Аннотация: рассказ из цикла "Истории города Еннска"
ЛЯГ-БЫК, ЛОТОС И "ТРЕЗВУН"
Между гербом города Еннска и гербом Еннской области лежала пропасть глубиною в два столетия и бездна гражданского самосознания, в которую бросилась наиболее активная часть областных депутатов сразу же после успешного развала империи Советов.
Неизвестный "дизайнер" в 1787 году был лаконичен и прост: в верхней части герба Еннска на голубом фоне снизу вверх и справа налево он изобразил обычное копьё. Это холодное оружие (как его именовали бы сейчас соответствующие органы) видимо явилось отголоском тех далёких времен, когда никто ещё не знал, что пуля - дура, но при этом никто и не сомневался в том, что штык - молодец. В нижней части герба на красном фоне опять же справа налево пробегал жирненький волосатенький кабанчик. На спине у него сидела здоровущая лягушка. В отличие от всех остальных символов герба, она была изображена в анфас и глупо таращила свои лягушачьи зенки. Короны у неё на голове не было.
Без всякого сомнения эта парочка символизировала наиболее распространенных представителей фауны окрестностей Еннска тех времён, но среди членов современной геральдической комиссии долго шли ожесточённые споры. Наиболее прогрессивные предполагали, что сверху всё-таки изображена стрела в миниатюре, которая предназначается лягушке. А под лягушкой без короны мятежные предки подразумевали Екатерину II. Консервативные эксперты придерживались официальной линии: копьё и кабан были символами достатка и обеспеченности жителей Еннска. Геральдисты ломали копья и стрелы, под водочку съели не одного кабанчика, и массу лягушачьих лапок, но так к единому мнению и не пришли.
Зато простые еннчане очень быстро разгадали загадочный смысл родного герба. Неизвестный "дизайнер" конца 18-го века сумел заглянуть сквозь мутную пелену времён и увидеть день сегодняшний во всей его кретиничной многозначности. Кабан, изображённый на гербе, удивительно походил на мэра Александра Александровича Потыцкого, а лягушка с выпученными глазами, вероятнее всего была его жена. Эзотерически настроенные горожане находили в этом сходстве ещё одно подтверждение теории о переселении душ. А на последних выборах мэра даже произошёл небольшой скандальчик. Кто-то из оппозиционных кандидатов усмотрел в развешанных повсюду гербах лик незабвенного Сан Саныча, а значит - незаконную агитацию.
Копьё же, по единодушному мнению еннчан, принадлежало губернатору области, по совместителю Зевсу-громовержцу, Николаю Викторовичу Кагадетову, который сим холодным оружием время от времени подталкивает кабанчика с его лягушкой в нужном направлении.
Герб губернии был утверждён в 1993 году, сразу же после того, как Енинградская область вслед за городом сменила своё название и стала Еннской. В спешном порядке провели конкурс на лучшую геральдическую эмблему родного края, однако, все двадцать семь эскизов комиссия признала "не отражающими менталитета тружеников села и исторического наследия области". Чего только там не было: тракторы и лошади, веялки и бурундучки, мельницы с мешками муки, огнедышащие драконы, кистепёрые рыбы и даже профиль самого губернатора. Гражданское самосознание областных депутатов срочно требовало отпечататься на каком-нибудь месте, а тружеников села надо было чем-то вдохновлять на борьбу с урожаем. Решили выписать специалиста из столицы. Москвич, работавший под творческим псевдонимом Добрыня Муромич, неделю просидел в Еннском Краеведческом музее, выпил четыре ящика бутылочного пива и сотворил маленький шедевр, в прозорливости ничем не уступающий творению неизвестного "дизайнера" 18 века.
Когда профессионал из столицы принёс его на рассмотрение геральдической комиссии, все ахнули - Добрыня Муромич настолько точно указал на гербе те богатства области, которые ещё не были разворованы, что у некоторых бизнесменов бывших в её составе зачесались ладони и потекли слюнки. Здесь было всё: чёрные ступени, символизирующие абразивные материалы, голубая капля, обозначающая водные ресурсы, модель атома, намекающая на закрытый город Гауржаг-9, и, конечно, же, снопик льна, не представляющий из себя ничего более чем просто снопик льна. Фон, на котором это всё изображалось, в данном случае особого значения не имел.
Герб утверждён был единогласно.
Руководствуясь им как небольшой, но очень точной "картой острова сокровищ", властьпридержащим понадобилось полтора десятка лет, чтобы разворовать и окончательно развалить всё, исключая, пожалуй, только закрытый город Гауржаг-9.
Когда в голубых разливах еннского льна стали появляться первые отмели, с карты области одна за другой начали исчезать населённые пункты. Такая же участь ждала и деревню Усть-Тырка, затерянную в беспросветных чащобах Жегановского района, что километрах в ста пятидесяти от центра губернии, если бы не предсмертное пророчество старожила этого населённого пункта Фёдора Семёновича Финюгина.
Принято считать, что родителей не выбирают. То же самое можно сказать и о месте рождения. Если в паспорте пониже фамилии записано скромное: "город Москва" - это значит - половина дела сделана. Жизнь удастся, нужно только ей не мешать. Но если в графе: "Место рождения" стоит: "деревня Усть-Тырка Еннской области", а в штампе прописки нет ни названия улицы, ни номера дома, то судьбе придётся очень долго доказывать, что ты вообще существуешь.
Миша Финюгин до тридцати лет жутко тяготился этим "тавро" в паспорте. От природы человек хваткий, деловой, он понял, что прозябать в "дыревне", как называли Усть-Тырку, больше нельзя, и подался в Еннск, вслед за двумя своими старшими братьями. Перед отъездом он пришёл попрощаться с отцом. Фёдор Семёнович сидел за столом на деревянной скамье и, упёршись локтями в не раз скребёную столешницу, пил чай, держа кружку двумя руками, сдувая дымок и громко швыркая. Затею младшего сына он не одобрял.
- Прошшатса пришёл? Думашь, в городе-то ано слашше? Ладно Васька да Гришка подалися в луччу жисть. Им оно и писано: князьями да купцами делацца. А ты-то, дурак, куды прёшь? Сваво щастя не видишь? Не одни лягушки, поди, у нас водюцца. Жанился бы... Мне помирать срок... На каво оставлю могилы дедовы?
