Аннотация: 10 место в финале конкурса "Свободное творчество 2011"
- Не конец света, - вздохнула Тома и прислушалась. Гостиничный номер заполнялся тоской, ему это очень шло. Пустые стены, крашенные в желтый, облезлая тумбочка, две кровати, болтающаяся на сломанной петле дверца шкафа (болта, болта...). На дверце - зеркало. В нем то и дело отражались большеглазые девицы, - сумрачная, с напряженными губами, Тома и красная от беспокойства, растрепанная Люська.
Обитатели гостиницы разбрелись кто куда, чтобы с толком потратить остатки курортного вечера. Самое сладкое время в Светлогорске. Одни уминали его в кафе под шансон и крепкие напитки, другие выбрали прогулки по набережной под бормотание моря или поцелуи среди сосен под комариный писк. Нашлись даже любители танцев в санатории под оглушающую попсу.
На волейбольной площадке затеяли спор гитара и аккордеон: "каэспэшники" исповедально заныли про семейство на фоне Пушкина, в ответ "народники" грянули про бродягу, проклинающего судьбу. У крыльца взрывались кошачьим визгом заросли шиповника, их облаивали деловитые дворняги, призывая к порядку скрывающихся в кустах драчунов.
И никому не было дела до двух обескураженных сестер.
- Она же все время при мне была! - с жаром убеждала старшую сестру Люська, показывая, как зажимала сумку под мышкой: - а как с лавочки поднялась, - нет ее!
Люськины кудряшки вздыбились над потным лбом. "Причесалась бы, - думала Тома, - хотя, какая разница?" В ней бултыхалась злость пополам с какой-то мутью: накатит - и отхлынет (волна, волна...). "Только не распускаться, не орать на девчонку", - уговаривала себя. Сама тоже хороша, куда смотрела? Не зря мама говорила, что за Люськой бес ходит. Но такой мечтательный, тихохонький, что не замечаешь подвоха. И точно, БЕСтолочь мелкая. Тома чувствовала, что опять закипает (не буду, не буду, мамочка!)
Когда в номер вошел милиционер, Люська так и стояла посреди комнаты с прижатой к груди рукой. Казалось, она не до конца поверила, что лишилась увесистого бочонка, привычно оттягивающей плечо, и удивлялась подозрительной легкости в теле, словно какая-то его часть потерялась.
- Сумка тридцать на двадцать, из плотной ткани оранжевого цвета, - попеременно излагали сестры, переглядываясь и торопливо подсказывая друг другу подробности. - Присели на скамейку, которая на пирсе. Рядом две пожилые дамы, еще молодая парочка - те спиной стояли, смотрели на закат.
- Больше никого?
- Не знаю, - Тома смутилась. Как объяснишь? Простор моря, догорающее солнце. Разве что-то другое имело значение?
Тома вспомнила, как застыли на горизонте безмолвные корабли, кудлатые облака бежали за ворчливым прибоем... Волны сердито подхватили остатки московской маеты - и забросили куда подальше, за кромку неба.
А в это время кто-то положил глаз на сумку и выжидал. Следил за жестами, прислушивался к восторженной болтовне, тихонько пристраивался. И - хвать! Из-под коротенького Люсиного носа, пока мечтательный бес брызгал ей в лицо прохладными каплями. Тому передернуло: жалкие дурёхи.
Было ясно - сумку искать не станут. Участковый на колдобистом канцелярите рассуждал о "часто имевших случаться" кражах в курортный сезон, беспечности отдыхающих и прочем. Его нудный голос и внушительная фигура заполняли почти все пространство комнаты, вытеснив сестер в угол возле окна. Тома безучастно подписала протокол.
А у Люськи глаза горели: надеялась.
- Справку об утере паспорта заберете в отделении, - сказал милиционер на прощание.
Улеглись и выключили свет. Люська, поскуливая, принялась перечислять содержимое сумки. Скороговоркой, будто молилась:
- Косметичка прозрачная. Знаешь, такая приятная на ощупь, с ней на экзамены пускали. В косметичке школьный проездной. Ой, там же брелок был, который Саня подарил! Ужасно прикольный, в форме уха, помнишь? Купальник, хоть и старенький, зато сохнет быстро. Еще серьги! Те, что вчера купили. Кошелек (кажется, всхлипнула)... кошелек-то был с маминой вышивкой.
- Знаю, не нуди! - не выдержала Тома. Сестра притихла.
