Аннотация: Виртуальная история времен Бориса Годунова на основе реальных фактов. Продолжение "По следу Гончего пса".
Брат и сестра
По скользкому, натертому до блеска дубовому полу покоев царицы Ирины, скакали шуты и карлицы. Они строили смешные рожицы, кувыркались, падали задирая ноги. Царица сидела на кровати, хлопала в ладоши, смеялась. Рядом с "забавниками" стоял Федор Иванович, играл им на дудочке, вовсю надувая щеки. Звуки были отрывистыми, немелодичными, но царь старался как мог. Он сам приплясывал на тонких, коротких ножках. На его бледном, одутловатом лице сияла простодушная улыбка. Один из шутов, между скачками, умудрялся пускать через соломинку радужные пузыри из мыльной травы. Они летали по покоям, как хрустальные шарики, с брызгами лопались под лепным потолком, добавляя веселья царице.
"Ещё, ещё!- отложив дудку, хлопал в ладоши царь.-Ну давайте, же, на головах постойте. Вот так. Ох, не могу!"
Мыльный пузырёк лопнул у лица Ирины. Она стала тереть глаз. Настроение её тут же переменилось.
-Ну всё, будет на сегодня,- сказала она.- Подите.
-Ещё немного, Иринушка, ну ещё чуть- чуть,- заныл Федор.
-Будет, я сказала,- поднялась царица.- Не знаешь уёму, Феденька. Как маленький. А ведь царь теперь. Пора трапезничать.
С годами Ирина Федоровна всё больше походила на Елену Глинскую- мать государя Ивана Васильевича Грозного (так после смерти стали величать великого царя) - с виду красивая и кроткая, натура же- твердая, резкая, противоречивая. Могла поплакать со служанкой по поводу её семейного горя, а вскоре приказать выпороть за случайно пролитое на стол молоко.
-Эй, Сенька! - позвала Ирина жильца.
Шуты и карлицы тут же выбежали из покоев, а в них вошел слуга. Поклонился.
-Вели в трапезной накрывать,- распорядилась она.- Хотя нет. Давай, Феденька, не будем сегодня шибко чревоугодничать. Утомилась. Нет сил на церемонии.
И не дожидаясь ответа мужа, велела принести постный обед в свои покои.
-А ты ступай к себе, Федор, тебе там подадут. И ему постного,- сказала она слуге.-Да, и не надобно мне сегодня никого. Ни кравчих, ни священников.
Федор Иванович хотел подойти к Ирине, чтоб поцеловать, но она устало махнула рукой и царь тихой, раскачивающейся походкой удалился.
-Борис Федорович хочет тебя видеть,- сказал царице жилец.
-Что братцу надобно в такой час?- вскинула густые черные брови Ирина.
Но ответить слуга не успел. Оттолкнув его, в покои вальяжно, опираясь на большой, словно у митрополита посох, вошел боярин Годунов. Он тяжело дышал, обливаясь потом. Лето стояло жаркое, утомительное. Несмотря на довольно молодой возраст, его уже с год мучила одышка. С тех самых пор, когда и государь Иван Васильевич стал сильно болезновать.
-Что, сестрица, сразу не пускаешь? Власть голову вскружила?
-Полно, Бориска,-вздохнула она.-Какая власть, когда ты да Шуйские над нами. А еще Никита Романович. Юрьев особо наседает. Никакого продыху.
-Расплачься ещё. Вона как взлетела. Благодаря мне.
-Помню, братец, и молюсь за тебя, что в свое время ко двору пристроил. Токмо не забывай- как стала я женой Федора и ты поднялся. А уж после кончины Ивана Васильевича в золоте купаешься. Конюшего получил, ближнего боярина, наместником двух царств стал.
В дверях покоев появился дворецкий, поклонился:
-Ирина Федоровна, сюда кушанья подать али в столовую палату?
-Не видишь с боярином беседую?- вспылила она.- Сказала же-сюда! Вот ведь, лободырники глухие.
Царица чувствовала, что брат пришел не просто так. Это её встревожило. С тех пор, как похоронили Ивана Васильевича, она все время ждала чего-то недоброго. Во время венчания на царство Федора, пышных торжеств и пиров по этому случаю, она всматривалась в лица бояр и дворян- кто зарежет её рано или поздно темной ночью- Шуйские, Стрешневы, Налимовы или Глинские? Федор-никакой не царь. Нет у него ни сил, ни охоты править Россией. Только бы Богу молиться, со странниками и монахами говорить, с шутами прыгать, да на медвежьи бои смотреть. Перегрызутся теперь бояре за власть над ним. Уже начали. А она лишняя. В лучшем случае в монастырь ушлют. Хорошо хоть брат опора. Но кто верх возьмет, он или недруги?
Слуга, по приказу дворецкого, поставил на столик с резными ножками у окна кашу, грибы, лепешки, кувшин с мятной водой.
-Вина принеси,-сказал ему Годунов. - Холодного.
Снял меховую накидку с золотой застежкой, бросил жильцу. Тот подхватил её налету, с поклоном, не оборачиваясь удалился. За ним пошел дворецкий, в дверях задержался:
-Федор Иванович кушать отказывается.
-Чего ему?-недовольно спросила царица.
-Требует шутов и печенья медового. Скучно, говорит.
-Обойдётся. Вели к нему попа привести, молиться царю пора и спать.
Когда принесли зелёного вина со льдом, боярин сам наполнил себе кубок, залпом выпил. Подошел к столику, отломил кусок лепешки, занюхал.
-Конюшего, говоришь, получил?- ухмыльнулся он.- Денег много? А что толку? Всё одно я ниже знатных бояр. Для них я как был Годун из татарского рода Четы, так им и остался. Не успокоятся. Извести постараются. И тебя тоже.
-Боюсь того,- кивнула царица.
-Не успокоятся,- повторил Борис Федорович.- И народ не уймется пока есть Дмитрий. Вспомнят, что Иван Васильевич завещал, в случае порочности твоего чрева, назначить царицей Иришку Мстиславскую. Надобно бы её в монастырь какой упрятать. Ну, скажи на милость, чем вы с Федором по ночам занимаетесь, печенье медовое кушаете?
-Ты же знаешь, Борис, Бог потомства не дает. Ужо молюсь Пресвятой Богородице об том денно и нощно.
-Плохо молишься!
-Для того и пришел, чтоб укорять?
Годунов остыл, выпил ещё. Попробовал кашу, в сердцах бросил ложку на стол.
-Я тебе о Дмитрии сказал, не поняла?
-Что же Дмитрий?- пожала плечами царица.- Ты его с Нагими в Углич отправил, думаю, навсегда. И Богданом Бельским славно прикрылся. Слух пустил, будто это он отравил царя Ивана Васильевича, а теперь подбирается к сыновьям Федору и Дмитрию. Для того царевича де и надо подальше от Москвы.