Михаил постоял, переминаясь с ноги на ногу, а сказать отцу ничего не нашёл...
- Вот тобе моё слово: не будет щастя в городе, - продолжал Фёдор Семёнович, - оно вона, под носом. Как намаешься, воротайся. Тутова и обретёшь себя.
Михаил выскочил во двор, облегчённо вздохнул и подумал: "Ещё легко от старика отвязался". Да и где оно - счастье под носом? В полуразвалившейся "дыревне"? Где и в лучшие-то времена всего пятьдесят дворов было, а сейчас если двадцать наберётся и то хорошо. И невесту из кого тут выбирать? Самой младшей из двух незамужних - сорок два! Хорошо, конечно, вокруг - красиво! Две речки: Тырка и Кача, сливаясь, образуют чудные заливы, заводи и песчаные пляжи. Можно и рыбку половить, и искупаться... Но на этом все прелести заканчиваются и начинается суровая правда, проклеймённая в паспорте.
...- Вот так я и уехал в город, - рассказывал Михаил Фёдорович, стоя на фоне только что открытого разливочного цеха, построенного в самом центре Усть-Тырки. - А отец вскорости-то и помер. Как чувствовал...
Русик вдумчиво кивал головой, и, слава Богу, не прерывал своими глупыми вопросами поучительный рассказ бизнесмена. Артём заметил, что у стажера явно устала правая рука сжимать микрофон, и он поддерживал её ладонью левой за локоть. "Ещё годик-другой, - подумал Коренков, - и из него получится неплохая стойка для микрофона".
Сам Финюгин с явным удовольствием продолжал:
- Помыкался я в городе, братья помогли фирму свою открыть, денег подкопил. Но одна мысль не покидала меня никогда: как нам край родной из разрухи вытянуть...
На самом деле, всё было не так.
Старшего брата Миша Финюгин разыскал в VIP-палате наркологической клиники, где Василий вместе с супругой проходили курс лечения от алкоголизма после очередного запоя. Было смешно и больно смотреть, как они на пару поднимались с кроватей и, держа в руках вешалки с капельницами так, чтобы не вырвать игл из вен, едва волоча ноги, по стеночке, ползли в туалет.
Средний брат - Григорий - тоже пил, но пил в меру, и приезду младшего брата был рад, так как в одиночку с семейным бизнесом справляться было сложно. Фирма "Братья Финюгины" занималась нехитрым, но довольно прибыльным в то время делом - приёмом и, соответственно, дальнейшим сбытом цветного металла.
Мишке сразу была отведена роль управляющего сетью приёмных пунктов, и он, буквально, в течение двух лет не только сподобился купить квартиру и машину, но и отложил изрядную сумму для открытия своего бизнеса. Вот тут-то и сбылось пророчество отца. За что бы ни брался Михаил Финюгин, все его коммерческие проекты терпели полный крах.
Сначала он решил открыть фирму по захоронению домашних животных. Взял в долгосрочную аренду землю, нанял мастериц, чтобы те плели маленькие веночки с трогательными надписями "Моему преданному другу", "Моей сиамской красавице" или "Я всегда угощал тебя косточкой" и дал объявление. Но захоронение домашнего любимца по Финюгинским ценам обходилось хозяевам так дорого, что проще оказалось, выбрасывать собачек и кошечек на свалку или закапывать их самостоятельно где-нибудь на пустыре. Пришлось расценки на услуги снижать. Клиенты появились, но теперь уже Финюгину роскошь похорон была не выгодна. Через полгода после начала работы компания "Сон друга" была ликвидирована. Претензий в течение месяца пришло ровно столько, сколько было похорон - три. Пришлось деньги пострадавшим выплатить.
Следующим проектом стала организация клуба любителей настольного хоккея. Весь фокус здесь заключался не в самой игре, а в подпольном тотализаторе. С большим, надо сказать, удивлением Финюгин обнаружил, что любителей этой настольной игры в городе было немало, как и желающих поставить свои кровные на фаворитов. Очень скоро, однако, выяснилось, что за спиной организатора начались подкупы игроков и судей. Скандал разразился так внезапно, что Михаил не успел даже уничтожить все свидетельства нешуточных баталий. ОБЭП накрыл его рано утром, когда единственная сотрудница - тётя Аня - наводила порядок в подвале, оттирая следы не только боёв, но и побоищ проигравших с выигравшими, а сам хозяин клуба подсчитывал очередные барыши. Пришлось делиться. И выигрышами, и машиной, и банковским счётом.
Но и на этом Финюгин не успокоился. Его посещали такие безумные мысли, отказаться от воплощения которых в жизнь, он просто не мог. В разгар борьбы с колорадским жуком, Михаил придумал очень интересный и, с его точки зрения, действенный метод. Заключался он в следующем: предприниматель записал на обычную магнитофонную плёнку все звуки, которые издавали колорадские твари, когда он начинал давить их своими сапожищами. Многие из криков гибнущих жуков и тресков их панцирей человеческому уху были недоступны, оттого плёнка казалась пустой. Но Финюгин был уверен, что сами поедатели картофельной ботвы прекрасно их слышат, и звук этот для них непереносим. Так что, если проигрывать плёнку над плантациями паслёновых, жуки разбегутся кто куда. Размножив кассету в тысячах экземпляров, Михаил нанял продавцов и наводнил город своей фирменной продукцией. Торговля пошла бойко. Люди со странно молчащими магнитофонами в руках целое лето бродили средь своих делянок, засаженных картофелем. А осенью наступила катастрофа. Колорадские жуки, невзирая на предсмертные стоны своих собратьев, сожрали ботву у всех "фонограммщиков", беспечно поверивших Финюгину. Михаил полгода жил в каморке одного из приёмных пунктов цветного металла. А братья его настойчиво распространяли по Еннску слухи, будто "Колорадского продюсера" (такую кликуху заработал Финюгин-младший благодаря своей последней неудачной афёре) мафия посадила в железную бочку с жуками, и те его съели как картофельный листок.
