Вы знаете, что есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые бога не боятся, своего брата не стыдятся. Худо, когда такие в соседях живут, а ещё хуже, когда у власти стоят, родную землицу на алтыны меняют.

   В одной губернии далеко от больших дорог за зелёной тайгой да малорослым ерником стояла некогда богатая деревня, а в ней усадьба. И жила там одинокая вдова. Четыре года оплакивала Марина любимого да судьбу свою бесталанную. Тихо жила, скромно, в чужой карман не заглядывала.

   Заметили посельчане, что умеет Марина как-то по-особому со скотиной обращаться. Вот, на Агафью, скажем, по деревне коровья смерть ходит. Бывало, половину деревенской скотины мор унесёт. А у вдовы все коровы живёхоньки, да ещё и телят не по одному, а по двое приносят. Станут спрашивать, как от падежа скотину уберечь, а Марина засмеётся тихонько, будто колокольчик зазвенит. Отмахнётся от сельчан, пальчиком в серое небо укажет:

   - Вон, видите, птицы вокруг труб кружатся? Духи это. Заглядывают в трубы, смотрят, какие хозяева. Жадных да злобных наказывают.

   Те и отстанут от Марины: кому охота жадным прослыть? Начали сельчане приглядываться: над Марининым домом вроде и дым другой вьётся - то ли чернее, то ли кудреватее. Не иначе, колдовка Марина-то. А и мы не лыком шиты! Стали трубы чертополохом окуривать, да настырных ворон прогонять, а всё без пользы. А то, бывало, соберутся все деревенские бабы ночью, скрытно, в одних рубахах, волосы распустят да обходят деревню гурьбой, приговаривая: "Смерть, смерть коровья - не губи нашу скотину; мы зароем тебя с кошкой, собакой и кочетом в землю". Потом запрутся, простоволосые, у кого-нибудь в бане да запьют страх содеянного колдовства стопкой-другой. От самогонки, понятное дело, ужас слаще становится. Почти всех кошек да собак с петухами перевели, а толку никакого, падёж скота продолжался. Сиротливо в деревне стало без петухов-то. И детишек стало мало рождаться...

  

   А у Марины стадо всё пополнялось, да не только своим приплодом. Около Прокопьева дня, когда сельчане сено в валы собирали, да копны с зародами ставили, начали откуда-то коровы неместные появляться. Всю деревню из края в край проходили, а у вдовьего подворья останавливались, да мычали жалобно. Иные хозяйки пытались завернуть к себе во двор нетель какую, иль хотя бы телка несмышлёного, да напрасно: хоть ночью, а всё равно скотина к Марине уходила. Одно слово: колдовка.

   Марине и не надо столько, и перед сельчанами неудобно: что она, куркулиха какая, да и на что ей, одной? А сделать ничего не может. Идут и идут коровы и бычки из-за чахлого ерника по пёстрому перелогу. Будто пожар там, за раменьем, или светопреставление какое. Вот диво-то на вдовью голову свалилось!

   Собралась Марина, да в город поехала, к самому губернатору на приём записалась.

   Тот нахмурился:

   - Марина? Какая еще Марина? Некогда мне! Не знаю, и знать не хочу!

   Однако помощник напомнил:

   - У вас сегодня общение с простолюдинами записано. Нельзя пренебрегать. На выборах голосов не досчитаетесь.

   - А, ну давай. - Зашла Марина. - С чем пожаловала? Не бедствуешь ли по вдовьему делу? Или нашёлся, кто постелю холодную греет?

   Глядел на неё, глазами оглаживая: хороша баба! Грудь высокая, шея лебединая, так и хочется пальцем потрогать под завитком за ушком. Эх, кабы не жена да две любовницы, уделил бы время.

   - Спасибо за заботу, отец родной, - сказала Марина с усмешкою. - Только я по другому делу приехала. Не пойму я чего-то, откуда скот бесхозный валит ко мне.

   - Ах, вот оно что! - оживился губернатор и прикрикнул, потирая ладони:

   - Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробнее!

   - Идут и идут из-за раменья... По тавру - вроде государственные коровки, а никто не хватится кормилиц, не ищет... И я найти никого не могу - чей скот? А мне с ним - что делать прикажете? И кормов у меня только на свою корову запасено. И доить мне одной несподручно. Молока уже реки молочные...

