Село было богатое: в каждом дворе была лошадь, а то и две, была корова, а то и три. Олени были и по 2-3 собаки. Собаки были лайки сибирские, голубоглазые, свирепые с загнутым хвостом. Своих селян собаки всех знали, не трогали, с ребятами играли и возили их на санках. Лыжники были поголовно все жители, и бабы тоже.
Ребята Зотовы были не хуже других, а то и лучше - смелые были да удачливые. А Илюшка был удачливее всех. Когда пришли они в возраст, то ходили в тайгу всё дальше и дальше. Уходили на неделю, на две, добирались до гор и даже до гольцов. Где-то там в тайге, на берегу бурной речки Аранхи построили ребята Зотовы себе заимку и оттуда промышляли по округе.
Лукерья Зотова жалела своих ребят, но в зимнее время не дозволяла просто так дурака валять, а заставляла учиться - ходили они к Левинсону на факторию, читали, писали и арифметику кое-какую постигли.
А дальше вот что было:
В верховьях Маи, да и вообще по всей округе ютились в тайге тунгусы. Бедные и грязные. Ничего-то у них не было. Ни с кем-то они не соседствовали, не торговали, не сеяли, почти что не охотились и чем жили - не понять.
Тунгусы с русскими не то, что бы враждовали, но вникать в русскую жизнь не спешили. Ничего они у русских не перенимали и выбираться из своих чумов не собирались. Что у тунгусов было хорошо, так это - верховая езда на оленях летом и зимой. У русских были лошади, скот и собаки, а у тунгусов - олени. Даже собак подходящих у них не было. Питались тунгусы в основном олениной да тем, что в тайге насобирают: ягоды разные, грибы да кедровые орехи. Одевались во всё оленье: штаны, торбаса, рубахи, шубы. Не мылись они никогда, волосы не стригли и вшей не вычесывали. У них и топоров почти что не было - топили неколотыми чурками и ломанными сучьями. Рыбачить они умели: ловили хариуса в ручья, а в омутах щуку и налима. Что ещё было у тунгусов хорошее, так это то, что бесстрашные были они до невозможности. В одиночку с одним копьём-соилом тунгус схватывался с медведем и иной раз побеждал, если повезёт. В каждом чуме в хозяйстве был такой соил - короткое копьё с острым и широким лезвием в локоть длиной.
Вот здесь-то, на берегу Аранхи недалеко от тунгусского стойбища и построили ребята Зотовы свою заимку, промышляли зверя по округе и с тунгусами познакомились.
Гостеприимностью тунгусы не отличались, но были очень любопытны. Имена у них были больше якутские - вековое соседство давало себя знать.
А ещё бродили по тайге небольшие шайки-ватаги манчжуров, что проникали в русскую тайгу из Китая. Искали они золото по ручьям, намывали немного, находили жень-шень и старались заставить своих братьев-тунгусов работать на себя. Тунгусы и ленивы-то были по натуре, а упрямее их никого вообразить было невозможно - не хотели тунгусы работать на манчжуров. Очень манчжуры были жадны и свирепы: резали тунгусских оленей, обижали женщин. Не торговали, а грабили.
Вслед за Зотовыми прошли через тайгу и поселились возле них ещё охотники, привели свои семейства, приволокли кое-какое хозяйство. Назвали свою заимку Усть-Аранха. С тунгусами стали дружить, учили зверя ловить, олених доить,торговать учили. Стали тунгусы из русских ружей стрелять - свои купить было не за что. А потом и ружья стали покупать. И стрелки стали появляться среди тунгусов отменные.
Помогли русские построить для тунгусов 3-4 избы, и стали тунгусы жить мало-мало по-человечески. Хоть и набивались они в эти избы по 3 и более семьи и не разбирали, где своя жена, а где чужая.