-Да, с Богданом лепо получилось. Я, вроде, и ни при чем. И Бельского на растерзание не отдал, от гнева людского спас, воеводой в Нижний услал.
Поскорее сбагрить Богдана Яковлевича куда подальше с глаз долой, у Годунова была веская причина- чтоб реже вспоминали о том, что в тот день, когда государя хватил удар, он находился вместе с Бельским в его покоях. Тем мартовским четвергом Иван Васильевич пребывал в хорошем расположении духа, с утра шутил, был вежлив, как никогда, с жильцами и боярами. В обед хорошо поел-скушал трех перепелок, сломал бока аж нескольким крупным белорыбицам, закусил заячьими ушами и, конечно, усладился любимым огуречным вареньем. Вместо Малявы, что помер по случаю в тот же день, когда царь заставил князя Владимира Андреевича Старицкого принять яд, варенье из шипастых огурцов ему готовил повар по прозвищу Синеус. Его привела царица Мария. Не то, конечно, но съедобно. Затем государь усадил Богдана Бельского играть с собой в шахматы. Передвинул пешку и тут же повалился своим распухшим, еще прошлой весной телом, на пол. Рухнул и испустил жуткий, серный смрад. Словно бес из него вылетел. Вместо того, чтоб броситься к царю, Борис подскочил к окну, выбил его ногой, закричал: "Царь помер!" А потом тихо уже, себе: "Неужто в самом деле помер...?" Бельский тоже не приближался к лежащему на животе государю. Только вбежавшие стрельцы перевернули Ивана Васильевича навзничь и, как показалось Годунову, он обвел всех напоследок своим злым, уже затуманенным взглядом. "Как же ты, Борис, сразу догадался, что царь помер?- подозрительно спросил Годунова Бельский в темном углу палат. - Али знал об чём?" "Не более, чем ты, Богдан Яковлевич,- ответил Борис.- Мы теперь с тобой в одной упряжке. Ежели что, спросят с обоих. Понял?" "Как не понять",- ухмыльнулся Бельский.
-Теперь Богдан мне ещё и обязан будет,- продолжил Годунов.
-Жди, дождешься благодарности от людей, за добро зело и платят. Солью едкой в добрые глаза.
-Не скажи,- ухмыльнулся Годунов.- Когда государь Иван Васильевич на царевича Ивана прогневался за супружницу, на него замахнулся, я его посох перехватил. Так он меня им же и бил нещадно, чуть голову не расколол. Царевич за меня вступился, на руке его повис- зачем де верного слугу обижаешь! Тот его отпихнул. Иван ударился лбом об стенку и помер. Думал, царь меня четвертует, а он за смелость мою, за то что за сына его встал, возвысил. Да-а, великий был царь, Иван Васильевич.
-Ага, токмо, помнится, за спиной ты государя лишь поносил.
-Не поносил, а подвергал сомнению чрезмерные его...деяния. И всегда честно об том говорил ему в лицо.
-Не ври, братец.
Годунов опустил глаза, замешкался.
- Ладно. О Дмитрии. Вернее, о новом государе всея Руси Федоре Ивановиче. Что, ежели он немощный и болезный, завтра помрет? Кому ты пустая баба будешь нужна?
-Думаю об том,- ответила после некоторого молчания царица.- Царевич Дмитрий -незаконнорожденный. Он нам не помеха. Надобно ещё, чтоб Федор указом запретил духовникам упоминать его имя при богослужении. Нет Дмитрия и ладно, пусть народ вообще о нём забудет.
-Так -то оно так. Но недруги наши на всё ужо готовы. Я получил донесение, что князья Воротынские, Шуйские и Голицыны хотят меня позвать на пирушку и отравить. Говорят, позовет меня на нее Иван Мстиславский.
-Иван Федорович? Ему то что надобно, старому псу?
-Как что? Сказал же тебе про Иришку Мстиславскую. Помру я, ты без защиты останешься. Жива пока я жив. Юрьев не в счет, первым сбежит. Ирку на царство желают, вот чего! Ну, что же посоветуешь, сестрица? За твой ум тебя ценю.
-Соглашайся на пирушку, вестимо.
-Для чего же?
-Откажешься, еще чего удумают. Мы неблазников их же злодейством и прихлопнем, -сказала задумчиво царица Ирина.-Кто тебе весть принес?
-Ну-у,-замялся боярин. На самом деле, он не особо доверял и Ирине, но другого выхода не было, сказал. - Мальчонка один, что при постели Ивана Петровича Шуйского, разговор подслушал. Он родичу, тот моим людишкам нашептал. Племянник Василия Губова, бывшего царского стряпчего. Помнишь такого?
-А то! Дружок твой закадычный, вы с ним за Малютой гонялись. Жив он что ли?
-Кто ж знает. Ужо, почитай, лет десять не видал. Где-то под Клином в своих деревеньках тогда обретался. Один я, никому верить нельзя. Кругом недруги.
-Вот и верни в Москву Василия, коли здоров. С ним ловчее будет дело провернуть.
-Чего задумала-то?
-Завтра, братец, завтра, нужно всё крепко в уме связать.
Ирина подошла к окну. На Иване Великом и на башне Чудова монастыря чернецы перебирали веревки колоколов, готовясь зазвонить к вечерне. На оконный выступ села большая чайка с Москвы-реки. Была она потрепана и грязна, словно её драли кошки, испуганно вращала нахохленной головой. Птица пыталась усидеть на выступе, но все время срывалась с него, оставляя на белом камне следы от когтей. Вновь подлетала и опять падала. Когда всё же умастилась, царица постучала пальцем по мутному стеклу. Чайка, несколько раз ударив по нему крыльями, взмыла в темнеющее небо. "Птица- плохая примета, тем более такая,- подумала Ирина.- Вот и я сижу на краю обрыва и в любую минуту могу сорваться. Но хватит ли сил ещё подняться в небо или сразу головой об землю?" Царица тяжело вздохнула и несколько раз перекрестилась.
Старые приятели
Бывший стряпчий государя Василий Васильевич Губов жил в своей деревеньке Красная на берегу реки Сестры в полной праздности и без особых забот. Царь, отпуская его со службы, пожаловал ему четыре деревни с парой сотен крестьян, заливные луга, неплохое кормление от клинского земства и аж 5 тысяч рублей. Пожаловал за "крепкую преданность" и геройство при штурме Вейсейштейна в Ливонии. Губов, приставленный государем к дворовому воеводе Григорию Лукьяновичу Скуратову, отбил тогда раненого Малюту от шведов, на руках вынес из боя. Но опричный воевода истек кровью и помер, а самому Губову ливонцы тогда отстрелили из мушкета два пальца на деснице. И Василий кинулся государю в ноги- отпусти с миром на покой. Тот готовился к очередной женитьбе, был весел и добр, а потому согласился. Однако у Губова была и другая причина оставить государя- после того странного сговора на волжском острове, он не мог смотреть ему в глаза, считал себя изменником. Потому при первом случае и упросил отправить на войну. Очень боялся, что заговорит Федька Басманов, когда всё их семейство угодило в опалу. Басмановых обвинили в том, что они якобы вместе с архиепископом Пименом готовили переход Новгорода и Пскова к королю Сигизмунду Августу. Но не заговорил Федор. То ли не успел, то ли забыл всё от страха. Говорят, он даже своего отца зарезал, когда ему посулили прощение, если он убьет родича.
