Чирчикский базар кишел народом. Аромат сладковатого шашлычного дыма, лука и уксуса смешивался в теплом воздухе с запахами фруктов и овощей. Мужчины-продавцы, перекрикивая друг друга, по-русски и по-узбекски зазывали покупателей. Прилавки пестрели янтарной курагой, кораллами и рубином яблок, золотистым луком, ворохами изумрудной зелени... На веранде чайханы белоголовые старики в тюбетейках чинно пили чай из узорчатых пиал. Какой-то чумазый мальчишка, видимо, сын продавца, сидел возле ярко-желтой дынной кучи и, глазея по сторонам большими блестящими глазами, лузгал тыквенные семечки.
- Молодой человек! - окликнула Лена парня с черными вьющимися волосами, стоящего невдалеке. - Дыню не поможете выбрать? Они все такие одинаковые...
Камал давно заметил красивую русскую: высокую, статную, с красивыми ногами. Негромкий голос ее звучал чисто, уверенно и свободно. Камал подошел к девушке:
- Дыню? А вам нужна самая сладкая?
- Самая-самая!
Через некоторое время они выходили из ворот рынка и говорили уже как старые знакомые. Он был слишком серьезным для своих семнадцати лет юношей, родившимся и выросшим в самом, как ему казалось, красивом городе на свете, Ташкенте, и приехавшим к родителям отца готовиться к поступлению в университет. Она, белокурая студентка выпускного курса факультета востоковедения МГУ, заканчивала в Чирчике практику.
- Отец наказал деду присматривать за мной, - рассказывал Камал, неся под мышкой купленную в подарок для Лены большую дыню. - Чтобы я лишний раз из дома ни ногой. Сижу целый день и читаю, читаю. Решил поступать на строительный.
- Голова от книжек не болит? - Лена, лукаво склонив голову, повернулась к Камалу.
- Голова не болит, а вот глаза устают. У меня на чердаке лампочка слабая... Зато ночью прохладней, чем в доме, и груша под окном листьями шелестит, мне нравится...
- Значит, вечером тебя тоже никуда не отпускают?
- А я и сам никуда не хожу. Друзей у меня тут нет, а потом, какие могут быть развлечения в Чирчике? Кинотеатр и тот на ремонте.
- А я думала, у тебя от девчонок отбою нет. Ты просто херувимчик!
В каждом взгляде, во всякой фразе, сказанной Леной чувствовалась неприкрытая ирония, бесшабашный азарт. Но Камал пока еще не уловил смысла начавшейся с ним игры и держался серьезно. Она была чуть выше его ростом, белокожая, в легкой майке на голое тело. И эта откровенность, не свойственная девушкам его круга, естественность и легкость в обращении немного смущали Камала, колебали его внутренние устои. Что-то мгновенно сдвинулось в его душе, его робкий взгляд то и дело скользил по Лениной груди, и, вопреки своему строгому воспитанию, он уже не мог не замечать две маленькие шишечки сосков под тонкой материей. Но больше всего он стыдился, что девушка заметит не это, а каким-то тридцать третьим чувством угадает то тайное желание, внезапно вспыхнувшее в глубинах его мужского существа.
Они дошли до четырехэтажного кирпичного общежития, где жила Лена.
- Ну, я пошла? - сказала она.
Камал передал ей увесистую дыню.
- Видишь эти узоры? - показал он на покрывающие дыню многочисленные арабески. - Правда, напоминают надписи? Говорят, сам Аллах это писал, только о чем, пока никто не знает...
- А мне кажется, я знаю. Он написал здесь, что... сегодня вечером... - она артистически сделала загадочное лицо, - мы должны встретиться!
Камал, застигнутый врасплох этим предложением, не знал что ответить.
- Ну? - озорно глядела она. - Или Аллах не прав?
- Я думаю, он никогда не ошибается! - засмеялся Камал.
- Тогда в десять. Вон там, на скамейке. - И Лена скрылась за дверью подъезда.
Дома Камала ждала бабушка Кундуз. Это она послала его на рынок. "Хватит сидеть за своими книжками, совсем скиснешь, - говорила она, - поди-ка купи хлопкового масла, моркови и курдючного сала. Накормлю тебя настоящим пловом. А то, смотрю, совсем ты исхудал у родителей, что люди скажут!" Бабушка, не смотря на внешнюю строгость, какую придавали ей густые черные брови, была очень доброй и в детстве часто потакала внуку.
- А дедушки нет дома? - поинтересовался Камал.
- В чайхане твой дедушка. С раннего утра туда ушел. Сказал, к обеду придет. И чего пошел, непоседа? Хотел сегодня рубить грушу, уж и топор приготовил... Нет, подался!
- Грушу? Зачем?
- А то ты не знаешь, что уже три года как на ней ничего не родится. К чему такая теперь?! Только свет загораживает...