Пошли как-то братья в тайгу взять медведя, берлогу которого обнаружил 18-летний Аркашка (Сенька и Рахимка жили с матерью в Усть-Майском), а на заимке проживали старшие - Илья с Аркашкой. И увязалась за ними Петэма - тунгусская девушка. Была она не в пример своим сородичам красива и даже сквозь её безобразных рубах из оленьих шкур было видно, что она ладно скроена богом, и отцом с матерью сшита ладно и крепко. Знала Петэма всю тунгусскую работу и много чего перенимала быстро у русских. Пошли втроём, впереди рысил огромный пёс-лайка ростсм с телёнка. Звали собаку Сивко. Аркашка сомневался:
- Мало нас, Илька. Хозяин больно уж здоров, ему годов эдак более десятка. Управимся ли?
- Управимя! - отвечал Илья. - Вон Петэма поможет.
Девушка зарозовела от смущения, заулыбалась.
- Слышь, Илька! - она ведь замуж за тебя пялится. Возьмёшь ли?
- А чего не взять? Возьмём на двоих. Согласен?
- Не, не сгласен. Мне половины не надо. А если возьмёшь, то невенчаный будешь.
- А и не надо. Я и возьму-то не надолго - на зиму.
Берлога закуржавела инеем, из чёрной дыры дымился пар. Сивко бросился на берлогу с рыком, отпрыгнул в сторону и залился лаем. Петэма храбро сунула соилом прямо в медвежью отдушину - видно попала медведю в морду. Медведь вымахнул из берлоги бурей, Петэма рванулась в сторону, Илья вонзил десятивершковое лезвие соила на всю его длину под правую медвежью лопатку. Медведь отмахнул лапой его соил, как спичку, и соил - пополам. Аркашка пальнул из бердана в пасть медведя, а Петэма всадила свой соил под его левую лопатку - видимо, этим и убила мишку. Илья был весь белый как снег, видно небо с овчинку показалось, Аркашка натянуто улыбался, перезаряжая ружьё, а Петэма уже по-деловому пристраивалась свеживать добычу.
Быстро набегали сумерки. Илья скомандовал Аркашке:
- Собери сушняка на всю ночь, наруби лапника елового. Готовь ночёвку. Ночевать здесь будем, в ночь домой вертаться не будем.
Они с Петэмой ободрали медведя, голову, лапы с когтями и часть требухи отнесли в тайгу подальше - пусть зверьё лакомится. Петэма собрала всё съедобное: печень, сердце и прочее, нарезала ломтями и собиралась жарить. Разгребли снег до самой травы, зажгли несколько костерков для прогрева земли, когда земля запарила, навалили лапника, обложили это место треугольником из сухих лесин, зажгли, в этом треугольнике угнездились вместе с разделанной тушей. Поели жареной свежатины и завалились спать. Не спалось. Петэма лежала рядом с Аркашкой, Илья и Сивко с другого края. А между Аркашкой и Ильёй - медвежье мясо. Всю ночь соблюдали круговой костёр - благо Аркашка сушняка приволок много.
Чуть забрезжил рассвет поднялись, поели и - в путь. На каждого приходилось пуда по два медвежатины. Срубили молодые ёлки, сделали волокуши, привязали лыжи на торбаса и побрели. На заимку пришли к вечеру. Петэма отнесла своё мясо в свой чум. Вышла, подошла к Илье и сказала:
- Хочу с тобой жить, пойдём к тебе в дом.
- Ну, ин пошли, раз сильно захотела. - ответил Илья.
И стали жить они вчетвером: Илья, Петэма, Аркашка и Сивко.
Так прожили год. А через год Илья с Петэмой ушли в Усть-Маю. А на их место пришли младшие - Сенька с Рахимкой.
Лукерья Зотова не с распростётрыми объятьями встретила сына с женой-тунгуской. Да и разве ж это жена!? С лица вроде бы и ничего - красивше других-то, а одета так, что не разберёшь девка это или олениха.
- Илюша, сынок, что же это такое ты натворил? Зачем нам эта житная корка? Вшей у неё, поди, пропасть! Обовшивеем все.
- Нету, маманя, у неё вшей, вывел я у неё вшей. Вишь - стрижена она: так это я косы у неё ножём отрубил и голову побрил своей бритвой. Вот через год волосы-то отрасли мало-мало. К бане я её приучил. Одёжу она и мою и свою стирает. Живите, не ругайтесь!
- Так ведь невенчанные же вы!
