Самая короткая и последняя, в которой Николай Петрович узнаёт,
что положительное не всегда хорошо...
- Фффухх! - Николай Петрович подскочил на постели. И тут же, схватившись обеими руками за голову, согнулся от боли, - Ой-йо-о-о!..
Едва нестерпимая боль от удара немного утихла, Николай Петрович, опасливо прикрывая голову рукой, осторожно огляделся. Через зарешеченное окошко одной из стен пробивался тусклый свет. Сам он лежал на третьем ярусе выкрашенных серой краской металлических нар на бугристом засаленном матрасе, укрываясь чьим-то ватником вместо одеяла. Видимо, при пробуждении он ударился головой о потолок, такой же грязно-серый, как всё вокруг, и потому едва различимый в неверном утреннем свете. Николай Петрович поднял руку и, действительно, наткнулся на прохладно-шершавую бетонную поверхность. Чуть ниже под его лежанкой кто-то ворочался, сладко посапывая во сне. У другой стены, углом к их нарам, стояли ещё одни, точно такие же. Со всех трёх этажей с завидной периодичностью раздавался дружный храп. Казалось, этим сводным хором дирижирует опытный капельмейстер. В дальнем углу за низкой бетонной загородкой Николай Петрович различил вделанный в пол грязный унитаз и жестяную раковину умывальника. Видимо, из этого угла и доносилось зловоние, неприятно щекотавшее ему ноздри. Посреди небольшой камеры на равном удалении от кроватей стоял стол.
Осмотревшись вокруг, Николай Петрович вдруг вспомнил всё.
Именно так. Всё и сразу. Нет, он не осознавал себя постепенно, шаг за шагом, как это обычно бывает с людьми, очнувшимися после глубокого сна. Воспоминания яркой вспышкой ворвались в голову, едва не взорвав мозг. Смятение... Нет, даже ужас - недостаточно точное слово, чтобы описать его состояние. Никогда в жизни Николаю Петровичу не хотелось так сильно, чтобы его только что прервавшийся сон оказался явью.
- Пусть всё будет так! Умоляю! - горячо шептал он, простирая руки к кусочку серого неба за окном.
Но безжалостная память не давала ему никакой надежды. Вчерашний день. Он вспоминал его, будто события развивались тут же, на его глазах, на воображаемом экране...
Этот чёртов путч! Мятежники вошли в город так быстро, что никто ничего не успел понять. Так быстро растут городские шампиньоны после дождя. Как по команде, не замечая преград, сдвигая камни и пробивая асфальт. Только что не было и - раз, улицы полны, в глазах рябит от белых повязок на рукавах повстанцев. Казалось - нет, точно! - они не ворвались в каждый дом и каждый подъезд. Они там выросли...
Аэропорт... Последняя надежда, последний самолёт... Какая, к черту, разница, куда лететь... Подальше отсюда... Успеть. Успеть!.. Откуда она взялась? Кто она вообще такая! Анжела... Бежим вместе... Вместе лучше... Вместе не пропадём... Только не этим рейсом, дорогой, умоляю!.. Следующим... туда, у меня там всё... Там всё схвачено, дорогой, и нам там будет хорошо... Болван!.. Последний болван! Поверил!.. И где он, "её" самолёт? Всё!.. Граница на замке!.. И взгляд... Её взгляд... Дерзкий, смеющийся... Когда она уходит с ними в обнимку и оглядывается... Улыбка... Он навсегда запомнит её улыбку... И как идёт ей белая лента в её золотых волосах - тоже запомнит... навсегда... Навсегда!..
Ими, сотней таких же, ищущих спасения как он, ими всеми, словно промасленными шпротами забили мрачный автобус и повезли. Повезли через весь город, под свист и улюлюканье. Повезли сюда, в это страшное место, в клетку. Но это ничто. Ничто по сравнению с тем, что ждёт его сегодня. Приговор... Как выстрел краткий приговор... Тот мошенник в чёрной мантии даже не соизволил выслушать ни слова в оправдание...
- Подъем.- Гулкий стук в железную дверь сбросил людей на холодный пол. - Строиться!
Обуви нет. Очень зябко босым ногам. К чему эта перекличка? Кто о них вспомнит уже завтра?! Переминаясь с ноги на ногу на ледяном полу, приподнимая, как бездомный кобель морозной ночью то одну, то другую чуть выше, Николай Петрович исподлобья изучал лица сокамерников.