   - Молока, говоришь, реки молочные? Эту проблему решим, понимаешь. А коров принимай! Всех принимай, да следи, как за личными, - хозяин кабинета обрадовался так, будто ловил в тёмном омуте копеечных карасей, а вытянул оранду японскую, то бишь золотую рыбку.

   - А куда... - пыталась добиться ответа Марина, но губернатор заговорил скороговоркой, расхаживая по кабинету широкими шагами:

   - Угольщики уже вскрыли полгубернии, все пажити, да что пажити - тайгу под разрезы пустили! Я голову сломал, куда скотину девать. Не могу же забить всё поголовье в одночасье! Никакие бойни с этим не справятся. Тем более что губернские склады и магазины уругвайской говядиной забиты. А скотина, значит, сама выход из положения нашла: к тебе попёрла. Ай, умница ты моя!

  Губернатор остановился напротив, восхищённо посмотрел на Марину, потом перевёл выразительный взгляд на потолок.

   - Сам Двуглавый велел нынче угольщикам зелёную улицу открыть!

  Спохватившись, не сказал ли в порыве лишнего, чего и знать-то вдове не положено, губернатор задумался. Потом отпер крохотным ключиком причудливо инкрустированный шкапчик, достал одну из множества лежащих в нём коробочек, а оттуда извлёк изящные, с прозрачными камушками, золотые часики, надел Марине на руку, обнял по-отечески и торопливо подтолкнул к дверям.

   - С кормами подсобим, - пообещал напоследок. - Доярок же из местных жительниц найми. Разрешение на их эксплуатацию нарочным курьером пришлём.

   - А скотников где взять? - Марина не уходила. - Местные-то мужики поехали трубы в Китай прокладывать.

   - И со скотниками поможем. Подошлём работников, коротко стриженных, из мест не столь отдаленных.

  

   И пока вдова возвращалась домой, с недоумением поглядывая на сияющий подарок губернатора, сам он сиял уже значительно меньше.

   Встреча со столичными монстрами и местной фауной проходила в роскошном обеденном зале. Губернатор любил совмещать приятное с ещё более приятным. Сегодня на обед было подано изысканное блюдо: спагетти с чернилами каракатицы, чёрная икра и чёрные трюфели.

   Господин Сепия, консультант по особо деликатным и непрозрачным проблемам, не мог не заметить, что ни утончённые яства, ни бокал чёрного арабского вина не могли отвлечь хозяина кабинета от глубокой задумчивости. Сам выбор блюда представлял неприкрытую угрозу лично для Сепии; он безошибочно угадал, что именно на него и будет возложено очередное неприятное дело, но, привыкший воспринимать горечь естественно, консультант только усмехнулся, когда губернатор, закончив совещание и трапезу, сказал:

   - Ну, что ж, политика ясна. Будем действовать по плану. Не смею задерживать. А вас, господин Сепия, я попросил бы остаться.

  

  

  

   Губернатор не обманул. Молочные реки исправно утекали, не застаивались. И корма по его распоряжению на ферму прислали. Только хватило их ненадолго. И помещения построили, но как-то шатко всё, будто временно. То стена рухнет, то электричество замкнёт, то вода кончится. Никак не хотел организм фермы исправно работать, будто кто палки в колёса незаметно вставлял. Скотники на работу не выйдут - коровы в навозе по колено стоят, доярки запьют - вымя от молока разбухает, орут коровушки, а доить некому. Сельские бабы как-то враз обленились и опустились. Своих коров перестали держать, и казённых доить не хотели.

  - Гля-ко, директорша! Не пойдём к колдовке работать! - вот и весь сказ.

  Всё больше по банькам колготились, растрёпы. И не самогонку уж пили - и её ведь лень гнать стало, а спирт дешёвый китайский. Где брали, не понятно совсем. А потом пьяные песни горланили, глядели стеклянными глазами и не видели ни настоящего своего, ни будущего.

  Помощник губернатора, Сепия этот, приезжал часто. Выкатывался коротеньким округлым телом из дорогого автомобиля и застывал неподвижно: если оглянешься, то и не увидишь сразу - умел человек слиться с местностью. Потом пошевеливал большими ушами, обозначая присутствие и пристальное внимание, все проблемы и вопросы золотым карандашиком в книжечку записывал, покачивал круглой головой. Обещал немногословно. Всё у него, мол, схвачено.

  Только толку и от него не было. Не решались проблемы, а будто увязали в каком-то облаке чернильном или в вате коричневой тонули. А спирту всё больше становилось. Спиртовые реки потекли. Только про него и интересно сельчанам гутарить. Сколько на зарплату бутылок купить можно, да на сколько дней их хватит... Совсем захирела деревня. Душу её изнутри пожар безысходности выжигал.