- Повенчаемся!
- И некрещёная она!
- Покрестим!.
Петэма подошла к матери, склонилась на одно колено, взяла её за руку и руку поцеловала - всё как Илья её учил. Лукерья отбросила с её головы беличий платок, увидала недлинные чёрные как смоль , отросшие после бритья волосы - и заплакала.
- Разболокайся, девочка. Скидай свои шкуры! Как зовут-то тебя?
- Петэма.
- А русский говор знаешь?
- Знает она по-нашему. Мы же с ней уже год живём, Аркашка её по-нашему говорить учил. Научилась уже. - ответил за неё Илья.
Народ в Усть-Майском заволновался: надо же - развлечение какое: Илюшка Зотов тунгуску из тайги привёл! И Лукерья-то ту тунгуску приняла. Говорят - стрижена она! Вчера баню топила! Вот ей-ей - сама видала, топором махается, как мужик. Лукерья одёжку ей свою дала. И собаки Зотовых тунгуску признали! Может шаманка она? И ещё чего я углядела - на сносях она! Ей-бо-о! Глаз-то у меня вострый на это дело - разглядела я, когда она без шубы-то выбегала собак кормить.
- С таким делом в храм приходить надо. Один я не мочен решать. Там у нас и дьякон, и староста и дьячёк. Советоваться надо. Чем расплачиваться будешь?
- Пушнина у меня есть.
- Соболь? Колонок?
- И соболь есть. Медвежья шкура есть.
- Медвежья-то свежая?
- Прошлогодняя.
- Ото добро. Приходите в седьмой день оба в храм. Окрестим. Дружину мою не забудь, всех одарить надо.
- Одарю!
- А кто крёстным будет?
- Тебя буду просить.
- Добро. А матерь крёстная кто?
- Мамаша моя.
- Ну, добро, добро. Приходите.
Окрестили Петэму Олёной; венчание назначили - обвенчали. Свадьбу отложили до осени.Чудная появилась в Усть-Майском пара: надевали лыжи и шли в тайгу проверять ловушки. Шли в окружении трёх здоровенных псов. Иной раз и ночевали в тайге. Добывали удачливо. Рубили пешнями лунки во льду на Алдане и несли домой немалые охапки щук, морозили их, а потом рубила Олёна этих щук топором и собак кормила. Собаки ластились к ней и лицо облизывали.
Наступила весна. Огородом занимались мать с сыном - Лукерья сноху свою таёжную берегла.
И родила Олёна богатыря черноглазого, черноволосого, басовитого, сосать мамку готов был с утра до ночи. Рос быстро. Назвали мальчёнку Антошкой - Антоном, значит. А за ним Маришка, а за ней Любка. А напоследок Серёжка. Она бы и ещё рожала, но сказала сама себе - хватит! Сделала что-то себе по бабьему делу и - как отрезало.
Дети росли. Илья брал в тайгу Антошку с 5-ти лет и зимой и летом. Сделал сыну лыжи маленькие, но навырост, сделал лук, настрогал стрел, и стрелял мальчонка из лука на огороде - во дворе мать не разрешала, чтобы не поранил кого ненароком. Антошка с ребятами на улице не дрался, матери и бабке по дому помогал.
А тем временем на заимке, которую прозывали Усть-Аранха , народ жил-поживал да рамножался: привели братья Зотовы Аркашка с Сенькой жён-тунгусок, те давай детей рожать. Один только 16-летний Рахимка, побывав в гостях у Ильи в Усть-Майском привёл в дом девчёнку-сиротку Ульяну. Отец с матерью её утонули в Алдане, в зимнее время под лёд провалились. Росла и воспитывалась Ульяна при церкви. Настрого запретил своей братии отец Виссарион обижать сироту. Рахимка её углядел (а парень был хваткий), сговорил и увёл.
- Потом - говорит - повенчаемся. Вон, тунгусы все до единого невенчанные и живут. И братья мои невенчанные.
Тесно стало в избе. Срубили братья каждому по дому и зажили хорошо. А детки всё рождались и рождались, и даже Улька уже с животом ходила, и Рахимка делать ей ничего не дозволял, всё по дому сам делал.
