ДИКТОФОН

Случилось так, что у нас в семье завелся немецкий диктофон марки "Хрюндихь". Еще из ранних моделей, вместо проводов с пластмассовыми трубочками, по которым звук при воспроизведении идет от диктофончика к наушникам. Ну, мы с женой не лингвисты-диалектологи и не журналисты. Для нас эта штука вообще экзотика. Но однажды был случай, что мне это устройство пригодилось.

Я к тому времени из Москвы уехал и работал в Нижневартовске у Самотлорского нефтяного месторождения. Со старыми коллегами из ВНИИ НП, однако, контакта не потерял, когда командировочная судьба заносила в столицу, мы встречались, принимали по стакану, трепались о жизни. Мой сибирский коллега Валерий был даже несколько удивлен тем, насколько меня продолжали принимать всерьез мои старые товарищи по московскому ВНИИ НП, хотя теперь я занимался уже не гидроочисткой мазута в кипящем слое, а факельными линиями самотлорских площадок подготовки нефти.

Но я действительно неплохо поработал свои три года в нефтепереработке. Хотя, когда после армии впервые пришел в 38-ю лабораторию к Василию Васильевичу Маншилину и по двухлетней привычке прищелкнул каблуками, то молодое поколение, т.е. мои ровесники, подумали, что "вот-де шеф какого-то солдафона принанял". Ну, потом познакомились поближе, оказалось, что бэк-граунд, в общем, одинаковый. Работали, в командировки ездили, иногда после работы несколько задерживались, чтобы опрокинуть по мензурке разведенной "хищенки".

И вот однажды мы с Женей Бобковским задержались в конторе даже без спирта, просто с горячим чаем и гуторили о процессе, который мы как бы разрабатывали. Собственно, в Штатах такой процесс - удаление серы из мазута на алюмо-кобальт-молибденовом катализаторе в трехфазном кипящем слое уже был сделан, работали большие установки в Бэй-Вэе около Нью-Йорка и еще в Кувейте, в Эс-Шуайбе. Были две американские фирмы "Хайдрокарбон процессинг" и "Сити сервис", мы довольно внимательно следили за их патентами и статьями. Вот, наша лаборатория шла за ними, как пограничник Карацупа за контрабандистом - след в след. Мы твердо знали, что если Маншилин или снс Юрий Вайль говорят: "Вот у меня есть идея!" - значит, вчера весь день сидели в Первом отделе, читали закрытую информацию.

Так, мне запомнился эпизод, когда на техсовете министерства была защита нашего техрегламента. Наш завлаб Василий Васильевич Маншилин был человек с высокоразвитым чувством опасности. Поэтому он докладывать сам не стал, а, как всегда в таких случаях, послал своего завсектором Исая Моисеевича Разумова, по кличке "Дядя Ися". Тот докладывает все по порядку, а в президиуме министр Виктор Степанович Федоров занят своими делами. Что-то читает, пишет наискось в левом верхнем углу и так далее. Но, видимо, и слушает, потому что иногда задает вопросы. Когда речь шла о реакторе, он спросил: "А патентная защита есть?" - "Конечно, есть. Все проверено, получили авторское свидетельство". Поговорили еще, министр спрашивает: "А работать будет?" Исай Моисеевич радостно говорит: "Да сомнений нет, такой точно, как в Эс-Шуайбе!" Министр аж крякнул. "Ну, Александр Михайлович, это уж вы должны выбрать сами - либо патентоспособный, либо как в Эс-Шуайбе".

В общем, получалось как соревнование между деревянным паровозом Братьев Черепановых и стефенсоновской "Ракетой". На самом деле, нашим соперником были не американцы, а сектор в соседней лаборатории, где разрабатывали такое же обессеривание, но в стационарном слое с подачей мазута на катализатор сверху. Вот тут конкуренция шла всерьез с подачей жалоб в дирекцию и заочным охаиванием противника и его технологии перед производственниками. Можно, сказать, что наша 38-я жила, в основном, за счет старых разработок по каталитическому крекингу. Ведь и я ездил в Горький именно на опытную установку по каткрекингу.