Миша тоже запил горькую. У братьев Финюгиных даже наметился график лечения от алкоголизма в наркологической клинике, где все они бывали примерно с такой же частотой, с какой интеллигентные люди посещают театр. В очередной раз, ползя с капельницей по коридору, Миша с тоскою вспоминал свою родную Усть-Тырку, и отцовское пророчество всё чаще и чаще звучало в отравленных алкоголем мозгах. "Какая разница, - думал он, - между пьянкой в городе и в деревне? Да никакой! В городе даже хуже: девки все худые, ментов как грязи. Да и самогонка в деревне лучше. Вернуться бы! Только чем заниматься? Работы нет... И никакой перспективы для развития своего бизнеса".
Идея появилась, когда Михаил в очередной раз ушёл в запой. В полупьяном бреду ему приснилась лягушка со стрелою в лапках. Человеческим голосом она проквакала: "Ква-квантовая ква-квадратура ква-квалифицирует ква-кварки квак-квак ква-кварцевый ква-квашиоркор". Миша с болезненным стоном открыл глаза и обнаружил, что спит он прямо за столом в пункте приёма цветного металла, а перед глазами лежит газета "Вечерний Еннск". И всё бы ничего, но статья в газете, на которой он почивал, посвящена была городскому гербу, с фотографией его чуть ли не в полстраницы, и глядела на него та самая пучеглазая лягушенция. Вот тут-то его и осенило.
Он аккуратно, насколько ему позволяли трясущиеся то ли от предвкушения нового бизнеса, то ли с похмелья, руки, вырезал бесхвостую тварь, вылил оставшуюся водку в стакан, выпил залпом, засунул газетную лягушку в рот, со смаком пережевал её и проглотил...
- Как-то утром сидел я у себя в офисе, - продолжал свой рассказ Михаил Фёдорович, - читал свежую периодику и тут в глаза мне бросилась статья о гербе Еннска. Видели же, там на кабане лягушка сидит?
Русик, обрадовавшись неожиданному вопросу, согласно закивал головой и решил блеснуть эрудицией:
- Кабан на гегбе гогода Еннска - символ...
- Жирности нашей живности, - оборвал его Артём, а потом, склонившись к стажёру, прошептал ему на ухо, - вы закругляйтесь, плёнка заканчивается.
Русик взглянул на оператора как на врага народа, а Михаил Фёдорович, не обращая внимания на их реплики, продолжал рассказывать:
- Так вот тогда я понял - не случайность это. То, что отец мне говорил, то, что потом сама жизнь подсказала... Много пришлось тогда побегать, в Москву съездил, в Казань, в Волгоград... Узнавал, где рестораны есть. Рынок сбыта, так сказать, прозондировал. А потом выписал из-за границы лягушку-быка на развод. Кучу денег тогда бухнул на неё, родную. И вернулся в Усть-Тырку не с пустыми руками, а, так сказать, с лягушкой-царевной. Деревня-то родная, как сейчас помню... Осенью приехал, грязь кругом непролазная... Восемь дворов осталось, да и в тех почитай все пили по чёрному. Вот вы не поверите, первую зиму лягушка та со мной на печке спала, в корыте головастиков вывела, уж и расцеловал я её, как принцессу какую...
Вернулся Михаил Финюгин в родную "дыревню" конченным алкоголиком. Мать его, Дарья Васильевна, ещё была жива, и только охала, да вздыхала, глядя, как её младшенький совсем сдурился. Миша не только целовал лягушку, но и время от времени наливал ей рюмашку, потихоньку пропивая последние деньги, сэкономленные от продажи квартиры.
В прежние времена в семье Финюгиных к спиртному относились равнодушно. По праздникам Фёдор Семёнович, бывало, ставил на стол бутылку и предлагал сыновьям:
- Васьк, будешь?
- Не-а...
- Гришк, будешь?
- Не-а...
- Мишк, будешь?
- Не-а...
- На, мать, убери...
Поэтому сейчас Дарья Васильевна крепко призадумалась и решила, что без трезвун-воды здесь не обойтись - сопьются Мишка со своей "царевной".
О трезвун-воде в деревне Усть-Тырка знали многие, но в памяти сельчан не сохранился образ того, кто её добровольно принимал. Бывали случаи, когда родственники пытались отпоить этой водой своих близких, но всё без толку: если человек сам не хотел избавиться от зелёного змия, то вода ему не помогала. А родничок с трезвун-водой был совсем неподалеку - у самого истока Тырки.
Полгода мать уговаривала Мишку попить водички, полгода Мишка отмахивался, но, в конце концов, понял, что с пьяных глаз лягушачий бизнес не раскрутить. И тогда Дарья Васильевна сходила к источнику и принесла в пластиковой полуторалитровой бутылке трезвун-воды. Михаил с полдня ходил кругами, потом решительно налил кружку, выпил и ничего не почувствовал.
- Ерунда это всё, - сказал он матери, - бабкины сказки.
Самое поразительное произошло вечером, когда он попытался как обычно за ужином махнуть стакан самогонки. Едва он поднёс его ко рту, в нос шибанул отвратительный запах говна - говна человеческого, ядрёного, свеженакаканного. Этот "аромат" стал преследовать Финюгина каждый раз, когда тот собирался попробовать самогона или бражки. Однажды, съездив в город, он попытался вкусить все прелести водочки под икорочку с родными братьями. Миша тогда ещё спросил у Васьки:
- Чем пахнет?
- Водкой и пахнет, - ответил брат, и аппетитно крякнув, махнул стакан.
Но для Финюгина-младшего эта водка отдавала таким стойким и резким запахом мертвячины, что просто выворачивало наизнанку. Попробовал Мишка и пиво - тот же эффект. Тогда он заткнул нос, зажмурился и опрокинул для пробы рюмашку. Чего-либо почувствовать он не успел: как подкошенный рухнул Финюгин на стол, в тарелку с чёрной икрой и заснул крепким богатырским сном аж на двенадцать часов. На следующий день всё утро раскалывалась голова, будто вчера в одиночку выпил он ящик "палёной" водяры. "Нет, такой пьянки нам не надо", - решил Финюгин и больше подобных экспериментов с "экскрементами и эксгумацией" проводить не стал.