На какой-то праздник собрались братья со своими тунгусками и выводком да всем кагалом навестили мать. Лукерья растерялась от такого множества детворы, это же были её внуки, а по именам и кто чей сын или дочка запомнить не могла - хорошо хоть то, что по-русски все лопотали хорошо - и снохи и дети.
Шли годы, братья мужали, дети подрастали.
Стало Антошке 16 лет, и уже не Антошкой его называли, а говорили - Антон.
В одно лето гостил Антон у дядьёв в Усть-Аранхе, и ушли они с Аркадием проверить на будущее, где зимой медведь заляжет. Так делали охотники. Знали они повадки зверя, находили подходящее место, запоминали его и зимой к этим местам приходили - иногда и правильно угадывали. Нашли Аркадий с Антоном 3 таких места. Сориентировались по приметам, чтобы запомнились, переночевали, а утром наткнулись на группу вооружённых людей - человек до 15. Одеты люди были как-то строго и все одинаково. У всех были японские винтовки без штыков. Один из них, видимо, старший заговорил ломанно по-русски.
- О, рюски-китайса есть други. Здесь моя лес, моя тайга, мои тунги. Тунги будут работать, китайса будут уходить.
Это была банда манчжуров, которые временами наведывались в российскую тайгу, чтобы награбить тунгусское добро, изнасиловать женщин, прихватить несколько с собой и уйти проклинаемые жителями. Иногда мужчины-тунгусы пробовали сопротивляться, тогда манчжуры убивали непокорных. Манчжуры наказывали к их следующему приходу (через год-два) приготовить такое-то количество пушнины и жень-шеня.
Аркадия и Антона связали и привязали за ноги друг к другу, говорить не разрешили. Шли весь день в направлении в сторону от Усть-Аранхи. Один раз развязали и дали по куску соевого жмыха, дали напиться. Антон сумел развязаться, на ночёвке развязал Аркадия, и к утру они были уже на своей заимке.
Вместе с Зотовыми на заимке жили уже 5 русских семей, были мужики, были их сыновья. Всего русских мужиков набиралось более десятка. Берданки были у всех. Стрелки все были отличные. Сначала надеялись, что манчжуры пройдут мимо. Может быть найдут где-нибудь тунгусское стойбище для себя. Но к вечеру в какой-то день мальчишки-разведчики донесли, что они встали лагерем в 5-ти верстах от заимки. Жарят мясо и с ними женщины.
Мужики быстро сговорились - старшим назначили Аркадия Зотова. Вооружились. Вышли за околицу и залегли за пнями, за буреломом, в чаще леса. Ждали, что манчжуры пойдут по неширокой просеке, которая образовалась, когда люди рубили лес для своих изб. Разбились парами. Каждая пара спала по очереди, друг друга будили. Вышло, как было задумано: утром манчжуры появились в конце просеки и неспешно шли к заимке. Шли спокойно, смело, даже головами не крутили. Аркадий вышел на середину просеки, ружьё его было за спиной. Поднял руку. Манчжуры остановились.
- Не заходите в село - заговорил Аркадий - тайга большая, идите с богом в другие места. Здесь русские живут. Все вы у нас на прицеле, всех побьём, если что плохое задумаете.
Старший из манчжуров подошёл вплотную, в руке у него был тяжёлый "кольт":
- Рюски-китайса други. Мы кушать мало-мало будем. Потом уйдём.
- Кто с добром идёт, пистоль в руках не держит. Мы не пустим вас, и покушать вам не придётся, и жизнь свою потеряете.
- Пропусти! - ощерился манчжур.
- Я пропущу, да люди мои вас не пропустят. Побьём всех. Эй, покажись! - крикнул Аркадий в сторону.
Зашевелились кусты в зарослях, поднялись из-за бурелома мужики-охотники, которые белку в глаз берут. Манчжуры сняли винтовки, стали озираться. Силы были приблизительно равные, но манчжуры стояли открытые, а селяне все были в зарослях. Старший манчжур улыбнулся гнилыми зубами:
- Смелый ты рюсский. Китайса тоже смелый, но воевать не хочет. Мы уйдём. Не бойся ничего.
