Поликарпов Михаил Аркадьевич : другие произведения.

Сербский закат

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это небольшой отрывок (вторая глава) из недавно вышедшей в издательстве "ЭКСМО" книги "Сербский закат" (авторское название "Жертвоприношение. Откуда у парня сербская грусть?")

  
   []
  Книгу можно приобрести, в частности, в следующих магазинах:
  
"ТД Москва"
  
"Библио-Глобус"
"Московский дом книги"
  
  
   ГЛАВА 2. ВОЗДУХ ВОЙНЫ. КРЕЩЕНИЕ. (1994 г.)
  


      Опять в окно вдали мелькнуло Сараево. Вот остановка, по-моему моя. "Грбавица" - такое незнакомое слово произносят сербы. Я не до конца понимаю, что это название района города, но оно по звучанию - "грб" - ассоциируется с другим, известным мне - Еврейской Гроблей (кладбищем), местом дислокации Русского Добровольческого отряда. Я выхожу. С небольшим волнением вдыхаю воздух. Воздух войны, чистый и прозрачный, он немного пьянит. Осматриваюсь. Внизу раскинулся город, вокруг - горы. Кто - где, не ясно. Сербы мне поясняют, как пройти к русским. Пробираюсь среди небольших двух-трехэтажных белых домиков, тесно разбросанных по склону горы. Людей не видно. Между домами там и сям развешаны одеяла и плащпалатки, местами изрешеченные - они не дают мусульманским снайперам вести прицельный огонь по улицам. Вскоре женщина-сербиянка предупреждает меня, что там, куда я иду - стреляет ("пуцает") снайпер. Да уж, блуждать по совершенно незнакомому городу в таких условиях немножко неприятно, можно по незнанию попасть под пулю. Сейчас, много дней спустя, я вижу, как снайпер поймал бы в окуляр прицела нескладную фигурку человека с сумкой, вышедшего на простреливаемый участок словно непуганный дикий зверь - на сидящего в секрете охотника. Тем более, стало потом ясно, первоначально мне по ошибке указали путь не к отряду, а к российскому посту "голубых касок". Наконец я вышел к нужному дому - ориентиром мне послужила песня Александра Розенбаума, по-моему, его "казачьей" серии. Под крышей висит черный флаг с черепом - здесь штаб четнического отряда, командир которого - Славко Алексич. На крыльце навалена гора из ковров. На самом доме три черно-белые листовки. Взгляд задерживается на одной из них... Фото усатого мужчины в берете. Майор Войска Республики Сербской. Александр Шкрабов... 1954-1994... Смертью храбрых... На соседнем листке - Анатолий Астапенков... 1968-1994... Одногодок... Мне сюда. Вот она - база русских добровольцев.
      Трехэтажный дом по улице Охридская врезан в крутой склон горы Дебелло-Брдо, так что окна на юг, в сторону улицы (и высоты) имеет лишь верхний этаж. Окна двух других этажей выходят только в небольшой садик. То, что дом повернут практически "спиной" к горе, я потом понимаю, и сыграло свою роль в выборе его как штаба - Дебелло-Брдо контролируется мусульманами.
      Кричу: "Есть тут кто?" Навстречу выходит, тяжело поднявшись по лестнице, обнаженный по пояс невысокий усатый парень в камуфляжных штанах. На белой груди, контрастной с загорелым лицом, - большой крест на черном шнурке. Вот он, первый русский доброволец, которого я вижу в Боснии. Василий, так он представился, приглашает меня в дом. Я спускаюсь по узким цементным ступенькам в полуподвальный этаж дома - в комнате два дивана, круглый стол. На стене висит РПК - ручной пулемет Калашникова с деревянным прикладом и без сошек, на комоде лежит какая-то деталь от гранатомета. Интерьер очень оживляет гроздь боевых гранат, свисающая с люстры.
      Вскоре в дом заваливает шумная компания, в массе своей - в зеленой униформе. Тут не все - часть на Олово, на "положаях". Я сначала не понимаю, где это и что значит "олово". Никаких "шварцнеггеров" не видно - так, обычные парни, среднего роста и телосложения, три человека в синих джинсовых куртках. Люди возбужденно обсуждают проблемы постановки мин, точнее - борьбы с ними. Они сыплют незнакомыми терминами - "кукуруза", "паштет". В этом слэнге мне знакома только "растяжка". Вторая тема - доброволец Крендель попал сегодня под обстрел снайпера. Удачно, пули прошли мимо, пару раз выбивая искры и крошево из асфальта совсем близко от него. Крендель - это невысокий курчавый парень в рубашке и джинсах, он в Боснии дольше всех - с девяносто второго. Я замечаю, что люди в униформе также различаются - тут находится и два наших ооновца. Унпрофоровцы, как их здесь зовут. Офицер, капитан Олег, сегодня устраивал тренировку-соревнование с французами по разминированию. Похоже, что он выиграл - нашел и разминировал все, что поставили натовские коллеги.
      Добровольцы рассказывают историю появления здесь ковров. Где-то в конце мая они провели хулиганскую операцию, совершив дерзкий налет на ковровую фабрику, находящуюся на нейтральной территории в Сараево. Мусульмане такой наглости не ожидали и "проспали" рейд, русские смогли проникнуть на заминированную фабрику и даже вывезти на грузовике хранившиеся там ковры.
      В тот же вечер я "приявился" - зарегистрировался. Получил новенький карабин СКС югославского производства, который и стал очищать от смазки. Такой карабин зовется "папавка", официальная же марка - М59/66. Раньше дел я с ним не имел. Знакомый мне автомат Калашникова дали через пару дней. Знаю, читатель прокомментирует - "повысили".
      Получаю от ребят инструкцию на ночь - если кто-то молча пытается войти в дом - стреляй без предупреждения. Ночные незваные гости здесь могут пожаловать только с "другой" стороны. База, где находятся русские добровольцы, располагается сразу же под крутым склоном высоты, дальше идет только нейтральная полоса.
      Вечером на склоне Дебелло-Брдо сверкают светлячки. Иногда их берут на прицел, принимая за огоньки сигарет прячущихся в зарослях диверсантов. Днем в небе над Сараево видны гирлянды разрывов - это НАТОвские самолеты отстреливают тепловые ловушки, страхуя таким образом свои полеты над городом.