   А всё угольщики эти. Со всех сторон деревню обложили. Уже и взрывы слышны рядом - будто война пришла. И раменье больше на горизонте не синело - спилили дремучие сосны, взорвали породы. День и ночь жужжали, возились и ползали чудища угольные, выворачивая наизнанку землю, изготавливались вычистить, опростать её до самого нутра. А куда столько угля? Не иначе, китайцам трудолюбивым. А те из него и спирт и всё, что хочешь, наделают, да нам же и продадут. Разрез подкрадывался, наступал, сжимал деревню в кольцо. Только чахлый ерник да бывшие пашни-перелоги остались препонами. Да разве это препоны?

   Билась, вдова, колотилась, а выхода не видела. И коров жалко, и посельчан, и начальство всё понимает и от помощи не отказывает, наоборот, успокаивает, поругивает лишь, что молока мало... А только не отпускает ощущение страшного чего-то, необратимого...

  

   - Всё в порядке, скоро причин для беспокойства не останется, - докладывал Сепия губернатору.

   - Куда ж они денутся? - не понимал тот.

   Сепия показывал на карте растущие как на дрожжах чёрные пятна, уже поглотившие зелёную тайгу, поля, пастбища и населённые пункты.

   - Скоро деревня сама вымрет, без нашей помощи. И скот вымрет. И мы беспрепятственно...

   - Ты уверен? - перебивал губернатор и, успокоенный твёрдыми заверениями, а ещё больше кругленькими суммами в забугорных банках, спешил докладывать выше, самому Двуглавому.

  

   Пришла Марина на кладбище - за заботами давно не наведывалась. Могила мужа покрылась бурьяном. Упал на оградку подгнивший крест. Поправила, как могла, да сама в траву повалилась. Долго лежала и плакала. На судьбу горько жаловалась. Просила милого забрать к себе, оборвать мучения разом. Только тихо на кладбище. Даже листья не шуршали, пёстрым ковром неслышно землю стелили. А потом будто голос беззвучный сказал: "Рано тебе ещё. Только тот, кто по неправильному пути идёт, отзывается обратно. Судьба - это путь и предназначение... Живи..." Подождала ещё. Только больше ничего не сказал голос. С тем и ушла. Оглянулась от ворот: закружило ошмётками пепла вороньё, закаркало, да собака лохматая меж могил промелькнула. Дождь холодный пошёл, ветер норовил в рукава пробраться, ледяным языком самую душу лизнуть.

   А и дома не лучше. Клён под окнами нынче облетел рано. Вот и выглядывают они из-под голых веток слепыми бельмами, мутными от угольной пыли. Дверь перекошена, стены от взрывов покрылись зловещими трещинами, на косяках и потолке чёрная сыпь, в углах - клочковатая плесень. Тлен. Это его сладковатый запах. Темно, холодно. Почему-то скрипят половицы. Марина зажгла свет, из-под стола серая тень метнулась. Кинула сапог, он об стенку шмякнулся, каблук отлетел, но крыса успела скрыться - юркнула в щель под плинтусом. Мухи взвились тучею, загудели натужно, залетали пулями. Внимательно и колко поблёскивали из дыры антрацитовые глазки.

   Господи, как же она устала! На пьяных доярок никакой надежды. Всё сама. Эти утренние дойки, прерванный сон. И допоздна - вечерние. Не заметила, как дошла до такой жизни. За что ей всё это? И, главное, - кому это нужно? Почему у неё не заладилось? Путь и предназначение... Марина изворочалась в ледяной постели, искрутила жгутом простыню, но смогла задремать только под утро.

  Вдруг задрожала земля, заходил ходуном домишко, задребезжали стёкла. Неужто угольщики к самому дому уже подобрались? Вскинула испуганные глаза, а в окно чья-то морда длинная пялится. От страха сорочка к спине примёрзла. Женщина онемела, застыла каменным изваянием на кровати. Потом присмотрелась к синим сумеркам, накинула пальтишко, в котором ходила на ферму, и вышла на улицу.

   Большое светлое пятно в предрассветных сумерках. Пахнет теплом и спокойствием. У крыльца стояла лошадь. Марина вынесла краюху хлеба, протянула животному:

   - Ты чья?