- Бояться мне нечего - я у себя дома. Идите. Баб-тунгусок оставьте!
- Баб не оставим, это наша добыча!
- Оставьте, а то.... Щёлкнул негромко выстрел беличей малопульки - с головы манчжура слетела шапка. Манчжур шарахнулся в сторону, водя по кустам и зарослям своим "кольтом".
- Ты рюский нечестный, зачем стрелял?
- Баб освободишь?
- Ладно! Мы ушли....
Он отступал, пятясь спиной к своим и держа Аркадия на мушке "кольта". В просеке остались 4 дрожащие от страха тунгуски. Мужики-охотники рассудили так: всех манчжуров из засады перестрелять. Это можно было сделать: идти за ними по следу, выслеживать и стрелять на выбор. Так бы и перебили бы их всех и урону бы не понесли. Но Аркадий решил по-другому: пусть уходят. Если их всех перебить, то те, которые их сюда отправили, всё поймут и наладят экспедицию втрое-вчетверо больше - отбиться будет нельзя. Пусть уходят, расскажут, как их тут встречали, бояться будут. Найдут другие места. Надо только в другие стойбища сказать, чтобы собирались большими ватагами да ружья бы все поимели.
После этого все тунгусы из ближнего стойбища переселились в Усть-Аранху, всё лето строили вместе с русскими избы. Собрали всю пушнину и купили у Левинсона берданки и винчестеры и патроны к ним. Левинсон дал несколько ружей в долг - Аркадий поручился за тунгусов.
Всё это время Антон был вместе с дядьями: Аркадием, Семёном и Рахимом. Он вытянулся, возмужал.
У Ульяны с Рахимом дочка родилась и ещё ожидалось прибавление.
Осколки и ошмётки колчаковской армии были разбросаны по всему Дальнему Ввостоку. Нижние чины уже от Иркутска разбегались по встречным сёлам и хуторам, только немногие добрели до Хабаровска и Владивостока. А доблестное офицерство надеялось скрыться за границу и многим это удалось: кто в Монголию, кто в Китай, а кой-кому повезло на пароходах убраться во Францию и вообще в Европу. Но многие застряли в кабаках Владивостока, Находки и Охотска.
Капитан Жеребцов в Охотске с небольшой командой охранял местный арсенал и склад продовольствия. Правительство Меркуловых поручило ему организовать отряд для удержания побережья в меркуловских руках. Капитан рьяно взялся за дело, и уже в марте по кривым с ветхими заборами улочкам Охотска, Аяна и Находки шагали голодные, злобные патрули из поручиков и прапорщиков, попадались и спившиеся подполковники - всем хотелось есть, желательно бы и выпить, и Жеребцов со своим отрядом пришёлся весьма кстати.
Но аппетиты Меркуловых были велики, отдали они команду Жеребцову взять Якутск, чтобы белые подпёрли бы красных в Иркутске и Чите с севера.
Жеребцов с отрядом в 200 человек выступил из Охотска в Якутск. Шли по Амгино-Аянскому тракту через Джугджурский хребет. С отрядом были 50 вьючных лошадей - везли провиант, оружие и средства для ночлега. Весь марш около 1000 вёрст предполагалось сделать к лету. Шёл 1922 год. Провиант быстро кончился. Шли по раскисшему от весеннего солнца снегу, мокрые и голодные. Грабили попадавшиеся по пути сёла и тунгусские стойбища. Люди и лошади выбивались из сил. Может и разбежались бы все, да куда побежишь: тайга кругом непролазная. Заболевших оставляли в сёлах и у тунгусов. Пару раз делали двух-трёхдневные остановки. Деваться некуда - проклиная всё, шли дальше.
До Якутска доплелись едва полторы сотни - Жеребцов и этому был рад. Красные (а их было очень немного) не ожидали прибытия белого отряда, сдались почти без сопротивления, их разоружили и выгнали из города. Только власть местную и большевиков перестреляли. Чем здорово поживились в Якутске, так это пулемётами - взяли 16 штук и патронов к ним немерянно.