Камал хорошо знал и любил эту грушу. Когда он был ребенком, самым большим лакомством для него всегда были плоды с этого дерева. Весь год он ждал, когда свершится это маленькое чудо: дедушка отправит из Чирчика спелых, будто наполненных медом, груш. Поставив у порога сумку, ошарашенный словами бабушки, он обошел дом, за которым росла груша. Нижние ветви, толстые и изогнутые самым невероятным образом, были так низко, что лежали на специальных подпорках. Ствол, шероховатый и кривой, тянулся вверх до окна мансарды, а крепкие раскидистые ветви с густой листвой тенистым пологом закрывали широкий фронтон дома.
Камал подошел к дереву, ловко забрался по нему на мансарду и, опустошенный, упал на упругую, заправленную красным пледом тахту. Полежав, взял со стола учебник физики, но, не раскрыв, бросил опять на стол. Старенькие ходики на стене показывали всего десять утра. Камал закрыл глаза и уснул.
Когда он, разбуженный аппетитными запахами спустился, вниз, в кухню, бабушка уже выкладывала мокрый рис в чугунный казанок с зирваком .
- Пришел дедушка? - спросил Камал.
- Пришел, пришел, - в голосе слышался упрек.
Бабушка проделала длинной палочкой несколько отверстий в горке риса и положила на него небольшую тарелку.
- Видели тебя сегодня на базаре... - она закрыла казанок тяжелой крышкой. - С какой-то девушкой...
- А, это Лена, - сказал Камал. После тяжелого дневного сна ему было приятно вспомнить об утреннем знакомстве.
- Дед пришел сердитый. На ней, говорят, юбка такая, что стыдно сказать... Пожалел бы ты, Камал, деда, он уважаемый в городе человек. Зачем ему слышать такие разговоры про внука?
- Юбка как юбка, - пожал плечами Камал, - сейчас так модно... в Москве. Она же москвичка! - Он подошел и обнял бабушку. - Бувижон , пожалуйста, скажи дедушке, чтобы он не рубил грушу. Пусть постоит еще, а?
- Ладно, - суровый тон старой женщины в мгновение сделался ласковым и таким родным.
Три вечера тайно, убедившись, что дедушка и бабушка, закончив дневные хлопоты, улеглись в своих комнатах, Камал спускался по старой груше во двор и, стараясь не выдать себя ни единым звуком, на цыпочках прокрадывался к калитке и, счастливый, вышмыгивал на улицу. Особенно волнительным был первый уход, потому что тяжелая калитка так страшно заскрипела, что Камала охватил столбняк. На другой день Камал смазал петли курдючным жиром, самым воровским образом уведя кусочек прямо из-под носа у бабушки. Камалу все время казалось, что бабушка читает все его мысли, что все про него уже знает. Ему было очень совестно перед ней, потому что никогда в жизни ему не приходилось ее обманывать, а теперь, когда она спрашивала, много ли он прочитал и во сколько лег спать, он, отвечая, краснел и прятал глаза.
Встречи с Леной проходили, впрочем, совершенно безвинно. Они встречались возле общежития, на детской площадке. Камал приходил и садился на маленькую скамеечку, а Лена, увидев его в окно, выходила к нему. Потом они шли в городской парк и гуляли по его тихим аллейкам. Все, что мог позволить себе Камал, это придержать где-нибудь Лену за руку или будто невзначай прикоснуться к ее плечу своим. Они много и интересно говорили обо всем. Потом он провожал ее до общежития, а сам летел домой, чтобы, незаметно прошмыгнув по двору, залезть по старой груше на мансарду и, счастливому, упасть спать. Лена же возвращалась к своей соседке, некрасивой и нелюдимкой Мукаррам, с которой у нее чуть ли не в первый день не заладились отношения. Соседка, работала лаборанткой на комбинате, и уже пятый год мечтала выйти замуж за офицера-летчика расквартированной в городе летной части.
Однажды Лена и Мукаррам поссорились так, что Лене не захотелось возвращаться в общежитие. Было три часа ночи, а Камал и Лена все бродили по темным безлюдным улицам.
- Может, позовешь в гости? - тихо и будто бы в шутку сказала Лена.
Словно искры блеснули во мгле белки глаз юноши. После недолгого молчания он решительно спросил:
- А ты по деревьям когда-нибудь лазила?
И он рассказал Лене, каким образом каждый вечер покидает дом. Скоро они дошли до высокого глиняного забора, Камал неслышно отворил массивную дверь, и, взяв дрожащими пальцами руку девушки, быстрым шагом повел ее за дом. Наверху желтым квадратом светилось окно мансарды. Словно по лестнице, цепляясь за толстые ветви старой груши, в него сначала ловко влез Камал, а за ним, также быстро и бесшумно забралась Лена. Взволнованно дыша, они сели на тахту и сидели молча, выключив свет. Камалу казалось, что старики могли что-нибудь услышать. Но было пронзительно тихо, только слышно было как где-то в листьях старой груши стрекочут сверчки.
- Зажжем свечу, - шепотом сказал Камал и поймал себя на мысли, что здесь ему еще не приходилось разговаривать вслух, поэтому собственный шепот показался слишком громким.
Свеча вспыхнула ярким дрожащим язычком, на наклонной стене появились две большие тени, Камала и Лены. Тени сначала были неподвижны, потом одна приблизилась к другой, они превратилась в одну большую.