А трезвун-вода, кроме того, что вызывала стойкое отвращение к спиртному, по-видимому, обладала некими свойствами антидепрессантов. Когда Мишка подходил к питомнику, лягушки радостно что-то квакали по-французски, родная деревня и вовсе казалась нарисованной на лубочной картине, а предзакатное солнце, купавшееся в Тырке, зазывало в светлые неизведанные дали. Хотелось жить, дышать и радоваться... И неплохо было бы приобрести джип-внедорожник...
- Первый, так сказать, урожай ляг-быков я собрал сам, отвёз в город и удачно распихал по ресторанам. А потом понял, что со вторым в одиночку мне не управиться, - Михаил Фёдорович намёков стажёра на краткость не понимал, а потому рассказывал подробно, игнорируя вопросы Русика. Пришлось Артёму руководить самому, время от времени выключая камеру. - Нужны были и сборщики ляг-быков, и водители. Пошёл я по местным мужикам усть-тыркским. Подхожу к одному, фамилию называть не буду, говорю: "Арсентьич, ты бы хоть лопухи и крапиву у забора скосил", а он мне отвечает: "Если я крапиву скошу, у меня забор упадёт"! Тогда мне мои местные мужики не поверили, пришлось в городе объявление давать, искать работящих да не ленивых в других деревнях. Приезжали-то многие, но оставались единицы. У меня закон простой: спиртного в рот ни капли. Где рюмка, там вторая, где вторая - там пьянка, а где пьянка - там никакой работы. Но и оставались многие. Начали пить трезвун-воду и из выпивох, от которых уже всё общество отвернулось, стали у меня передовиками производства...
В Усть-Тырку, прознав про трезвун-воду, стали приезжать целые семьи, благо, брошенных домов здесь, было навалом. Финюгин принимал людей на работу, и даже отдавал ляг-быков на откорм. Деревня понемногу стала оживать. Даже коренные усть-тырчане бросали пить и пристраивались к "лягушёнку", как называли Михаила односельчане, кто водителем, кто лягушководом. Люди работали и радовались жизни, а сам Михаил разъезжал по городам и расширял сеть сбыта продукции.
Как-то раз он побывал в одном из китайских ресторанов Саратова и с досадой узнал, что лягушки им не нужны. "А лотосы вы не разводите?" - вдруг поинтересовался у него шеф-повар. "А что, нужно?" - переспросил Финюгин, вспомнив, что в многочисленных заводях родной Усть-Тырки растут целые колонии этих экзотических цветов. "Сделаем! - со свойственной самоуверенностью ответил бизнесмен. И тут же уточнил, - стебли? Листья? Вершки? Корешки?" Шеф-повар усмехнулся и отказался от услуг Михаила. Только потом Финюгин понял, почему его так быстро тогда отшили.
Уже дома, покопавшись в Интернете, Финюгин с немалым удивлением выяснил, что лотос - растение ядовитое. "Стали бы мы огурцы жрать, если бы они были ядовиты на ранней стадии созревания, - подумал он. - Странные эти китайцы! Кстати, о китайцах..." Финюгин вдруг вспомнил, что у братьев, в одном из пунктов приёма цветмета, работал пожилой выходец из Поднебесной. Имени его никто не знал, все называли его просто - Шаолинь. Был он рядовым приёмщиком, тихим, исполнительным и малопьющим. Михаил Фёдорович, не мешкая сел за руль своего Лэнд-Круизера (к этому времени он не только жил и радовался, но и приобрёл себе свой первый джип) и погнал в Еннск. Шаолиня он отыскал быстро, и уговаривать китайца долго не пришлось. Только заслышав про лотосы, приёмщик встрепенулся, как Гамельнская крыса, услышавшая дудочку, и готов был идти за Финюгиным хоть на край света.
Про "Цветок Будды" китаец знал всё.
По дороге в Усть-Тырку Чжункуй Хун, а именно так звали китайца, полтора часа перечислял рецепты изготовления блюд, отваров и настоев из лотоса. При этом он так артистично щурился, куксился или мечтательно закатывал еле проглядывающие в узких щёлках глаза, всем своим видом показывая насколько вкусно то или иное яство, что сомневаться, что он вообще их пробовал, не приходилось. В деревне китаец, раздевшись до одних трусов, обошёл вброд все заводи и пруды, прежде чем вынес свой вердикт: за это дело стоит взяться. Вместе с молчаливым, но довольным кивком головы, он выложил Финюгину целый список первоочередных дел.
- Теплиса нузьна, - он развёл руки в стороны. - Быстлее ласти будет, быстлее есть мозано будет...
- Сделаем, - отвечал Финюгин.
- Ил, песок месать нада, - говорил китаец, - ил, песок высыпать нада вон в той воде.
- Сделаем, - отвечал Финюгин.
- Олеськи нада блать за лесом, олеськи нада хланить, потом пилить сють-сють, потом в тёплую воду блосать.
- Сделаем, - отвечал Финюгин.
Объяснял китаец плохо. Гораздо лучше делал. Финюгин приставил к нему самых сообразительных, чтобы делали всё, как он. А Чжункуй Хун ходил по заводям, смотрел лотосы, по одному ему известным признакам рубил их или оставлял расти дальше, собирал орешки и складировал их в Финюгинских амбарах. Михаил Фёдорович строил обещанную теплицу, приспосабливая под лотосы заброшенные свинарники.
- Вода нузьно, - говорил китаец, инспектируя стройку, и указывая глубину, ударяя себя по колену, - тёплая вода нузьно. Ил и песок нузьно, глина сють-сють, маленький камесек тозе сють-сють.
- Лампа нузьно, много лампа, - говорил он в следующий раз.
- Тепло есё нузьна, - качал он головой.
А когда претензии кончились, Чжункуй Хун сам прорастил орешки и ростки высадил в приготовленный грунт. Лотосы зазеленели дружно и весело. Часть растений китаец летом пересадил в открытый водоём, другую оставил, хитро ухмыляясь:
- Быстло ластёт, быстло есть будем!
Тепличные лотосы удались на славу и были гораздо больше и жирнее диких собратьев. Уже в июле они бурно зацвели, и по цеху овощеводства распространился нежный аромат. Вместе с цветением началась и заготовка. Китаец осторожно бродил по теплице что-то рвал, что-то отрубал, приговаривая:
После этого все "лекарства" он утащил в свой дом, а "овощи" разрешил продавать.
