Машины полыхали как свечки. Ему бы ужаснуться, одуматься, но Григория Эдуардовича всё сильнее заполоняло упоительное нервное веселье. Ерунда, - отстранённо, будто издалека слышал он свои мысли, - свечки горят хлипко и нудно. А здесь дело иное. Красота, как в американском кино, настоящее буйство огня. Торжество огня. Торжество Справедливости, - с каким-то непонятным возбуждённым злорадством отметил Григорий Эдуардович и зажёг третий факел. - Есть! Есть упоение в бою! Е-е-есть!
Так, наверное, чувствовал себя Великий Инквизитор, глядя на костры, пожирающие грешные тела еретиков и ведьм.
Теперь закрутится. Закрутится огромное мельничное колесо страха, раздробит, перемелет в муку хищные зубы его обидчиков и принесёт ему, Григорию Эдуардовичу, достойную жизнь. Лишь бы сдюжить. Лишь бы самому перебороть свой собственный страх.
Террор - основа успеха. В этом он без труда согласился с любимым детективным автором - Чейзом. Умственно - без труда. Моральных усилий и бессонных ночей это, признаться, ему стоило. Злость и обида как никто умеют уговаривать совесть, но тут даже не в совести дело. Что совесть? Чушь, фикция - зажать в кулак, стиснуть зубы... Выпить, наконец. Но как быть с внутренней неспособностью противостоять агрессии? Вспылить и влепить затрещину обнаглевшему обидчику это одно. Но рассчитать до мелочей, выносить план мести, и, тем более, с холодной бесстрастной головой привести его в исполнение - дело совсем другое. Не боец он, не воин, не самурай и даже не мультяшная черепашка ниндзя, как ни крути. Но и не тварь же дрожащая, а? Мужик же! Не место, вроде, сейчас для гражданского пафоса, однако прав ведь классик, чёрт побери: право он тоже имеет.
Действеннее всего впрямую воспользоваться чейзовским рецептом. Достать бы винтовку с оптическим прицелом, благо, в теперешние смутные времена, если знаешь где, можно по необходимости прикупить и гаубицу. Но гаубица ему не нужна. И винтовка не нужна. Вот чего он точно никогда в жизни не сможет - выстрелить в человека. Какой бы гнидой тот ни был.
Сама жизнь иногда подсказывает варианты лучше не придумаешь. В бога Григорий Эдуардович не верил, а вот в указующий перст судьбы очень даже. Хотя, может, это оно то самое и есть - одно и то же, в смысле - тут, наверное, дело в терминологии. Как назовёшь: одним бог, другим - судьба. До "новых времён" Григорий Эдуардович не очень-то задавался подобными вопросами. Коммунисты приучили его думать о боге как о сказочном персонаже и уловке хитрых эксплуататоров - так он всю жизнь и думал и, признаться, был за это коммунистам даже благодарен. Хотя бы за это - хоть тут они не пудрили его рациональный донельзя мозг идейной бредятиной. При коммуняках, кстати, при всём их идиотизме, жилось много спокойнее. Не жировали, и по кухням жались - это да. Но равноправие какое-никакое - было. И человек человеку брат был. И завтрашний день - он тоже был, в него верили. А тут, с этими тварями...
По каналу НТВ, старающемуся, как ровесник новой эпохи, шагать в ногу со временем, и потому вытаскивающему на свет отборные ужасы, кровь и грязь, от души смаковали сюжет о новом столичном поветрии: поджогах автомобилей. То ли бандитские разборки, то ли протест воинствующих маргиналов - кто его знает, - но факт остаётся фактом: хозяева машин мучились неизвестностью, сосали валидол и плохо спали ночами.
Ну вот! - хлопнул себя по коленкам Григорий Эдуардович и застыл в кресле, вглядываясь в тревожные лица на экране, но как бы их уже не видя. Голову его захватили собственные мысли. Ишь, завыли! - думал он. - Этим мордоворотам, оказывается, тоже можно прищемить хвост. И очень легко. Неплохо бы и у нас в Питере устроить вальпургиеву ночь. Или варфоломеевскую? Или нет - там вроде ведьмы жгли... Или ведьм. Или не жгли, а резали? Впрочем, какая разница! Устроим Ночь Красных Петухов, пусть оно так.
И даже если он окажется не один, если вдруг кто-то подхватит его почин - так оно даже к лучшему. Очень, даже очень на руку. Глядишь, озлобленная молодёжь забудет моду раскурочивать телефонные автоматы и займётся, наконец, настоящим делом. А то накинулись, словно с цепей посрывались: в городе трудно живой таксофон найти. А уличные телефоны-то, кстати, и в его новом деле большое бы подспорье, ведь так? Звонишь в местную жёлтую газетёнку, придаёшь голосу кавказского акцента для пущего колорита и алиби, нервов побольше, истерики, слезу можно (или уже перебор?): дорогой, начальник, брат, спасите-караул, во дворе машина горит. Почему в пожарную не звоню? Вай-вай, перепутал, брат, какая разница, телефон забыл. Кто там будет разбираться: забыл или нарочно. К пожарным тоже можно, но они парни такие: огласки не любят, а голос звонящего, чуть что, запишут. Оно ему надо? Нет, Григорию Эдуардовичу оно не надо, ему наоборот надо. Интересно только, а дежурят ли в жёлтых газетёнках ночами. Надо обязательно разузнать.
Его же новому коммерческому предприятию ни добровольная помощь "соратников", ни, тем более, огласка никоим образом не повредит. Напротив, так он станет - вот уж воистину - жар чужими руками загребать. Чем больше в городе паники и страха, тем больше сердечных капель и тем, значит, сговорчивее хозяева. А хозяев - он уж постарается - выберет побогаче. Настоящих денежных мешков - из бандитов или из (тьфу, мать их!) бизнесменов. Что, впрочем, одно и то же. Все они, новые русские, одним миром мазаны. Разве можно нынче хорошие деньги честно заработать? Нет же, только отнять да обманом выудить. Им можно, а Григорию Эдуардовичу, значит, нет?! С какого, спрашивается, перепугу?