   Лошадь взяла хлеб влажными тёплыми губами и промолчала. Марина засмеялась - словно колокольчик хрустальный в ночи зазвенел. Лошадь положила голову на её плечо. Постояли.

  

   Утром Марина приехала на ферму верхом: не знала, куда деть ночную гостью. Спросила у синеватых зябких доярок, не ведают ли, чья она.

   - Да вон мужик - то ли цыган, то ли татарин. Из тех, что губернатор прислал. Коней по деревням скупает. Но только ни разу к нам не заявлялся. В телеге живёт. Мож, его.

   Однако не прошло и часу, как татарин сам на ферму явился. За лошадью своей.

   Подождал, пока Марина примет и запишет молоко, отправит машину в город. Подошёл, спросил вежливо:

   - Не испугала вас моя Белянка? Сам вижу - не испугала. Она людей чует, к плохому человеку не подойдёт вовсе.

   - Сами-то откуда будете? - неожиданно для себя поинтересовалась Марина.

   - А я вольный. Как ветер. Хочу - дальше лечу, захочу - здесь останусь.

   - И давно - вольный? Вижу - недавно освободились? - кивнула Марина на исколотые перстнями пальцы.

   - Говорят, судьба бьёт вслепую. Но почему-то, целясь в меня, ни разу не промахнулась, - хохотнул татарин. - Иногда так и хочется повернуть её, чтобы дать хорошего пинка!

   У Марины к тому дню почти все скотники разбежались. Которые остались - пьяные в стельку в яслях валялись. А тут вдруг нарисовался трезвый человек. И взмолилась она, взяв татарина за руку:

   - Хочешь у меня поработать? Бригадиром поставлю!

   Посмотрел он на неё с нежностью и ответил:

   - У тебя - хочу!

   С Рашидом Марине стало полегче: новый бригадир умел отыскивать прятавшихся от работы доярок и заставлять их работать. Отучил воровать молоко: а то ведь флягами увозили - на спирт меняли!

   Казалось, жизнь начала потихоньку налаживаться. Появились ещё кони. Целый табун. Марина протягивала им на ладони кусочки сахара, и душа её постепенно оттаивала.

   Она каталась верхом на смирной Белянке, но немного побаивалась других, играющих мускулами под рыжими шкурами.

   - Если боишься быть впереди, то не стоит винить судьбу, что всегда оказываешься позади, - сказал Рашид, и Марина перестала бояться.

   Не разрешал Рашид подходить только к одному коню - могучему молодому жеребцу Индрику.

   - Укусит или вовсе растопчет, - делал татарин свирепое лицо.

   И Марина смеялась, а привязанный к дереву Индрик раздувал ноздри, потряхивал чёрной гривой и бил копытом.

   На землю лёг первый туман, а по деревне поползли слухи, что колдовка приютила конокрада и уголовника. Вот так парочка... Ведьма и басурман!

   Наезжал господин Сепия, чрезвычайный уполномоченный. Увидев на ферме нового бригадира, лично снизошёл до проверки его документов.

   - Попрошу паспорт!

   - Паспорта нету, - оскалил зубы татарин. - Гнать монету?

   - Гони справку об освобождении! - потребовал Сепия. - Однако! Две ходки!

   - А ты чо, тоже срок тянул? - спросил Рашид и пригляделся к лопоухому. - Э, да не на соседних ли шконках мы отдыхали?

   - Не имел чести! - возмущенно сказал Сепия.

   - Ну, у тебя еще всё впереди, - обнадёжил Рашид и нажил в лице уполномоченного злейшего врага.

   Когда помощник губернатора сел в машину, Марина озабоченно предупредила:

   - Ты, Рашидка, с ним поосторожней!

   - Если чувствуешь, что судьба приготовилась отвесить тебе пинок под зад, не вздумай оборачиваться - по яйцам будет намного больнее! - беспечно сказал татарин.

  

  

  

   В серёдке августа пришло распоряжение губернатора - возродить традиции! А какие традиции? За пьянками и сериалами забыли все прежние праздники. Хорошо, басурман Рашид напомнил.

   - Как же. На Фрола и Лавра ваши дедки и бабки лошадиный праздник устраивали. Ух, весело было!

   Забегали местные начальнички. Как не потрафить губернатору! Послали эфирное приглашение. Губернатор откликнулся, бочку с вином от ширины души прислал: не спирт же на праздничный стол ставить. И сам пообещал приехать, да заодно выбрать себе подходящих лошадок. Модно нынче конюшни иметь. А коней в деревне - около десятка по дворам, да у Рашида сколько-то. Почистили всех, причесали.