Оставлял Чжункуй Хун семена, крупные мучнистые зародыши, цветоложе, лепестки, цветоножки, тычинки, пестики, листья, узлы корневища, в общем, почти всё, что мог дать лотос. В доме у него постоянно что-то варилось, настаивалось, дымилось. Волшебные отвары и настои из "Цветов Будды" выявили полную неконкурентоспособность привычных ромашек и зверобоев. Люди отказывались верить местным травницам, заворожённые видом, запахом и вкусом лекарств из лотоса. Фельдшерского пункта в Усть-Тырке отродясь не было, да и не намечалось, несмотря на то, что население её с каждым годом всё увеличивалось. Поневоле пришлось деревенскому китайцу взять функцию лекаря на себя и даже назначить приёмные часы. Каждый вечер он, в белом поварском фартуке, впускал в дом очередного больного, выслушивал его, внимательно вглядывался в глаза, а потом брал большую деревянную ложку, ударял ею по затылку, вручал бутылёк с жидкостью и инструкцией к применению и выпроваживал не говоря ни слова. Люди признавались, что легче им становилось сразу после удара по голове, а лотосом только закреплялось столь оригинальное лечение.
Как-то незаметно, понемногу, Чжункуй Хун стал правой рукой Финюгина, да что там, рукой, и правой ногой и левым ухом и даже третьим глазом. Заведовал он теперь не только цехом лотосоводства, больницей и, частично, столовой, но и организовывал сбыт готовой продукции. Китаец лично объехал все рестораны в округе, и даже пару раз летал в Москву, переговорил со всеми поварами и директорами и составил Финюгину очередной список. Внёс он в него необходимое оборудование и машины для перевозки и хранения корней лотоса, их переработки, варки, засахаривания и упаковки, в зависимости от спроса того или иного ресторана.
Ещё одним пунктом в списке всего необходимого для сбыта лотосов значилось - "марка". Когда Финюгин попросил разъяснить, чего именно китаец от него требует, Чжункуй Хун явно смутился: "Хасяина, понимай Чзункуя, я говолил: "Уссь-Тылка", они смеялиса, нада, малка сельёзиная, нада увазать хасяина"...
И Финюгин задумался. Название у деревни, действительно, неказистое, но это она, родная, стала основой всего бизнеса. Михаил не раз прогуливался по родных околоткам, смотрел, как на глазах меняется его Усть-Тырка. Поначалу всё, казалось, оставалось как прежде, деньги уходили на развитие дела, о благоустройстве и не помышляли. Но сейчас улицы заасфальтировали, провели водопровод, построили магазин, старые дома отремонтировали, новых уже настроили. Да и люди, глядя на директора, зная, что лишнюю копейку он не в карман кладёт, а пускает на благо деревни, начали обустраивать свои дома, улицы, однажды вышли на субботник и разрисовали все производственные помещения, чтобы веселее было, радостнее. И как сейчас ООО "Усть-Тырское" переименовать? Хотя, конечно, название смешное, да и не тянет оно на брэнд серьёзной фирмы.
Мучился Михаил месяца два, ходил по деревне и шептал: "...А если так: "Финюгинское"? Нет... Коряво... Опять засмеют... Тогда "Лягушонок"... Не отражает все стороны производства, и, опять же, несерьёзно. А если "Китайские деликатесы"? Нет, не патриотично... Мы же всё-таки русские! Хотя Чжункуй и не похож..."
Если раньше идеи приходили к Финюгину в пьяном бреду, то теперь они посещали его в определённое время суток - в два часа дня. Правда, солидность их не всегда была равнозначной: то это разведение лотосов, то разработка наглядной агитации в виде плаката: "Трезвей с нами, трезвей как мы, трезвей лучше нас!", то просто проведение Дня Нептуна для детей. От чего зависела степень важности идеи, Михаил и сам ответить бы не мог, хотя предполагал, что дело тут в еде. На сытый желудок идеи были богаче и изощреннее. Название фирмы и эмблема её пришли ему в голову, когда он обедал. Между щами и котлетками, поднося вилку с маринованным опёнком ко рту, он вдруг увидел лягушку, сидящую в середине распускающегося лотоса. Михаил замер, скользкий грибочек сорвался с вилки и плюхнулся в компот. "Лягушки И Лотосы И... И просто буква "Т", - думал он, - "ЛИЛИТ"! Красиво! Знать бы, что буква "Т" обозначает..." Целый вечер он промучился, так и не придумав к чему бы её привязать. Потом сошёлся на том, что это Тырка.
Понимание пятой буквы названия фирмы пришло позднее вместе с очередной идеей.
- С трезвун-водой получилось-то всё очень просто, - продолжал Михаил Фёдорович.
Артём, услышав про трезвун-воду поспешно включил камеру. Финюгин наконец-то добрался до самого главного, ради чего съёмочная группа и приехала в Усть-Тырку.
- Приходит как-то ко мне бабка с Жеганово. Продай, говорит, мил человек, своей волшебной водички, совсем мой дед спился. Я отвечаю: мне-то не жалко, ну дак если он сам не захочет, не поможет ему трезвун-вода. Она говорит: хочет он, а остановиться сам никак не может. Бери, говорю, мамаша трезвун-воды. А потом подумал, а ведь верно много у нас в области, да и в Еннске, таких, кто хочет, а не может. Что если, думаю, наладить выпуск трезвун-воды, да и продавать её всем желающим как минералку. Секрет нашей водички Усть-Тыркской волшебной в том, что она как будто понимает человека. Если, скажем, решил кто-то для себя твёрдо и однозначно: всё, брошу пьянствовать, начну новую жизнь, вот тут-то она его и поддержит и вылечит от алкоголизма, надо только в себя верить. А ежели так просто, то она ведь как минералочка: пей на здоровье, организм очищай. Вот и наладили мы её производство, а сегодня было торжественное открытие. Ну да вы сами всё видели и слышали. А я-то думал, что буква "Т" обозначает! Вот и получилось, что "ЛИЛИТ" - это лягушка-бык, лотос, и "Трезвун-вода".