      Через пару дней сделал свою первую "экскурсию". Один матерый боец, по кличке Жириновский, сводил новичков, и меня в том числе, к центру города. (*Владимир Бабушкин, погиб в марте 1998 года в России.) Проходим по Еврейскому Кладбищу, обходим простреливаемый открытый участок огородом. Следующий - пробегаем. Мне выпадает бежать третьим... Снайпер может успеть пристреляться. Ну, ничего. Проскочили. На домах висят "смертовницы" - листовки с указанием имен погибших и дат их жизни. Спускаемся ниже и оказываемся среди многоэтажных домов. Опять бежим через простреливаемый участок, он начинается сразу за укрытием - небольшой стеной, сложенной из красного кирпича без раствора. Затем мы идем через подземный гараж и попадаем в "прифронтовой" дом - в буквальном смысле этих слов. Где-то внизу, на первом или втором этаже, находится положай - сербская огневая точка, укрепленная мешками с песком. Несколько сербских бойцов, два пулемета - в том числе чешский "Бренн". На стенах наклеены цветные картинки, в основном девушек, вырезанные из журналов. Невооруженным глазом виден французский пост - в бинокль в деталях разглядели белый танк на пневмоходу с маркировкой "UN". Башня его повернута в нашу сторону. UNPROFOR, то есть "United Nations Protection Force", фактически защищает здесь мусульманские позиции. Выясняем, что перед домом и на его крыше установлены мины. Поднимаемся выше, где лучше обзор. Этот дом обстреливается мусульманами с двух сторон - с тылу стреляют с возвышенных мест Еврейского кладбища. Постоянно гремят выстрелы, как будто бы кто-то молотком забивает гвозди. Перебегаем от стенки к стенке, быстро минуя оконные пролеты. Я поднимаю брошенную прежними хозяевами за ненадобностью книгу по истории. Тем же путем возвращаемся назад. Замечаю, что новички - к которым отношу и себя, еще не освоившие основ сербского, пытаются общаться с сербами на странной смеси всех языков, им известных, - белорусского, украинского, английского. Они полагают, что существует только два языка - русский и иностранный.
      Один из добровольцев - Петр (далее - "Крученый", сам он с Западной Украины), бывший в отряде в тот момент за старшего, взглянув на меня в первый же день, сказал, что уже встречал меня в Боснии ранее. Мой дух уже был здесь??? "Этого не может быть, я тут впервые", - ответил я и тоже согласился, признал, что лицо Крученого мне знакомо. Стали вспоминать различные точки бывшего СССР, где мы могли пересечься. Не нашли. Разгадка пришла через несколько дней. Я сфотографировался на сербскую военную книжку. "Надень мои очки, глянь в зеркало - и сравни это с моей фотографией,"- сказал я. Оказалось, что мы были очень похожи, а когда одинаково очень коротко постриглись и побрились, то были почти как близнецы. Петруха был лишь чуть ниже, плотнее, в левом ухе у него - белая серьга (единственный сын в семье).
      Пятнадцатого июля девяносто четвертого мы, группа из четырех человек во главе с Кренделем, уехали на положаи под Олово. Перед этим на базу подъехало еще двое парней. Один из них ("Тролль") приехал, по его словам, бороться с агрессивным исламом или что-то в этом духе. Бывший водитель троллейбуса (за что он и получил кличку), а ныне скульптор, резчик по дереву. Это был худощавый и невысокого роста, светловолосый веснушчатый мужчина за тридцать, вспыльчивый, с разукрашенными синими узорами руками. Все эти наколки, правда, были не тюремными, а так, следами юношеского баловства. Слова "агрессивный ислам" в устах этого с виду простого работяги несколько шокировали меня и я высказал ему свою точку зрения о причинах и виновниках этого конфликта.
      Добирался скульптор в Боснию извилистым путем, получив югославскую визу в Польше. Перед этим тоже намучался с получением загранпаспорта. Перед приездом на Еврейское Кладбище Тролль вместе с сербом по имени Медрах ездил в Сербскую Краину, к Драгану, но там было затишье, и ему порекомендовали ехать в Сараево. Имя Драгана, командира диверсионного сербского отряда, воевавшего под Книном, символ храбрости и везения, гремело тогда от Загреба до Белграда. Его имя было созвучно слову "Дракон". Тролль рассказывал нам, как сербы хорошо относятся к русским. В пути они с сербом действовали по следующему алгоритму. Серб просил у местных жителей воды, потом говорил: "Эй, рус, пойди сюда!" Услышав "рус", жители дома накрывали на стол и угощали руса, а заодно и его попутчика, серба.
      Легендарный Драган, худощавый брюнет лет сорока, был ветераном Французского Иностранного Легиона. База его отряда была в 1994 году в селе Брушка, к северу от Бенковца, в том районе современной Хорватии, который тогда контролировали сербы. Группа Драгана очень хорошо себя показала еще в 1991 году под Дубровником. Ядро отряда составляло два-три десятка опытных бойцов, вокруг которых группировались еще несколько десятков парней, обучавшихся мастерству разведчика и диверсанта. Правой рукой у Драгана был русский - по имени Василий, позже в том же 1994 году при проведении разведки в тылу у хорватов подорвавшийся на мине-растяжке и страшно посеченный осколками. Василия вывозили из Книна в Белград, он остался жив. Драган смог увести свое подразделение в Боснию в августе девяносто пятого, прорвавшись сквозь хорватские клещи. После окончания войны в Боснии, в 1996 году, Драган возглавил действия сербского подразделения во время гражданской войны в Заире. При этом потерь в его отряде не было!
      Приехал к нам в Сараево и парнишка откуда-то с Украины - зарабатывать деньги. Ему объяснили, что к чему, порекомендовали на заработки отправляться к хорватам через Венгрию, что он и сделал на следующее же утро. Примечателен же он был тем, что прошел ранее какие-то курсы магии, но ничего эффектного, вроде приклеивания тяжелых металлических предметов ко лбу, продемонстрировать не смог. Жаль, а мы уже в шутку раскатали губы на то, как он мины будет с помощью своей магии искать...