Широкие ржаные и льняные поля Губова были хорошо возделаны, луга чисто скошены. На них стояли многочисленные пасеки и по осени мёд везли в больших бочках в Москву. Отправляли и набитые за лето шкуры зверей, копченую и вяленую рыбу. Даже Юрьевым днем никто из крестьян от него не уходил. А смерды из соседних деревень, просились на работу.
У Василия был просторный дом на самом берегу, выстроенный в немецком стиле, как когда-то у князя Владимира Старицкого в Воробьёве. Жена его Елена- дочь местного воеводы Ивана Михайловича Куликова, родила двух сыновей-близнецов и преставилась от водянки. С тех пор так больше и не нашел ей замены. Впрочем, и не искал. Летом ловил стерлядь и пучеглазых бершей с рыбаками, ставил для забавы в лесу сетки на птиц, охотился на кабанов и медведей. Однажды косолапый его здорово подрал и у Василия на шее появилась отметина в виде трех выпуклых шрамов. Зимой помогал мужикам править плуги, косы, льняные мялки и ровницы.
Мальчики- Михаил и Иван подрастали, им шел уже 15 год, и он готовился пристроить их жильцами к влиятельным боярам. К Шуйским или Глинским, тем более что у Шуйских уже служил его племянник Федька Зимин.
Когда государь Иван Васильевич умер, Губов не поехал в Москву на похороны, даже мертвому царю было стыдно смотреть в лицо. Да, государь натворил немало черных дел, но Василий нарушил клятву верности. С той тайной встречи на Волге избегал общения с Борисом Годуновым, но выполнил обещанное- замолвил за него доброе слово перед государем. С Малютой тоже старался не видеться, а когда все же встречались, скорее уходил. Ну а на войне забылось всё прежнее. Скуратов оказался славным воеводой. Берег стрельцов, никогда не посылал их по-пустому на смерть. Не делил перед боем на опричных и простых, первым с саблей бросался на шведов и ляхов, не укрываясь за чужими спинами. Как в нём уживались коварство, хитрость, жадность, злоба в обычной жизни с честностью и порядочностью на войне, Василий не понимал. И не раздумывая, рискуя своей жизнью, бросился к раненому Малюте, вынес от стен ливонской крепости. А после даже всплакнул на панихиде в Архангельском соборе- тело сопровождать в Москву поручили ему.
На высоком берегу Сестры, за амбарами, Михаил и Иван метали ножи в деревянный круг, обтянутой козьей шкурой. Оба были в простых, холщовых рубахах с короткими рукавами, утянутых конопляными веревками, и желтых сафьяновых сапожках с отворотами. Когда они попадали в центр круга, отец одобрительно трепал их густые соломенные шевелюры. Если промахивались или нож бился об мишень рукояткой, брал сыновей за кисти, вместе с ними примеривался и крикнув "хоп!", кидал клинок. Как правило, нож вонзался прямо в середину круга. "А правда, у меня лучшее получается, батюшка?- заглядывал Василию в глаза, остро любящий похвалу, Иван. "Может, у тебя и лучшее выходит,-отвечал за отца Михаил,- да я метчее. Ха-ха". "Нет, я проворнее!"-топал ногой Иван и готов был с досады расплакаться. "Не ссорьтесь, братья,- говорил Губов.- Вам еще по жизни долго вместе идти, а вы по пустякам цепляетесь".
Ничего он не мог с ними поделать. На лицо близнецы были похожи, как две капли воды, а вот внутри- мало общего. Михаил, всегда сдержанный, рассудительный, был широк душой и готов на самые непредсказуемые поступки. Возьмет да влезет в еще холодную весеннюю реку и кувыркается в ней до синего носа. Или выйдет ночью на крыльцо и смотрит до утра на яркие августовские звезды. Однажды за этим его застал Василий. "Что увидел там, сын?" "Да вот думаю- почему звезды не падают на землю и отчего некоторые из них ходят по небу. Причем, каждый раз одним и тем же путем. А еще размышляю- что за пятна на Луне". Василий сел рядом, приобнял за плечи: " В Польше был ученый по фамилии Коперник, он многое про звезды знал. Когда подрастешь, дам тебе его книжку почитать. Я то в ней мало что разобрал".
Книгу "О вращении небесных сфер" тайно прислал ему несколько лет назад через немецких купцов Андрей Курбский. Зачем, для чего? Так и осталось без ответа. В той посылке из Речи Посполитой, завернутой в розовой бархат, больше ничего не было. Василий и так и сяк вертел в руках книгу, рассматривая диковинные рисунки, но не мог понять о чем в ней написано. Побежал к купцам, а те приложили палец к губам: "Не знаем для чего Андрей Михайлович попросил передать тебе это сатанинское пособие, но хорошо заплатил". "Как называется-то?" Те перевели и добавили, перекрестившись: "Там сказано, что не Солнце вращается вокруг Земли, а она вокруг него". "Да ну?"- изумился Василий. Спрятал книгу в подпол, но иногда рассматривал загадочные картинки, гадая- для чего Курбский преподнес ему сей подарок? Что хотел тем самым сказать? Ну а за год до смерти своего лютого врага- московского царя, Андрей Михайлович и сам помер в своем поместье в Миляновичах. И унес тайну в могилу. Сказывали, похоронили его в монастыре Святой Троицы, а все его владения у родственников отобрали.
Прежде чем что -то сделать, Михаил крепко думал, не жалея на то времени. Со стороны мог показаться тугодумом, но это было не так. Он взвешивал свои поступки и мысли так же внимательно и аккуратно, как дельный лавочник измеряет на весах каждую крупицу муки.
Иван же, в отличие от брата, был довольно замкнут и даже не по годам угрюм. Тоже любил думать в одиночестве, например, забравшись в гущу нескошенного ржаного поля, но о чём- для Василия оставалось загадкой. Не говорил. Не терпел возражений и чужих удач, в первую очередь брата. Но выражал свое недовольство, как правило, слезами.
При всем различии, Михаил и Иван любили другу друга. Только первый бескорыстно, всем сердцем, другой же знал за что- за ум и надежность, на которые можно было в случае чего положиться.
"Гляди как надобно!"- крикнул Михаил брату и резко кинул одной кистью, как учил отец, ножик в мишень. Однако на этот раз клинок не попал в цель. Он ударился рукоятью о край круга, отскочил и, звеня закаленным лезвием, полетел прямо на Василия. Тот пригнул голову, а когда обернулся, обомлел.