Мне, да и моим коллегам помоложе это все не сильно нравилось. Хочется все-таки работать всерьез. При этом жаловаться на ход своей работы я не мог. У нас с Леней была отослана первая статья в отраслевой журнал по математической модели отравления нашего катализатора, я еще был одним из соавторов заявки на изобретение по гидропереработке совсем уж твердого вещества асфальтита. Но это все были работы, как бы сказать, боковые. А чем-то революционным наша лаборатория не занималась.

Компания на работе сложилась неплохая. Я имею в виду наш узкий круг: я, Женя Бобковский, Леня Зиньков, Валера Бабаев и примкнувший к нам Лева Немец. Он был постарше нас, но явно нашего поколения. Вместе работали, вместе ходили в походы на байдарках, читали одни книги, смотрели одни фильмы, иногда вместе выпивали, чаще всего "казенного" после работы. Если была большая премия, то компанией шли в ресторан, например, в "Узбекистан" или в "Кореечную" в Теплом Стане. Но это редко, заработки-то у нас были не особенно велики. Больше мы пристрастились ходить в "Пирожковую" на улице Кирова. И от метро недалеко, и уютно, и пирожки с мясом огромные и вкусные, и дешево.

Вот мы как-то с Женей и балакали. Ну, Бобковский человек серьезный, не мне чета. У него было два длинных узких деревянных ящика, наполненных библиографическими карточками (помните такие - с одной дырочкой вверху) исписанные ссылками на патенты, статьи и книжки по теме. Я-то, в основном, надеялся на хорошую память. Он, собственно, на пятом курсе "Керосинки" рассчитывал на аспирантуру у Лунина, одной из институтских звезд. Но получился неудачный и притом нашумевший на факультете эпизод во время дипломной работы. Выпили они с его "микрошефом" по работе маленько казенного спирта вечером. Головки слегка загудели и забыли они уходя закрыть дверь лаборатории на ключ. Дежурный это обнаружил и закрутилось дело. Женин собутыльник, старший инженер с кафедры отделался выговором, а для студента получилось похуже. Оказалась, что приготовленное для него аспирантское место вполне подходит и для дочери факультетского парторга. И пошел он по распределению во ВНИИ НП, в маншилинскую лабораторию.

Но это все несколько лет назад, а сейчас мы обсуждаем нынешние работы нашей "конторы". Действительно, скучновато. Видимо, выдохся уже наш ВасьВась, весь ушел в интриги, но сами-то мы можем что-нибудь делать? Ну, на опытную Двадцать Пятую задания выдают завлаб и его ближайший мюрид Юрий Куртович Вайль, нас туда не пустят. Да и идей по изменению режима тоже вроде не проклевывается. Новый катализатор разрабатывать мы не умеем, да это и совсем не по нашему профилю. На холодных прозрачных стендах в 6-м цеху мы что-то пробуем делать, но пока идей не появляется.

Вот, может быть, посмотреть, что можно сделать для активации катализатора. Мне это близко, я же недавно делал математическую модель изменения активности катализатора за время его работы. Там в начале такая S-образная кривая активации. Дело в том, что мы храним катализатор и загружаем в реактор в виде окислов кобальта и молибдена на окиси алюминия. А в ходе работы окислы активных металлов в атмосфере водорода с примесью сероводорода превращаются в сульфиды, у которых активность выше. Но одновременно на катализаторе образуются из нашего мазута коксовые отложения, которые блокируют активные центры и снижают активность. И тут уже начинается экспоненциальное падение активности.

Мы с Бобковским через день ездили в Патентную библиотеку, пересмотрели десятки патентов по проведению сульфидирования катализаторов. Тут был и сероуглерод, и сернистый бензин на начальном этапе, от которого потом переходят к мазуту, и сероводород. У всего были свои недостатки. Мне пришлось проверить механизм осернения через меченую радиоактивную серу. Получилось, что реакция в любом случае идет через образование сероводорода. Если так - то можно вводить серу простейшим способом, в виде порошка элементарной желтой серы. Она все равно превратится в сероводород, который при этом будет "сидеть" уже на активных центрах. Углеводородов, а тем более смол и асфальтенов, которые и превращаются в коксовые отложения, при этом нет. Значит - активность катализатора сразу будет высокой, да и потом будет падать помедленнее.