Его, Николая Петровича Баринова, образованного, интеллигентного человека бросить в одну клетку с подобным сбродом! Кондрат, по кличке "Дворник", карманник и шулер, по его вине Николай Петрович сейчас стучит зубами. Часы, ботинки и пиджак уплыли вчерашним вечером в игре в "очко" на "интерес". Попробуй откажись, когда этот бугай "Верзила" недвусмысленно играет бицепсами и демонстрирует пудовые кулаки. Профессор с бородкой клинышком, непонятно как затесавшийся в их компанию. И, конечно, вот они - друзья-приятели, как и он, наподобие кроликов отловленные вчера в аэропорту. Стоят, такие же босые и подавленные, уставившись в пол, с синяками под глазом и разбитыми в кровь губами - оба, и Шириновский и Алексеев. Ну что, не рады? А кто вас держал? Меня заманила в силки эта шлюха Анжела, а вы? С бодуна, небось? Пока зенки продрали, пока сообразили драпать!..
- Чутин, Мутин, на выход с вещами! - возвестил охранник, закончив перекличку. - Хм, чудно... Родственники, что ли? А впрочем, ладно. Свободны! Считайте, вам повезло. Некогда революции с уголовниками валандаться.
- Профессор, Вы тоже свободны.- сказал он чуть строже. - Только, прошу Вас, попридержите в другой раз язык! Революция, если что, и без учёных обойдётся! Ишь, революция, говорит, чудовищная мера! Революция, профессор, мера крайняя. Не мы делаем её чудовищной, а такие вот... Три толстяка, мать их! - он с ненавистью кивнул в сторону Баринова.
- Профессор... - вспомнил Баринов вчерашний вечер, - Чудак. Надо же, какой чудак. Весь день трендел о справедливости и гуманизме, а потом вдруг лекцию устроил про саморегулирование систем. Вокруг мир рушится, а он... Нет, они точно чокнутые, в этих своих академиях... Обратная связь. Положительная, отрицательная... Бред какой! Отрицательная не даёт системе выйти из равновесия... Положительная переводит систему в новое равновесие, другое, нередко вызывая лавинообразный процесс... Ага, вот сейчас их эта лавина и сметёт со своего пути!..
- Баринов, Алексеев, Шириновский, на выход! Вещи? Да на хер они вам? Пустое...
Мороз и солнце. Солнце ещё не греет, но Баринов не замечает стужи. Страх. Страх согревает его. Странно. Почему он всегда думал, что страх холодный? Страх горячий, жаркий, обжигающий...
Флаги. Целое море флагов, лозунгов, плакатов, транспарантов. "Да здравствует февраль 17-го!" "1917 - 2017, сто лет до победы!", "Завершим дело наших прадедов!", "Качков - наш Керенский", "Да здравствует Качков, наш освободитель!", "Долой царизм двадцать первого века!", "Народный освободительный фронт победит!" - кричат, орут, ликуют транспаранты. Со всех плакатов улыбается сухонький старикашка в полковничьем мундире. И люди. Толпы людей, ярких, праздничных, нарядных. Только при виде Баринова улыбки на устах сменяются проклятиями и холодеют глаза. Его очередь. На колени. Холодная сталь в затылок. Но за что? Он не знал! Он не хотел! Он просто не понял! Люди, опомнитесь! Сталь отступила... А вдруг?! Ошибка? Поняли? Простили? Согласен на всё! Темница, карцер, кандалы, каторга, рудники! Только не...
Пуля. Маленький закруглённый рыжий цилиндр - сущая безделица, право! - войдя через крохотное отверстие в затылке, с чудовищной силой выбросила его сознание наружу, раздробив его большое "Я" на тысячи маленьких "я", бесформенными каплями разбросав их вокруг, размазав по асфальту в виде причудливого пятна. Мысль не исчезла. В каждом маленьком "я" искорки мысли теплились, пока в серых клеточках оставался кислород. Каждое "я" как и прежде выполняло свою работу. Найдись в природе сила, способная соединить труды каждого "я" воедино, они слились бы в одну, последнюю его мысль: "ну-и-что-же-в-ней-по-ло-жи-тель-но-го!.."