Он перекинул ногу через решётчатый забор, спрыгнул, прошёл вглубь, моментально промочив кеды студёной росой, уселся на низкую лавочку. Облокотил удобно спину на ножку деревянного мухомора. Выдохнул. Сейчас впору бы закурить, но не курит он. А выпить - да. Глоток для запаха. Для запаха нужно, обязательно, но и адреналин бурлящий в жилах разбавить.
Вид на устроенное им представление из детского сада открывался отменный, но самого Григория Эдуардовича здесь, среди мохнатых кустиков и кряжистых тополей, никому не видно. А если и заметят - что с того? Ну, вышел мужик поностальгировать под звёздами в родной детский садик с бутылочкой дешёвой бормотухи. Все так делают. А садик - точно - родной, сердешный, друг почти: оттоптал он эту "зону" лет тридцать назад от звонка до звонка сопливым пацанёнком; каждую тропку, каждую песочницу здесь знает. Паспорт показать? Да пожалуйста, товарищи... Ах, нет, вы же теперь господа! Пожалуйста, господа хорошие, не извольте беспокоиться: вот, всё как положено - вот прописка, вот мой дом - на вас облезлым боком смотрит. Вот школа моя за углом. А сам? Сам я уважаемый человек, меня все детишки в округе знают. Потому как преподаю я детишкам в своей школе физику. (Что, съели?) Всё в порядке, товарищи? Пардон - господа. Могу дальше дегустировать портвейн? Как, позвольте? Не стыдно за моральный облик российского учителя? Полноте, господа! А российскому обществу не стыдно, что у учителя не хватает денег на пятилетний коньяк? Что (бл...!) не на коньяк - на хлеб иногда. Что нация, не кормящая своих учителей, будет кормить чужих учителей. (Нет, не туда - там про армию было. Но всё равно, не мытьём так катаньем - нация такая на вымирание обречена.) Что когда-нибудь, лет через двадцать-тридцать общество одумается, выйдет, быть может, сам президент на высокую трибуну, и-и-и - так и грохнется он, президент, оземь, на колени. Руки к небесам протянет. Виниться: каких, мол, людей мы потеряли, учёных да инженеров, а главное, учителей - профукали, господа хорошие. Да поздно будет. Посмотрит президент вокруг - а вокруг одно быдло необразованное с дубинами да кастетами. И зарыдает тогда президент горючими...
Стоп! Эк, хватил. Ничего такого, конечно, Григорий Эдуардович милицейским чинам не скажет. Рылом не вышли (Тьфу! Глаза бы не смотрели!). Не то что опасается, нет - "политику" сейчас не пришьют и за неё не сажают. Говори что хошь. Но - просто нет. Он будет сдержан и высокомерен. Хотя и высокомерен - не надо, просто сдержан. Чуть растерянную улыбку - пожалуй (не заискивающую - не дождутся!). Терпеть и играть роль. Так нужно.
По правде если - он совсем не пьёт. Не по болезни, при чём тут болезнь. Денег нехватка? Это да, это очень да, слишком даже да, но - бросьте, какому алкашу это когда-нибудь мешало? Просто, не нравится ему алкоголь. Так, рюмочку-другую на великий праздник, для настроения и за компанию. А это? Эти полбутылки "Молдавского розового" он у соседа позаимствовал, он знает где на лестничной клетке у того заначка от жены. Одного глотка, он думает, сосед не заметит, а бутылку-то он потом точно вернёт на место.
Началось! Набежали, блин, клоуны! Настоящий цирк. Суетятся, машины растащить пытаются. А ему что? Соседние с горящими машины, тоже, небось, не на кровные куплены. Пусть себе тоже занимаются, не жалко. (Чёрт, а вдруг буквально - на кровные? На кровавые!). Григорий Эдуардович нарочно только у новых иномарок и тонированных девяток крутился. К обычным Жигулям с Москвичами близко не подходил. Хотя, если прикинуть по совести, на Жигули, с его-то зарплатой, тоже две жизни придётся вкалывать. Но да ладно, при советской власти можно было: и в лотерею выигрывали, и передовикам производства жаловали (не бесплатно, конечно). А старики, пенсионеры нынешние, бывало, к старости и на две машины могли с книжки снять, а иной раз - на три. Но не сняли - на что старикам машины? Да и не очень-то разбежишься, если честно. За новыми в очередь стояли годами, старые покупать не принято было; а как принято стало, да ещё и иностранный автомобильный хлам стал на рынках потихоньку появляться - не поверили. Могли бы хоть в машины денежки вложить, хоть какой-то - зыбкий и ржавеющий, но капиталец. Не вложили, и сгорели денежки, потом и мозолями всей жизнью нажитые. Инфляция за год всего сожрала. Ам - и как не было. Словно и не копил всю жизнь, не откладывал. А на что копил, спрашивается, если купить было нечего? А непонятно. На свадьбу детям, на детство внукам. На счастье, в общем. И себе немного, на могилку.
Глянь-ка, тот-то, самый бандитский бандит, оказывается, и ночует с охраной. Надо же. Целая кодла бритая набежала, так вокруг и зыркают. Не глаза - снайперские прицелы. Такие же холодные безжизненные прорези. И беспощадные. Откуда всё взялось? Был ведь этот стервятник милым мальчуганом, ну или рубахой-парнем в деревне, с живыми и добрыми ямочками на щеках. Маму любил, родину, поля и просторы родные. Был, точно был, всего каких-то пять лет назад. Или, может, дело в причёске? Далила Самсону волосы стригла, чтобы сил лишить, а эти, похоже, с волосами вообще всё человеческое утрачивают. А в роли цирюльников, значит, подлые новые власти?