ОЛОВО



      Что для вас значит слово "олово"? Легкоплавкий металл, не имеющий самостоятельного значения и годный лишь как добавка к меди, как припой - или все же, на худой конец, для литья пуль при отсутствии свинца? С чем ассоциируется - с оловянным солдатиком, прыгающим в огонь и находящим там свою гибель?..
      Итак, пятнадцатого июля группа из четырех добровольцев во главе с Кренделем была переброшена на положай под Олово, на смену находившейся там группе русских. Мы уезжали на пятнадцать дней. Вообще говоря, нас должно было быть пятеро - в нашей смене, но, как я упоминал выше, "маг" быстро исчез. Имя его исчезло также. Кроме Кренделя, Тролля и меня, там был Денис - художник примерно двадцати трех лет от роду. Он прибыл в Боснию на несколько дней раньше меня. Денис уже имел боевой опыт - в разведроте десантной части он наводил порядок в Баку в январе девяностого после прокатившихся там армянских погромов. К мусульманам у него свои счеты.
      Сараево находилось в окружении сербских позиций, коридор шел лишь через занятые ООНовцами позиции в районе аэропорта и гряды Игман к юго-западу от города. Где-то к северу от столицы Боснии находился городок Олово - одна из точек своеобразного внешнего кольца - или точнее, полукольца, в котором были в свою очередь сербы. Отсюда, с севера мусульмане не оставляли попыток прорваться к столице.
      В Боснии в это время было так называемое перемирие, когда боевые действия, не прекращаясь ни на день, были вялотекущими. Но смерть брала свое. В нарушение подписанного соглашения мусульмане продолжали наносить удары по сербским позициям и провели несколько попыток наступления. Месяцем раньше в этом районе погиб командир русского добровольческого отряда, морпех-черноморец Александр Шкрабов.
      Мы ехали на Олово в колонне из двух автобусов и одного грузовика ГАЗ-66. Если грубо описать этот маршрут, то фактически мы объезжали Сараево, двигаясь против часовой стрелки. Значительная часть пути машины шли по серпантину, вокруг которого там и сям стояли разбитые, и этим ставшие такими знакомыми и родными, дома. Склоны гор заросли густым лесом. Дорога местами была настолько узка, что при встрече с другой машиной наш автобус долго тихонько пятится, пока не находит площадки, достаточной для того, чтобы разъехаться. Я сижу у окна слева - и смотрю вниз. Я не вижу края дороги - моему взгляду открывается лишь пропасть! Да так мы все можем легко погибнуть не доехав до передовой, лишь чуть дрогнет рука или глаз водителя, сжимающего баранку несколько часов!
      И вот она, долгожданная остановка. Сербские ополченцы с шумом вываливают из автобусов и располагаются на опушке леса. Мы садимся также и смотрим на небо, синее такое, в редких белых пятнышках облачков, и тихо радуемся, что из-за макушек деревьев не вылетят вертолеты и не устроят братского кладбища из нескольких десятков так беспечно сидящих или разминающих ноги бойцов. Серпантин шоссе оставлял желать лучшего, но и его больше нет. По проселку грузовик с крытым брезентом кузовом потянул вверх группу бойцов. Мы забираемся во второй, неизвестно откуда взявшийся "шестьдесят шестой", но, пройдя немного, он ломается. Мы выходим и идем пешком, неся на себе оружие, снаряжение, боеприпасы. Встречаем пару уже уставших пожилых сербов - они вышли раньше нас. Но вот возвращается ушедший вперед ГАЗ-66, уже пустой, он забирает нас, человек десять сербов и русских, и бросает вперед и вверх. Остановка прерывает поездку неожиданно быстро. Дальше идти только на своих двоих. Слышны спорадические выстрелы. Идем вверх по проселку, потом, возле указателя-плаката "Пази, снаjпер" ("Внимание, снайпер"), сходим на правую обочину и идем среди деревьев - дорога простреливается противником.
      Всего в гору пришлось двигаться пешком от того места, где нас высадили из автобусов, около часа. Все яснее слышен шум и гомон - на сербской линии идет пересменка. Бойцы передают позиции пришедшей им на смену другой сводной группе ополченцев, радостно приветствуют своих знакомых, товарищей по оружию. Вот она, линия фронта - и мы идем вправо, местами пригибаясь, по неглубоким окопам - максимум метр плюс бруствер, вокруг растут деревья. Окопы прерываются, потом начинаются вновь. Двигаясь по проводу полевой телефонной связи, словно по нити Ариадны, мы, наконец, выходим к бункеру, где нас встречают несколько уставших русских парней. Мы знакомимся - им ведь среди нас известен только Крендель. Бородач Дмитрий объясняет нам обстановку, позиции соседей и противника. Парни вскоре уходят к месту сбора и последуещего отъезда, а мы остаемся.

       []
      Карта Сараева и прилегающих районов. Флажками отмечены база РДО-3 в пригороде Еврейская Гробля (1993-94) и база отряда "Белые Волки" на Яхорине (1994-1995). Крестиком показано кладбище Дони Милевичи, где захоронены русские добровольцы. Желтым цветом выделены временная столица сербов Пале и район хребта Игман, ставшего местом решающих боев в июле 1993 года.