Руки Камала, ставши непослушными, шурша, скользили по одежде Лены, а сами собой нашедшие друг друга губы слились в томительном поцелуе. В проеме открытого окна чрез недвижные листья груши сквозили частые мерцающие звездочки: зеленые, голубоватые, розовые. Огонек свечи застыл, будто время остановилось, даже ходики на стене замерли и сделались совсем не слышными.
Ленины пальцы незаметно пробежали сверху вниз по блузке, и Камал почувствовал жар и одуряющий аромат женского тела. Грудь Лены была уже обнажена, полуоткрытый рот Камала нежно касался ее горящей щеки, шеи, и чем опускался ниже, тем становился страстнее. Пальцы Лены все истовее впивались в густую копну волос юноши и все сильнее прижимали к жаждущему наслаждений телу. Язык Камала, коснувшийся сначала одного, потом другого соска, стал точкой в этом изнуряющем ожидании, руки Лены сорвали через голову майку Камала, обнажив его смуглый сухопарый торс. Вслед за майкой на пол полетели Ленины блузка, юбка...
Когда свеча, потрескивая и клубя белым дымом, догорала, двое на тахте замерли, приходя в себя после нескончаемых всплесков неуемной страсти. Небо уже заметно посерело, на нем остались самые крупные и яркие звезды. Последние поцелуи и ласки Камала, теперь самые нежные и медленные, усыпляли обоих. Но все-таки Лена нашла в себе силы высвободиться из объятий Камала и встать с постели: надо было идти.
- Я... тебя... люблю, - тихо сказал юноша.
Лена наклонилась, роняя ему на лицо пряди душистых волос, и поцеловала его в губы.
- Я не сказала тебе, сегодня я уезжаю. Пожалуйста, не провожай...
Камал проснулся рано. Он думал, о том, что в его жизни неожиданно свершилось что-то чрезвычайно новое и важное, что он стал совершенно другим, и, самое ужасное, что это неизбежно заметит бабушка. Камал поднялся и, одевшись, привычно вылез в окно и спустился во двор по старой груше. Бабушка уже неторопливо возилась во дворе, наливала в умывальник воду из кувшина.
- Доброе утро, бувижон!
Ни слова не услышал в ответ Камал. Каменное лицо бабушки предвещало недоброе. Камал, онемевший от догадок, тихо прошел в дом, где застал дедушку, сидящего в кресле у окна и читающего газету.
- А, Камал! Так рано! - дедушка оторвался от чтения, улыбнулся светлой улыбкой.
Дедушка в противоположность бабушке всегда казался просто добрым сказочным героем в расшитой золотой нитью тюбетейке, лысый, с белой плоской бородкой, крупным шишковатым носом, всегда почему-то красным, и сотней морщинок возле маленьких блестящих глаз. Но с детства Камал знал о его суровом нраве и старался никогда не досаждать деду.
- Я на рынок хотел, дадажон... - еле слышно пролепетал Камал. - Пока молоко не разобрали...
И пулей выскочил из дома, сдернув с крючка полотенце.
Умывшись, Камал осторожно прошел мимо бабушки, взял банку и сам не свой, полный самых ужасных и стыдных мыслей, отправился на рынок, где неделю назад произошла теперь уже окончательно перевернувшая его жизнь встреча с Леной.
За традиционным утренним чаем с румяными лепешками дедушка заметил, что супруга сидит хмурой.
- Не болеешь ли, Кундуз? - спросил дедушка. - Что с тобой?
Внутри Камала все сжалось, он приготовился к самому страшному. Рука его дрогнула, он еле смог удержать падающую пиалу, по столу растеклось желтое чайное пятно.
- Рубика-ты ты, Акрам, сегодня эту грушу, шайтан с ней! - сказала бабушка, и голос ее сорвался.
- То руби, то не руби, - удивленно поднял седые брови дедушка. - Что у вас стряслось?
Камал затрясся всем телом, сердце готово было пробить грудную клетку, под мышками потекли липкие струйки пота.
- Камал сегодня ночью...- сказала она и неслышно заплакала, размазывая слезы морщинистой рукой, - чуть голову себе не сломал. Хвала Аллаху, живой остался, даже царапины нет. О, не доживу я сегодня до вечера...
И, бледная, встав из-за стола, пошла в дальнюю комнату.
___________________________
Эту историю, как принято говорить, "не для печати", рассказал мне уважаемый человек, заслуженный работник, генеральный директор одной из крупнейших строительных фирм Москвы, когда я интервьюировал его для одного солидного издания. Про старую грушу он говорил с большим сожалением, что после того случая ее все-таки пришлось спилить. Однако дедушка оставил молодой побег, и на месте старой довольно быстро выросло молодое крепкое дерево, плоды которого были такими же сочными и сладкими. Так сложилось, в начале девяностых дедушке пришлось продать дом в Чирчике и переехать с бабушкой к сыну в Ташкент. А еще Камал Абдувалиевич добавил, что у него с Леной пятеро детей и уже трое внуков. И живут они до сих пор душа в душу