Занялись мы и таким вопросом, как вывод гранул катализатора из нашего трехфазного кипящего слоя для регенерации. Логика у нас была такая, что при отложении кокса гранула становится тяжелее и таких гранул будет больше в нижней части реактора. Это уже можно было проверить в цеху холодного моделирования, где стенки реактора были из оргстекла, мазут изображала вода, а поток водородсодержащего газа заменял воздух. Тут проблема была в том, что у закоксованного катализатора и у свежего должен был быть один и тот же фракционный состав, то есть, одинаковая доля и крупных, и средних, и мелких частиц. Определяется это "ситовым анализом", когда смесь трясут на ситах с разным размером отверстий. Поработали - подобрали. Сделали эксперимент в стенде, действительно, получается, что частиц с коксом в нижней части слоя больше, чем в верхней, раза в полтора. Это хорошо, потому что, чем реже подаешь катализатор на окислительную регенерацию воздухом, тем меньше крупные поры заплавляются ванадатом натрия и тем выше активность после регенерации. Для надежности выведенные частицы разделяют еще раз уже при атмосферном давлении и низкой температуре в отдельном двухфазном псевдоожиженном слое.

Вы уж простите меня за технические подробности, но больно приятно вспомнить!

Все это мы сами придумывали, сами и работу делали, не особо ставя начальство в известность. Так что у нас в лаборатории, как говорил Бобковский: "Власть перешла в руки трудящихся, только вот пятого и двадцатого все по-прежнему". ВасьВась этого и не замечал. Во-первых, пятого и двадцатого он по-прежнему получал несоизмеримо больше, чем мы, а во-вторых, у него шла активная деятельность за пределами лаборатории на Ученых Советах, совещаниях и прочих подобных посиделках. Где-то в эту пору в Москву, в министерство приехал в командировку мой отец. Мы встретились и поговорили. На мое мнение, что Маншилин на сегодня представляет собой пустое место и занят только интригами, он сразу возразил: "Нет, я недавно был на совещании по каткрекингу, так он произвел очень хорошее впечатление". Ну, что я мог возразить? "Папа, он больше ничего не производит!"

Но, если сказать правду, когда надо было нашему завлабу перенести какой-то шкаф с другого этажа и он попросил нас к себе приехать, я составил мнение, что он, на самом деле, великий инженер. Дом старый, по-моему, еще довоенной постройки. Так Василий Васильевич в своем большом туалете оборудовал дополнительно душ, ванную переделал в кухню, а в кухне сделал себе еще одну комнату. Я тогда подумал, что если бы он такие таланты и трудолюбие приложил к каталитическим процессам, то был бы наш ВасьВась давно академиком и квартиру ему дали бы пятикомнатную от Академии Наук.

Было еще пара разработок, но я уж не буду вам морочить голову подробностями, не имеющими отношению к теме о диктофоне. Каждый раз, когда мы считали данную задачку решенной, начинали писать заявку на изобретение. Больших иллюзий у нас не было, мы понимали, что "товарищи сверху" с удовольствием будут говорить о защите окружающей среды, но деньги и ресурсы, которые остаются от "оборонки", будут вкладывать не в дорогостоящее удаление серы из котельного топлива, а в новые скважины Западной Сибири и Мангышлака. Ну, так хотя бы получим поощрительное вознаграждение в двести рэ на авторское.

Состав авторов в наших изобретениях проще всего описать словами "братская могила". Ну, для начала мы с Женькой. Теперь завлаба как можно не включить в соавторы? Не простит, сживет со света. Дядю Исю тоже надо, он хотя бы не мешает, нашего замдиректора по науке Агафонова, Витю-начальника 25-ой установки и так далее. В итоге набирается 15-20 человек. Им всем приятно - лишняя публикация. Но в одном пункте проявилась жаба, которая душила нас с Бобковским. В соглашениях о разделе вознаграждения мы себе записывали по 30%, а всем "присоединенным" соавторам получалось по 3-5%. Так что сразу было видно - кто тут авторы на самом деле. То есть, нам-то это было по шестьдесят рублей, но для нас и это деньги. Да и репутацию мы себе в институте завоевали совсем неплохую. Мы, на самом деле, разработали свой, не скопированный блок обращения с катализатором.