      Наши позиции располагались на склоне заросшей елово-буковым лесом горы (плато) Полом, на которой кое-где сохранились вырубленные в каменистом грунте окопы, как объясняют сербы - времен Второй мировой войны. Позиции мусульман были выше нас. Гора отдаленно напоминала стол, мы занимали самый его край, за нами склон резко уходил вниз под углом градусов сорок - пятьдесят. Внизу шел проселок и тек ручей. Когда мы возвращались с резиновым рюкзаком (бурдюком) за плечами из походов к ручью за водой, карабкаться приходилось, держась за ветви деревьев. Соседняя сербская позиция находилась справа и внизу, метрах в двухстах, часть пути до нее надо было преодолевать бегом, чтобы не нарваться на пулю. Слева сербский положай лежал где-то на расстоянии метров ста и чуть выше. Самые же близкие соседи, мусульмане, засели впереди, метрах в шестидесяти, за поросшей кустарником и молодым ельником седловиной. Позиции противника, уйдя на левый положай, мы разглядывали в бинокль, по-сербски - "двузрок". Здесь, кстати, занимал оборону сербский кассиндольский батальон, заметно выдвигавшийся вперед. Вся линия фронта представляла из себя какие-то фантастические трехмерные кривые, на нашем участке она спускалась кривой лесенкой с горы вниз.
      А за мусульманскими позициями лежало их село Чевляновичи - мы слышали звуки и рев моторов автомобилей.
      Олово, наверное, типичная позиция в сараевских окрестностях, во внешнем полукольце, где идет изнурительная, позиционная война на истощение. Без эффектных атак, без крупномасштабных наступлений. Середина лета 1994 года, но все врут календари. Похоже, что время здесь остановилось. Москва кажется уже бесконечно далекой. Все в другом мире, в прошлой жизни.
      Осматриваюсь. Приличная видимость впереди нас была метра на четыре - далее шел густой молодой ельник, неровно постриженный пулями и осколками. Из этого зеленого моря и надо ждать нападений - мусульмане, "бали", могли подойти незамеченными совсем близко. Правда, этот ельник местами заминирован, но карт минных полей, даже собственных, нет. Впереди наши разбросали связанные проволокой попарно консервные банки, чтобы крадущиеся в темноте невольно поднимали шум. Полевая сигнализация. По ночам куницы и прочая лесная живность, пытаясь достать остатки мяса и жира из банок, заставляла бойцов нервничать и держать на прицеле невидимку, бренчащего в десятке метров от них. Вправо обзор получше, но не мешало бы и здесь всю эту зелень как-то выжечь.
      Так как наши положаи когда-то занимались мусульманами, мины встречались и в нашем тылу. Так что ходить надо было осторожно. Но как? По натоптанным тропинкам? Но там-то я, на месте диверсантов противника, и поставил бы новые мины - дешево и сердито. Позиция наша была важной, но крайне неудобной. Загадку представляло и то, как сербы в свое время ее захватили - никаких следов огненного вала, артнаступления, смешивающего небо с землей и подавляющего волю противника, здесь не было. А штурмовать позиции на крутой горе - дело нелегкое.
      Наш положай, громко именуемый бункер (и окрещенный мною "Форт-Рос"), представлял из себя бревенчатый сруб, врытый обращенной к противнику стеною в землю. Две боковые стены - деревянные, четвертой не было. Наши эксперименты показали, что автоматная пуля калибра 7.62, выпущенная с небольшого расстояния, прошивает толстое - сорок сантиметров в диаметре - бревно насквозь, поэтому в бою надежной была именно врытая в землю до предпоследнего венца стена. Крыша бункера представляла из себя мягкую подушку из веток и хвои в расчете на то, что фугасная мина гранатомета не взорвется. По бокам от бункера расположились еще две небольшие позиции - полуокопчики, в которые и ныряли бойцы во время боя, а ночью несли дежурство. Связи с другими бункерами не было, телефонный провод шел мимо нас, но аппарата мы не имели. Рядом яма для костра, с тентом - чтобы ее не заливал дождь. На этом положае, который в Сараево добровольцы называли только нехорошим словом за его хлипкость и неудобство позиции, было всего четыре русских бойца, неплохо вооруженных. Кроме автоматов "Калашникова" (трех югославской сборки и одного китайской), у нас был один РПД - старый советский "Дегтярь" 1942 года сборки с одним диском. Посланный, наверное, одним "дядей Джо" - другому. Он составляет основу огневой мощи положая. Был у нас и югославский вариант СВД, снайперской винтовки Драгунова, но калибра 7.92 мм. Патроны к ней подходили от немецкого пулемета MG (ЮГО-М53), а с ними оказались проблемы. Довершал наш арсенал югославский гранатомет РБ (версия советского РПГ) и совершенно разбитая "папавка" - симоновский карабин СКС с насадкой, используемый для запуска ружейных гранат - тромблонов. Их, гранат и мин основательно не хватало.
      Наше, советско-российское оружие в Боснии ценится очень высоко. Воевать же пришлось югославской версией автомата Калашникова - "Заставой" М64, указывающим на год принятия системы на вооружение. Невероятно, но многие сербы считают его именно югославским изобретением, позже улучшенным русскими!!! Впрочем, преимущество российского очевидно. Родной "Калашников" сработан из легированной прочной стали, "Застава" - из углеродистой, ломкой и легко ржавеющей. На дуло югославского автомата навинчивается "стакан", при помощи которого можно стрелять тромблонами, используя холостые патроны как метательные заряды. Но можно перепутать патроны в горячке боя, а боевой - это смерть стреляющего: тромблон взовется прямо в стакане. Надо не забыть также специальным рычагом перекрыть газовую камеру. А чтобы отдача от мощного холостого патрона не вырвала крышку ствольной коробки, югославский автомат снабдили кнопкой, удерживающей пружину и крышку коробки. Бессмысленная советская игра, почти народная традиция - разборка автомата за ...дцать секунд здесь стала невозможна. Все равно при стрельбе тромблонами из скверно сделанной "Заставы", ее механизм перекашивает, отчего при перегреве автомат клинит. Капсюльная краска набивается в усики затвора - и тот тоже отказывает. Так что частая чистка и смазка этого оружия - дело выживания.
      Все мы одеты в разномастный камуфляж, Крендель - в темнозеленом комбинезоне, я - в видавшей виды югославской пятнашке. На ногах у всех "чизмы" - тяжелые шнурованные полуботинки югославского производства. Один противогаз на всех.