Пожарные быстро приехали. Эти молодцы. Эти, похоже, единственные государевы люди, кто верен долгу остался. Хотя, ты только посмотри, и Скорая подрулила. Не иначе, кому-то из господ-феодалов погоревших с сердцем не повезло. А то с чего бы? Скорые нынче не спешат. Врачи тоже от таких зарплат врассыпную разбежались - где-то, видать, теперь богатеньких лечат. Или на рынке шмотьём торгуют, как все. А сосед с почечной коликой недавно на стенку лез - крепитесь, говорят, едем. Двенадцать часов ехали. Чуть не сдох сосед. А отвезли - и смех и грех - в проктологический центр. Через задницу, что ли, камень из почки тащить? Впрочем, через неё, родимую, у нас и при коммунистах частенько бывало. Но беспредела садистского, циничного - нет, не припомнит Григорий Эдуардович, слово верное. И Скорые ездили, да.
Зачем он, Григорий Эдуардович, остался? Зачем не сбежал, не спрятался в своей, с матерью на двоих, двухкомнатной скорлупке? Дело-то уже сделано, горят машинки господские. Беги, прячься, от тебя теперь ничего не зависит. Зачем?
Ну а что: на войне как на войне. То ли ещё будет, это лишь самое начало. Значит, надо тренировать волю. Будто новобранец в окопе под танками. Все трудности впереди, ведь, право слово, не ради удовольствия полюбоваться их ополоумевшими рожами он всё это затеял. Хотя да, удовольствие тоже есть. Растекается по телу тонкими блаженными струйками. Наперегонки со страхом - словно соревнуются они. Григорий Эдуардович даже не подозревал, что бывают такие чувства. Как на охоте, - подумал он, ни разу на охоте не бывавший. - Наверное. На тигра или на медведя. Или даже на крокодила где-то в болотах Австралии. Когда неизвестно ещё, охотник ли ты, жертва ли. Ты или тебя? Повесишь над камином шкуру или будешь сожран на ужин.
"Пень горелый! Похоже, ужин". - Внутри напряглось. Блаженные струйки застыли и, словно проволокой, оплели руки и ноги. Даже лёгкие, казалось, прихватило, и те отказывались делать вдох. В возникшем оцепенении стало слышно сердце. Одно оно, глупое, почему-то не ведало тревог и продолжало своё мерное тук-тук. Разве что громче обычного. Или так просто казалось в сгустившейся вдруг тишине?
Двое братков отделились от снующей в углу двора толпы и направились в его сторону.
Как он оказался дома, прильнувши лбом к оконному стеклу на кухне, он не помнил. Ума хватило не включать свет. Руки машинально ощупывали саднящие, мокрые и в песке, колени. Значит, покинул "поле боя" ползком, позорно, на карачках. Хотя, почему это позорно? Скрытно! Как настоящий диверсант-лазутчик. По-геройски, не выдав себя и дислокации основных сил.
"Кого я обманываю! - в отчаянии подумал он, - какие основные? Какие, вообще, у меня силы?!" Хотелось завыть. Не от страха даже, что сейчас придут и разорвут. От обиды. Обиды на самого себя, за свою трусость, за одиночество, за бессилие.
- Гришенька, что случилось?
Свет за спиной вспыхнул, заставив вздрогнуть. Григорий Эдуардович быстро обернулся, вскочил, замахал предостерегающе руками. Поздно.
"Ну вот её-то каким ветром сегодня занесло?!" Маминого присутствия сегодняшняя "спецоперация" не предполагала. Маму, молодую пенсионерку, продолжающую преподавать русский язык и литературу в вечерней школе, не загружали обычной для учителей летней хозяйственно-бытовой рутиной и после проверки экзаменационных сочинений милостиво выпроваживали в отпуск аж до самого сентября. Мама жила на даче, в городе появлялась наездами, изредка: помыться, получить пенсионные гроши на почте да прикупить чего-нибудь "экзотическое", чего в дачном магазине днём с огнём не найти.
- Сынок, что с тобой? - продолжала причитать мама, - почему ты в таком виде? Где ты был? Я вся извелась.
"Я уже взрослый человек, ма, - хотел было ответить Григорий Эдуардович привычной фразой, но запнулся на полуслове. - Не время для препирательств. Вдруг они заметили в какой подъезд я вошёл. Вычислить квартиру дело пяти минут. Я - ладно, заслужил. Но мама. Мама ни при чём!"
Он тут же нашёлся, как выйти из положения с минимальными потерями, с одной стороны не вдаваясь в долгие и очень несвоевременные объяснения, а с другой - продолжая контролировать ситуацию, казалось, уже безнадёжно вышедшую из-под его контроля: - Я, ма, потом. Я побегу, ма. Видела там чего! - он кивнул на окно. - Я помогать, я быстро, ма...
"Аника ты воин! - порядком успокоившись, почти ласково корил себя Григорий Эдуардович, вглядываясь вниз, в кое-где освещаемый редкими уцелевшими лампочками двор. Окна близлежащих домов, правда, по такому случаю зажглись почти все. Но в электрическом свете не было необходимости: ночи в июне настолько коротки, что едва проводив закат, впору было встречать рассвет. Сейчас, в разгар ночи, серели сумерки. Григорий Эдуардович во двор, конечно, не пошёл. Стоял на лестничной площадке у окна и "контролировал ситуацию". - Храбрый портняжка! Семерых он. Одним ударом, мля! С такими нервами тебе носки вязать, а не бандюков жизни учить. Отошли двое отлить, а он, блин, сам в штаны наделал!"
Никто его, разумеется, не искал. Убить наверняка хотели, и наверняка убили бы, особенно вон те, банда дуболомов в кожанках, особенно попадись он сейчас, под горячую руку. Но разве мог кто-то из потерпевших подумать, что поджигатель - вот он, дотянись только рукой и пережми сонную артерию - вот он, тёпленький, собственной персоной, елозит мокрыми кедами по бетонной площадке, елозит и шепчет что-то помертвевшими губами - вот он, тщедушный злодей, всего в полусотне метров у тебя над головой. И вот этот вот - хлипкий, жалкий лох с трясущимися пальцами и в рваных портках - твой обидчик? Быть такого не может!
Где живёшь не воруй. Это древнее как мир криминальное правило известно всем преступникам и всем стражам порядка во всём белом свете.
На это и был, собственно, расчёт. Злоумышленник, по прикидкам здравомыслящих людей (ну, и нелюдей тоже), отсверкав пятками с полкилометра или прыгнув в тачку за углом, должен был уже переводить дух далеко-далеко отсюда. Так им полагалось думать.