Впрочем, мне эта репутация тогда не пригодилась. Я ушел, сначала в Институт Органической Химии им. Зелинского Академии Наук, потом уехал в Нижневартовск, где в какой-то степени сменил профессию, стал заниматься не переработкой нефти, а ее подготовкой в товарном парке, более конкретно, получающимся при этом нефтяным газом. О существовании Маншилина я несколько забыл. Квартиру я получил только через полтора года, а пока жили по-всякому. Но раз в три-четыре месяца у меня была командировка или в Москву в главк, или в головной институт в Краснодар. На Кубань я летал через Москву, так что пару дней проводил с женой и восьмилетним сыном-первоклассником.

А тут я прилетаю в столицу и надолго, на целую неделю. А моих дома нет, они на даче в Подмосковье. Ну, это я все равно к ним поеду в пятницу. А пока остановился у тещи с тестем на Самотеке. С утра сходил в главк, а на полдень мы созвонились с Женькой о встрече в рюмочной на углу Неглинной и Кузнецкого моста. Что-то он мне рвется рассказать. Надо сказать, что годы после моего ухода ему пошли на пользу. Кандидатскую он так и не дописал, но вот съездил в командировку в США. Даже до меня в Сибири доходило его возмущение американскими гусями, которые нагло ходят по газонам и по тротуарам, как будто знают, что женина двустволка осталась в Москве. Эх, встретиться бы с ними в Карелии или на Полярном Урале!

Подъехал я к рюмочной, подождал Женю минут десять. Он пришел по-деловому с портфелем, мы выпили по рюмке, закусили бутербродом с килькой. И тут он начал рассказывать, чувствовалось, что говорить ему не хочется, гордиться нечем, но все же столько лет были вместе, надо поставить в известность. Показал он мне бумаги. Черновики, но нет сомнения, что и набело то же самое.

Оказалось, что ВасьВась Маншилин был во Франции, в Институт Франсез дю Петроль, показал там разработки своей лаборатории. А что там были за разработки, только вот те наши с Женькой работы! Французов заинтересовало и решили подавать на патентование во Франции, в США, в Германии объединенный патент от имени ВНИИ НП и IFP, с тем, что проверку патентоспособности и оформление заявки берут на себя французы. Что мне было интересно - так это состав авторов. Там так: Маншилин, еще директор ВНИИ НП Радченко, наш зам по науке "Шурик" Агафонов, Евгений Бобковский (про него все-таки вспомнили), по-моему, Юрий Вайль. И в дополнение французы: Робеспьер, Марат, Дантон. Меня не было.

Я, конечно, был слегка недоволен, высказал это Жене, так что побаивался он не зря. Думаю, некоторые сказанные слова были лишними. Тем более, что ведь он решился мне это рассказать, понимая, что это вряд ли по вкусу начальству. Но я понимал, все же, что он ничего особенного сделать не мог. Хорошо, что хотя бы о нем вспомнили, но это потому, что он маячил перед глазами. А я в Сибири, авось, и не узнаю. Но, а что же теперь делать? Не то, чтобы я верил, чтобы это их совместное патентование окончилось строительством установки в Гренобле или Омске и большими доходами, но позволять так хамить ... я к этому не привык.

Пришел к родственникам домой, сел за стол на кухне и написал письмо директору ВНИИ НП:

"Уважаемый Евгений Дмитриевич, - далее рассказал о том, какие были сделаны изобретения, какие были всеми подписаны доли распределения, которые можно проверить в его отделе патентования, и сравнил с нынешним составом авторов объединенной с французами заявки; и закончил вопросом о том, как меня могли выкинуть из состава авторов, не поставив в известность, и что, - я не понимаю, как такое могло произойти в Вашем институте и как Вы будете исправлять ситуацию". Добавил, что буду в Москве еще четыре дня и телефон, по которому меня можно найти.

Наутро заехал во ВНИИ НП и отдал письмо секретарше директора. Сомнений, что Радченко мою цидулу не выкинет под стол, у меня не было. Мой отец уже не был директором БашНИИ НП, но знакомство с ним москвич, конечно, не прекратил. Да и меня он должен был помнить. Когда я уходил из института он уговаривал меня остаться и намекал, что готов быть моим научным руководителем. Как я потом узнал, он о подробностях этой истории действительно был не в курсе. Вызвал Агафонова, Шурик сразу сказал, что все это готовил Маншилин, он написал список авторов, вот пусть он встречается с недовольным Эйгенсоном и сам, как может, улаживает дело.