      В сербских бункерах ополченцев больше - до восьми-девяти человек. Всего же на линии засело около трехсот сербов, а им противостояло около шестисот мусульманских бойцов. Секрета в этом не было. Обе стороны знали, когда идет пересменка у противника. Видимо, мусульманам было хорошо известно, что наш положайчик обороняется именно русскими, а к нам претензии оказались особые. Противник чувствовал себя уверенно и был активен.
      Ночь прошла тихо. Дежурили все по очереди. В первое же утро на положае - "тревога". Крендель, идя к сербам на левый бункер, наткнулся в редколесье на мусульманина. Сняв атомат с предохранителя, попробовал дать очередь, но сделал только один выстрел - впопыхах выжал предохранитель, переведя автомат на одиночный огонь. Только одним выстрелом ответил и "турок". После этой дуэли без секундантов бойцы исчезли, растворившись среди елок. Счет ноль-ноль. На этом все тогда и закончилось, но нам не понравилось, что мусульмане здесь так нагло чуть ли на заходят в гости. Возможно, рассчитывая, что именно в это время (утром) бойцы и спят.
      В тот же день я с Денисом прогулялся к сербам на левый бункер. Хотелось посмотреть, как устроились сербы. "О, брача-русы!" - нас пригласили испить кофе бородачи в кепи и пилотках с оловянным эмблемами - сербскими двухглавыми орлами. Ну, что ж, сербы и на войне сербы. Пара бревен в роли скамеек и ящик вместо стола здесь заменили кафану. Кофе варили в турках рядом на небольшом костре. Мы отвечали на стандартные вопросы. Первый и главный из них: "Ельцин - католик?" Ну, кем он еще может быть с точки зрения православного серба, враг России и Сербии? Наши собеседники дивятся тому, что Хасбулатов, который "за Руссию", - мусульманин. А меня сербы поражают тем, что наслышаны и о Потемкине, и о Екатерине Великой. Интересуются, были ли мы в Афганистане, кто по профессии. Им все интересно. Кое-как объяснив хитросплетения российской политики, возвращаемся назад - уже в темноте. На полпути между такими желанными, спасительными островками бункеров нас врасплох застала бестолковая стрельба где-то поблизости. Мы почти на открытом участке. Где враг было не ясно, на мгновение показалось, что мы двигаемся в направлении серьезного боя, бушующего огненного смерча. Мы "отметились", выпустив несколько пуль в сторону противника. Денис, имевший ранее боевой опыт, попросил меня стрелять, выбрав только свой сектор. Стрельба, как летний ливень, внезапно началась и вскоре также резко прекратилась.
      На долю судьбу не выпало "крутых" операций. Были вещи неприятные, но я ограничусь лишь парою эпизодов, ведь герои - это те, кто остался в Боснии навечно, о них и стоит петь песни.
      Шли вторые сутки на положаях. Нас решили прощупать "на вшивость" - как-никак новая смена. В начале одиннадцатого вечера по подозрительному шороху в кустах русский выпустил очередь. В ответ склон залился огнем - противник подошел метров на двадцать-тридцать. Обмениваемся бросками гранат. Их "гостинец" падает где-то рядом за позицией. Бункер находится на крутом склоне - поэтому попасть в него очень тяжело, перелеты обычны. Слышу двойное тонкое пение осколков возле правого уха, бункер заволакивает дымом.
      Я выхожу из бункера и занимаю позицию рядом с Троллем. Вскоре перестрелка ослабевает. Кромешная тьма. Неожиданно внизу сзади четко слышны шаги - шуршит листва. Окружены? Это возможно, так как до соседнего сербского бункера около двухсот метров. Стреляем на звук. Шорохи шагов периодически затихают. Откуда-то сверху-справа слышен громкий гортанный протяжный крик. Араб?... Афганец?... И совсем близко. Мы знаем, до утра никакой помощи не будет - в темноте ведь легко перестрелять своих.
      Ночь проходит в тревожном ожидании последнего броска мусульман. Тьма кромешная, выколи глаз, я вижу только фосфор мушки моего автомата. Сижу в небольшом окопчике справа от бункера. Ощупываю руками взрыватели двух мин направленного действия и воткнутый между бревен маузеровский штык-нож, чтобы сразу их найти как только... Пара таких мин - "мруд", напоминающих формой маленькие телевизоры, были установлены примерно в метрах десяти от бункера и соединялись с окопом проводами. Так, один "мруд" установлен в месте, откуда мусульманам удобно вести по нам огонь. Есть вероятность, что они придут в эту ловушку. Я должен замкнуть провода в момент их рывка. Бьет дрожь, которая проходит лишь от выстрелов, на какие-то мгновения успокаивающих и разливающих тепло по телу. В голове крутится мысль: "И зачем я сюда приехал?" Но оптимизм берет верх: "Все будет хорошо, я же знаю, когда и как я умру." Пули калибра 7.62 почти не свистят, и, лишь рикошетя, издают звук оборванной струны, остающийся в воздухе несколько секунд. Позже я вспоминал это, по-моему, они берут ноту "ми". На самом деле пули свистят, но когда в тебя стреляют с нескольких десятков метров, свист не слышен.
      В четыре утра перестрелка разгорается посильнее. Ветер разогнал облака и стало чуток видно. Меня сменяют, я ухожу в блиндаж, но заснуть не могу. От какого-то пустяка разбирает смех. Катаюсь по полу в бункере и земле, затыкая рот шапкой - ведь могут и услышать. Все, перекис... Я теперь другой. На последний рывок "бали" не решаются. Под покровом темноты они отошли.
      ...Ночью на посту, весь превратившись в слух, чтобы не упустить где-нибудь звук звякнувшего металла, полностью сливаешься с лесом. Меня как бы нет - и даже лесная мышь смело бегает по моей ноге. Иногда думаешь, что нечестно охотится на зверей. Они ведь беззащитны. Это просто какое-то убийство. А вот охота с примерно равными шансами, человека на человека - где-то тут и есть высший азарт. Вспоминаются строки Киплинга из "Закона Стаи": "Мойся от носа и до хвоста, Пей с глуби, не со дна. Помни, что ночь для охоты дана, Не забывай - день для сна."
      Фантастически красив горный лес в момент рассвета - из черного он постепенно становится серым с едва заметным синим отливом, свет пробивается сквозь кроны деревьев и все эта звенящая тишь окрашивается в цвет хаки. Тишь, готовая взорваться очередями и взрывами...