И хорошо в этом его, Григория Эдуардовича, раскладе - всё. Почти всё. Жертвы на виду и про них заранее всё известно. Телеграфное агентство "Одна Бабушка Сказала" своё дело знает туго. Транспортная проблема тоже отпадала сама собой. Машины у Григория Эдуардовича отродясь не бывало, а далеко ли нашагаешь на своих двоих? Можно бы привезти с дачи велосипед, но он, опасался Григорий Эдуардович, как раз привлечёт больше внимания.
И, наконец, главное: на него не подумают. Ведь только мальчишки могут хулиганить в собственном дворе. А он солидный человек средних лет, степенный, с портфелем. Его знают, его уважают, с ним здороваются. А родители двоечников даже лебезят и краснеют. И поджигают-то в их дворе не урны, не мусорные баки, не почтовые ящики. Гореть будут дорогущие Мерседесы, а это вам не шуточки.
Единственный минус, но, правда, очень существенный: его могут случайно увидеть за "работой", а это - в данном положении вещей - катастрофа. На другом конце города он - один из миллионов, а здесь, под своими окнами - опознанный преступник. Там убежал и был таков, а тут - беги не беги - да куда ты нахрен денешься. Но вывод из этого только один: надо быть готовым и к этой случайности. И принимать меры. Не зря же он образованный человек. И не зря читает детективы.
И вообще, решил Григорий Эдуардович, надо сделать, чтобы все думали, будто орудует целая банда. Большая, хорошо организованная шайка рэкетиров-отморозков. Бывают такие шальные да залётные, Григорий Эдуардович слышал: никто-то их не знает, никаких-то преступных авторитетов они не уважают, никому-то дань в общак не платят. Плюют на всех, одним словом, и, знай, беспредельничают.
Поэтому первым делом, за два дня до первичного Акта Устрашения, как его окрестил в своих планах Григорий Эдуардович, весь двор любовался яркими гуашевыми надписями на стёклах приговорённых автомобилей. Тексты немного разнились друг с другом: Григорий Эдуардович нарочно писал несколькими цветами и даже старался с ошибками, и чтоб почерк отличался. Но смысл надписей сводился к общему: мол, сволочь, надо платить по долгам. И точка. Бабушки на лавочках, конечно, судачили, одобрительно поддакивали и косились вслед ославленным нуворишам, но в целом двор воспринял "художественную инсталляцию" спокойно. Ну - будто шахтёры касками по брусчатке у Кремля постучали или пенсионеры с портретами Сталина прошлись мимо Смольного. Привыкли давно - никого особо не удивишь.
А зря, - уже совсем невозмутимо, философски даже подвёл итог сегодняшнего мероприятия Григорий Эдуардович и прикрыл окно. Первое действие "марлезонского балета" подходило к концу. Пожарные сматывали шланги, Скорая давно ретировалась, так и не склонив своего пациента к госпитализации, соседи, качая головами, расходились. Милиция дружественным визитом не осчастливила.
Внизу хлопнула дверь. Григорий Эдуардович зачастил по ступенькам на свой этаж. Встречаться с кем-то из соседей не было желания.
Объясняться с мамой долго не пришлось. Убедившись, что с сыном всё в порядке, она безмятежно уснула.
Зато двор наутро гудел будто осиное гнездо. Был выходной, и соседи высыпали на улицу как никогда охотно. Кто-то, в основном небритые личности в майках и трениках с коленями-пузырями, ухмылялись; не отваживаясь, впрочем, ухмыляться в лицо погорельцам. Кто-то помогал: кто бескорыстно, от души, кто с умыслом, надеясь, что вдруг чего-нибудь перепадёт с барского плеча за их старания; ну не сейчас, может, сразу - может, в будущем. Работа кипела. Закопчённые останки погружали на эвакуатор и куда-то увозили.
- На экспертизу, видать, - послышалось за спиной. Он прислушался. Подошёл ближе.
- Доброго утречка, Григорий Эдуардович, - вразнобой поприветствовали соседки. - Присаживайтесь, в ногах правды нет.
- А где ж она нынче есть! - встрепенулась тощая, как балтийская килька, баба Вера.
- Ага. Ага. Дожили ж ведь, - дружно закивали товарки по лавочке. - Это где видано? Средь бела дня людям машины жгут ни за што, ни про што.
- Дотла, прям, дотла, ай-яй...
- Вот и я говорю, чего там уже экспертировать? - продолжила свою мысль признанная болтушка, Татьяна Семёновна из дома напротив, - когда одни угольки остамши? Ясно дело, бандиты подожгли.
- Да он, этот-то, татарин скуластый, и сам кого хошь прирежет. Ясно же, бандюган, клейма ставить негде.
- Сашку-то, рыженького, я вот с таких пор знаю . Честный ведь мужик был, работящий. В проектном, как его... гипро... в институте, в общем. А эти, - Татьяна Семёновна презрительно цыкнула, - понаехали...
- Ага, Семёновна. Эти понаехали, а милиция, прикинь, так и не приехала. Дожили. Нас тут всех скоро, как курей, по головке тюк, и ага - привет. А эти у себя только водку в отделении жрут.
- Спохватилась! Ты вспомни, когда в последний раз у нас тут милицию видела?
- Так у них вечная отговорка: то машина сломана, то на выезде, то бензина нет. А пёхом-то им недосуг, баре прям.
- А я-то, я-то - помните бабушку из моего подъезда с первого этажа? Хроменькая, лет восемьдесят бабуле. Так этот вот, румяный, вон, вон, Пашка вроде - он внук её, представляете? Напился как-то и из дома выгнал. Родную бабку, это кому сказать! Она ко мне, аж на пятый, представляете. Я в отделение звонить, а они меня матом, представляете?!
- Да неужто? По телефону?
- Матом, матом, чистейшим матом, вот те крест! Трёхэтажным! Защитнички, боже ж ты мой! Куда Ельцин тока смотрит? Бабулю до утра приютила, пока внучок гулеванил с дружками. А что делать?