Возле дерева, в которое вонзился клинок, стояли трое всадников. Никто и не заметил как они подъехали. Но не то изумило Василия. В одном из наездников он узнал...Бориса.
Годунов был в серой походной одежде. За его спиной висела короткая пищаль, а к широкому кожаному поясу были прилажены пороховница, подсумок для пуль и пыжей. И не подумаешь, что высокая особа, так, обычный помещик решил развлечься охотой. Да только его особый статус выдавала сабля с золотой рукояткой, вставленная в искусно сделанные серебряные ножны, украшенные разноцветными камнями. Двое его приятелей тоже были одеты по- дорожному.
Борис снял шапку, похожую на монашескую скуфейку, оббил ее об колено, тронул шпорой коня. Тот фыркнул, стал перебирать влево, к сосне из которой торчал нож.
-Так-то ты встречаешь старых друзей, Василий Васильевич! Ха-ха,- рассмеялся шурин царя, выдергивая из сосны клинок.- Не узнаешь? А я бы тебя ни в жизнь не признал, ишь бородищей-то зарос, аки леший. Токмо по глазам и догадался, что ты. Очи-то не спрячешь.
На самом деле, боярину указали где Губов с сыновьями, помещичьи людишки. Василий, конечно, отпустил бороду, но не такую уж огромную, какую отращивают отшельники и бездельники. Он был рад видеть Бориса, хотя в последние годы, находясь при царе, сторонился. А теперь уж что? Столько вод унесла Сестра.
Братья хоть и не знали кто перед ними, поклонились незнакомцу.
-Вежливые отроки растут, хвала родичу,- довольно кивнул, ставшим еще более, чем ранее, крючковатым носом боярин.- И меткие. Ха-ха. Хоть сейчас на крымчан.
Слез с коня. Кинул поводья товарищу.
-Ну, обнимемся что ли?- развел он широко руки. Сам подошел, стиснул Василия в крепких объятиях, поцеловал.- Рад видеть тебя, стряпчий.
-Бывший стряпчий,- поправил его Василий, незаметно отирая висок, ставший мокрым от губ боярина.
-А ты не торопись. На всё воля божья и теперь моя. Ха-ха. Может, ещё и выше прежнего взлетишь. Или нравится тебе в своей норе, зарывшись, аки барсук, сидеть? Не отвечай, все одно не поверю, коли скажешь, что нравится. Доброму человеку не пристало дичать в одиночестве, когда государству угрожают недруги.
-Опять крымский хан собирается?- спросил Василий, гадая для чего к нему пожаловал Годунов. Уж не в самом же деле в поход на Герая его звать. Прям таки без него и не обойдется.
-А-а,-махнул рукой Борис.- Намедни крымчане рязанские украйны потрепали. Надоели, сил нет. Но это покуда так, мелочи. Главные недруги теперь внутри, в золотых парчовых кафтанах и шубах соболиных ходят, в Думе сидят. Глинские да Шуйские, Воротынские, да Юрьевы, Романовы, да Мстиславские.
-Кажись, всех знатных перебрал, Борис Федорович,- ухмыльнулся Губов.
-То-то и оно. Их вон сколько, а я один. Как перст посреди...
Борис попытался найти подходящее сравнение, но так и не нашел. Снова махнул рукой.
-Поговорим что ли?
Расположились за домом, в тени молодых березок и сосен. Макушки и ветви обрезал им сам Губов и теперь они походили на игрушечные деревца. Такие он видел в Ливонии и решил разбить "сказочный сад" у себя.
Осушив кружку крепкого меда, а за ним сразу шипучего яблочного вина на крыжовнике, Годунов довольно крякнул. Отер широкой ладонью аккуратную бородку. Седая волосинка зацепилась за массивный перстень. Борис ее выдернул, скрутил.
-Видишь, старею,- вздохнул он.- А ты все такой же молодец. Только вижу шею тебе кто-то пытался скрутить.
-Шатун постарался.
-А-а. Слыхал в своей глухомани как я поднялся?
- Слыхал, Борис Федорович,-кивнул Губов.
- Да что ты по отчеству-то? Мы ж с тобой старые приятели. Эх, были времена...Самого Малюту- гончего пса, в нору загнали. Ха-ха. А вот теперь меня загоняют, убить желают.
-Для чего же?-задал вопрос Василий и понял, что он неуместен. Ясно для чего. Недаром же Борис сразу сказал про Шуйских да Голициных. Все родовитые бояре о большей власти мечтают. А Годунов и не стал отвечать на этот вопрос.
-Да-а,- сжал он кулаки.- Один я. Хм. А где Кашка, сын Адамов? Помнишь его, али забыл?
-Как не помнить,- вздохнул Василий.
Русоволосый богатырь Кашка, который спас царя от гибели во время его странствий, довольно быстро надоел государю. После возвращения в Александрову слободу, он сделал его головой личной опричной стражи. Тот старался как мог, да только охранять Ивана Васильевича особо было не от кого. Тем не менее, Кашка усилил охрану царских палат, всего кремля, лично досматривал всех, въезжающих на территорию слободы. Раздевал почти до гола даже знатных людей. Те бесились, но перечить не отваживались. Правда, жаловались царю. По началу тот лишь ухмылялся- "Кому прятать нечего, тот не в накладе". Раздражало Ивана Васильевича то, что Дмитрий все время следовал за ним по пятам. А однажды застал его за амвоном храма Богородицы с Федькой Басмановым. Чего они вытворяли прямо в святом соборе, Кашке вспоминать было страшно. "Что, праведник, осуждаешь?-спросил вечером царь.- Не суй нос куда не велено, целее будешь". А уж увидев, как государь самолично ведет дознания, попавших в опалу "непотребков", вообще поник. "Для чего сии реки крови, смерти пыточные, разве на то в опричнину просился, чтобы причастным к лютым зверствам быть?" И как-то сказал об том государю. Тот ухватил его за грудки : "Скверну защищаешь, сам ужо осквернился?" Оттолкнул Кашку, ушел, сверкнув своими синими, стеклянными глазами. Но трогать не стал, на другой день говорил с ним как обычно, дружелюбно. Кашка, вникнув в суть слободских порядков, понял, что долго ему тут не удержаться. Или в кипятке сварят, как недавно приказного дьяка Хромого, всего лишь за то, что тот в посольской грамоте неверно указал царский титул, или зарежут тихо за углом. А потому, когда стряпчий Василий Губов собрался на Ливонскую войну, попросил Ивана Васильевича отпустить вместе с ним. Царь был доволен таким исходом. Напоследок несколько раз перекрестил Дмитрия, поцеловал в лоб и крепко обнял: "Токмо тебе верю, друже, токмо ты мил моему сердцу. Ступай с Богом, бейся за честное дело и славу России". Но не сложилась военная судьба Кашки. Почти в первом же бою с ляхами он был ранен и попал в плен. Поначалу думали, что он погиб, но литовцы показали на утро толпу связанных пленников и потребовали за них сто талеров. Среди них Губов увидел и Кашку. "За этих лободырников,-крикнул тогда ляхам воевода Малюта Скуратов,- и гнутого рубля не дам. Раз попались, знать, никчемные. Себе забирайте!" Это была уловка Малюты, он не собирался просто так бросать своих людей. Ночью с двумя десятками стрельцов головной воевода предпринял попытку штурма левого фланга вражеских укреплений, за которыми по словам лазутчиков, держали пленных. Некоторых удалось отбить, остальные полегли под огнем и стрелами ливонцев. Кашки в рядах спасенных не оказалось. Так и пропал Дмитрий сын Адамов, каким-то чудом сошедшийся с царем. А где-то через год до Губова дошли слухи, что Кашку де выкупил у какого-то шляхтича, у которого он рабствовал, Андрей Курбский. Зачем Дмитрий ему понадобился? Видно, решил показать, что он благодетель даже для ближних людей московского государя. Мол, тот их отправляет на смерть, а он дарит им жизнь. Говорили, что Кашке Андрей Михайлович даже подарил под Ковелем один из своих домов. Предлагал вступить в королевское войско. Однако Дмитрий отказался, упросил отпустить его в Россию.
