Тем, кого люблю, посвящаю.

Деревья мучил приступ желтухи: они стремительно желтели и столь же стремительно теряли свои покровы. И я ничем не мог им помочь.

Я сам переживал довольно странное время. Желтая эпоха заразила меня глупостью, небрежностью, слепотой, глухотой и насморком. Я потерял то, что имел, и ничего не приобрел взамен; порою любовался красивой смертью деревьев и при этом натыкался на людей, так как не замечал их.

А потом началась эта болезнь, это безумие, этот кошмар. Каждое утро я вставал, распахивал настежь окно и, вскарабкавшись на подоконник, стрелял в висок из “кольта” сорок пятого калибра. Мое мертвое тело долго падало, кувыркаясь в воздухе, потом с лету вминалось в сырой асфальт проезжей части и замирало. Автомобили принимались утюжить его своими горячими шершавыми покрышками. Мне было щекотно и любопытно: что дальше?

А дальше меня везли сначала в холодный морг (бр-р-р!), затем в горячую печь крематория. Второе было куда приятнее. Тот, кто не испытал подобного, вряд ли меня поймёт. Вокруг бушует огненная купель, а ты лежишь себе тихонечко, тело твоё прокаливается, иссушается, потом начинает медленно таять...

Урна с моим прахом была передана в лабораторию для научных исследований. Во время одного из экспериментов с высокими частотами я восстал. Из пепла.

Люди вокруг бегали, прыгали, кричали что-то об удачном завершении программы “Феникс”. А после меня забрала к себе на дом одна лаборантка. Чтобы продолжать наблюдения. Представьте себе мое изумление, когда я узнал в ней свою недавнюю потерю - мою Единственную...

Она, однако, меня либо не узнала, либо сделала соответствующий вид. По дороге я хотел объяснить ей, что наше расставание было ошибкой, что мы созданы друг для друга, и что нам нужно попытаться начать все заново. Но то ли я невнятно говорил, то ли она опять притворилась...

Дома мою Единственную ждал Один из Многих. Он подозрительно меня осмотрел и сказал, что таких, как я, нужно держать в клетках. Я воспринял это как шутку, но спустя некоторое время угроза была приведена в исполнение. Моему возмущению не было предела: я кричал им, что я - человек, и, что они не имеют права лишать меня свободы, я цеплялся за прутья решетки клювом и когтями, бил крыльями, но все было напрасно. Только Один из Многих презрительно назвал меня “бешеной канарейкой”, а Единственная возразила:

- Вовсе нет. Это Феникс - птица счастья, восставшая из пепла. Пока она с нами, мы с тобой будем счастливы.

“Ну уж нет”, - подумал я, - “Дудки!”

- Ну, если тебе так хочется... - Этот парень умел делать одолжения. С кривой усмешкой он просунул палец между прутьями и подразнил меня: “У-тю-тю-тю!”

Палец был толстый, потный и невкусный, но я, по крайней мере, увидел какого цвета у него кровь. Один из Многих запихал в рот всю пятерню и невнятно пообещал “открутить мерзавцу башку”.

Эта перспектива меня мало вдохновила, однако деваться было все равно некуда, поэтому я сел на шесток и стал ждать дальнейших событий.

Вечером Единственная насыпала мне в клетку проса. Я с грустью напомнил ей, что раньше она кормила меня яичницей - она изумительно готовила "глазунью" - но опять не был понят.

Ближе к ночи, когда они уединились в соседней комнате, мне стало совсем плохо. Самая черная - чернее бездонного космоса - тоска заполнила мою душу. Она росла и ширилась, и вот я стал ощущать, как меня распирает изнутри. Сначала это было не очень заметно, но постепенно клетка становилась все меньше и меньше. Мгновенье, - и тонкие прутья впились в мое тело. Еще мгновенье, - и они лопнули, как перетянутые струны.

Я взмахнул руками-крыльями, и поднявшийся вихрь перевернул всю обстановку в комнате. На шум разбивающегося стекла и разлетающейся в щепки мебели из спальни выскочил Один из Многих. Боже, как замечательно он побледнел! Чтобы как-то приободрить беднягу, я воскликнул: “Румянец тебе все равно не шел, парень! Петрушкой ты был никудышным, так может хотя бы Пьеро из тебя получится!” От звука моего голоса Один из Многих скорчился и, зажав лицо руками, упал на пол. Тогда я бережно подхватил его клювом и принялся носиться по комнате, ощущая, как мелко дрожит его холеное, испуганное тело. И тут на пороге спальни появилась Единственная.

Я швырнул свою жертву к ее ногам, словно тряпичную куклу. Один из Многих на удивление быстро пришел в себя, вскочил на ноги и, не встретив на пути серьезных препятствий, пулей вылетел из квартиры. Тогда Единственная устало опустилась на подлокотник перевернутого кресла и полуутвердительно спросила:

- Это ты?..

- Я...

- Зачем ты пришел? Зачем разрушил мою жизнь? Ведь ничего вернуть нельзя!

- Да...

- Тогда зачем все это?!

- Не знаю. Стрелки моих часов бегают по кругу, но на календаре каждый день одно и то же число. Я живу в вечной Осени, будущность моя - одни желтые страницы...

- Так чего же ты хочешь?

- Мне это неведомо.

- Может быть... - она замолчала, и глаза ее стали темными, как окружающая нас ночь. Я повернулся и, не говоря ни слова, пошел к окну.

- Подожди!

Я замер.

- Нет... уходи. Уходи совсем!

Тоска моя неудержимо влекла меня к черному провалу. Но в ее голосе мне послышались слезы. Я вернулся и погладил крылом вздрагивающие плечи.

- Все будет, не плачь. У тебя еще все будет.

Она всхлипнула в последний раз:

- Ты так любишь меня!..

“Может быть”, - подумал я. И еще: “Главное, что Один из Многих в этот дом больше не вернется”.

А потом темнота бросилась мне навстречу. Любимая, Единственная, звездочка моя, прощай!..

Черный ветер гладил крылья и трепал пух на груди.

Домой! Другое окно, распахнутое настежь, прервало волшебный полет на серых крыльях тоски. Повинуясь неслышному приказу, я опустился на кровать и перьями крыльев, на ходу превращающимися в пальцы, натянул одеяло. Еще одна страница бесконечной желтой книги была прочитана до конца и перевернута...

Новый день пришел неожиданно и первым делом заботливо стер в моей памяти события дня предыдущего. Вместо этого он вернул мне боль недавней потери, глупость, небрежность, глухоту, слепоту и, конечно же, насморк...

За окном буйствовала пьяная красавица осень. Сердце вдруг защемило так, что стало понятно: дальше жить невозможно. Очень кстати под рукой оказался пистолет. Я вскочил на подоконник, прижал холодное дуло к виску и...

Сегодня на улице не было машин. Вместо них по самой середине мостовой шла девочка. Маленькая девочка с короткими темными волосами. Она обернулась и пристально посмотрела мне в глаза: во взгляде ее была Жизнь.

И тогда я проснулся.

Я спрыгнул с подоконника в комнату и отшвырнул пистолет. Я разбил часы и разорвал календарь. Вечный переплет распался, и желтые страницы рассыпались в прах...

Мне на щеку упала первая шальная снежинка. Зима спешила приложить лед к еще горящей ране. Я вновь подошел к окну и поглядел вслед исчезнувшей девочке.

Здравствуй, моя добрая целительница зима...

Декабрь, 1993