К вечеру у меня звонок. Звонит завсектором Разумов (Вася побоялся?) и просит меня назавтра приехать на Шоссе Энтузиастов в лабораторию для разговора. Ну, с самого утра я не могу, мне нужно зайти в главк на Старомонетную, но к десяти я готов, пусть заказывают пропуск. Пришел, в комнате трое. За столом Василий Васильевич Маншилин должен сидеть, но он вышел, у стены что-то пишет Разумов, у окна читает книгу Юра Вайль. Я положил на стол газету, а под газету включенный диктофон, его и не видно.

Входит ВасьВась. Садится напротив меня и сразу начинает меня лечить. "Ты понимаешь, Сережа ... ". Что он тут абсолютно не виноват, он как раз хотел мое имя включить, но вот его Агафонов, сука, заставил. Но это он зря старался. Насчет морального уровня Агафонова у меня сомнений не было, три года вместе работали, да и отец кое-что рассказывал. Но что Александр Васильевич не дурак так подставляться - я знал точно. Послушал я, мне надоело, и я снял газету со стола.

Маншилин смотрел на крутящийся диктофон, как на динамитную бомбу. Боялся, что взорвется, что ли? Потом выдавил из себя: "Что это такое?!" - "Это диктофон, Василий Васильевич. Мы же по результатам нашей встречи будем писать какой-то протокол, так это я, чтобы Ваши слова не пропали".

Мой собеседник некоторое время хватал воздух ртом, потом начал кричать: "Это возмутительно! Как ты мог принести магнитофон? Это ты меня оскорбил!! Юра, ты слышал, как он меня оскорбил?" - "А, что? Я не слышал, о чем вы говорили, я в окошко глядел", - "Исай Михалыч, Вы слышали, как он меня оскорбил?" - "Я вот как раз сейчас думаю - что же он Вам сказал ...". Пришлось и мне продолжить разговор: "Ну, что вы на них так смотрите, как будто в первый раз увидели? Это же Вы их сами и воспитали".

Ну ладно, думаю, сказано достаточно, я пошел. Единственно, о чем я сожалел, так это о том, что при беседе не присутствовали ни Женя, ни Леня. Они получили бы, наверное, большое удовольствие. По слухам, Вася, когда смог членораздельно говорить, пытался позвонить на проходную с приказом, чтобы у меня отняли диктофон, но ведь ВОХР ему и не подчинялся. Он помчался в главное здание на Авиамоторной, пришел жаловаться Шурику Агафонову, но тот, по слухам, ему сказал: "Василий, больше никому об этом не говори, а то все будут знать, что с тобой надо под магнитофонную запись разговаривать".

Я в следующий приезд в Москву встретился с внииповским начальником патентного отдела, мы давно с ним были в приятельских отношениях. Он мне объяснил, что бумаги давно в Париже, изменить ничего уже не получится и дал на подпись "дополнительный протокол", по которому вознаграждение советским участникам будет произведено в соответствии со старыми протоколами по советским заявкам на авторские свидетельства. Я подписал. Как я уже говорил, в промышленную реализацию этого дела и строительство установки либо продажу на сторону я не верил. Да и интересы у меня были уже в совсем других областях. А Маншилин свое уже получил. В институте об этом одно время много говорили. Я, честно сказать, даже не знаю, получилось ли с патентованием. Проверить ... но уж очень это сложно. Почти никого из причастных к этой истории уже и в живых не осталось. Все же прошло сорок четыре года. Один я, да еще Леня Зиньков в Москве, но и он уже давно на пенсии. Женя умер от тяжелого диабета, мы в Москве с друзьями его помянули любимым жениным джин-тоником во время одного из моих приездов в Москву из Штатов.

Вот и вся история. Жестоко, скажете? Ну, действительно, не особенно гуманно. Но помните, как Райкин сказал по другому поводу? "Ну, ударил медведя граблями по зубам. Так он же хычник, тонкого обхождения не понимает". Вот ни разу за три года я не видел, чтобы ВасьВась кого-то пожалел. Не считая южноафриканских кафров и вьетнамцев на партсобрании, конечно.