Я слушал. Когда же узнал твой маленький секрет, мне вдруг почудилось, что все вокруг переменилось. Из одинокого облака, что висело над нами, часто посыпался град и загремел по черепичным крышам, но, не долетая до земли, он таял и превращался в живую воду. Солнце сияло ярко, и лучи его, догнав раскаленные льдинки, плели по земле настоящую радугу, такую, что можно было на ней развешивать сырую одежду для вечерней просушки. В полях колосились маслянистые злаки. Кивали ветру в затылок и, тихо шурша, обсуждали медленные дымки над исчезающим полем. Крылатые им своим щебетом не докучали. Они готовили своих желтоклювых птенцов к растворению по направлению к Югу, клином в жаркие страны, где на базарах торгуют девственными шелками и сладким бараньим мясом с пряностями, каким у нас и не пахло.
Мне захотелось вытянуть босые ступни поближе к закату и сквозь пальцы смотреть на краснощёкое зарево, откинув голову к тебе на колени, позволить рукам осторожным шевелить у меня в волосах потаенные мысли. Кузнечики плачут, ведь им тоже хочется ласки. Они, завидев тебя, достают свои золотистые фраки и смотрят глазами полными тайной тревоги и даже с бликом великой надежды, глазами, словно шахты кипящие нефтью, они тебя радостно омывают. Какие еще могут быть у чиновника планы? Какие еще не оформил визы провизор? Чему еще научить может старый, согбенный учитель своих измазанных мелом первоклассных учеников, как не искусству бесстрашно упасть в твои руки и в крепких объятиях, прижав ухо к груди, к раскаленному сердцу, выведать и тут же забыть тот самый секрет.
Я тоже его скоро забуду, как только падут за лиловые скалы последние лучики света, как только застынут в воде умиленные звезды или не звезды сами, а их отражения, как только пойдут по дорогам уставшие комбайнеры с песней в устах и улетающим криком прямо ветру на встречу, а женщины прислушаются и поплывут в тёмную синь, но тут же вернутся. А я останусь пропускать стук колес и грохот человеческих душ на платформах, уже не о чем не мечтая и сожалея, о том, что снова мне не удастся запомнить и положить у кровати любимой этот драгоценный подарок. Сквозь паутину и болотные топи, я не смогу донести единственное, тихое слово.
Да, твой секрет- это только лишь слово, и пока я знаю ответ, все будет записано на бумаге чернилами строго. Это слово...........хотя нет в словарях еще слова такого. Зато есть бесконечные вещи, которые оно означает. Есть пушистые клочья тополиного пуха - зима, наступившая летом, время без лишних вопросов. Есть смех тонущих на краю мира матросов и судорога, как улыбка оставшаяся без ответа. Есть колючая проволока, а за ней постаревшие дети строят замок из белых костей высотою до неба. Есть пастырь, живущий в гробу со свой аллелуей. Есть тонкие пальцы играющие на кларнете. Есть жизнь за стеной, хотя жизни не слышно и, кажется, что один сам с собою лежишь в холодной постели. Есть кровь, которая жжет и тревожит, есть кровь, что застыла под стянутой кожей. Есть дети, которые не вернутся, есть старцы, что собственных внуков моложе. И все это в единственном слове укрыто, это и, конечно же, что-то еще, что не требует звука, не требует обозначения, тестов, проб, доказательств, анатомического сечения. Это то, что я забываю грустно и беспрерывно. Это твоя шутка над угасающим миром, твой рай на земле с заминкой перед прыжком и парением над обрывом.
Тело на теплой земле, оба медленно остывают. Хочется, чтобы рядом лежала форточка в небо. Руки чтобы туда попадали и превращались в прозрачные флаги. Губы шептали, что все образуется скоро, голосом нежным и кем-то когда-то забытым, запахом горьким стриул чтобы голос в фиал на шипучие травы.