- Ну что ж, Анна, расскажи о себе, - Эстель отложила в сторону книгу, которую она держала, когда Лин с Аней только вошли.
Теперь Эстель с Аней были одни, и гостья чувствовала себя неуютно наедине с незнакомым человеком. Она сидела на стуле полубоком к женщине, опустив голову, перебирала пальцы и то и дело оглядывалась на дверь. Эстель сложила руки перед собой на столе и мягко улыбнулась. "Я готова ждать сколько угодно", - как бы говорила она всем своим видом.
- Вся информация обо мне тут, - наконец ответила Аня, подняв руку с браслетом. Она не хотела говорить с ней. С того самого момента, как переступила порог этого маленького светлого кабинета. Взгляд Эстель был точно таким же, как у того красноволосого. И она боялась этого взгляда. Она старалась смотреть куда угодно - на кованые книжные полки, на большую вазу с высушенными растениями, по всей видимости, местного происхождения, на аккуратно сложенные стопки бумаг и письменные принадлежности на столе - лишь бы не встретиться глазам с ней.
- Мне это нисколько не интересно. Можешь не верить, но я не читала досье ни одного жителя Ниссы. Мне интересно лишь то, что ты сама захочешь рассказать.
Эти слова застали Аню врасплох. Она чуть подняла голову и уперлась глазами в мягко улыбающиеся бледно-розовые потрескавшиеся губы. Девушка посмотрела на Эстель. Овальное лицо обрамляли выбившиеся темно-русые пряди. Не то серые, не то голубые глаза, казалось, светились, а маленькие морщинки в уголках были подобны лучикам. Эстель смотрела на нее так, как никогда не смотрела родная мать. Казалось, выложи Аня всю подноготную, эта женщина все простит и отпустит грехи. Хотелось броситься перед ней на колени, прижаться лицом к огрубевшим рукам и плакать.
- Все в порядке?
Встревоженный низкий женский голос вырвал девушку из задумчивости. На мгновение перед Аней возник образ того красноволосого. "Я все знаю", - говорил он. Желание исповедаться тут же улетучилось.
- Я... я не знаю, что рассказывать, - она снова опустила голову и уставилась на носки своих ботинок.
- Хорошо, - в ее голосе не было ни раздражения, ни злобы, но беспредельное терпение слышалось в его полноте и певучести. - Тогда, я расскажу тебе об устройстве нашего города. Каролина, должно быть, многое тебе объяснила?
Аня только кивнула в ответ. Эстель, улыбнувшись, немного подумала и продолжила.
- Валюты как таковой здесь нет. Мы живем по принципу: "Кто работает - тот ест". Все жители в возрасте от шестнадцати лет обязаны каждый день отрабатывать по два часа в теплицах. Это не касается ткачей, портных, кузнецов, других мастеров, врачей, учителей и тех, кто охраняет нас. Суть в том, чтобы каждый занимался тем, что ему нравится, и приносил пользу нашему городу. Скажи, кем ты работала?
- Я педагог по образованию, - смущаясь, ответила девушка.
- Прекрасно! - Эстель как будто оживилась. - И по какой дисциплине?
- Изобразительное искусство.
- Это просто великолепно! У нас на пятнадцать тысяч населения ни одного художника-педагога! Ты, конечно, можешь отказаться, и обходиться ежедневными работами в теплице, - продолжила Эстель с меньшим энтузиазмом, - но это куда лучше, чем целыми днями слоняться без дела. Развлечений у нас, сама понимаешь, нет... - Она выжидающе замолчала.
- Хорошо, я подумаю об этом.
Эстель вздохнула. У нее оставалось лишь одно средство для того, чтобы прорваться через эту броню безразличия. Она встала и в четыре шага оказалась перед Аней. Женщина присела и взяла ее руки в свои. Это застигло Аню врасплох. Она не знала, как ей реагировать, и уперлась взглядом в свои колени. Ладони Эстель были натруженными, с огрубевшей кожей, но такими теплыми и нежными, что желание уткнуться в них лицом нахлынуло новой волной.
- Послушай, Анна, посмотри на меня.
Девушка послушно подняла голову. Глаза ее блестели от слез.