- Да уж. Когда они нас наконец в покое оставят? Я, бабы, слыхала - правда, нет? - в Москве бандиты себе отдельную деревню, аль посёлок даж, отстроили. И богатеи эти с комсомольцами бывшими там же. Живут себе в теремах, там промеж собой выясняют, кто кому чего должон, а к честным людям не лезут.
- Вот и наших бы туда, а? А то житья не стало. Будто мёдом им здесь намазано! Кто им только квартиры здесь продаёт, а?
- Так знамо кто! Алкаши за бутылку. А не продадут подобру-поздорову, - Семёновна перешла на шёпот, - так их убивают. Или в землю живьём закапывают.
- Иди ты!
- Кошмар!..
Григорий Эдуардович потихоньку отошёл. А что, Настроения Масс он узнал, и они его вполне устраивали. Жизнь снова показалась наполненной красками. Воробьи зазвенели соловьями. Аромат поздней сирени пробился сквозь смрад гари. Страх в лучах нежаркого питерского солнышка растаял окончательно. Не боязно было даже пару раз пересечься взглядами с крепкими мальчиками в адидасовских майках, руководящими разборкой груд обгоревшего металла.
"Румяный, говоришь? - начал он про себя намечать тактику дальнейших действий. - Помню такого. Точно, кровь с молоком. Ничего, вроде, вежливый всегда, на вы - будьте здрасте; не быковал вроде никогда - не замечал. Увалень такой, и не подумаешь, что бандит. Хотя точно бандит, по дружкам судя. Не обтесался ещё, зелёный, раз соседей стесняется. Такого в человека обратно превратить ещё можно. Да где там! Власти скомандовали отморозкам "фас" и будто специально выставляют их напоказ, да по головке гладят. В общем-то хаосе страну грабить легче. Бабушку, говоришь, на порог не пустил? Ну, пусть. Он так он. Не один ли хрен, с кого начать. И Мерин, вон, у него. Не бог весть какой навороченный, но Мерин".
Первая жертва была назначена. Те трое вчерашних, конечно, тоже жертвы, но они совсем не такие жертвы. Им воздалось по заслугам, но они, скорее, выбор просто слепого случая. А по сути, думал Григорий Эдуардович, они жертвы рекламы. Его Акт Устрашения ведь не что иное как рекламная кампания. Не для этих троих (эти отмучились, свою миссию выполнили) - для следующих. Ну, жестоко, конечно, но ведь поделом. "Жертвы Возмездия - как вам?" - сын учителя литературы, он всему любил придумывать звучные имена.
На следующее утро в почтовом ящике Золотого Тельца - так Григорий Эдуардович отныне величал румяного увальня Пашку - лежала записка такого содержания:
"Уважаемый автовладелец. Предлагаем Вам застраховать свой автомобиль (Марка, госномер) от случайного возгорания. Страховой взнос составит всего 500$. Инструкции по передаче указанной суммы Вам пришлют позже. Выразите своё согласие на наше предложение словом ДА мелом на асфальте перед Вашим автомобилем. Молчание в течение 3-х (трёх) суток с момента получения письма будет расценено как отказ. Сожалеем, но мы не сможем гарантировать пожаробезопасность Вашего автомобиля по истечении этого срока в случае отклонения Вами предложенных страховых услуг. Ваши доброжелатели."
Григорий Эдуардович гордился собой. Он полночи сочинял это Уведомление. Как бы официальный, но явно издевательский тон письма был призван, по его мнению, ошеломить противника. Тот наверняка решит... "Хотя, бес его разберёт, что Клиенту померещится в этом тексте. Главное, чтоб осознал: с ним шутить не собираются. Он на крючке, а вздумает брыкаться и финтить - у Нас руки длинные!"
Таких писем Григорий Эдуардович заготовил несчётное количество. Аж пальцы посинели с непривычки, пока колотил по заедающим клавишам старенькой пишущей машинки. Её, отслужившую своё верой и правдой в школьной канцелярии, будто специально к случаю списали и бросили вместе с остальным негодным хламом в спортзале, дожидаться самосвала Спецтранса, что отвезёт её в последний путь - на склоны бескрайних мусорных холмов Южной свалки. Немного поразмыслив, Григорий Эдуардович отломал с машинки плоскогубцами все металлические литеры и снял катушку с красящей лентой - вдруг пригодится на будущее, кто знает. Затем аккуратно приладил дерматиновый чехол и вернул страдалицу обратно в кучу, забросав для верности обломками стульев. Он похвалил себя за предусмотрительность уже довольно скоро, когда пришлось вносить в своё первое Уведомление данные на Пашкину машину. Вручную оттиски выходили кривовато, но - совсем ведь другое дело - теперь никакой шерлокхолмс не вычислит его по почерку. А литеры, решил, он упакует в непромокаемый мешок и закопает в парке. Его на мякине не проведёшь.
Вечером Григорий Эдуардович с тележкой и рюкзаком за плечами провожал маму на станцию. Возвращаясь домой обратно, специально сделал небольшой крюк по двору: "Рановато, наверно, для ответа, но - чем чёрт не шутит".
Чёрт, действительно, уже успел пошутить. С тротуара напротив Пашкиного Мерседеса на Григория Эдуардовича скалился античный бог Приап. Скорее всего, портрет получился случайно. Пашка, стараясь, видимо, сделать ответ выразительнее, тремя овальными линиями изобразил то, что в научных статьях именуют фаллическим символом. А злобного карлика рядом пририсовал уже кто-то из смекалистых подростков. Либо наоборот, Пашке не хватило места и он присовокупил "мужское достоинство" к начертанному до него детскому рисунку. Решение Пашкино, впрочем, было очевидно в любом из этих вариантов.
Что ж, человек сам выбирает свою судьбу, - с обычной в последнее время высокопарностью подумал Григорий Эдуардович.