Финюгин замолк, видимо, подумывая, что бы ещё рассказать областным журналистам, а Русик, воспользовавшись паузой, передал микрофон Коренкову и, яростно тряся правой затёкшей рукой, радостно произнёс:
- Спасибо, уважаемый Михаил Фёдогович, за столь содегжательную беседу, - и добавил, обращаясь уже к Артёму, - по-моему, мы уже обо всём поговогили?
- Хватает, - подтвердил тот и спросил, - всё? Собираемся?
- Нет, ты ещё таблички поснимай, - попросил Русик, - и эмблему фигмы.
Артём подхватил камеру вместе с треногой, вышел на центральную улицу Усть-Тырки и сделал несколько общих планов. Хотя уже стоял октябрь - самое дождливое и грязное время года, деревню как будто бы вымыли с шампунем: аккуратные нарядные домики, стриженые ещё изумрудные газончики, ровные, посыпанные песком дорожки. Всё это никак не было похоже на глухую деревушку, где ещё десять лет назад крапива да бурьян поддерживали заборы.
Артём направил камеру на двухэтажное здание Финюгинской конторы, украшали которую растяжки из красного кумача. В духе советского реализма на них выведены были призывные лозунги: "Увеличим поголовье лягушко-быков!", "Перевыполним план по лотосоводству!", "Трезвун" с нами!". Подойдя поближе, он снял эмблему фирмы - своеобразный герб нынешней Усть-Тырки: в белом лотосе сидела зелёная лягушка, а из цветка вырастали пять букв - три больших и две поменьше "ЛиЛиТ".
У машины суетились усть-тыркцы во главе со своим директором. Русик, сидя в УАЗике, принимал пакеты с подарками.
- Это вам, это вам, и это вам, - приговаривал Финюгин, - а вот это, - он с трудом закинул в машину большую запечатанную коробку, размером с хороший телевизор, - Ириаде Эдуардовне... Передавайте ей низкий поклон от всех нас, от всех усть-тыркцев. Я на недельке заеду, лично поблагодарю.
- Хогошо, хогошо, пегедадим, - заверил Русик.
Артём упаковал камеру.
- Ну что, все уселись? Ничего не забыли? - спросил дядя Ваня, включая зажигание. УАЗик тронулся, развернулся перед конторой, презрительно обдав клубами дыма финюгинских лотосоводов, приветливо машущих на прощание руками, и двинулся к выезду из Усть-Тырки.
- Что за чудо-деревня, - сказал дядя Ваня, когда УАЗик уже выехал за околицу, - смотрите, китаец стоит голосует, видать достала его трезвая жизнь. Возьмём?
- Тогмозните, тогмозните, - загундосил стажёр. - Это, навегное, и есть Чжункуй Хун, мы сейчас у него интегвью возьмём...
- Какое интервью? - разозлился Коренков. - Всего уже наснимали предостаточно. Времени - четвёртый час, поехали домой!
- Так тормозить или не тормозить? - ещё раз спросил водитель.
- Тогмозните, может человеку сгочно надо...
УАЗик остановился, Артём открыл двери и спросил подбегавшего китайца:
- Вам в город?
- Не, не в голод не нада, - улыбаясь, отрицательно закивал головой китаец. - Мне нада "Ситаюсева окна"...
Артём вздрогнул. Первого слова он не понял, но "окна" разобрал очень даже ясно.
- Так это ты - "Ситаюсий окна"? - китаец упёрся глазами в Коренкова.
Тут вмешался Русик:
- Господин Чжункуй Хун? Нам столько пго вас сейчас гассказывали!
Но китаец будто вообще Русика не видел.
- Я визу, ты "Ситаюсий окна", - произнёс он, указывая рукой на Артёма. Другой же он передал оператору небольшой пакетик. - Меня плосили тебе пеледать.
- Кто просил? - ошарашено спросил Коренков, машинально принимая пакет.
- Эта не вазна, - китаец, сложив руки крест-накрест на груди и мелко кланяясь, уже отходил от машины, - осень вкусна, осень... Эта лотосы, кусай на сдоловье.
- Ну что, поехали? - спросил дядя Ваня. Артём заглянул в пакет, пожал плечами и выглянул вновь из машины - китайца на дороге уже не было.
- Поехали, поехали, - сказал Русик и подозрительно посмотрел на Артёма. - Как он тебя называл?
- "Снимающий в окна", - задумчиво произнёс Артём. - Так в Китае видеооператоров называют.
- А в пакете что? - допытывался неуёмный стажёр.
Артём достал двухлитровую банку, закрытую металлической крышкой, набитую чем-то бледно-розовым. На этикетке стоял фирменный знак финюгинской конторы: лягушка в лотосе и надпись "ЛиЛиТ". Пониже крупными красными буквами было написано: "Маринованные лотосы".
- Обыкновенные маринованные лотосы, - опять объяснил он, дабы отвязаться от настырного стажёра, и соврал, - я, пока снимал, у одной старушки купил, мне китаец и передал.
- А-а-а... - разочарованно протянул Русик.
Всю дорогу Артём разглядывал банку и ни о чём другом думать не мог. Он уже и сам готов был поверить в своё объяснение, что китаец сказал именно "Снимающий в окна", хотя прекрасно понимал, что "Ситаюсий окна" могло означать только "Читающий окна". "Откуда? - думал он. - Я ведь никогда никому не говорил. Что это за лотосы? А вдруг они меня отравить хотят? Похоже, это уже паранойя..."
- Ну что, ребятки, - тоном не принимающим возражений произнёс дядя Ваня. - У меня тут кум в Юпино живёт. Заскочим на полчасика? Чайку попьём!
- Заскочим, Сергеич, о чём речь, - согласился Артём, - у меня там тоже одно дело есть. Одноклассника давно хотел найти...
Русик - Иуда - сидел сжав губы. Похоже, он не особо одобрял намерение старших товарищей. "Сдаст Ириаде, - подумал Артём. - Ну и чёрт с ним! Дядя Ваня скажет, что мотор перегрелся, а я подтвержу!"