На помощь Якутску из Иркутска выступил тряд красноармейцев под командой столяра Косоротова. Ехали по Лене на санях. Добрались быстро, но встречены были хорошо организованной обороной, погибли почти все, да и было-то красных не более сотни.
Наступила весна, вскрылась Лена, прошёл ледоход, надо было ждать повторного рейда красных. На этот раз они прибыли на пароходе "Кама" и прибуксировали баржу с пушкой и орудийной прислугой, правда снарядов было всего шесть. И этот отряд офицеры распушили в пух, захватили и "Каму" и баржу с пушкой, из которой красные ни разу не выстрелили.
Получили известие, что из Аяна через Нелькан идёт офицерский отряд в 700 человек под командой генерал-лейтенанта Пильгуя Анатолия Николаевича. Взбодрились духом. Но Пильгуй где-то в тайге застрял, задержался, а красные из Тайшета, из Иркутска и из Нижнеудинска так ударили по Жеребцову, что он, потеряв половину бойцов, бежал из Якутска на "Каме", бросив баржу и пушку, из которой опять никто не стрелял. Сам капитан Жеребцов был ранен в живот и на второй день умер. Схоронили его по-морскому: сбросили тело, завёрнутое в парусину , в холодную ленскую воду. Шли до Алдана. Дальше по Алдану шли до Маи, в Усть-Майском остановились. Отрядом командовал подполковник Гривенный.
В избу Ильи Зотова вошли двое в шинелях с погонами. Поздоровались, винтовки поставили у дверной притолоки. Перекрестились на образа.
- Принимайте, хозяева, гостей. - заговорил тот, у которого на погонах было 4 звйздочки - Мы долго не задержимся, сегодня переднюем, переночуем и утром - дальше. Кто хозяин? Ты, видать, хозяин? - обратился он к Илье.
- Заходите! - плзвал Илья - разболокайтесь. Ружжа ваши вон в тот угол поставьте. Обедать будем. Может, баньку вам спроворить?
- Баньку это можно! А Выпить у тебя, друг, найдётся?
- Сам не держу. Не пью. А для гостей жёнку к Левинсону в лавку спосылаю.
- А сам-то почему не пьёшь? Кержак что ли?
- Не приучен - вот и не пью. Нас четверо братьев - никто не пьёт.
После бани офицеры разомлели, расслюнявились, один обнимал Илью, второй наровил обнять Олёну, то встала и ушла в горницу.
- Ты прямо скажи - приставал тот, что с 4-мя звёздочками - ты за белых или за красных?
- Живём мы в лесу, молимся колесу, что в мире делается - не знаем ничего. Читали в газетке, что идёт-де война, одни за царя, другие супротив. Нам всё едино. А вы-то сами кто такие?
- Мы - белые!
- Ну, раз вы у меня в доме, значит я за белых. Спать ляжете: один на лежанке вон на той, другой на палатях.
- А ты, хозяин, где спать будешь? И где твоя жена спать будет?
- Мы найдём себе место.
Утром Илья тихонько вышел из горенки, прошёл босиком в сени, воткнул ноги в войлочные бахилы и, прихватив в сенцах топор, вышел во двор. Солнце озорно выглядывало из-за гребёнки елей, собираясь выбраться из леса и разогреть утреннюю прохладу.
Надо было наколоть дровишек.
Илья выбрал из поленницы несколько берёзовых чурок нетолстых, без сучков, чтобы кололись добром, чтобы не возиться долго. Как ножём его полоснул крик Олёны:
- Илья- а -а! Илюша- а -а!
И столько было в этом крике боли, мольбы и надежды!
Илья опрометью бросился в дом, на пороге его встретил тот, что старше:
- Не спеши, хозяин, ничего страшного. Дело житейское.
Илья отбросил его в сторону. Второй офицер в исподнем завалил Олёну на лежанку и заламывал ей руки, Олёна отбивалась. Илья хлестнул обухом топора в висок того, что бился с Олёной, повернулся ко второму и воткнул ему лезвие топора между глаз.
Вся дрожащая Олёна поднялась с лежанки.
- Илюша, что же это будет? Что делать-то нам?