   В последний день месяца, едва солнце взошло, бабы дорвались до сладенького-то. А оно, уж известно, не мрачность спиртовую нагоняет, а приятное настроеньице создаёт, подъём такой, что душа разворачивается, и охота гимны хвалебные петь. Вот и начали дурёхи деревенские приехавшего губернатора хвалить да обхаживать. А тому и лестно. Посмотрел лошадиные скачки, одобрил. И господин Сепия тут как тут, ужом вьется, идеи новаторские выдаёт, речи заумные держит:

   - А не совершить ли нам, ваше превосходительство, обряд, чтобы полностью древним скифам уподобиться?

   - Какой такой обряд имеешь в виду? - заинтересовалось их превосходительство.

   - Имею в виду, жертвоприношение, - разъяснил господин Сепия. - Корову на костре некоторым образом поджарить.

   - Ну, что ж, - молвил губернатор. - Давай уподобимся. Этим... как их?

   - Скифам.

   - Ура! - закричали из его свиты и распорядились корову из фермы привести.

   Всё сносила Марина, но как увидела, что её любимую бурёнку, которая первая из леса к ней явилась, за рога на праздничную поляну тащат, так и не выдержала.

   - Стойте! Да что же вы делаете, ироды! - закричала не своим голосом.

   Только отодвинули её сами сельчане, пьяные от предвкушения крови горячей.

   - Отойди, колдовка! Не мешай народу с народной властью гулять! А не то повяжем...

   Рашид вперёд вышел, прикрыл грудью, назад Марину оттесняет. А народ уж остервенился совсем. Набросились на Бурёнку с криками и звериным рыканием. Повалили на землю, страдалицу, держат. Один тупым ножом горло пилит, другие уж и шкуру сдирают, и ноги отрубливают, и кишки выпускают. В одночасье деревня последнего ума лишилась. В едином азарте беснуется. Всем охота причастными к варварской вакханалии быть. И вот уже костер запалили, других коровёнок ведут...

   Губернатор аж глаза прикрыл от удовольствия: вот ведь как его народ любит! Сидит в шезлонге, пледом ноги укутанные, и даже мурлычет себе под нос что-то.

   Вырвалась Марина из рук Рашидовых, скинула с руки подарок губернаторский - часы золотые с прозрачными камушками. Словно оковку сняла, оземь кинула. Вскочила на Индрика, жеребца могучего, да и полетела на нём прямо на обидчиков. Тут Сепия на пути её возник внезапно, заводил ушами на круглой голове, обозначая присутствие.

   - Прочь с дороги, каракатица! - крикнула грозно Марина, да плёткой кожаной прямо по ушам оттопыренным и стегнула. Лопнул Сепия, словно гриб-дождевик, чернильное облако мгновенно выпустил. И закрыло то облако поляну.

   И не видно в нём ничего. Кони, люди мечутся. Друг с другом сталкиваются. Крики, стоны и вопли стоят, душу на части рвущие. Чуть отнесло ветром завесу коричневую, заметила Марина отъезжающую машину и рванула за ней во весь опор в гневе праведном. На пригорок заехал джип губернаторский, помчался мимо кладбища. Вот-вот настигнет Индрик машину. Сзади Рашид на коне скачет, а за ним и весь табун его.

   А с другой стороны разрез угольный к самому кладбищу подошёл. Неутомимо гудели машины, продолжали денно и нощно землю курочить. И как только джип губернаторский поравнялся с кладбищем, вдруг что-то рухнуло, не выдержала земля и в глубокий провал ушла. Загудело, завыло всё вокруг. Пробудились монстры подземные, чудища, ни в каком человечьем обличье невиданные, никакими книгами не описанные. В трещины земные полезли. И началось то, что и названия на людском языке не имеет. Чёрный дым и огонь долго ещё бушевали, очищая землю от скверны.

   Потом всё успокоилось. Земной провал водой наполнился. И заплескалось на этом месте озеро лазурное. А по берегу кони пасутся. И трава-мурава - зелёная.

  

  

  

  

   Ерник - мелкий, низкорослый лес.

   Агафья-коровница - 18 февраля.

   Прокопьев день - 21 июля.

   Раменье - большой дремучий лес, окружающий поле.

   Пажить - пастбище.

   Перелог - запущенное пахотное место.

   Фрол и Лавр - 31 августа. Конский праздник.