В Юпино въехали ещё засветло. Деревня разительно отличалась от Усть-Тырки, хотя от Еннска была всего лишь километрах в сорока. Чёрные завалюшки жались друг к дружке, будто боясь рассыпаться, разбитая дорога в огромных чавкающих лужах хранила следы всех прошедших дождей. Возле сельмага, подсвеченного единственным на всю деревню фонарём, топтались трое парней, и Артём, приметив их, решил, что камеру лучше в машине не оставлять. Дядя Ваня притормозил возле усадьбы, заметно выделявшейся своей добротностью среди других юпинских изб, и, прихватив Русика, отправился чаёвничать к родственникам. Артём, взяв камеру, пошёл искать Андрюху Касаткина. Поиски были недолгими. Мальчуган лет десяти, будто бы обрадовавшись внезапно появившемуся развлечению, проводил Коренкова до самого дома, где жил бывший одноклассник.
Маленькая избушка смотрела на улицу всего двумя подслеповатыми глазами. Ворота были уже намертво закрыты, и едва Артём толкнул их, где-то в глубине двора заливисто залаяла маленькая собачонка. Хлопнула дверь, женский голос строго приказал: "Да заткнись ты, уйди, место..." Из скрипнувших ворот выглянула хозяйка.
- Вам кого?
- Андрея ищу, Касаткина... Он здесь живёт?
- А... Пьянь подзаборная... Здесь...
В сгущающихся сумерках трудно было определить сколько ей лет, у Артёма даже мелькнула мысль, что о возрасте жителей деревни вообще сложно судить по внешнему виду, будто бы они существовали в каком-то ином временном измерении. Хозяйка дома вполне могла быть как хорошо сохранившейся старушкой, так и беспробудно пьющей дамой тургеневского возраста. Подтверждение этим загадкам деревенского бытия он нашёл и, увидев своего одноклассника, когда женщина, предварительно смерив Артёма оценивающим взглядом, провела оператора в клетушку, где коротал свои дни Андрей Касаткин.
Зрелище было довольно таки мрачноватое. Сразу за грязной липкой дверью стояла кровать с панцирной сеткой, на которой лежал серый голый матрац. Отвернувшись к стене, прямо в фуфайке и грязных дырявых носках на нём спал какой-то жутко воняющий мужик. Сам Андрюха сидел на единственной в комнате табуретке возле старинного облупившегося комода, застеленного грязными пожелтевшими газетами. Этот импровизированный "шведский стол" был завален грязной посудой, бутылками, кружками, кусками засохшего и даже плесневелого хлеба. В свете тоскливой пыльной лампочки Артём с трудом признал своего товарища в этом заросшем бородищей, помятом и замызганном бомжаре.
- Во! Кореш пожаловал, - произнёс Косой так, будто Артём полчаса назад выбежал за очередной бутылкой самогонки. - Заходи! Садись... куда-нибудь...
Артём огляделся и решил лучше постоять.
- Здорово, Андрюха, - он нехотя, с некоторым даже омерзением, пожал руку однокласснику. - Ну как ты тут?
- Да сам вишь! Пьём полегоньку да пинам балду...
"Оказывается, есть такое слово "пинам", - подумал Артём. А Касаткин тем временем достал из угла бутылку, видимо, только что спрятанную от посторонних глаз и, откупорив её, принялся разливать по стаканам мутную самогонку. Даже приблизительно сказать, сколько дней он пил, было невозможно.
- Давай, накати! - пододвигая стакан к Артёму, предложил Косой. - А то корешок мой в отрубе, а моя природная интеллигентность не позволяет пить одному...
- Не, Андрюх, я не буду, - наотрез отказался Артём. - Так, зашёл попроведать.
- Ну как знашь, - сказал Косой. - Давай, за встречу, а то у меня уже трубы горят!
Он выпил, и было заметно, что его сразу развезло. Касаткин стал шарить по комоду, нашёл что-то, по его мнению, съедобное, занюхал и проглотил.
- Ты как, завязать-то не думаешь? - спросил Коренков.
- Завязывал уже, было, - тут же отозвался Касаткин, пододвигая к себе второй стакан с самогонкой. - Я же тогда думал всё - новую жизнь начну. Объявление прочитал, что в Юпино рабочие нужны. Что, думаю, в этом Еннске ловить? Жена от меня ушла, да тут с квартирой оказия приключилась... Короче, кинули меня одни черти, развели как лоха...
- Ну ты же бросил тогда пить? Сумел? - поинтересовался Артём, глядя, как одноклассник залпом выливает в себя второй стакан. - Может, и сейчас попытаешься?
- Не-а, сейчас уже не выйдет. Пропащий я человек... Я же тогда знашь как от бутылки-то отвязался?
- Как?
- Про депривацию сна слышал?
Артём отрицательно покачал головой.
- Ну это, в общем, такая фигня... Какие-то психотерапевты выдумали... Типа ночь не спать, ночь спать. Ночь не спать, ночь спать...
- Не понял, - сказал Артём. - Интересно. Давай-ка я на камеру запишу...
- У тебя и камера есть? Давненько у меня интервью не брали, - Касаткин пьяно ухмыляясь смотрел как Коренков распаковывает камеру, - а то помру здесь, никто обо мне и не вспомнит.
Артём достал из сумки чистую запасную видеокассету, вставил её, оперся поудобнее об косяк двери, взял камеру на плечо, и нажал "REC".
- Подробнее расскажи про..., как её?...
- Депривацию... А что про неё рассказывать? - Косой с трудом сидел на табуретке, а перед ним стоял ещё один наполненный стакан. - Короче, представляешь, что у тебя сутки длятся не двадцать четыре часа, а сорок восемь. Ну и спишь не больше двенадцати часов... А всё остальное время, ну это... короче, не спишь.
- То есть, и ночью не спать? - переспросил Артём.
- Конечно... Через месяц я не только забыл как пить, я даже курить бросил. И состояние было такое лёгкое, приподнятое, как будто на воздушном шарике парил. Вот тогда-то я в Юпино и переехал. Всё было хорошо, пока шарик не лопнул.
- Чего он лопнул-то?
- А, это долгая история, - Косой жахнул ещё один стакан, и глаза его покрылись мутной пеленой. - Долгая история, жуткая... Я же тогда... Да мы все тут, ну, этими, семечками занимались... Слыхал небось? Выращивали это "Белое солнце"... Белое солнце пустыни, - Касаткин нехорошо засмеялся. - В натуре... пустыни... Ну этого, предпринимателя хренова, олигарха трахнутого, господина Злова... Зря ты снимаешь эту ху...йню...