Утро Судного Дня встретило город свинцовым туманом. Визгливому перещёлкиванию галок в парке вторили сердитые вороны в густых кронах двора. Воронам едва ли доводилось прежде видеть столь диковинного зверя. По дорожкам вдоль домов, растопырив лапы и старательно огибая выбоины, ползло чудище. Внешне эта раскоряка напоминала огромного паука-птицееда, но длинных паучьих лап было всего четыре, они отливали чёрным бархатом, и на конце каждой было по маленькому колёсику. В голове бутылеобразного тела алел огонёк.
Поравнявшись с чёрным Мерседесом, чёрное чудище замедлило движение. Замерло, будто в сомнениях, куда держать путь дальше. Вдруг, будто испугавшись невидимой угрозы, юркнуло под машину. Человек в чёрном, наблюдавший за передвижениями чудища через окно четвёртого этажа, плотоядно улыбнулся. Немного помедлив, будто растягивая удовольствие, человек нажал кнопку на маленькой чёрной коробочке, которую сжимал в руках. Через минуту из-под днища автомобиля показались первые языки пламени. Они разрастались, охватывая машину в крепкие горячие объятия.
Огню казалось мало. Голодный, хищный и жадный, огонь перекидывался на соседние деревья. Нежные зелёные листочки быстро чернели и вспыхивали яркими каплями. Капли сливались в тонкие струйки. Струи огня бежали по веткам, соединяясь в ручейки и поджигая стволы. Ручейки наполняли огненные реки. Человек в окне, завороженный огненной стихией, стоял, не в силах сдвинуться с места. Что-то липкое и вязкое мешало ногам сделать шаг. Лавина огня ударила в стекло. Человек закричал, и...
Фу ты! - Григорий Эдуардович оторвал голову от влажной от пота подушки. Потёр виски, прогоняя ночной кошмар обратно в ночь. - Зараза!.. Нет, - подумал он, - этот сон, пожалуй, не стоит делать явью. Пусть Пашка катится к лешему. Найдём другого, более внушаемого.
Поджечь таким макаром машину, конечно, проще простого. Можно даже с самолёта, намного эффектнее. Не зря же годы напролёт он отходил в кружок авиа- и автомоделирования. Не зря же все эти чемпионские дипломы и грамоты в ящике секретера. Можно сказать, что и к физике-то его любовь началась с этого мальчишеского увлечения. С чтения статей по аэродинамике, распределению тяговых усилий, с приятного аромата расплавленной канифоли, с разработки, в конце концов, собственных электронных схем радиоуправления.
Поджечь оно конечно можно, но зачем? Ему, Григорию свет Эдуардовичу, нужны деньги, а не лишний риск. Надо брать количеством. Наверняка кто-то из Клиентов окажется не столь силён духом, как Пашка. Потечёт, раскиснет. Надо пробовать.
Однако очередной рассвет принёс сюрприз. Выйдя за свежим батоном к завтраку (интеллигентская привычка, и даже безденежные времена не смогли её побороть), Григорий Эдуардович обнаружил на дорожке, на месте вчерашнего дирижаблеподобного фаллоса, жирное "да" в ореоле влажной тёмно-серой чистоты. Эк его проняло! - подумал Григорий Эдуардович, согретый электрическими волнами необычайного возбуждения. - С чего бы? - Пашка не поленился помыть асфальт. - Протрезвел? Или наоборот?
Новый поворот требовал осмысления. Вероятнее всего, Пашка просто посидел с калькулятором в руке и хорошенько подумал. Это ведь только для школьного учителя пятьсот долларов - годовая зарплата.
А для этих, вроде Пашки - тьфу и растереть. Заплатил и забыл, никакого геморроя. И нечего Рэмбо из себя корчить, в засаде сидеть, наглеца дерзновенного выслеживать - дешевле обойдётся.
Но волнение, охватившее Григория Эдуардовича, было, по большей части, вызвано не тщетой разгадать Пашкины мысли, а другой причиной, прозаической. Он наконец вплотную и реально подошёл к проблеме, в радужных его мечтах проблемой не казавшейся. Как получить деньги? Встретиться на улице? Убьют тут же. Или покалечат. Сразу как узнают, что никакой реальной криминальной силы он не представляет. Условиться с клиентом о потайном месте, откуда потом забрать деньги? Дупло в дубе, ячейка камеры хранения, как в кино про шпионов? Подкараулят и тоже убьют. Не за пятьсот долларов даже, а за наглость не по чину. Перевод "до востребования", передача через посредника и другие приемлемые по затратам способы отпадали по той же причине. Тупик. В голове, из разумных, пульсировала только одна мысль - доморощенного гения из одноимённого фильма: не повторяться. Ему легко, гению, не повторяться, - тоскливо размышлял Григорий Эдуардович, - когда за ним вся мощь кинематографа и всё у него получается как по писаному. А Григорию Эдуардовичу не то что "не повторяться" - ему и одного реально осуществимого варианта пока не придумать. Или, разве что, и вправду, в игрушечную машинку попросить деньги положить, а самому с пультом управления и биноклем где-то спрятаться?
Человека с удочкой на питерских набережных никогда не примут за сумасшедшего. Даже если ловишь ты в том месте, которое другие рыбаки обходят стороной, считая безнадёжным. Кто знает, может, у тебя свои секреты. Рыба в Неве осталась, хоть и мало, а некоторые, особо отважные - с лужёным желудком и крепкой печенью - даже решаются её есть.
Есть пойманную рыбу Григорий Эдуардович не собирался. Более того, он не собирался её ловить. На конце лески его спиннинга не было ничего, кроме увесистого грузила. Григорий Эдуардович готовил Плацдарм.
Вряд ли редкие будничные посетители Елагина острова, где расположен питерский ЦПКиО, обратили внимание на одиночного рыбачка, безуспешно, попытка за попыткой пытающегося закинуть свою снасть на противоположный берег Большой Невки, обжитой недолетевшими до Лапландии утками, бензиновыми пятнами, окурками да разнокалиберными головастиками. А если и заметили, то не увидели в этом явно сумасбродном занятии ничего странного. Помним же - мало ли какие у рыбаков тайные методы...