Засыпая, Тома гадала, чем сейчас занят неведомый "гастролер". Небось, посмеиваясь над раззявами, пересчитывает купюры, которые Люська сдуру сняла с Томиной кредитки. (Вот бестолочь! Ведьговорила много не снимать! Мамочка, ну правда говорила!) Потом разглядывает купальные трусики, тычет в кнопки электронной книжки, откладывает в сторону янтарные серьги, кидает в пакет для мусора Санькин брелок... Записки! Тома внезапно вспомнила о разноцветных бумажках, Люськиных путевых заметках. Сестра всегда таскала их с собой, то и дело записывая что-нибудь на коленке, а вечером переписывала начисто. Ей нравилось раскладывать яркие квадратики на тумбочке, подоконнике, кроватях (прямо поверх серо-синих, "cолдатских" одеял). Комната в заплатках заметно веселела. Люська брала листики по очереди, вдумчиво читала (как билет на экзамене), иногда вслух:
Повезло, здесь кошки живут. Потому что гостиница дешевая.
***
На дискотеке танцуют с серьезными лицами, как в прошлом веке. Наверное, мама на такие танцульки ходила. А папа? Музыка тоже стародавняя.
***
После обеда гуляли в окрестностях молочного магазина. Занятное местечко: особняки, развалюшки, буераки, сосны, - полная чехарда. И тут я выступила:
- Пошли к Гагарину! Отсюда недалеко. Классный такой, каменный, в нише. На торце дома - ниша, в ней Гагарин.
Тома насторожилась:
- Когда ты успела разнюхать?
- Утром, - говорю, - когда за сырками ходила. И тащу Томку в проем между сарайчиками.
Нашла я этот дом. Стою перед ним дура-дурой. Потому, что в нише - рыбак. В лодке! На голове зюйдвестка! В руках канат!
А Тома хохочет:
- С какого боку он Гагарин?
Плечами пожимаю:
- Серебряной краской выкрашен.
Тома обозвала меня чудилой лохматой. Правда, ласково.
***
Возле переезда корова с розовым пятном. Восторг.
***
От Томы влетело за шляпу. Поcеяла где-то. Решила, что забыла в туалете на набережной. Зашла туда, у билетера спрашиваю: не находил ли кто? Нет, говорит. Зато с тех пор стал пускать бесплатно. А с Томы продолжает брать десять рублей, даже если мы вдвоем заходим. Видимо, влюбился. Ему лет тридцать уже.
***
Продавец бус - Луи де Фюнес. И улыбка та же, только грустная.
***
Увидели рукописное объявление. Сначала бросились в глаза слова "В ПЯТНИЦУ ИДУ В БАНЮ", выведенные большими жирными буквами. Потом разобрали остальное, накорябанное мелко и криво: "Чинка обуви с 10 до 17" и адрес. Копии "шифрограммы" попадались повсюду - на телеграфных столбах, пляжных переодевалках, даже на стволах деревьев. Пошли по следу.
Мастерскую нашли в подвале облупленной трехэтажки. Вычислили по знакомой фразе на двери - "В ПЯТНИЦУ...В БАНЮ". Сапожник - армянин по имени Маис. В фартуке из толстой, пахучей кожи, сшитом лет пятьсот назад. Инструменты смахивают на инквизиторские. Маис маленький, мне по плечо. Пожилой, болтливый и добрый.
Записки окажутся на помойке, исчезнут без следов, будто они сродни тряпью, арбузным коркам и дырявым сандалиям. Уж лучше бы этих бумажек не было вовсе, как и того, что описано в них!
Тома перекатывалась с боку на бок, взбивала подушку, расправляла одеяло, пытаясь убаюкать неприятные мысли и уснуть. Как бы не так. Тот, незамеченный на пирсе, продолжал ворошить Люськины "богатства": в мусорный мешок летели зеркальце, расческа, карта метро, ментоловые леденцы, таблица английских глаголов...
Сколько Люськиных привычек, наивной девчачьей жизни вмещала эта сумка, - пузатая, приметная, лихо оранжевая! Пока в полотняное нутро не забрались чужие руки...
"Не рука это вовсе, а паук, - изумилась Тома, уже во сне. - Странно, что сразу не разглядела. Надо раздавить. Противно: склизкий. Уползает. Мед-лен-но, слиш-ком мед-лен-но..."
Утром позавтракали вчерашней простоквашей с хлебом и побрели на пляж. Хватит ли денег до отъезда? Надо брать суп в дешевой кафешке, не ужинать. Как-то доживут, не конец света.