- Ну и что случилось-то там?
- А, пропади они все пропадом! - Косой рубанул рукой воздух, и как будто бы в нём что-то порвалось. - Ты видал эти "Семена радуги"? Видал? Они продаются на каждом углу... Люди от них дуреют...
- То есть, как дуреют?
- А так! Там на плантациях подсолнечных у них несколько домиков построено для охраны там... для рабочих... Мы там жили... "Фазендами" их все называют. Года три назад это было, уже в конце лета, кажись... Сижу я на фазенде, на солнышке греюсь, семечки щелкаю... Гляжу, едет кортеж... Выходит Злов со своим чернозадым... Охрана, все дела, хуё-моё... Пошли на плантации, посмотрели, побродили... Возвращаются... Меня не видят, я как раз в сторожку зашёл... А стены там тонкие. Они стоят базарят, а я всё слышу... Негр этот говорит Злову, мол, всё готово, получится очень круто... А Злов у него спрашивает, сколько надо времени, чтоб человек привык к этим "Семенам радуги"? Тот отвечает, год-два, и жить без них уже не сможет... И ему надо будет всё больше и больше... Тогда и цену, говорит, поднимать можно будет и по всей стране распространять... Вот ведь, бл...яди, чего понапридумали, наркоманские семечки выпускать...
- Ты что, серьёзно?
- Не веришь? Да я и знал, что не поверит никто... Потому и молчу, - Косой выплеснул остатки самогона в стакан. - Да только правда всё это... Я, когда узнал, бросил работать на этих плантациях, на этого Злова, и снова пить начал... Вышибло меня всё это, понимашь, вышибло! Я буду работать на этих плантациях, семечки выращивать... А он будет ими людей травить... И ведь никто не поверит... Ты же вот не веришь? Не веришь, а?
- Верю, верю. Ты вот объясни поподробнее, в чём смысл-то? Ну семечки, ну продают...
- Ты понимашь, они этими семечками людей зомбируют, волю в них подавляют. А этот папуас - колдун какой-то... Вроде как чтоб люди только приказы одного Злова слушали... В краску, которой семечки красят, чернозадый добавляет какую-то отраву африканскую, неизвестную нашим... Щёлкает человек, щёлкает и нащёлкаться не может... И думает только об одном... Как бы стать рабом у господина Злова... - Косой махнул остатки самогонки, неожиданно вырубился и медленно сполз с табуретки.
Артём выключил камеру, упаковал её в сумку, постоял ещё секунду, как бы раздумывая, что делать, потом вышел из комнаты.
- Пьёт? - спросила хозяйка у Коренкова.
- Пьёт...
- Он и не вспомнит, что вы приезжали, - женщина, видимо, прониклась уважением к городскому гостю. - Человек-то он не плохой, Андрюшка... Сразу видно, и голова есть, и руки... А как запьёт, так и без просвету...
- Он одноклассник мой бывший, - объяснил Артём, уже выходя из ворот, потом подумал и добавил, - как в себя придёт, посоветуйте ему в деревню Усть-Тырку Жегановского района съездить. Пусть найдет там китайца, скажет, что от меня - Артёма Коренкова, видеооператора, "читающего окна". Китаец поможет ему пить бросить, новую жизнь начать...
- Хорошо, хорошо, передам, - заверила женщина. - Деревня Усть-Тырка, китаец, от видеооператора...
- Артёма Коренкова.
- Артём Коренков, - повторила хозяйка.
Когда он подходил к УАЗику, было уже совсем темно. Ни Русика, ни дяди Вани в машине ещё не было. Коренков закурил, поджидая коллег, и попытался переварить всё, что услышал от одноклассника. "Бред, Боже мой, какой бред! Мухи, лягушки, лотосы, а теперь ещё и семечки! По ходу дела, допился Косой до белой горячки. Кому это надо, производить наркоманские семечки? Зомбировать людей? Полный бред". Перед глазами вдруг проплыл образ Барракуды, стоящей на ступеньках мэрии и яростно грызущей "Семена радуги".
- Ну что, нашёл ты своего одноклассника? - спросил дядя Ваня, выныривая из темноты. - Погнали?
- Да, да... Всё нормально...
Артём с Русиком запрыгнули в автомобиль, дядя Ваня вырулил на трассу, и они помчались домой.
Обратная дорога показалась значительно короче. Артём давно уже заметил, что путь из дома по каким-то неведомым причинам всегда гораздо длиннее, чем путь домой. "Почему так?" - не раз задавал он себе такой вопрос. Может быть потому, что когда едешь куда-то, не знаешь, что тебя ждёт, едешь в неизведанное и психологически настраиваешься на новые впечатления, события. А изменений в жизни зачастую человек боится, потому что по природе своей он очень консервативен. Этот мысленный страх подсознательно удлиняет дорогу, хочется подольше не сталкиваться с чем-то новым и остаться таким, какой ты пока есть. А дорога домой легка и непринуждённа, потому что ты едешь в свой привычный мирок, в своё уютное гнёздышко, и подсознательно знаешь, что тебя там будет ждать, и поэтому мысленно укорачиваешь дорогу, несясь к этому старому, проверенному образу жизни: тарелке щей с майонезом, приветливо мигающему телевизору и скипетру человеческих желаний - пульту дистанционного управления.
Сверкающий всеми огнями Еннск, выскочил из-за очередного поворота внезапно и неотвратимо. УАЗик помчался по городским улицам, вливаясь во всё новые и новые потоки. Артём выглянул в окно и даже уже не удивился, когда проносящиеся мимо окна многоэтажек стали складывать из себя новые фразы. "Что ж, - подумал он, - "Читающий окна" да будет читать".
Когда УАЗик въезжал в ворота МИРТВ, в блокноте Артёма было записано:
"Я УБОГО ВИЖУ ИГРУ. ПОД МАРШ НАВЕРХУ ТЕПЛЕЛО. КОЛЕСО ТОЛКАТЬ - НЕ ДУР УГОНЯТЬ. ЛУКАВО ЛСД ОРЛАМ"