Субботний день окатил грязно-серые улицы ярким солнечным светом и арктическим холодом. Приезжие обычно недоумевают, глядя в безоблачное небо, затем возмущаются, но потом всё же возвращаются вприпрыжку в гостиничный номер - прикрыть "гусиную кожу" под летними маечками кофтами потеплее. А местные давно привыкли: в северной столице погода неподвластна Ярилу и подчиняется лишь богу ветров Стрибогу.
Пашка вылез из машины. Оставив её перемигиваться "аварийкой" с такими же нарушителями дорожных правил (парковки у ЦПКиО не имеется), Пашка перебежал на другую сторону Приморского проспекта и спустился к гранитным глыбам набережной. Записки корявым шрифтом, спрятанные в разных местах, словно в шпионском боевике, одна за другой вели его сюда. Пашке уже порядком надоела эта игра.
Что за дурь! - отдувался грузный увалень Пашка. - Если это не последняя, я, бл..., не знаю, что я сделаю!
"Положите деньги в банку и уходите". - требовала очередная записка.
Слава тебе яйца! - шумным выдохом поприветствовал апофеоз этого фарса Пашка, доставая из кармана пять чёрно-зелёных купюр. Он завинтил крышку на жестяной банке и поставил обратно на камень. Развернулся, стал неуклюже карабкаться вверх по откосу.
Банка дёрнулась, спрыгнула с гранитной плиты и быстро поплыла к другому берегу.
Нельзя откладывать на по-том... нель-зя, нель-зя... - как бы задавая словами ритм, приговаривал Григорий Эдуардович в густых зарослях противоположного берега, торопливо наматывая на локоть леску. - Пашка ж не слепой и наверняка не круглый дурак: видел привязанную к банке леску и конечно догадался, для чего она привязана. До входа в ЦПКиО метров пятьсот, и досюда, стало быть, ещё столько же. Плюс касса, очередь, билет, плюс контроль... Хотя какой, в этих-то обстоятельствах, для Пашки контроль! А, ладно. Один чёрт, минут пять в запасе имеется с гарантией. А через пять минут он, Григорий Эдуардович, уже смешается с толпой. Попробуй его тут найди.
Пашка стоял у машины и курил. Он словно и не был охвачен азартом преследователя. Он уже открыл дверцу, собираясь уезжать, как со стороны острова послышался громкий свист. Пашка пригляделся. На том берегу стоял человек и делал руками какие-то знаки.
Значит, не показалось. Угадал, - нерадостно улыбнулся Пашка. Он снова поставил машину на сигнализацию и потрусил к мосту, ведущему на остров.
Григорий Эдуардович в меру быстрым шагом (чтобы не особо выделяться) шёл по аллее в направлении выхода из парка на Крестовский остров. В кармане он ощупывал своё сокровище, пять хрустящих шершавых бумажек. Стоп! - вдруг осадил себя он. - А если всё же дежурят у выхода?
В оперативную акцию по его захвату он не верил. Милиция давно предоставила обществу заниматься своими проблемами самому. Она "на трупы" не успевает выезжать - что им какие-то несчастные пятьсот долларов! Даже слушать не будут. Посмеются разве что. Хотя над бандитами нынче даже милиция не осмеливается смеяться в открытую. Не то чтобы боятся. Наверное, нет. Просто из осторожности проявляют как бы уважение. Понимают, наверное, что из одного теста сделаны, но разведены самой этой долбаной жизнью по разные стороны баррикад.
Нет, милиции он точно не боялся. Да и не знает милиция его в лицо. Для них он всего лишь посетитель. Гуляка. Праздный мэн из толпы. Но если вдруг на выходе его заметит кто-то из Пашкиных дружков, бывавших в их дворе, либо сам Пашка - подозрения возникнут. А у бандитов, известно, от подозрения до приговора разговор короткий. И приговор - не пара лет за хулиганку. Бандитский приговор знамо какой. "Чёрт! Раньше надо было думать, что здесь всего два выхода. Чёрт!"
Мрачнея лицом и постепенно замедляя шаг, он поравнялся с колесом обозрения. "Прокачусь, осмотрюсь, - решил он. До вечера перекантуюсь, если что. Среди людей не страшно. А там видно будет".
В вышине стало ещё прохладнее. Ледяной бриз заставил Георгия Эдуардовича застегнуть до конца молнию и надвинуть плотнее капюшон ветровки. Он огляделся. Видно, конечно, не очень, но вроде ничего и никого подозрительного на обоих мостиках не наблюдается. Он немного расслабился. Принялся рассматривать окрестности, действительно, с настроением праздношатающегося отдыхающего. У которого, к тому же, за душой немалые денежки. И он... Да, он может позволить себе кутить! Правда, сперва неплохо бы выбраться отсюда. Живым, - уточнил он, но уже как бы в шутку.
Он склонился через перила кабинки и посмотрел вниз, выбирая кратчайший путь отступления. И мгновенно забыл про пронизывающий до нутра ветер. Стало жарко. У подножия колеса обозрения, облокотившись на невысокую ограду, стоял Пашка и приветливо махал ему рукой. Рядом подпирали задницами перила два бритых "качка".
Вниз, навстречу неминуемой расправе, кабинка, до того ползущая не быстрее улитки, мчалась со скоростью света.
- Погодите, дядя Гриша, не спешите, - жестом остановил Григория Эдуардовича Пашка, когда кабинка добралась до помоста, - прокатимся ещё? Я, глядите, нам билетиков прикупил! - Пашка сиял. - Я ведь даже в детстве на этой штуковине не катался. Хочется ужасно. А вы?
Григорий Эдуардович без сил опустился обратно на холодную скамейку.