-Но то доподлинно неизвестно,- сказал в заключении Губов.- Вероятно, в свой Великий Новгород подался.
-Да-а,-задумчиво протянул Борис.-Хольмгард, престол Рюрика, колыбель русская. Ты тогда, помнится, ходил с Иваном на Ильмень погромы чинить.
-Ходил,- взглянул прямо в глаза Годунову Василий.- А ты, кажись, хворым в тот год оказался.
-Хворым,- кивнул Борис.-Бог уберег от лютого злодейства. Тысячи новгородцев извели, не считая людишек из попутных городков. Ай-ай. И за что? Мол заговор задумали, к королю переметнуться желают. Ай-ай. Малюта те злодейства придумал, а ты его спасал. Не в чести нынче Григорий Лукьянович. Всё жду когда мне жену-дочь его Марию припомнят.
-Ты это к чему, боярин?
-Ну полно, ну сразу и "боярин".Так просто, люблю вспоминать былое. В прошлом сила. Будущее страшит неизвестностью, душу растлевает. Так, говоришь, в Новгороде Кашка-то?
- Не знаю. Возможно.
-Так вот, извести меня хотят родовитые бояре. Хочу людей преданных вокруг себя собрать. Тебя первым позвать. Согласен?
-Чем же я могу тебе теперь полезным быть, Борис?
- Отдашь своего самого смышленого мальчонку жильцом к боярину Ивану Петровичу Шуйскому. По столу дворовым помогать. Важный человек слово замолвит. Ведаю, что племянник твой Федька ужо у Шуйских. У Василия Петровича. Твоего же пристроим именно к Ивану Петровичу. Далее, разыщешь Кашку. Ты меня стороной обходил, а мы с ним крепко сблизились. Добрый человек, правильный. Тоже мне шибко нужен. Вместе будете мне способствовать.
Губов был немало удивлен такому совпадению. Сам же собирался кланяться Шуйскому о Михаиле. А тут- на тебе.
-Какая же твоя надобность в моем сыне у Шуйских?
-А вот тут слушай внимательно.
Пару дней назад, как и предупреждали доносчики, к Годунову заглянул Иван Федорович Мстиславский. Сопел широкими волосатыми ноздрями, обмахивался от жары бархатной накидкой с собольей окантовкой. Долго молчал. Борис пытался поймать его взгляд, но тот отводил свои вечно печальные, словно смертельно обиженные, глаза. Впрочем, однажды его действительно сильно обидел государь Иван Васильевич, обвинив в том, что боярин вместе с Бельским плохо организовал оборону Москвы и тем самым навел на неё крымского хана. А ведь до того царь говорил, что- он, Бельский и Мстиславский- три московских столпа. Пришлось тогда Ивану Федоровичу валяться в ногах у государя, публично каяться в своем "злодействе" перед людьми, просить пощады. И царь, как ни странно, простил, снова приблизил. Но с тех пор в глазах боярина и застыла неистребимая печаль.
Боярин так громко и противно сопел, наполняя светлицу запахом маринованной редьки с чесноком, что Годунов не выдержал:
-С чем пожаловал, достопочтенный гость? Могу ли чем-то услужить бывшему главе Боярской Думы?
Укол пришелся в самое сердце. И теперь Иван Федорович сохранял видное положение в Думе и земщине, но прежней силы, конечно, не имел. Мстиславский встряхнул рыжей бородой, попросил квасу. Когда с удовольствием осушил две полные кружки задиристого напитка на хреновом листе, тяжело вздохнул, после сказал:
- Князь Иван Петрович Шуйский просит тебя быть на Воздвижение у себя на именины.
Зашевелились тараканы, подумал Борис. Шуйскому палец в рот не клади. Сам хитрющий литовский канцлер Ян Замойский провести его не смог во время осады Пскова. Шуйский держал тогда оборону города. Канцлер подослал к нему человека с ларцом и письмом, в котором немецкий офицер писал, что хочет перейти на сторону русских. А искусный ларец, мол, преподносит в дар. Но Иван Петрович носом почуял подвох, ларец открывать не стал. Когда же его вскрыли мастера, в нем оказалось полтора десятка взведенных самопалов.
-Да-а? -принял удивленный вид Борис.- А чего же сам князь меня не приглашает, тебя прислал?
-Так ить вы с ним на ножах. Боится не услышишь. А напрасно. Что нам, регентам-опекунам, делить? О России надобно печься. Князь примириться с тобой желает, мировую выпить.
-А мы с ним особо и не делили до селе ничего. Он в Пскове был, я тут. Царь Федор Иванович ему знатное кормление пожаловал- и с рынков псковских, и с кабаков, и с полей окрестных. Живи да радуйся.
-Ну да, ну да,- вытер накидкой взмокший лоб Мстиславский.- А все одно понимания средь вас...средь нас нет. А потому зовет тебя Иван Петрович к себе. А ты уж сам думай.
-Что же мне думать, Иван Федорович, я ни с кем тягаться, а тем более на острие быть не желаю. Скажи Ивану Петровичу, что приглашение его с благодарностью и низким поклоном принимаю и обязательно буду у него.
Мстиславский исподлобья взглянул на Годунова- шутит что ль? С поклоном он принимает, а сам каждый день к сестрице Ирине бегает и что-то ей нашептывает. Не иначе что-то злое на того же Шуйского. И на него, Ивана Федоровича, конечно. От этого Бориски Косого доброго не жди. Как был татариным, так им и остался.
-На той пирушке, на Воздвижение Пресвятой Богородицы, прости матерь божья,- Борис широко, истово перекрестился. Раньше за ним такой набожности Губов не замечал,- меня и хотят отравить бояре.
Годунов жестом подозвал столового человека, велел налить себе яблочного напитка на крыжовнике. Тот от чрезмерной расторопности, пролил на кафтан боярина немного вина. Василий напрягся, ждал как отреагирует царский регент- слишком ли о себе уже возомнил? Но Борис словно и не заметил оплошности холопа.
-Ежели об том ведаешь, для чего же согласился быть?
-А чтоб жало у всех недругов вырвать одним разом. Помнишь, как государь Иван Васильевич говорил?-одним махом и всех злыдней в прорубь.
-Ну а сын-то мой при чём?
Борис хмыкнул, будто удивился непонятливости своего товарища. Он сказал, что мальчонка, находясь в доме Шуйского, должен узнать как бояре собираются его отравить. Какой яд подсыпят, в кубок с вином или в еду- простую цикуту из вёхи, мышьяк или византийскую отраву. Тогда Годунов заранее примет противоядие.
-Да ты ума лишился, боярин!- подскочил с лавки Губов. - На такую опасность сына посылать! Кто я по твоему- упырь, али родич? И откуда ты вообще узнал, что у меня есть малые сыновья? Ехал-то ко мне не наобум.
- Людишки мои заранее проведали. Не горячись. Неужто желаешь, чтоб твоего старого товарища жизни лишили? То-то, сядь.
Василий опустился на скамью, разминая жесткую бороду. Его покрасневшие от негодования шрамы на шее набухли, стали синими.
-По другому нельзя, уж и так и эдак рядили с Ириной. Но ежели желаешь оставить меня в беде, прощай.
Годунов встал, опрокинув кружки и кувшины.
-Погоди,-остановил его Василий.
Он понимал- если откажет отцу царицы, то ни ему, ни его детям доброй, спокойной жизни уже не видать. Да, когда-то приятельствовали, одно дело делали, был тогда Борис разумен и справедлив. Но время идет. Взлетев на вершину власти люди становятся, как правило, совсем другими и в них открываются самые черные стороны. И потом, знать о злодействе и не предотвратить его, грех. Подумал, разумеется, Губов и о выгоде. Недаром Борис упомянул о Шуйском, который получил от царя Федора на кормление целый Псков. Да что, Федор, не он же принял это решение, наверняка Ирина по наущению Годунова осыпала Ивана Петровича милостями, чтоб задобрить одного из самых серьезных недругов. Но, видно, мало боярам, на трон зарятся, по тому и к горлу Бориса подбираются. Всё так. Опасно, но, значит, иного пути нет. Иначе бы не примчался.
-Погоди, Борис Федорович,- повторил Губов.- не горячись и ты. Странно было бы, ежели я разбрасывался своими сыновьями, как гнилыми яблоками.
-Странно,- согласился Борис.- Но и меня пойми. Не токмо о своей шкуре пекусь. О России. Пока в регентстве, могу на многие добрые дела царя направить, немало уже полезного задумал. Хочу с Польшей мир перезаключить, войну окончательно остановить, в Москве университет как в Париже открыть, чтоб наукам всяким боярских да дворянских детей обучать. А, может, и простых тоже. Пошлю их для начала в Европу знания получать. Отстали мы от немцев, на века отстали. Татарва проклятущая...Но ничего, наверстаем, была бы воля! Крестьянам волю дам. Токмо свободный человек может быть зело полезен государству. Или...хотя бы четыре Юрьевых дня в году им позволю. Поглядим. В преобразованиях моя правда! А придут Шуйские али Мстиславские? Сядут по лавкам и будут зады толстые чесать. Ляхи с крымчанами Москву окончательно разорят. Превратится Третий Рим в пепел.
-Ладно,- хлопнул по столу покалеченной десницей, несколько захмелевший от яблочного вина, Губов. - Рассчитывай на меня, Борис. Предположим, мой Михаил выведает чем тебя собираются отравить. А ежели то окажется мышьяк или серная кислота? Противоядие не поможет.
-Да, от мышьяка или кислоты не убережешься.
-Тебе ли не знать,-ухмыльнулся Губов.
-И ты туда же,- опять тяжело вздохнул Годунов.- Да не травил я государя Ивана Васильевича! - вдруг крикнул Борис на всю деревню.
От его звонкого голоса всполошились в сарае куры, а холоп, стоявший невдалеке под березами, от неожиданности присел.
-Тише,тише,- впервые искренне улыбнулся Губов, поняв что попал в больное место Бориса. Он и не предполагал, что это доставит ему удовольствие-подзадорить самого царского регента.- Знамо дело, царь от удара помер.
-Слушай, Васька...,- боярин сжал кулаки.- Тебе ли не знать, что государь предавался безудержным плотским утехам и не токмо с бабами. Думаешь, он так просто, ни с того ни с сего, на Федьку Басманова и все их семейство ополчился? Федька привез из Ливонии нехорошую болезнь и наградил ею государя. А лечился Иван Васильевич ртутью да сурьмой. Ему итальянские лекари не раз говорили, что сие отрава, так он их слушать не желал. Пухнуть начал, бросался на всех без повода аки пес. Впрочем, сами они ничего более действенного не предлагали. Так, какие-то травки да мази, от которых у государя был нескончаемый понос. Вот и не выдержала душа.
-Верю,- кивнул Губов и опять расплылся в улыбке.
-А хоть и не верь, мне всё одно,- махнул рукой Борис и опять случайно опрокинул на столе кружку. Слуга бросился водворять её на место, но Годунов его прогнал.
-Ну а я-то с Кашкой для чего тебе надобен?-спросил Василий.
-А-а,-расправил плечи Борис так широко, что с него слетела накидка. Дворовый кинулся ее поднимать, но снова был прогнан. - Для вас с Дмитрием, коль его разыщешь, у меня особое дело. Боярин Мстиславский из церквей не вылезает, иконы с собой пудовые возит. Ему бы в отшельники на дальний остров. Всех каликов перехожих и юродивых привечает, на двор к себе пускает, кормит и поит, спать укладывает. И допытывается у них что будет с ним завтрева и опосля. Верит им больше, чем попам. Сказывают, весь его дом за Самотёкой псиной от этих убогих пропах. Ха-ха. Помнишь, как я в Белом городе у кабака, где должны были встретиться с Бакуней, Малютиных соглядатаев подначивал: "Дяденька, дай дудочку, а то говном забросаю". Ха-ха.
Борис засмеялся так, что затряслись стриженные деревья. Вспомнив тот день, не смог удержаться от смеха и Василий. Да, изумил тогда его юноша Годунов своей смекалистостью и проворством, ничего не скажешь. Кем ведь был? Мальчонкой с конюшни. А теперь опекун царя и отец царицы. Глядишь, так и до царского трона доберется. Сидит сейчас с ним и запросто вино пьет, да уговаривает ему помочь. Эх, причудливы пути господни, неисповедимы.
А вскоре старые приятели перешли в растопленную до красна баню. И там уже о деле не говорили ни слова. Вспоминали былое и хохотали от души, сотрясая стены крепкого дубового сруба. Потом плавали, ныряли в реке Сестре, брызгая друга ладошками, словно дети. Собравшиеся на высоком берегу дворовые людишки тоже смеялись, показывали на них пальцами. Они и не догадывались, что чернявый, коротконогий как татарин гость хозяина, дурачившийся в воде будто мальчишка, никто иной как будущий царь всея Руси Борис Федорович Годунов. Он лишит их тех немногих прав, которые они имели- отменит Юрьев день и превратит всех крестьян в кабальных холопов.
Возвращение
Дмитрия Кашку, сына Адама действительно взяли в плен в одном из первых боев, во время осады Ревеля. Не сдался бы, конечно, никогда, да ударил ему сзади по голове осколок каменного ядра, выпущенный из русской же мортиры. Когда очнулся- кругом гогочущие ливонцы- то ли шведы, то ли ляхи, то ли литовцы, не поймешь. Да и не до того было, кровь текла из раны не переставая. Ему помог какой-то простой фин из обоза с хлебом. Перемотал Дмитрию голову тряпками, дал напиться. Вместе с другими пленными Кашку угнали в Полоцк, который к тому времени вновь взяли войска Речи Посполитой- возводить разрушенные городские укрепления. А где-то через месяц в Полоцке объявился Андрей Курбский. Ему, видимо, рассказали пленные стрельцы кто такой Кашка, кем был при царе. Курбский его позвал к себе.
-Ну и как же ты странствовал, молодец, с самим государем? Расскажи, зело любопытно.
-Ты и есть тот самый беглый воевода Курбский?- в свою очередь спросил Дмитрий.
-Он самый,- кивнул Андрей Михайлович и рассмеялся.
-Чего веселишься?
-Жизнь славная.
-Токмо конец у предателей обычно невеселый,- хмуро сказал Кашка.
-Да ладно тебе, "предатель"...А кого я предал? Тирана кровавого? Неужто еще не понял кто есть такой Иван Васильевич? Гляжу, отблагодарил он тебя знатно, на войну сбагрил.
-Я сам напросился.
-Что, невмоготу с сатрапом-то уже стало? Ха-ха. Понимаю.
Кашка промолчал.
-Мало того, что царь на непотребной войне своих подданных губит, да ещё всю Россию на край бездны поставил,-продолжил Курбский.- Не устоять Москве перед Речью.
-Еще посмотрим.
-А тебе-то что от этой бойни? Даже ежели государь победит, вернет прибалтийские подати, что дальше? Сытнее станет жить русский народ, веселее? Бессмыслица, полная бессмыслица.
-Чего ты от меня хочешь?
-Ничего, кроме одного. Вот ты, волей или неволей, стал человеком, который спас царя, продлил муки великой страны. Да, да, великой. Наш народ вобрал в себя всё самое лучшее от варягов, славян, прибалтов, татар и многих других племен. Такой могучей крови нет ни у кого. Нам бы жить да процветать. А мы нищенствуем, в дикости несуразной пребываем. Почему? Не токмо потому что нам часто не везет с царями, а потому что мы, со времен орды, привыкли слепо поклоняться ханам-царям. Не позволяем себе даже мыслить против них, какими бы кровопийцами они ни были. Мы должны перестать быть рабами, в первую очередь, самих себя. Вот и желаю я чтобы и ты- избранник божий или сатаны, не знаю- наконец окончательно прозрел, скинул с себя рабские оковы.
За вновь выкопанными рвами загремели пушки. Но Андрей Михайлович даже не обернулся. Это полк поляков вел пристрелочную пальбу по дальним мишеням у леса. В походный шатер, где беседовали Курбский и Кашка, вполз едкий запах пороха. Бывший царский полководец чихнул. Как ни странно, что удивляло многих, он всегда жутко чихал от порохового зелья. Затыкал даже нос тряпками, но ничего не помогало.
То ли убеждения Курбского подействовали на Кашку, то ли накопившейся в груди желчи действительно нужен был наконец выход, но он все рассказал Курбскому. И как встретился с государем в кабаке, и как попал с ним на Сьяны. Поведал о том, что увидел за амвоном церкви Богородицы в Александровой слободе. О пытках, казнях и прочих царских непотребствах.
- Парень ты крепкий и, вижу, смышленый,- сказал Курбский, выслушав исповедь Кашки.- Могу сделать тебя для начала десятником в моем полку. Пять талеров в месяц, дам домишко в Упитском повете. У меня их там много. Сигизмунд подарил.
Опять Кашка задумался.
-Неужто желаешь вернуться в Россию?- нарушил молчание Андрей Михайлович.-Мало тебе мытарств и невзгод, мало крови и злобы на родине видел?
-Злобы и крови я видел немало,- наконец заговорил Дмитрий.- Видел я и как хорошо, чисто живут люди в Литве. Да токмо тяжко мне мне без родины. Пропах я ею, сросся с ней, не оторвать. Я не лучше её, а она не лучше меня. Одно целое. Прав ты, воевода, страдаем от себя. А от себя не убежишь. Кто ж виноват, что она такая? Я и виноват, так за что ж её винить, за что предавать? Отпусти с миром, ежели можешь, молиться на тебя буду.
Курбский встал, отодвинул шторки шатра.
-Ишь, вечер уже скоро. А правую стену так еще и не заделали. На истового богомольца ты не похож. Да и обойдусь без твоих молитв. Умному-воля, дураку- колодки. Эй, Михайло!- позвал Курбский.
В шатер тут же влетел воин в кожаных латах с двумя длинными саблями по бокам. Сам он был лохмат и довольно низок, от чего клинки доставали до земли. Застыл, сверля глазами хозяина.
-Кто привел последний отряд пленных?
-Капитан Суербер.
-Сколько просит за голову?
Пленные русские были нарасхват среди шведов, литовцев и поляков. Кто из командиров брал их в бою, тот ими и владел. Из королевской казны "владельцам" выделялись деньги, если пленные использовались в государственных, а не в личных целях, например, при ремонте стратегических крепостей. Однако пленными торговали направо и налево, что, собственно, в Речи Посполитой не воспрещалось.
-Кажись, три с половиной талера.
Курбский расстегнул дорожную сумку, бросил на походный низенький столик несколько золотых.
-На, передай Суерберу. Скажи, Курпский купил.
В польских документах Андрей Михайлович значился именно как "Курпский", поэтому со временем он сам стал упирать на букву "п" в своей фамилии.
Михайло сгреб в желтые ладони монеты, со скорым поклоном выскочил из шатра.
-Ты свободен, Дмитрий Кашка, сын Адамов,- сказал князь.- Ах, да, сопровождение...
Курбский сел за стол, достал лист гербовой бумаги, быстро написал на ней что-то по- польски, подышав на массивный перстень, поставил печать.
-Можешь идти на все четыре стороны,- со сдержанной злобой сказал Андрей Михайлович.-Не держу. Надеюсь, расскажешь о моей...щедрости.
-Обязательно,- ответил Кашка, запихивая "сопровождение" под камзол. На выходе обернулся.- А ведь под Улой, я слыхал, Андрей Михайлович, ты лихо русских людей побил. И на тебе крови нашей немерено.
Он ждал как отреагирует Курбский. Понимал, что испытывает судьбу. Беглый полководец ведь может разгневаться и забрать назад свою "щедрость". Встретились глазами, кто кого переглядит. Первым их опустил Андрей Михайлович.
В черной дыре
Оператор Юра Головин попытался выглянуть из открытого шлюза корабля, за которым был отчетливо виден Александровский кремль. Капитан "Адмирала Врангеля" Федор Лопухин и не думал его останавливать, настолько он был потрясен. Остальные члены экипажа тоже стояли, словно в немой гоголевской сцене.
Юра вытянул по-гусиному шею, но его лоб тут же уперся в будто прозрачную стенку. Он ощупал ее руками- и сверху, и снизу- одинаково. Тогда он ударил по "стеклу" кулаком. Картина с кремлем стала расплываться, превратилась в насыщенный, абсолютно пустой сиреневый фон.
К оператору подошла медсестра Алге Варнас. Её родители еще в прошлом веке перебрались из Литвы в Россию. На "Адмирале" её называли на русский манер Аллой или просто Алей, а она не возражала. Алге в переводе с литовского- ангел, а Алла с греческого- иная. "Да,- говорила она встряхивая шикарными пшеничными волосами,- я иная, таких ангелов, как я, больше нет". Варнас очень гордилась своей красотой, считала что милостиво одаривает ею окружающих. При кажущейся надменности, внутри она была мягкой и доброй девушкой, но при необходимости очень решительной и смелой.
Алге прикоснулась пальчиком к сиреневой стенке, постучала по ней костяшками пальцев.
-И что это означает?- обернулась она на капитана.- Где причал Љ15, где Энона?
Лопухин изобразил на лице кислую гримасу, тоже подошел к шлюзу, но трогать его не стал. Затоптался, разминая длинными аристократичными пальцами тяжелый двойной подбородок. Он был покрыт легкой щетиной. Командир надеялся привести себя в порядок в лучшем отеле Эноны, где есть и озоновые ванны, и бесконтактные ионные бритвы.
-Доктор, дайте своей помощнице успокоительного,- обратился Лопухин к врачу Чернозёмову.- Действительно загадка. Где штурман?
-Я здесь,- вскинул руку штурман Суховой, стоявший среди группы энергетиков, прилетевших на одну из термоядерных станций экзопланеты, на замену своим коллегам.
-Мы шли точно по заданному курсу?
-Бортовой компьютер "Илион" об отклонениях не сообщал,-пожал плечами штурман.
На корабле было установлено два бортовых компьютера. "Софокл" отвечал, что называется, за гуманитарную часть, "Илион" за техническую.
-Так пусть проверят параметры снова.
"Илион" не отвечает,-раздался голос "Софокла",- Попытки войти в его систему, ничего не принесли. "Илион" заблокирован, требует пароль".
-Какой еще пароль?!- не удержался капитан, но сразу же спрятал эмоции, которые были непозволительны для командира. Тем более в сложной ситуации.
-Что за пароль?- переспросил уже спокойно Лопухин.
"Пароль для входа. Он состоит из двух шестизначных знаков. Я пробовал подобрать комбинации. Из десяти триллионов ни одна не подошла".
-Так взломайте же его, черт возьми!- не сдержался уже штурман.
"У меня нет такой программы. К тому же это запрещено. Во время входа в звездную систему Гончих псов, я получал некоторую информацию с "Илиона". Он сам мне её сбрасывал, не полную, не знаю для чего".
-Ну, и? Да говорите же, железка с проводами!- не мог сдерживать нервного напряжения штурман Суховой.
"Международной конвенцией от 19 января...запрещено оскорблять кибернетические системы, как потенциально мыслящих существ",-ответил "Софокл".
-Не обижайся на штурмана, Софоклушка,-взмолилась Алге.- Расскажи что тебе известно, где мы находимся?
"Когда входили в Гончих псов, неожиданно, до нуля упала скорость корабля",- ответил компьютер.
-Да, падение скорости было, это мы заметили,- подтвердил уже менее нервно штурман.- Но решили, что то просто технический сбой. Уже через несколько секунд показания пришли в норму- одна вторая световой, как и положено при входе в звездную систему.
"При этом возросли силы гравитации. До невероятных значений,-продолжил "Софокл". -Такие могут быть только от притяжения черной дыры. Я запросил "Илион", он ответил, что все в порядке".
-Почему же не сообщили мне?- спросил штурман.
-Техническая и навигационная стороны вопроса- не моя прерогатива. За них отвечает "Илион".
-Черт бы вас побрал, железяки неразумные!- снова вспылил Суховой.
-И что это может значить?- осторожно спросил капитан.
-Мы провалились в черную дыру,- высказал предположение продюсер Петя Вельяминов.- Если уж кванты света в ней застревают...Но откуда она здесь взялась? Ведь ее тут не было, так, господин штурман? Иначе бы вы что-то заранее предприняли.
-Не было, конечно,- ответил Суховой.- Не первый раз летаем на Энону. Чушь какая-то...
"Возможно, это небольшая блуждающая квантовая черная дыра,- сказал "Софокл".- Когда-то где-то сколлапсировала карликовая звезда, остался сгусток гравитационной материи. Случайно попала в созвездие Гончих псов. Скорость движения таких пространственно-временных ям неизвестна, а потому невозможно предсказать их появление".
-Я читал, что приливные силы черной дыры непременно разорвут на части корабль и всех его обитателей при приближении к точке сингулярности. Интересно, мы уже прошли горизонт событий?
На журналиста дико посмотрела медсестра.
-Не умничай, Плетнев,- фыркнула она. Ей нравился Илья, она давно уже положила на него глаз. Но сблизиться с ним ей мешала чрезмерная, как она считала, надменность журналиста, желание считать себя выше других. Теперь слова корреспондента взбесили Алге как никогда. Тем не менее, перспектива быть разорванной приливными силами, о которых она тоже когда-то слышала, её не прельщала.- А почему мы в шлюзе видели...какой-то монастырь?
-Александрову слободу,- поправил девушку Юра Головин,- бывшую резиденцию царя Ивана Васильевича Грозного. Впрочем, при жизни его так никто не называл.