Из горенки вышла Лукерья, сзади неё выглядывали дети.
- Быстро одевайте ребят и через огород в тайгу бегом; дорогу на Усть-Аранху знаете? Туда подавайтесь, дядья там ваши и Антон там! Быстро!!
Но сделать было уже ничего нельзя. Сосед Кузьма Стыков слыхал крик Олёны и видел, как Илья с топором бросился в дом. Он всё понял, разбудил своих постояльцев, сказал им. Те быстро собрали из соседних дворов человек 20 злых заспанных людей.
Илью застрелили во дворе. Трупы убитых офицеров вынесли во двор.
Подпёрли двери бревном. Обложили избу с еном, подожгли. Истошные крики горевших людей неслись по Усть-Майскому. Потом они прекратились. Изба сгорела, крыша провалилась. Скотину офицеры не тронули
Из села поскакал нарочный в Усть-Аранху всё обсказать братьям Зотовым. Те собрались (и Антон с ними), заседлали коней и с ружьями за спиной поскакали в Усть-Майское. К вечеру прибыли.
Офицерский отряд к тому времени уже отчалил на пароходе вверх по Мае. Они должны были дойти до Нелькана - дальше судоходства не было.
Братья подъехали. Пожарище ещё кое-где дымилось. На траве лежали 5 обгоревших трупов и труп Ильи - его застрелили в голову. Во дворе и на улице толпились люди. Над трупами с крестом и кадилом стоял отец Виссарион. Братья подошли, к ним протиснулся Фёдор Зотов, брат Прова Зотова, дядя приехавших братьев. Обнял всех по очереди, стал что-то говорить. К лежащим совсем близко подошёл Антон, склонился, стараясь что-то разглядеть, потом выпрямился. Лицо его закаменело, слёз не было. Мужики трясли головами в рыданиях, а Антон не плакал.
- Ты поплачь, вьюноша - подошёл к нему отец Виссалион - легче тебе будет. Не губи душу молодую страшными мыслями.
- Люди уже могилки копают - говорил Фёдор племянникам - гробы делают. Похороним завтра с утречка. Обгорели детки-то, не разберёшь теперь, где девчушки, а гре пацан, и кого как звали - непонятно. Скотину-то к себе сгоняете? Или у меня побудет? Потом когда-нито заберёте....
Утром после похорон собрались у Фёдора в избе. У Фёдора и самогон водился, и спирт был, и у Левинсона он иногда разговлялся - коньяк и мадера Фёдору нравились. А дети его не пили и вкуса спиртного не понимали. На поминках по русскому обычаю налили всем по половине гранёного стакана. Антон пить не стал.
- Что ж не выпьешь ты по-русски в память о родителях твоих? - взгляд отца Виссариона был острый и колючий.
- Это вы тут все русские. А я не русский. Я тунгус наполовину. Мама моя тунгуска была, сама не пила и меня не научила. А за батю и за сестричек с братом я и без водки рассчитаюсь.
Антон встал из-за стола и вышел из избы. Аркадий вышел за ним. Антон стоял у плетня, схватившись за прясло, широкая спина его содрагалась от рыдаий. Аркадий обнял за плечи племянника:
- Поплачь, Антошка, поплачь. Не сирый ты - нам сыном будешь. Вместе за родню за нашу отстоим. Никуда не денутся они от нас. Вон дядя Фёдор Павла с нами отряжает. Моему Стёпке уже 16 - с нами пойдёт, разведка будет нам нужна. Идём в избу.
- Не могу я, дядя Аркаша, на этого попа глядеть. Так и стрижёт своими глазищами. Он уже сговорился с дедом Фёдором взять за отпевание телушку-летошницу. На чужём горе богатеть будет. Люди говорили, как сестрёнки мои на всё село голосили.... Как можно за такое горе телушку брать!!
- Ну, ин-то иди на сеновал - поспи.
Утром маленький отряд (все с ружьями) поскакал по просеке на Усть-Аранху. С братьями ехал и младший сын Фёдора Павел - по деревенскому Павка Зотов. Был Павел однорукий : в первый год германской войны ранило его, и в госпитале руку ему отхватили. Вернулся он в Усть-Майское без руки. А и с одной рукой он по дому управлялся, и дрова колол, и коня запрягал. А стрелять - лучше его на селе никто не стрелял. Было у Павла 3 ружья - все их он окоротил: напильником стволы обрезал и приклады под одну руку приспособил. Сейчас скакал он на сивом якутском жеребчике вместе с двоюродными братьями с мыслью разобраться с этим офицерьём, которые детей живыми сжигают.
Стёпку всё-таки с собой не взяли, оставили дома на хозяйстве, оставили и Рахима, ушли вдогон за офицерами вчетвером: Аркадий, Семён, Павел и Антон. Старшим поставили Павла, как человека военного, понимающего в военном деле. Ушли пешком с горбовиками за спиной, все были с винчестерами, у Антона была ещё и обрезанная малопулька. Собрались добром: две оленьи полсти для ночёвок, лёгкие торбоса, накомарники, сухари ржаные, мясо сушёное молотое с яичной мукой смешанное в туеске беретянном, малина сушёная, малый котелок, каждому по кружке, патроны пульные. Всё было сложено в лёгкие еловые горбовики (это рюкзаки такие деревянные охотничьи). Подпоясались патронташами и пошли. Два топора взяли с собой. Как на охоту в добрые времена.
Шли берегом Маи, держась просеки на Нелькан. До Нелькана 90 вёрст прошли за 3 дня - сильно не гнали, силы берегли. Впереди на полверсты шли Павел с Антоном. За сутки делали один привал и ночёвку. Шли в расчёте на то, что враги обязательно сделают остановку как минимум на день, ночами плыть не будут. --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Повесть о семье Зотовых в общих чертах мне поведал Зотов Николай Антонович, наш сварщик с ПТО Сарбай во время застолья по какому-то случаю. Подробнее мне рассказал непосредственный свидетель и участник всех событий его отец Зотов Антон Ильич. Было это в 1969 году, значит было в это время Антону Ильичу 65 лет. Это был бодрый, совсем не седой человек высокого роста, чуть сутуловатый с заметно монгольскими чертами лица. Встретились мы в Усть-Майском, куда пришлось мне приехать, т.к. здесь был один из леспромхозов, из которых мне полагалось выколотить путевые шпалы - такое я имел задание по командировке.
Три брата и один племянник преследовади отряд белых офицеров, которые в Усть-Майском заживо сожгли в доме семью старшего брата Зотова Ильи. А самого его расстреляли. Офицеры шли в Нелькан, братья шли следом, убивая отставших, обстреливали на привалах, стреляли днём и ночью, отбили две облавы, которые офицеры попытались организовать. Оба раза братья бесследно растворились в тайге, наложив каждый раз около десятка трупов, которые потом возбуждали аппетит таёжного зверья. В Нелькане ополовиненный отряд обезумевших от ужаса белых соединился с группой генерала Пильгуя, которая должна была повторить попытку взять Якутск. Но к этому времени красные разгромили белых у Спасска и на Волочаевке, Меркуловы сбежали за границу, армия их была разоружена, и группа Пильгуя, проиграв два сражения защитникам Якутска, сдалась им. Большинство белых были расстреляны.
Зотовы вернулись в Усть-Майское, где в полной мере действовала Советская Власть : расстреляли хозяина фактории Левинсона, отобрали всё оружие у населения. Когда Зотовы вернулись в село, чекисты потребовали сдать винчестеры и малопульку. Зотовы сдали. А чекисты сделали обыск и обнаружили у Аркадия и Семёна наганы, которыми ини запаслись, когда обыскивали убитых ими офицеров. Арестовали всех и утром расстреляли всех, кроме Антона. И Павла однорукого расстреляли и отца его Фёдора Зотова. Антона пожалели за молодостью лет, а через 12 лет всё-таки осудили на 10 лет, но он отсидел только 7, т.к. был взят в штрафной батальон, ходил в штыковые атаки без единого патрона в магазине винтовки, дважды был ранен и по ранению демобилизован. Сейчас Антон Ильич Зотов работает егерем усть-майского лесничества.