      Война идет вялая. Стрельба спорадическая. Я потерял счет дням. Дежурим, ходим вниз к ручью за водой, в штаб (на "везу") за боеприпасами и продуктами, заготавливаем дрова. Развлекаемся, рассказывая друг другу житейские истории. Нашли с Денисом общих знакомых по СНГ. Боже, до чего мир тесен! Оба значения этой фразы верны. Денис вспоминает, как вынул где-то с год назад самоубийцу из петли и чтобы привести его в чувство, спросил: "Пиво будешь?". На что экс-жмурик, только что вернувшийся из дороги в иной мир, ответил: "А какое - баночное или бутылочное?" Услышав "бутылочное", согласился и пояснил: "Баночное плохое... его не люблю."
      Через несколько дней предпринимаются активные действия. Достаточно простая операция: я должен огнем из пулемета с пятиминутным интервалом расшевелить мусульман, а ушедшие влево и чуть выше (на позиции кассиндольского батальона) из гранатомета и тромблонами накроют передовой мусульманский окоп. Старый "Дегтярь" захлебнулся и дал три осечки. Отбросив его, стреляю из автомата. Через пять минут снова хватаю РПД, но он опять подводит, снова три осечки. Позже, перебирая на ладони патроны-осечки, Денис говорит: "Считай, что эти шесть патронов сидят в твоей голове." Так и было бы (боец с заклинившим пулеметом - прекрасная мишень). Но противник тоже ошибается. Иногда.
      На следующий день - повторение операции, на этот раз - без сбоев. Эффект есть: мусульманское радио характеризует наши действия как "зверский четнический напад." Вообще-то это клише - стандартный оборот, но странный. Так же как и убийство иногда называется зверским. А что в нем зверского? Убили легко, всадив очередь. Причем же тут зверушки? Вообще, всякие там зверства не в русских военных традициях. Противник - дело другое. Вроде бы тоже славяне, но вобрали в себя утонченный садизм Востока. Известно немало подобных случаев. Не минула сия чаша и русских - Крендель рассказывал нам о судьбе врача Тептина, захваченного в плен больше года назад (*Подробнее см.гл.8 - Прим.автора). Он долго не прожил - мусульмане выместили на нем всю свою ненависть к русским. Потому каждый из нас и носит с собой "последнюю гранату."
      Коротаем время за разговорами. Крендель делится с опытом своего там пребывания на этой войне. Обсуждаем, например, гуманитарный маргарин из Норвегии. Находим, что он не универсален: им можно разжигать костер и чистить сапоги, а вот смазывать автоматы или танки заправлять нельзя. Раскаты хохота вводят противника в заблуждение относительно нашей трезвости или просто сильно раздражают - следует попытка нападения. А может быть это был их ответ на тот пресловутый "зверский напад". Атакуют парни в черной форме - их спецназ. Молча. Но безрезультатно. Вообще увидеть противника в этих условиях не очень легко, но в тот момент Тролль был на левом бункере - и ясно видел мелькавшие между елями фигурки. Судя по звукам, стреляют из пистолет-пулеметов - звуки их выстрелов заметно отличаются от "Калашей".
      Сербам очень нравится "русский чай" - так они зовут черный чай, потому что сами пьют или кофе, или травяной настой. Настоящего же чая у них нет. У нас бывают гости - командир правого бункера черногорец по имени Младен и его помощник Милан. В отличие от многих ополченцев, они не носят бород. Младен - серьезный плотный мужчина с широкопосаженными глазами. Ему за сорок. С Миланом мы познакомились еще в автобусе на Олово. "Маккензи" - так зовут его все. Это - веселый стройный двадцатисемилетний с парень со сросшимися у переносицы бровями. Голову выше левого виска украшает белая полоска шрама - след от чиркнувшей по черепу пули. Милан ранее воевал в юречном (ударном) отряде, и туда же собирается уйти, когда активная война возобновится вновь. О боевом пути Маккензи говорит факт, что дома у него полтора десятка автоматических стволов-трофеев, "ратного плена". Сам он предпочитает использовать в бою РПК без сошек и носит противоосколочный бронежилет. Кличку же он получил за то, что выстрелил когда-то из гранатомета по УНПРОФОРу. МакКензи - так звали канадского генерала, в тот момент командовавшего ооновским контингентом.
      В мировоззрении русских господствует фатализм, без него на войне нельзя. Перед началом боя спокойно выясняем друг у друга, кто сколько будет жить. Правда, пуля - дура, гороскопов не читает. К тому же смерть - не самый худший вариант, поэтому мы все в разгрузочных жилетах носим гранаты-самоликвидаторы. Я - эмпирически - посчитал себя везучим. А что такое везенье? Когда по ночам в лесу играешь в прятки с оружием в руках. Я раньше думал, что человек, если он не двигается, в темноте не заметен. Но в лунную ночь мои очки бликуют - и я вижу две вспышки недалеко от себя, чувствую горячую волну от пуль, на меня сыпется кора. Но тут спасибо не только судьбе. Та ночь была черно-синей, и луна стояла в стороне противника. Крадущийся мусульманин мне не был виден на фоне черной ели, а Тролль, ушедший на другую позицию, увидел силуэт в просвете между черными пятнами деревьев и открыл по ней огонь, но, видимо, не попал. Тролль в некоторые моменты похож на лешего - растрепанные волосы и пронзительный взгляд, это тоже сыграло роль в выборе его клички. (Леший же по-сербски - "шумски дух").
      Везенье - это когда к ногам трех человек скатывается тяжелая оборонительная граната. Разговор о восточной философии прерван. Широко раскрыв глаза, оцепенев, сидим. Гипнотизируем этот цилиндр в шесть глаз - я, Денис и Крендель. Мысленно считаю секунды до взрыва - не знаю, сколько их, шесть или десять. Шесть секунд, полет нормальный... Я знаю, у некоторых людей в такие моменты перед глазами проносится вся их жизнь. У меня же такого не было... Я покаялся ранее или был готов? Мгновения растягиваются - успеваю подумать: "Зачем выскакивать и бежать? Все равно разорвет. А может, она не взорвется? Она не должна взорваться... Не должна..." Не взорвалась.
      Было много всего еще, но то ли забылось, то ли вспоминать не хочется. Эти воспоминания я вытягиваю из себя словно клещами. Да, это все мелочи жизни и малозначащие эпизоды боснийской войны.
      На обратном пути (тридцатого июля) сербы в автобусе дружно поют какую-то балладу. В смене нет убитых, только раненые. Странная эта война, люди привыкли и ездят словно на работу.
      Вскоре после нашего отъезда с Олово (дня через три) мусульмане подловили сербов на какой-то ошибке - на соседнем, не нашем участке. Мусульманский спецназ "Црна Ласта" ("Черная Ласточка"), сбил ополчецев с позиций. Те потеряли убитыми, пропавшими без вести и пленными полсотни бойцов. На Грбавице был объявлен траур, новые "смертовницы" зашелестели на ветру в сербских районах Сараева.

САРАЕВО



      Я запомнил слова одного русского добровольца. Он любил повторять: "Нас здесь все боятся. Мы - здесь короли." Да, эта же фраза "мы здесь - короли", говорят, и была его последней...
      В самом начале августа девяносто четвертого к нам приезжает делегация матерей и вдов ранее погибших в Боснии русских добровольцев. А с ними - и Петр Малышев. Боже, как был вкусен привезенный ими русский хлеб! Война, на которую Малышев приехал уже не воевать, снова начала гипнотизировать его. Это было видно невооруженным взглядом. В него стал вселяться "дух воина" - это своеобразная эстафетная палочка, которую передают друг другу некоторые русские бойцы, нахально бегающие под пулями и на деле презирающие саму опасность смерти. Петр считал, что к нему он перешел от Михаила Трофимова, павшего в Боснии летом девяносто третьего. Малышев припомнил, как в Приднестровье казак, вооруженный лишь топором, смог захватить бэтээр противника. Он был готов уже и к этому. Петруха пытался "приявиться" в нашем отряде, но сербы на уровне бригады, поссорившись со Славкой Алексичем, не разрешили ему это сделать. Несколько добровольцев, уставших от ситуации "Ни мира, ни войны", уехали домой.
      В воздухе витали какие-то натовские ультиматумы. Вроде как на двадцать шестое августа намечалось снятие эмбарго на поставки оружия мусульманам - со всеми вытекающими отсюда последствиями. Русские "голубые каски" нервничали по этому поводу, если не сказать - паниковали. Мы подбадривали их, молоденьких десантников, обещая взять к себе в отряд. В августе обострилась обстановка в Сараево. Удачные мусульманские операции под Олово и Нишичем повлекли за собой ответные действия сербов, и восьмого августа авиация НАТО нанесла удар по сербским позициям на соседней с нами горной гряде. Французы из крупнокалиберных пулеметов (или 20-мм автоматических пушек) обстреляли сербов, в ответ неизвестные снайперы убили двух французских военнослужащих, в том числе одного - на Дебелло-Брдо. К нам на базу после этого зашел Славко Алексич, попросил снайперку. Убедился, что канал ствола чист - из нее не стреляли, но на всякий случай забрал с собой.
      В Сараево все чаще вспыхивали перестрелки, в том числе с применением тяжелого вооружения. Наблюдатели ООН за сутки фиксировали от нескольких сот до двух тысяч нарушений о прекращении огня. Это все звучит смешно. Возможно, они считали просто выстрелы.
      ...Я и Петр Малышев сидели с автоматами за каменными тумбами в темноте - в районе неожиданно погас свет, где-то рядом звучали выстрелы. Мелькнула мысль: "Неужели теперь это на всю жизнь? That's my life? - как поется в рекламном киноролике..."
      Вроде как пора было уезжать, но я ждал, пока "опустится шлагбаум". Я не хотел себе показаться трусом - дождался этого часа "Ч", двадцать шестого или двадцать седьмого августа, и убедился, что ничего страшного, нам обещанного, вроде масштабной мясорубки, массового жертвоприношения с применением НАТОвских сил, не случилось. Как водится, слухи о конце света оказались преувеличенными. Петруха попросил меня тогда написать об этой войне, о добровольцах книгу. Да, я задержался в пути.

БЕЛГРАД. "СВОБОДА"



      В начале сентября Тролль и я поехали домой. Малышев сказал, что поедет вслед за нами. Сербская музыка в автобусе теперь казалась такой родной. Сербы пообещали нас обеспечить билетами, но с ними были проблемы, и мы на сутки задержались в Белграде. Ночевали в парке на скамьях. Остановивший нас ночью для проверки документов патруль чуть ли не отдал честь. В Белграде я почувствовал изменения - стала слышна западная музыка. Город поблек. Пахло осенью.
      В столице Югославии я и Тролль встретились с корреспондентом радио "Свободы" Айей Куге, освещавшей (то есть, затемнявшей) там события этой балканской войны. В конце августа она вместе с двумя русскими журналистами приезжала в Сараево, но там с ними добровольцы разговаривать не захотели и фотографировать себя не разрешили. Белградский телефон корпункта она оставила, я его запомнил - и решил встретиться с ней, как-никак в ее лице говорит Запад - наш противник и инициатор конфликта.
      Айя - невысокая полная женщина с острым, пытливым взглядом. Русые волосы коротко подстрижены. Ей за сорок. Родом из Риги. Латышка, значит. У нее два образования - журналистское и психологическое. Смотрим на нее - мы, люди в выцветшем камуфляже, жилистые, худые, обожженные солнцем вояки, пытаясь понять "приемное дите свободного мира". То, что свобода - осознанная необходимость, я понял в Сараево. Смысл этой туманной фразы классика мне объяснила жизнь. В Сараево из всех радиостанций, вещающих на русском языке, мы могли слушать лишь "Свободу", ухмыляясь или скрежеща зубами.
      Айя хотела услышать и записать какую-нибудь "жареную" информацию, может быть о наемниках или зверствах сербов. Узнав, что я - историк, она попросила поделиться своими мыслями о войне. Но теплого разговора не получилось - был разный подход к причинам войны. Я объяснил, что называть эту войну религиозной ошибочно и обвинил Запад как поджигателя и инициатора конфликта. Принципиально разный оказался взгляд на то, имеет ли место агрессия сербов - в гражданской войне на их собственной территории, к тому же в войне, которую не они сами начали.
      - Запад вскармливает исламский фундаментализм - своего же убийцу, - говорю я ей и вижу, как меняется выражение глаз корреспондента. Там мелькает недоумение и страх. Ведь я сказал ересь - на Западе считают совершенно иначе. Что ж, истина часто рождается как ересь и умирает как предрассудок. У Айи "срабатывает блокирующая программа" в мозгах - она буквально взрывается ненавистью к сербам.
      Моего попутчика это поразило: "Как она ненавидит сербов! За что?" - вопрошал он меня после окончания беседы.
      - Тролль, ну теперь-то ты видишь, что я был прав... Это ОНИ начали войну против сербов...
      - Да, вижу. Я устал, у меня есть мелкие обиды на сербов, но после этого... я обязательно сюда еще приеду - и буду воевать за них.
      Пятаков, через которого я и познакомился с Малышевым, в 1988-1989 работал в московской студии радиостанции "Свобода", получал очень приличные по тем - и нашим - временам деньги - полторы тысячи дойчмарок в месяц. "Зачем же ты ушел? - Ведь ты таких денег больше не получаешь, а они у тебя - главное." В ответ Алексей очень нелестно охарактеризовал радиостанцию и ее известных журналистов, подчеркнув, что "чужих они к пирогу эфира - и деньгам - не допускают".
      Интересно, как много может сидеть в "демократе" цинизма и расизма, если ковырнуть чуть глубже! Якобы много ранее имевший дел с югославами, Алексей охарактеризовал их как тупых, но хитрых людей, в голове которых тикает механизм: "Выгодно или невыгодно?" По-моему, это был типичный случай, когда давая негативную характеристику кому-то, человек невольно открывал СВОЕ истинное лицо. Это все из серии: "Скажи мне, что ты думаешь о людях, и я скажу, кто ты".

x x x


      На следующий день после сильной нервотрепки мы сели на поезд. По договоренности с сербской полицией и проводниками через Венгрию ехали как "Унпрофор" (ооновские военослужащие) - венгерские пограничники ставили штампы в паспорта почти не глядя на их владельцев. Нашей попутчицей была семидесятилетняя женщина-украинка, которая в годы Великой Отечественной была угнана на принудительные работы на территорию Рейха - и впоследствии осталась жить в Югославии, выйдя замуж за серба.
      Перед украинским пограничником комедию ломать не имело смысла. Тролль, чьи руки были покрыты татуировками, явно на ООНовца не тянул. Пограничник стал искать у нас пистолеты и гранаты, даже карманы и постельное белье проверил, чудак... Всю контрабанду мы везли внутри себя, в своих черепах и душах. При этом огромные баулы попутчицы, занимавшие полкупе, он не тронул - а там не то, что пистолет - гранатомет можно было бы спрятать и провести...
      Украинско-венгерская граница встретила знакомым стуком рельсов, навевающих гумилевские стихи:
      "Что я? Обломок старинных обид,
      Дротик, упавший в траву.
      Умер воитель народов Атрид,
      Я же, ничтожный, живу..."
      Я вышел в Киеве и далее поехал на перекладных. Так закончилась эта поездка в Боснию.
      При чем же тут крещение (слово было вынесено в название главы)? Православие у сербов стало элементом национального Сопротивления. И церковь там народная и не сидит у сапога власти. В ходу там заповеди вроде "Убей врага отечества твоего"... Ни я, ни Тролль не были крещены в церкви, но не считаем себя сколько-то ущербными от этого... Уже позже, в России, мне дали другое толкование заповеди "подставь щеку..." Иное, но видимо более верное. "Если тебя ударили по левой щеке, подставь правую, но если в обидчике после этого не проснулась совесть - сломай ему челюсть!"


Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"