- Зачем вы так, дядя Гриша? - мягко сказал Пашка, когда кабинка начала набирать высоту. - Погодите, погодите, молчите, - пресёк он отчаянный порыв Григория Эдуардовича исповедаться. Вспыхнувшие было отчаянной надеждой глаза собеседника снова потухли. - Я всё понимаю, дядя Гриша. Жопа полная вокруг, беспредел, денег нет, бардак беспросветный. Знаете, самому иногда хочется порвать всех ублюдков в лоскуты. Жить надо, да, дядя Гриша, приспосабливаться, судьбу за жабры хватать, коль попёрла такая карусель. Рулетка, блин. Хочется, понимаю, не упустить момент. Но... Не ваше это, дядя Гриша. Не ваше! Посмотрите на себя. Вас дети уважают, любят. Вам разумное и вечное нести. Вот ваш крест. А здесь? - Пашка словно полководец на поле битвы обвёл рукой вокруг. - Здесь нужны те, кто на поступок способен. Поступок, понимаете? Знаете, таким море по колено. Разум тут ни при чём, семи пядей во лбу не надо. Тут харизма нужна. Бывают, знаете, такие: вот он буром идёт, напролом, у всех чуть ли не на виду. Хапает, режет, грабит. Хватай такого, казалось бы, бей его, в кутузку сажай. Ан нет. Все понимают: ему - можно. А другой наоборот, осторожничает, собственной тени боится. Всё вроде рассчитает правильно, всё-то он предусмотрит. Чтоб комар носа. Чтоб не дай бог. Чтоб чики-чики всё. И не жадничает вовсе. Не борзеет. Но - не дано. Всё равно на какой-то пустяковине, случайной мелочи проколется. Сама фортуна против, понимаете?! - Пашка неспешно достал из кармана телескопическую дубинку и поигрывал ею в руках: то вдруг сложит её с лязгом в воронёный кругляк, то выбросит ловким движением фокусника обратно. - Стадо оно и есть стадо. Попал в стадо - мекай себе по-тихому и жуй, что дают. Повидал я таких, дядя Гриша. Крысёнышей этих с сальными глазками. Предприниматели, блин, коммерсанты. Начальнички, мать их, бывшие да теперешние. Откусить по-быстрому от общего пирога и в норку к себе - авось не достанут их. Верите, пальцем к ним противно прикасаться. Так я и не пачкаюсь, ха! Пусть себе сами ямы роют. На них даже пули иногда жалко. Так и гниют в яме живьём. Присыпать только хорошенько, чтоб не выбрались...
- Стой! Куда, сука?! - Пашка едва успел схватить за шкирку Григория Эдуардовича, уже было перевалившегося через перила кабинки, которая болталась теперь в самом зените своей орбиты. Втащил почти бесчувственное тело обратно и бережно усадил на скамейку. Бледное лицо учителя застыло в жуткой гримасе. Подобную обречённую решимость, быть может, выражает лицо камикадзе, ведущего свой самолёт на таран. - Лёгких путей ищем, дядя Гриша? Успеете ещё, - пообещал он, вновь нацепив на себя маску благодушия.
Григорий Эдуардович смотрел вдаль и молчал. Говорить смысла не было. Умолять и плакать? Почему-то тоже как отрезало. Видимо, гордость какая-то у него всё-таки имелась. Глупая бедняцкая гордость. Хотя гордость, если честно, всегда бедна и глупа.
Даже спросить, на чём он прокололся, не хотелось. Какая теперь разница? Впрочем, Пашка, будто прочитав его мысли, продолжал:
- Кеды у вас, дядя Гриша, приметные. В таких, помню, полгорода раньше ходило на физкультуру. Понимаю, на ответственные мероприятия обувь спортивная - самое то. Но ведь... Сейчас всё больше в кроссовках, дядя Гриша. Я случайно из окна белые подошвы в сумерках увидел. Ну, покурить я... после... ну, вы понимаете... девушка в гостях, то да сё. Потом, через часок, такие же в ваш подъезд побежали. Следы назавтра на газонах - этот рисунок ни с чем не спутаешь - сколько мы таких кедов за школьную жизнь изорвали! А, дядь Гриша? У меня на лестнице потом такие же. Вы бы хоть письмо догадались в ботинках отнести. Впрочем, откуда вам знать, что у нас сосед ремонт затеял - все полы в мелу. Но я тогда на вас и не подумал. Мало ли у кого кеды. Потом племяш мой записку увидел. Ой, говорит, у нас в школе, говорит, так же смешно букву "Д" печатают. Глазастый. Как "Л", говорит, получается. Мы, говорит, всегда объявления вслух читаем и ржём. Тут я уже кумекать начал, хер к носу примерять. Нет на да поменял. Жду. Дай, думаю, корешок мой за учителем последит, когда я бабло относить пойду. А вдруг, думаю...
- Приехали, дядя Гриша. Пойдём, что ли, теперь на машине покатаемся? Пока не сгорела ещё, а? - Пашка подмигнул и протянул руку, чтобы помочь Григорию Эдуардовичу выбраться из кабинки. Они пошли по направлению к выходу. Будто прогуливаясь: непослушные ноги отказывались двигаться быстрее. Пашка не торопил. Двое громил топали сзади неподалёку.
- Вы, дядя Гриша, с моста не прыгайте, ладно? - участливо предупредил Пашка. - Там мелко. И воняет.
- Куда это мы? Где? Зачем, а? - Григорий Эдуардович впервые за последний час подал голос. Машину тряхнуло на ухабе, затем его прижало к двери на повороте, ещё тряхнуло, ещё... Он поднял навсегда, казалось, поникшую голову и обомлел.
- Домой вас привёз, дядя Гриша, домой. - Голос Пашки также, наверное, впервые звучал серьёзно. - Чего вам, думаю, толкаться в автобусах.
- Но...
- Не надо, дядя Гриша. Лучше молчите, ладно? Я тоже - могила. Эти быки, - он кивнул на братков в машине, подъехавшей следом, - вообще не в теме. Я их втёмную напряг, по дружбе. Баксы себе оставьте. Заработали. И простите меня, ладно? Я просто показать вам хотел, как нелегко это - на нашей войне. Только не суйтесь в пекло, богом заклинаю. Зубы сожмите и терпите - не ваши это разборки. А мы... мы когда-нибудь угомонимся. Перестреляем друг друга, и заживёте вы спокойно. Я пока вам буду по соточке в месяц отстёгивать, годится? Считайте, спонсорская помощь российскому учителю. Не от этих же сучар кремлёвских ждать. Работайте, племяша моего уму-разуму учите. Я в вас верю.