- Деточка моя, я знаю, как тебе тяжело, - говорила она, поглаживая руки девушки, - но так будет до тех самых пор, пока ты не перестанешь думать обо всем произошедшем, как о трагедии! У тебя появился шанс начать жизнь с чистого листа, понимаешь? Сколько всего ненужного было в той жизни? Подумай, сколько мусора ты оставила в том мире? Вся эта информация, - она постучала пальцем по браслету, - чушь! Здесь она не имеет значения! Что бы ты ни натворила - это в прошлом! А может, ты и не виновата вовсе?! Две трети жителей Ниссы оказались тут лишь потому, что в их жилах течет грязная кровь!
- Виновата, - со всхлипом вырвалось у Ани, - я и правда виновата! - она сползла со стула в объятья Эстель. - Виновата...
Теперь они сидели, обнявшись, на полу перед письменным столом. Аня рыдала, уже не стесняясь, забыв о страхах и подозрениях. Она вспомнила мать, не обнимавшую ее с тех самых пор, как родилась Лиза. Ей было обидно, что чужой женщине ее судьба оказалась куда важнее, чем родным, вроде бы, людям; обидно, что вся ее жизнь, действительно, была кучей мусора; обидно, что она сама во многом сделала ее такой, пойдя на поводу ревности и детской злобы. Обида переросла в ненависть к матери, к отцу, к сестре. Кто, если не они, был виноват во всем? Кто оставил ее одну? Кто не слышал ее жалоб? Кто не обращал внимания на ее слезы? Кому было все равно, где и с кем проводит время старшая дочь, и жива ли она вообще? Кажется, они не заметили бы, пропади не Лиза, а она сама...
- Ну-ну, тише, дорогая моя, - приговаривала Эстель, гладя ее по спине,- все будет хорошо, верь мне. Уже то, что мы с тобой встретились - есть хороший знак. Слышишь? Я прощаю тебя, за все-все твои ошибки прощаю. Только живи. По-настоящему. Сейчас. Все только начинается. Понимаешь?
- Угу, - отозвалась Аня, вытирая ладонями слезы.
- Вот и хорошо, - Эстель улыбнулась и снова обняла ее. - Иди домой, отдохни. Все, что будет нужно, я передам тебе через Каролину.
***
Выключатель Аня нащупала не сразу. Он оказался справа от двери на уровне плеча. Лин попрощалась с ней еще у подъезда, сославшись на то, что ей надо отработать положенные два часа, но обещала заглянуть вечером. Признаться честно, Аня обрадовалась такому раскладу. Ей нужно было несколько часов одиночества.
Она уселась на софу и оглядела комнату. В этих четырех серых стенах ей предстояло прожить оставшуюся жизнь. Нет. Не так. Начать новую жизнь.
За окном все отчетливее громыхало, и это уже был самый настоящий гром. Время от времени особенно яркие вспышки освещали все небо и дома, что помещались в раму.
Аня откинулась навзничь и закрыла глаза. Она стала представлять, как рассказывает детям о великих художниках. Или показывает, как правильно накладывать блики и тени, чтобы придать объем предмету. А еще она думала о том, что будет хвалить всех, вне зависимости от того, насколько хороши или плохи будут рисунки. И, да, она никогда не станет говорить ребенку, что у него ничего не получится.
Вера - вот, пожалуй, и все, что ей нужно было в свое время. А в нее, как оказалось теперь, верили преподаватели. Дважды Аню отчисляли. Первый раз - на втором курсе, за то, что она явилась на занятия пьяной. Второй раз - с четвертого курса, за прогулы. Но куратор и еще пара преподавателей волосы на себе рвали, чтобы Алексееву Анну Ивановну восстановили. Тогда она не оценила этого.
Просто она ждала этого от совершенно других людей...
"Это в прошлом. Теперь моя очередь давать детям то, им не дали. И даже если это не искупит моей вины, я буду делать все, чтобы они не загубили свою жизнь..."
- Хотела сбежать от меня, Анечка? - врезался в громовые раскаты детский голосок.
"Я сплю" - сказала себе Аня и никак не отреагировала.
- Что же ты не отвечаешь?
- Оставь меня, - отозвалась она наконец, не открывая глаз. Ей все еще хотелось верить, что это всего лишь сон.
- Ты никогда не любила меня, сестренка. Но почему?
Чистый детский голосок иглами вонзался в кожу. Он был так не к месту и не ко времени, что вызывал у Ани скорее раздражение, нежели испуг.
"Прошлое. Она всего лишь прошлое", - думала она, сжимая кулаки, - "Прошлое, о котором никто не должен знать".