Они шли мимо палаток с сувенирами, ароматных кофеен, фруктовых рядов... Вчера утром застревали здесь у каждого лотка, как дикарки, заглядывались то на бескозырку с надписью "Балтфлот", то на мозаику из янтарной крошки, одновременно прислушиваясь к голосистым зазывалам. "В Польшу и обратно по транзитной визе!", "Концерт органной музыки проездом!", "Куршская коса - балтийская краса!", - неслось со всех сторон. И куда ни кинешь взгляд, - в витринах ювелирных лавок, на уличных развалах, - переливы янтарных камней, таких медовых кругляшей, в которых искрится переменчивый утренний свет. Тома с Люсей называли это место "Янтарной дорогой". Еще вчера.
А сегодня - словно пустырь раскинулся на центральной улице. Тот вместе с сумкой украл все желанные, свежеиспытанные отпускные радости.
Стоило ли мечтать о море, откладывать деньги? Судили-рядили, спорили, куда, на чем поедут, где будут жить, какой брать чемодан. И вот, сбылось, - прочь от окна вагона двинулся Рижский вокзал, наконец-то, отцепилась темная и душная Москва... Приехали, отлично. Что теперь делать в дурацком городишке, где не по-балтийски щедро лупит вездесущее солнце, липнет к ногам мелкий песок, базарно орут визгливые чайки?
Тома держалась очень прямо и не смотрела по сторонам: вдруг Тот где-то рядом? Ведь он их знает, а они его нет. Наблюдает за ними и ухмыляется, поганец!
Ей казалось, Тот не только изучил их круглые физиономии, чуть полноватые фигуры, манеру по-московски тараторить, размашисто загребая кистями воздух, запомнил назубок их домашний адрес. Он знает вообще все и, вопреки логике и последовательности событий, во всем виноват.
В том, что она не замужем, нет у нее парня и, кто знает, будет ли когда.
И в том, что отцу теперь Тома и Люська до лампочки.
Конечно, они безобразно ссорились, вспоминать не хочется, до чего ссорились...
Ну и ладно, уехал к новой жене насовсем - и слава Богу.
Все равно, мама уже не узнает. Нет больше мамы, год как.
А Люся... маленькая глупая Люська....
Тома задохнулась от обиды за сестру.
Было что-то еще: неисправимое, жгуче неловкое. Словно идешь неприкрытая и прозрачная, без кожи и мяса. Черт! Тома ускорила шаг, но вдруг остановилась, сжав кулаки, и резко обернулась. Ее глаза натолкнулись на открытый, щенячий взгляд приотставшей Люськи. Стало стыдно: совсем трёхнулась.
Люська села на песок у самой воды, положив голову на колени. Распущенные волосы падали на подол сарафана - ни дать, ни взять васнецовская Аленушка.
- Чего не раздеваешься? - удивилась Тома. Потом сообразила: - Ах да! Сейчас сниму купальник и дам тебе.
Сестра отмахнулась:
- Зачем?
Но Тома уже шла к раздевалке.
Вернувшись, она учуяла перемену. Люська сидела в той же позе, но странно напряглась, что-то в ней искрило: вот-вот взорвется.
- Не может быть! - вскрикнула Тома.
Люська вскочила, с колен на песок упала та самая, оранжевая.
- Спасатели принесли. У них обход утром, вот и нашли в кустах, за волнорезом. Всё на месте! Кроме денег, книжки и мобильника.
- И паспорт? И серьги?
- Угу, и кошелек мамин, только пустой! - Люська сияла, сарафан струился по ветру, как флаг (и в складки, быть может, тихонько забрался знакомый бес - покататься). - Смотри, - трясла она сумку: - он особо ни в чем не рылся. Только ценное взял, а остальное выкинул, видишь? - Люська запрыгала, бес не давал стоять на месте. - Купальник в пакете, косметичка застегнута.
Сон в руку, не рылся, уполз паучище.
Светлогорск ожил, вернул себе законные краски, звуки. Шум моря, крики чаек, людские возгласы сливались в пестрый, ликующий гомон. Коричневые дети грызли желтую кукурузу, их родители потягивали зеленый "мохито", небо дарило сероватым балтийским волнам голубой оттенок.
В трех кварталах от пляжа Маис отпер дверь, обшитую ржавым железом, вынес из каморки стул и уселся на самом солнцепеке дожидаться посетителей. На Янтарной дороге возле прилавка с надписью "ВСЁ ПО СТО" толпились взволнованные покупательницы. "Луи", загадочно улыбаясь, в уме прикидывал возможную прибыль удачно начавшегося дня. У переезда корова с розовым пятном отмахивалась хвостом от слепней и злющей черной собачки размером с мужской ботинок.
Тома обняла свою непутевую сестрицу и, перекрикивая пляжный галдеж, зачастила, как водится:
- Я же говорила, говорила - не конец света!
Блаженно зажмурившись в кольце Томиных рук, Люська хихикнула: