Эшли, Роуз : другие произведения.

Когда ты закрываешь глаза

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Раньше мои мечты были в моей голове: если я открывал глаза - они тут же исчезали. Однако теперь все иначе. Теперь я открываю глаза и вижу их перед собой, и, кто знает: сошел ли я с ума или, наконец, достиг своих звезд.


  

Эшли Дьюал

КОГДА ТЫ ЗАКРЫВАЕШЬ ГЛАЗА

  

0x01 graphic

  

АННОТАЦИЯ

   Мия - девушка со странностями. Уже который год она борется с необычной болезнью, за глаза именуя ту диссоциативной амнезией. Однако вот уж не задача: ни она, ни ее родные понятия не имеют, что же на самом деле с ней происходит. Мие придется столкнуться со своими самыми страшными ночными кошмарами, чтобы, наконец, понять, в чем же причина ее заболевания и что именно способно ее излечить.
  

   Ты должен отличать темноту от убежища. Должен понимать, чего ты точно хочешь: уйти или спрятаться, испариться или спастись. И неважно, каким именно образом ты провалишься в эту мглу, главное, каким образом ты попытаешься из нее выбраться. И попытаешься ли вообще. Ведь закрыть глаза куда проще, чем открыть их.
  

Раньше мои мечты были в моей голове: если я открывал глаза - они тут же исчезали. Однако теперь все иначе. Теперь я открываю глаза и вижу их перед собой, и, кто знает: сошел ли я с ума или, наконец, достиг своих звезд.

I

  
   Это странно - не помнить. Идти по улицам и не узнавать лиц. Приходить в себя от внезапных вспышек страха. Открывать глаза и теряться, не осознавая, что с тобой, кто ты и где находишься.
   Диссоциативная амнезия. Расстройство личности. Кажется, именно так называется заболевание, проглотившее целиком все мое будущее.
   Что уж тут сказать. Жизнь - смешная штука, не находите? Я ведь даже понятия не имею, что со мной случилось; почему я такой стала; в чем причина? Однако интернет мне в помощь, и я отыскала нечто ужасающе отвратительное. Например, то, что в детстве, возможно, меня изнасиловали; или я перебрала с алкоголем; или сидела на игле до-о-олгое количество времени; или меня прокляла женщина из пятого подъезда - у нее нос в точности такой же кривой, как и у ведьмы на картинке из Википедии. Ну, а если говорить серьезно, хорошего я вычитала мало. Полное выздоровление невозможно. Иногда выскакивают фразочки об эпилепсии, раздвоении-троении-четверении личности и наследственной передаваемости. Вот и думайте, как это понимать: то ли меня кто-то из дальних родственничков заразил, то ли я кого-то заражу из своих детишек. Что так, что эдак - все плохо. Хоть иди и вешайся. Что, конечно, глупо. Папу я одного не оставлю - ему и так сложно приходится после развода.
   Иными словами, я - ходячий аккумулятор. Иногда меня передергивает, и я попросту разряжаюсь: как батарейки. Экран перед моим носом тухнет, и открываю глаза я уже в совсем другом месте. Так что, хотите вы этого или нет, но верить мне определенно не стоит. Источник информации из меня - так себе. Мои мысли давно предали мою голову, и если захотите прознать правду, лучше спросите о ней у кого-то другого, так как мой ответ - не всегда истина. Однако я стараюсь просто не обращать на это внимания. Жить, как есть. С тем, что имею. И без того, чего никогда не обрету - например, долговременную память.
   По правде говоря, в моей странной философии пунктов не так уж и много. Между "да" и "нет" выбирать - да. Есть много сладкого, соленого, кислого - чтоб из крайности в крайность. Слушать ту музыку и смотреть те фильмы, которые нравятся вне зависимости от веяний человечьих мыслей. И исполнять мечты. К слову, не только свои. Но и ваши. Да любого, кого я на своем пути встречу. Ведь кто знает - завтра меня на этой земле уже может и не быть. Черт подери, я вновь отключусь и больше никогда глаза не открою! Это ведь пугает до коликов. Правда? Жить, дышать, ходить и умереть. Вот так просто: взять и исчезнуть. По мановению волшебной палочки. Что ж, иногда мне кажется, незнание простых истин бывает полезно. Как бы мы жили, не боясь смерти? Как бы мы жили, не догадываясь о ее существовании? Теряли бы попусту время - скажете вы, и, собственно, окажетесь правы. Однако почему бы не вспомнить о тех, кто так безмерно обеспокоен своим будущем? Как вам то, что они - вечно занятые зомби, совершенно забывают о настоящем, не живут им. Разве они не теряют попусту время? Разве они не прозябают в песках? Раньше у людей от силы было лет тридцать, но они успевали сделать куда больше, чем все мы вместе взятые за полвека. И дело ведь ни в том, что у них не было страхов, ценностей или законов. Они просто брали от жизни не только то, что она им давала, но и то, что приберегала для себя; то, что сжимала в своих тернистых ладонях. И мне кажется, сейчас самое время пробираться сквозь эти тернии. Самое время рвать и метать, тянуться к лучшему. Мой стимул - скоропостижная кончина. Но ведь можно и не пускаться в такие крайности. Ловить момент способен каждый, надо лишь подумать о чем-то. Прямо здесь и сейчас. Вот, о чем вы думаете? О чем вы думаете, когда смотрите в окно, когда разговариваете с мамой, когда поедаете самый вкусный в мире бутерброд, сооруженный из всего, что только было в холодильнике? Ни о чем - скажете вы. Учитесь - посоветую я. Учитесь жить. А иначе отключитесь так же молниеносно и безвозвратно, как и я, даже не имея нарушений в своем гипоталамусе.
   Слова словами, но процессу они помогают скудно. Полчаса назад я согласилась сделать то, что даже обезумевшему Брэду Питту из двенадцати обезьян показалось бы сущим кретинизмом. Но сейчас отступать поздно, ведь позади спину прожигают испуганные, горящие глаза подруги. И я знаю этот взгляд: он питается моей уверенностью и категоричностью, будто бесстрашие действительно можно поедать ложками, как мороженое.
   - Не дрейфь, - говорю я, выглядывая из-за стены. На улице холодно, а у меня ладони такие мокрые, что ими можно было бы сейчас поливать растения. - Народ спит. Нас никто не увидит.
   - Ага. Конечно...
   - Ты сама этого хотела.
   - Я передумала!
   - Передумала? - разворачиваюсь и хватаю подругу за трясущиеся плечи. Ее глаза маленькие. Носятся туда-сюда, туда-сюда, словно Маринка дикая, и у нее серьезные проблемы с тем, о чем, там, в фильмах рассказывают. Ну, подростковая истерия, невроз или, не дай Боже, акропарестезия. - Он гулял со шпалой?
   - Гулял.
   - Он говорил тебе об этом?
   - Не говорил.
   - Шпала его троюродная сестра?
   - Точно неизвестно, ведь слушок пустила Настя, а она...
   - Ох, Господи прости их и помилуй!
   - Ааааа, Мия, - Маринка хватает меня за локоть, когда я достаю из кармана сложенную вдвое бумажку, и подгибает кривые колени. - Пошли домо-о-ой!
   - Нет. Я выслушивала тебя почти две недели, я видела, как ты рыдаешь, как жадно поедаешь конфеты, как разговариваешь с кошкой. И мне даже пришлось посмотреть с тобой "Дневники памяти".
   - Но ты любишь этот фильм!
   - Не пять же раз подряд? - Осматриваюсь и со стуком кладу ладони поверх ее угловатых плеч. - Послушай, подруга, пора уже делать что-то, что оставило бы после нас след. Хандрить бесполезно, когда есть способ поднять нам настроение. А главное - никто ведь даже не пострадает. Мы просто покажем этому кретину, что с тобой шутки плохи. Вот и все.
   - Вот и все? Вот и все?! Мия, посмотри на меня! Да, мне никогда не стать такой же смелой, ясно? Черт, о чем я только думала? Ох, пошли домой. Просто, все, пошли. Я хочу спать.
   - Шутишь?
   - Нет. Правда. Пойдем, - Маринка хватает меня за руку и начинает усиленно тащить в сторону папиной машины. - Это идиотизм. Мне крупно попадет, ведь родители Жени обо всем узнают. Он расскажет, он же сосунок, забыла? У него вместо щетины, еще мамино молоко не высохло. Меня наверно током ударило, когда я купилась на его фразочки. Надо ж было? Ну, честно! Вот как это объяснить? Почему человека узнаешь только после того, как он гадость какую-то сделает? Ведь в хорошем никто не познается. Только в дерьме. Согласна? Только в подлянке какой-нибудь можно увидеть морды настоящие, как мама прямо говорит. Вот она если узнает - житья мне не будет. Ей Женя сразу не понравился. Она как увидела его пирсинг в носу, тут же сказала - животных с улицы подбирать не позволю. И мы поссорились тогда жутко, помнишь? Ах, черт, вот же ей умора будет! Весь мозг промоет, да еще и...
   Тут я не выдерживаю. Хотите - верьте, хотите - нет, но даже с моей атрофированной памятью, я эту тираду наизусть выучила. Я в курсе, что людям свойственно бояться. Это норма. Но эта норма загоняет нас в такие дикие рамки, что мы даже постоять за себя не можем. И я вдруг отчетливо слышу в своей голове тот голос, тот самый голос, который отвечает за безрассудность: он всегда появляется, когда я нахожусь рядом с Маринкой и хочу сделать ее жизнь немного лучше. Ну, или хотя бы немного интересней. Черт подери, надо ведь будет что-то детям рассказывать!
   Выдергиваю руку. Подбираю с асфальта кирпич, прицепляю скотчем к нему листочек и размахиваюсь.
   Где-то за спиной верещит Маринка. Где-то над головой пролетает самолет. А я во все глаза наблюдаю за булыжником и за тем, как прозаично он вписывается в окно на первом этаже многоэтажки.
   Мы слышим ор. Затем за искорёженным стеклом вспыхивает свет, и к раме подбегает ошарашенный Женя. Я думаю, Маринка уже унесла ноги, или под землю провалилась, или стала Сьюзен Шторм, однако за окном появляется еще один персонаж - Шпала - и я вдруг слышу:
   - Мать вашу, ну, ты же его сестра!
   У всех такой вид сделался: подруга-то, оказывается, ругательства знает, однако отнюдь не это замораживает время. Я выпрямляюсь, достаю телефон, направляю камеру на голых родственничков, и тут же наши лица освещает белая вспышка. О, да. Их физиономии я запомню навсегда, даже в забвении, даже в кромешной темноте и в смерти, мне будут видеться буфера шпалы и красное лицо Жени. Начинаю хохотать. Помахиваю телефоном и тяну:
   - А мамочка догадывается, чем ты ночью, пупсик, занимаешься?
   Женя внезапно кидается вперед. Открывает тонкое, вытянутое окно и просовывает бардовую голову: умно, через осколки больно прыгать.
   - Я ВАС УБЬЮ! Пусти меня, Катя, пусти! Я прикончу их! Прикончу вас!
   - Бежим!
   Маринка хватает меня за руку, и мы, будто полоумные, несемся к машине. Где-то позади орет Женя, мне кажется, он даже выбирается на улицу и начинает топать босыми ногами по лужам, но я не оборачиваюсь, ведь уверена, что, притормозив, споткнусь и предстану перед ним в виде жаркого на блюдце, что уж слишком глупая развязка для наших приключений. Запрыгиваем в минивен.
   - Ходу, ходу! - кричу я, закрывая за собой дверь. Маринка скулит что-то. Бренчит ключами, орет, нажимает на газ так сильно, что меня впечатывает в сидение, и я неуклюже ударяюсь локтем о подлокотник.
   - УБЬЮ!
   - Мия! Осторожно!
   Женя вдруг врезается в правое крыло - то есть туда, где сижу я - и тянет на себя ручку. Его лицо дикое. Рот мокрый то ли от слез, то ли от слюней. Фу, господи! Но главное, на нем лишь семейники, и что-то мне подсказывает, что надеты они были на скорую руку.
   Парень остается позади, рыча и размахивая ладонями, а я довольно открываю окно, высовываю голову и кричу:
   - Ты трусы задом наперед надел, урод!
   Возвращаюсь на место и громко выдыхаю. В груди приятное, колющее ощущение победы, будто только что я укротила ветряные мельницы; догадалась о том, что доктор и есть убийца в одном из самых запутанных детективов Агаты Кристи; застрелила Марка Чепмена до того, как тот застрелил Джона Леннона; или спасла Гвен Стейси, схватив ее за руку до того, как та расшибла голову о дно треклятой башни.
   - Ты сумасшедшая! Просто больная! Нам попадет, боже, нам попадет. Мои родители - они же убьют меня. И тебя! Да всех нас, и...
   - Ты видела его лицо? - покатываюсь со смеха и вновь смотрю на злосчастную фотографию. К счастью, качество терпимое. - Черт подери, он был похож на ту сову с "Дженерал Плэнет". Помнишь? У нее голова еще поворачивалась на сто восемьдесят градусов, и хохолок раздувался.
   - На какую сову? Мия, - Маринка сжимает руль и издает очередной собачий вой, - это неправильно. Мы ему окно разбили.
   - Я разбила.
   - Но мне пришла в голову идея с запиской.
   - Которую, опять-таки, я написала. Успокойся. Никуда он не пойдет жаловаться. Его мамаше вряд ли дырявое окно понравится, но еще больше ей не понравится семейный инцест, уж поверь мне.
   Двигатель работает так громко, что кровь внутри подогревается, вибрирует, и я вдруг отчетливо улавливаю у себя в груди то самое чувство, за которым люди могут гнаться всю свою жизнь. Сейчас я - часть чего-то большего, я - широкая, бесконечная. Вскидываю на приборную панель ноги, включаю радио и шире открываю окно. Оно впускает в салон ледяной воздух, веяние свободы, и вместо того, чтобы задрожать от холода, я делаю музыку громче и пою, что есть мочи. Маринка как всегда скованна и похожа на статую. Я лезу к ней, щекочу ее подмышки, задираю вязаную кофту, кладу голову на ее колени и высовываю кроссовки через окно. Ноги приятно обдает ветром. Мои глаза сверлят дыру в том, что видят - то есть в Маринином подбородке, и я исполняю со всей страстностью, со всей свойственной мне горячностью припев Нирваны, надеясь вызвать на лице подруги хотя бы намек на улыбку. И я уже вижу, как подрагиваю ее губы. Уже чувствую, как она начинает шевелить мышцами на ногах, попадая в такт музыке. И она уже даже говорит что-то, улыбаясь, взмахивая волосами, морща лоб. Однако вдруг меня пробирает дрожь.
   Темнота падает, словно ширма, словно мешок. Вот я вижу Маринку, вижу ее каштановые волосы, ключицы, вязаный свитер, локти, подбородок, глаза. И вот я не вижу ничего. Абсолютно. Я хочу закричать. Вытягиваю вперед руки, испуганно осматриваюсь в кромешной тьме, и, кажется, валюсь вниз, правда, не чувствую удара. В этом мраке нет стен, нет ему ни конца, ни края. Мне будто запихивают в горло тону кирпичей, будто кидают меня на дно безвольно странствующих волн, и я отнюдь не плыву по течению, а погружаюсь все глубже и глубже. На самое дно. Туда, где меня поджидает, возможно, скверная старуха. А, может, и не поджидает, а, действительно, ждет. И туда, где так светло, что ничего не видно. Ведь приятнее думать об ослепляющем глаза до черноты свете, чем о поглощающей их полной темноте.
   Включаюсь. Вижу толпы незнакомых лиц, чьи-то глаза, руки, перекрестные дома, мосты, и вновь вырубаюсь.
   Включаюсь. Сталкиваюсь лицом к лицу с каким-то человеком, однако у него нет ни рта, ни носа. Он смазан и похож на уродливую куклу, и меня тут же ведет в сторону от страха и безумной паники. Я пытаюсь сорваться с места. Пытаюсь заорать, позвать на помощь. И вновь вырубаюсь.
   Включаюсь. И на этот раз оказываюсь там, где должна быть. Перед открытой дверью.
   - О, боже. - Протираю руками лицо. Сдерживаю в груди рыдания и, пьяно пошатываясь, врываюсь в квартиру. Перед глазами до сих пор мельтешат черные пятна, и мне приходится остановиться, чтобы привести себя в чувство. Запускаю пальцы в волосы, выпрямляюсь и вдруг замираю: что-то не так. Что-то не так со мной. Растерянно рассматриваю свои кудри, хочу отыскать зеркало, стекло, да что угодно, как вдруг натыкаюсь на отца. - Пап. - Из меня будто воздух выбивают.
   Трудно переключаться, когда в голове творится такое. Я, правда, пытаюсь жить с тем, что имею, как и говорила, но это, чертовски, сложно. Трудно не понимать, что происходит, не осознавать свои поступки, не обращать внимания на дырки то ли в памяти, то ли в сознании, то ли в воображении. А ведь, что смешно, доктора клянутся: проблемы с головой чаще всего психического характера. Стоит только перепрограммировать себя на новую волну, и жизнь тут же изменится! Однако каждый из них нагло скрывает этот сладкий рецепт перепрограммирования. А я, между прочим, с радостью бы отыскала его, пусть даже был бы он иголкой, и рыскать бы пришлось в стоге сена.
   Отец заключает меня в медвежьи объятия. Отстраняется и смотрит в глаза так, как смотрит уже несколько лет подряд, будто жутко боится потерять.
   - Пойдем?
   - Пойдем.
   Я привыкла делать все, что он мне говорит. Привыкла не сопротивляться. Я говорю себе, что от того наши поступки так идентичны, что желания абсолютно одинаковы. И в это легко поверить, ведь я заканчиваю его фразы, а он отвечает на незаданные мной вопросы. Мы можем молчать и одновременно говорить. Смотреть друг на друга и беседовать, не произнося и звука. И мне хочется быть для папы не просто дочерью, но и другом, ведь я знаю, как ему сложно. Знаю, что он не говорит, а внутри переживает и безумно скучает по маме. Скучает по ее помощи. По ее молчанию.
   Садимся за стол.
   - Как у тебя дела? - я отпиваю чай и вскидываю брови. У отца работа почти круглосуточная, а с этими моими "отключениями", я стала видеть его еще реже.
   - Потихоньку. А ты как?
   - Тоже хорошо.
   У нас не принято говорить о моей болезни. Да и не только у нас, а вообще не принято. Я предпочитаю не поднимать данную тему ни с папой, ни с Маринкой, ни с кем бы то ни было еще. Слишком уж личное. Прямо до мозга костей.
   - У меня в институте скоро экзамены начнутся. Сразу после нового года.
   - Так еще больше месяца.
   - Ну, для подростков это скоро. Поверь мне. Скоро - настало уже второго сентября.
   - Хорошо, что это "скоро" никак не влияет на твою подготовку. Ты как садишься за тетради прямо перед сессией, так и продолжаешь это делать.
   - Так и есть. - Мы усмехаемся. Папа никогда не отчитывает меня за плохую учебу - что греха таить, отчитывать-то не за что - и всегда обсуждает институт с некой долей иронии. Мол, ты вот будь хорошенькой девочкой, и я говорю это не потому, что ты плохая девочка, а потому что я твой отец, и я должен тебе говорить, чтобы ты плохой девочкой ни в коем случае не стала. - Что у тебя завтра? Поздно будешь?
   - А есть какие-то предложения? - он улыбается, и морщины на его лице тут же исчезают. Испаряются. Теперь на меня смотрит совсем другой папа: папа со старых фотографий, где у него пушистые, объемные волосы и смешные, высокие брюки. - Я могу приехать пораньше.
   - А я могу выбрать фильм.
   Киваем друг другу, будто скрепляем договоренность вербальным подтекстом. Теперь ничто не помешает нам завтра в очередной раз не спать до утра. И мы будем обсуждать фильм даже после его титров, и будем говорить, говорить, говорить...
   Доедаю макароны и усмехаюсь:
   - Вчера я скачала мультик - Принцесса Лебедь. Тот старый, помнишь? Который я в детстве могла каждый день смотреть. С лягушкой и черепахой...
   - Помню, конечно. - Он закатывает глаза и смеется, - достала ты им тогда прилично.
   - Так вот, я его включила, начала смотреть и вдруг подумала: черт подери, что я вообще делаю? Мне двадцать лет! А я смотрю мультик про принцессу, про говорящих птиц, да еще подпеваю песням. Это ведь ненормально. У моих однокурсниц совсем другие мысли в голове, да и мне пора, наверно, вырасти, пора переключиться на что-то иное.
   - И зачем? Чтобы что?
   - Чтобы стать взрослой.
   - Умоляю тебя. Вот эти взрослые - мнут своим задом диван на день рождение, новый год, восьмое марта, день победы, и отказываются с него встать. И главное - не потому что не хотят, а потому что уже попросту не могут стащить свои разъевшиеся конечности с мебели, так как намертво к ней приклеились.
   - И когда же надо прекратить придаваться мечтам?
   Папа усмехается. Отставляет в сторону тарелку и резковато пожимает плечами:
   - А зачем прекращать?
   Мне нравится его слушать. Он говорит все с такой легкостью: не готовясь и не думая. Просто выдает то, что на уме, и попадает точно в яблочко. Иногда заставляет задуматься. Вот и сейчас, я хмурю лоб: есть ли прок во взрослении? И что именно обозначает это слово. Ограничить себя, поставить в рамки, связать все то, что не соответствует общепринятым элементам зрелости? Или же научиться принимать себя таким, какой ты есть, опираясь на то, каким ты быть должен; найти золотую середину; постараться стать лучше, но и не потерять того, что существует и растет только в тебе. Наверно, ответ на этот вопрос заложен в голове у каждого из нас, и все мы понимаем его по-своему. Однако мне хочется верить, что я могу быть взрослой и высовывая в окно ноги, и решая собственные проблемы, и пересматривая мультфильмы, и заботясь об отце.
   Мы убираем грязную посуду. Затем папа идет в зал, а я подхожу к раковине: мойка на мне, как бы прискорбно это не звучало. Оглядываюсь через спину, вижу, как отец садится в свое огромное, бардовое кресло и улыбаюсь: он отлично держится. И он сумеет пережить развод. Ведь именно это так его удручает?
   Разворачиваюсь к посуде и неохотно намыливаю тарелки. Мычу себе что-то под нос, какую-то мелодию, и краем глаза замечаю, как папа за мной следит. Может, он думает, что я тоже переживаю на счет мамы? Не могу смириться с ее уходом? Что ж, это странно, но я не ощущаю буквально ничего. Будто матери у меня и не было. Да, это неправильно и пугает. Но я принимаю этот факт за дар, ведь страдать одновременно с отцом было бы невыносимо. Возможно, хотя бы здесь дыра в моей памяти имеет под собой какой-то смысл. И стоит не корить амнезию, а сказать ей спасибо. Пожать ей руку, как достойному сопернику, сумевшему не только ослепить меня, но и избавить от плохого.
   Когда я разбираюсь со всей посудой, я подхожу к отцу и целую его в лоб. Он касается пальцами моих плеч и держит их пару секунд, словно не хочет отпускать, страшится потерять меня снова. И я борюсь со странным желанием крикнуть ему прямо в лицо, что никуда не уйду, никуда от него не денусь. Но я молчу. Ухожу, а по пути думаю: несказанные слова, будто раковые клетки. Они накапливаются в наших телах, и приводят лишь к тому, что умирать становится больнее. Ведь чтобы сказать то, о чем думаешь даже не надо сворачивать горы, переплывать океан, доставать звезду с неба. Надо просто открыть рот. И насколько это сложно. И как редко мы это делаем.
   Я иду по коридору, когда вновь ощущаю головокружение и дрожь по всему телу. Первый инстинкт броситься обратно к отцу. Я оборачиваюсь, хочу закричать: папа! Но не успеваю. Темнота падает на мои плечи и взваливает перед собой на колени, будто безвольную куклу. Я исчезаю вместе с очертаниями своего тела, и, возможно, превращаюсь в пыль. А, возможно, продолжаю что-то делать, просто не осознаю этого, не понимаю, не вижу. И не помню.
   Открываю глаза уже на улице.
   Испуганно оглядываюсь. Что за здание? Как я здесь оказалась?
   - Черт, - едва сдерживаю в горле рычания. Смотрю то в одну сторону, то в другую и абсолютно не могу сориентироваться. По бокам тротуар, перед лицом дорога, над головой ясный, морозный день, а позади - небольшой антикварный магазинчик. С моей любовью к приключениям, прыжки - отличная основа для чего-то интересного, однако даже храбрецы иногда устают рисковать своей жизнью. В конце концов, грань между безрассудностью и безумием очень тонкая. Одно может принести удовольствие. Второе - тоже, правда, в придачу с неожиданной смертью.
   Выдыхаю и ищу сотовый. Проверяю карманы пальто, сумку и недовольно поджимаю губы: еще один минус моей болезни - не помнишь, а точнее даже не знаешь, где и что лежит. Откидываю назад голову и вновь осматриваюсь. Интересно, сколько я пробыла в отключке? Надеюсь, не десять лет, и это не фильм "Пока ты спал".
   Что время терять, решаю забежать в антикварный магазинчик. Заодно спрошу, где я нахожусь. На двери звенят колокольчики. Усмехаюсь: черт подери, где еще остались дверные колокольчики в нашем городе? Уверенно шагаю вперед и удивленно вскидываю брови, понимая, что внутри довольно-таки мило. И пахнет приятно. Вокруг гигантские стеллажи с пластинками, кассетами, дисками, и мне кажется, будто я столкнулась лицом к лицу с млечным путем музыки. С ее детством, отрочеством и юностью. Забываю, зачем пришла. Подхожу к полке с виниловыми пластинками и с любопытством прикусываю губу: сколько же здесь добра! И Элвис, и Битлз! И даже Депеш Мод! Всегда хотелось послушать музыку через патефон, не смотря на то, что патефона у меня никогда не было, как и самих виниловых пластинок. Однако папа говорил, что настоящую музыку диски воспроизвести не способны, поэтому стоит убиться головой о стену, но добыть граммофон. Я ему тогда поверила, но со временем про патефон забыла. Сейчас давняя мечта вновь вспыхивает перед моим носом, и мне ничего другого не остается, кроме как поддаться искушению.
   Вытаскиваю из ряда один из тонких чехлов и изучаю список песен. К сожалению, мне известны только две из них: Enjoy The Silence и Personal Jesus. Надо будет освежить память и найти Депеш Мод в интернете.
   - Что-то приглянулось?
   Растерянно оборачиваюсь и вдруг вижу перед собой продавца в смешном, зеленом новогоднем свитарке под горлышко. Он переминается с ноги на ногу, пытается держаться уверенно, даже не смотря на вышитого красными нитками на его груди Санта-Клауса, и выдавливает фальшивую улыбку. Бедный. Видимо, для него Новый Год - целое испытание.
   - Я нашла это, - помахиваю перед узким лицом парня пластинкой и неуверенно пожимаю плечами, - правда, здесь почти нет знакомых песен.
   - Давай поищем что-нибудь еще. Вдруг найдем то, что придется по вкусу.
   Продавец ведет меня вглубь магазинчика, а я виновато поджимаю губы: покупать пластинку нет смысла, да, и к тому же, кто знает - может, кошелек я посеяла вместе с телефоном. Однако почему-то мне становится жутко интересно, и я послушно ступаю за незнакомцем, то и дело, осматривая стеклянные стеллажи с патефонами и граммофонами разных размеров.
   - Ты ищешь именно Депеш Мод?
   - А есть что-то еще?
   Парень оглядывается через плечо и усмехается.
   - Да все, что душе угодно. Тут самая большая коллекция виниловых пластинок во всем городе. И если мы не найдем нечто подходящее, дальше искать тебе попросту нет смысла. Поверь. Уж я-то знаю.
   - То есть ты работаешь здесь не потому, что отыскал единственное свободное место, на которое приняли подростка. А потому, что, действительно, любишь музыку.
   - Я люблю музыку, - мы останавливаемся около широкого, высокого стеллажа, и парень улыбается, - да и деньги были как кстати.
   Отвечаю на его улыбку и смущенно поправляю ремень сумки. Смотрю на пол, в потолок, и только через несколько секунд решаюсь вновь перевести взгляд на молодого продавца в смешном свитере. Он невысокого роста, может, слегка худоват, но за таким толстым вязанием сказать сложно. Волосы черные, прямые, а глаза..., в глаза я посмотреть боюсь, поэтому и тайно гадаю какого они цвета.
   - Кроме Депеш Мод еще есть Нирвана, Битлз, Радиохэд...
   - Радиохэд? - парень достает пластинку, и протягивает мне. Я медленно прохожусь по ней пальцами, изучаю список песен и едва заметно улыбаюсь. - Отличный альбом.
   - Ага.
   Голубые. Наконец, мы встречаемся взглядами, и я вижу его голубые, светящиеся глаза. Глаза человека, которые занимается тем, что любит. Глаза человека, который, возможно, не грустит и старается во всем видеть только хорошее, даже в таком уродском и смешном свитере, как этот.
   - Мне пора. - Смущенно возвращаю пластинку. Делаю шаг назад и внезапно опрокидываю на пол несколько компакт-дисков. - Прости!
   - Ничего, я подниму.
   - Я...
   Одновременно присаживаемся, сталкиваемся лбами, и я так удачно отлетаю назад, что вновь сбиваю локтем диски.
   - О, боже.
   - Все хорошо.
   - Они целы? Черт.
   - Не переживай. - Незнакомец потирает лоб и выпрямляется. Снизу вверх он кажется мне огромным великаном с широченными плечами, но едва я поднимаю задницу с грязного пола, как тут же он вновь становится обычным, слегка худоватым чудаком с лыбящимся Санта-Клаусом на груди. - Никто не пострадал. Все живы и здоровы.
   Нервно поправляю сумку и собираюсь сбежать, когда вдруг парень говорит:
   - У нас распродажа предновогодняя намечается.
   - Распродажа?
   - Да, все за полцены. Если хочешь, я могу отложить тебе пару пластинок. Только если ты захочешь, конечно.
   - Захочу.
   - Правда?
   - Наверно.
   - Отлично. Тогда до скорого?
   Он спрашивает? Я неуклюже киваю и помахиваю ему рукой. Лишь бы сейчас ни во что не врезаться. Медленно отступаю назад, пытаюсь ровно держать спину и выглядеть более-менее адекватно, несмотря на идиотское фиаско. Однако у жизни отличное чувство юмора. И именно поэтому, вместо того, что спокойно выйти из магазина, я ощущаю сильное головокружение и, споткнувшись на пороге - под звук этих прекрасных колокольчиков - вырубаюсь.
  
  
  
  

II

  
   Я никогда не знаю, сколько нахожусь в отключке. Могу открыть глаза, будто тут же, однако узнаю, что прошло уже несколько недель. А могу странствовать в волнах забвенья томительными часами, и прийти в себя уже через пару секунд. Что ж, если честно, мне безумно интересно увидеть себя со стороны: что я делаю, как двигаюсь, о чем говорю? Неужели мое тело продолжает жить отдельно от разума? Неужели ему не нужен штурман, советник? И неужели никто не замечает, что со мной что-то не так? Или же выгляжу я нормально, живу нормально, говорю нормально, однако в какой-то момент мозги переклинивает, и память расщепляется на миллиарды крошечных частиц. Как бы мне хотелось понять себя. Понять проблему, найти решение. Или хотя бы выяснить причину, проникнуться смыслом той жизни, в которой я живу, ведь просто так ничего не бывает; это, наверняка, предписано мне или суждено. Или звезды так сошлись. Или все та же женщина из пятого подъезда хорошенько постаралась. Ох, найти бы хоть одну зацепку, хотя бы один знак.
   Меня бросает из стороны в сторону, словно я волейбольный мяч, а реальность - сетка. Вот, я пролетаю над ней и вижу чьи-то лица. Вот, я нахожусь в кромешной тьме. Вот, я вновь возвращаюсь обратно, разглядывая совершенно новые места, улицы, дома, деревья. И вот, я опять погружаюсь в черную, зыбкую речку из вечных вопросов, изнуряя от жажды жизни и заботясь о том, что непременно потеряю, пребывая в ней.
   Я открываю глаза на морозе. Ветер обволакивает ноги, живот, щеки. И мне хочется завернуться в шерстяное одеяло, повременить еще минуточку, чтобы успеть прийти в себя, привыкнуть к холоду. Однако тело внезапно сковывает страх. Над головой небо, по бокам, будто клетка, гигантские рельсы, и я лежу на деревянных перегородках, поджидая то ли смерти, то ли славы. То ли поезда, разрывающего диким дребезжанием ледяную землю вокруг меня и подо мной. Кричу. Приподнимаюсь, вижу нос состава и со стуком плюхаюсь обратно. Вагоны проносятся над моим телом с такой силищей, что все камни одновременно замирают в воздухе. А я ору, что есть мочи, однако слышен лишь безумный скрежет колес о рельсы, их хруст со звоном, будто они перемалывают чьи-то кости. Надеюсь - не мои, и думаю об этом несколько вечных, ужасных минут. И даже когда поезд проносится дальше, когда замирает земля, и вновь перед глазами появляется серое небо, мне не удается закрыть рот.
   В ушах еще звенят вагоны. В голове еще живет мысль, будто меня больше нет. Будто я умерла. И единственное, на что еще способны мои нервные клетки - это самовозгораться и исчезать, вытворяя из меня безобразного, неадекватного человека, не способного даже нормально дышать.
   - Обожаю тебя!
   Меня хватают за плечи и начинают трясти, я отмахиваюсь, и сопротивляюсь, и бурчу что-то, и вдруг замираю, увидев перед собой лицо Марины. Она такая довольная. Лыбиться, хихикает. Что ее так развеселило? Состав, проехавшийся над моей головой?
   - Руки убери. - Вскакиваю. Пошатываюсь, осматриваю мутным взглядом толпу и недоуменно замираю. - Что происходит? Где я? Что это, черт подери, было?
   - Что именно?
   - Издеваешься?
   - Я просто не понимаю. - Маринка хватает меня под локоть и заботливо оттряхивает спину от впившихся в кожанку камней. - Ты сама вызвалась.
   - Для чего вызвалась?
   - Для эффекта.
   - Для какого блин эффекта? Что за чушь? В сторону отошел! - рассерженно отталкиваю от себя парня и решительно иду к припаркованным на обочине машинам. Надеюсь, там притаился минивен Маринки. - Ты остановить меня не пробовала?
   - Зачем? - удивляется подруга, семеня следом.
   - Как зачем? Это дико. Что если бы я...
   - Что ты?
   - Сдохла, знаешь ли. Встала бы не вовремя, повернулась не тем боком...
   - Когда тебя это волновало? Хватит бежать. Ты пари выиграла. Теперь Женя должен нам денег. А еще...
   - Денег? - прыскаю я. - Денег? Ты серьезно? Меня чуть поезд не переехал, а мы спорили на деньги? Господи! Что же творится.
   Хватаюсь руками за лицо и вдруг понимаю, что щеки мокрые: я плакала. Лучше не придумаешь! Резко смахиваю слезы и нервно оглядываюсь: надеюсь, никто этого не увидел, иначе не сыскать мне потом оправдания, ведь сильные не ревут. Сильные не боятся. Грубо распахиваю дверцу минивена, запрыгиваю внутрь и рычу так громко, что дребезжит связка ключей на панели. Придавливаю светлые пряди к плечам, закрываю глаза и мечтательно сожалею о случившемся: есть ли прок в безрассудности? Да, с одной стороны, лучше избавиться ото всей этой тинэйджерской дури, пока тебе не исполнилось тридцать, и ты не обзавелся сворой детишек. Однако стоит ли подростковый авторитет таких усилий? Почему я легла под поезд? Почему позволила себе рисковать жизнью ради какого-то тупого пари?
   Маринка плюхается на водительское сидение, улыбается, и я вдруг понимаю, зачем в очередной раз решилась на безумие. Когда она рядом - я теряю голову, становлюсь совсем другим человеком. Мне хочется показать, что жить - не стыдно. Жить - правильно, как и рисковать, и терпеть неудачи, и совершать глупости. Только вот, кажется, я заигралась. Лечь под поезд - слишком. Не весело и не круто. Однако было ли весело разбивать окно ущербного Жени? Черт. Теперь с него даже деньги брать горько.
   Машина трогается, и я с любопытством осматриваюсь: вокруг пустырь, железнодорожные рельсы и вечные, неровные поля, уходящие далеко за горизонт. Где только подростки не собираются, лишь бы пощекотать нервишки. Они все еще стоят около путей, наверно, хотят увидеть очередное выступление какого-нибудь психа, решившего, будто раз ему терять нечего, то и его самого потерять - не страшно, и мне приходится всерьез задуматься о своем душевном здравии, ведь если верить словам Маринки, под поезд меня кинули не чьи-то руки, а собственная безрассудность. Прикусываю губу и морщусь.
   - Ты сегодня странная, - Марина переключает передачу. Смотрит на меня искоса и, возможно, пытается понять, однако понимать тут нечего. Я все равно не стану говорить ей о своих прыжках и диссоциативной амнезии. - Не выспалась?
   - Что Женя?
   - А что он?
   - Как мы вообще с ним пересеклись после того случая.
   - Какого случая?
   Недоуменно вскидываю брови.
   - Алло. Я ему окно разбила.
   - Что? - вдруг верещит подруга. - Что ты сделала? Когда? О, Боже. Ты...
   Даже отреагировать не успеваю. Естественно меня удивляет реакция Маринки - я-то думала, только один из нас страдает синдромом "никакого-будущего-ведь-ты-не-помнишь-своего-настоящего" - однако вдруг нечто жужжащее и громоздкое появляется прямо перед капотом минивена, и все мои мысли разлетаются. Тут же. Как голуби, когда на них бежишь со всех ног, раскинув в стороны руки. Мне-то казалось, что умру я от внеплановой отключки. Но никак уж не от столкновения лоб в лоб с грузовиком. Это ведь так паршиво! Куча кровищи, изломанные кости, мясо. А потом машина вообще взорвется, и тела захотят опознать, но не опознают, и будут исследовать наши зубы, если те, конечно, останутся. Ну, у Маринки, наверняка, на этот случай с собой документы есть. А я ведь даже не знаю, где моя сумка, где кошелек. Черт, сто процентов, мои зубы уж точно будут сканировать, ДНК выискивать и все такое. Стану более популярной после смерти, мою фотографию повесят где-нибудь на кафедре в институте, и всем будет абсолютно на нее плевать, и вскоре ее снимут, и обо всем позабудут, и продолжат жить дальше. Правда, уже без моего личного присутствия.
   Все это проносится в моей голове за долю секунды - соображать бы так быстро на экзаменах - как вдруг странный порыв тянет меня вперед. Руки Маринки в воздухе, она кричит, ее голос отдается эхом по всему моему телу, словно это ее последний крик. Однако не тут-то было. Я впиваюсь пальцами в руль. Дергаю его вправо, ударяюсь лбом о приборную панель и молниеносно отлетаю обратно на пассажирское сидение, получив отличную оплеуху где-то между бровей. Мы крутимся пару секунд. Вращаемся, вращаемся и вдруг резко замираем. Будто врезаемся во что-то.
   Я тут же открываю глаза и смотрю на подругу. Та боится даже пошевелиться. Жмурится так сильно, что, наверняка, ей больно.
   - Ты цела? - подаюсь вперед и неожиданно чувствую дикую слабость. Голова вспыхивает. Видимо, хорошенько я ударилась. - Марин? Слышишь меня? Марин! - все-таки протягиваю к ней руки. - Все хорошо? Тебе не больно? Господи, вот же денек!
   - Прости. - Звук какой-то гортанный. Еще чуть-чуть, и подругу так разнесет, что плач услышат даже те, кто едет в проносящемся рядом поезде. - Прости, я не хотела. Я просто не увидела. Отвлеклась. Хотела на тебя посмотреть и...
   - Дыши. Успокойся. Ты жива, и это чертовски круто.
   - Я жива, потому что ты спасла мне жизнь.
   - Я и себя спасла заодно. Надеюсь, ты не против?
   - Что ты шутишь? - наконец, подруга опускает руки и глядит на меня красными, набухшими глазами, из которых готовятся к проливанию миллиард слез. - Что смешного? Почему ты такая спокойная? ПОЧЕМУ? Мы могли умереть! Чуть не врезались в вонючую фуру! Я едва нас не прикончила, наори на меня! Скажи хоть что-нибудь!
   - Я и так не молчу.
   - Ты не то говоришь!
   - А что я должна говорить?
   - Что я дура! Что надо было следить за дорогой!
   - Ладно-ладно. Если тебе станет легче, ты дура.
   - Сама такая!
   - Ты же попросила.
   - Мало ли что я прошу, - Маринка вытирает рукавом куртки лицо и начинает рыдать. Посмеивается, и опять рыдает. Икает, и снова за свое. Я уж думаю, что это никогда не прекратится, когда она хрипит, - поражаюсь твоему характеру. У тебя глаза кровью залиты, а тебе хоть бы хны. Ты хотя бы сама цела? Господи, надо было сразу спросить. Я ужасная подруга.
   Смотрю в боковое зеркало и сконфуженно морщусь. Чуть выше бровей порез. Из него рьяно бежит кровь, и я ненароком задумываюсь: мне не больно от того, что рана несильная, или от того, что она настолько сильная, что и болеть-то уже нечему? Прикладываю пару влажных салфеток ко лбу, и усмехаюсь:
   - Стоит выйти из машины и вернуться к толпе твоих дружков возле путей. Уверена, такое дефиле прибавит мне популярности, мол, шрамы украшают. А еще и кровоточащие...
   - Откуда этот грузовик вообще взялся. - Марина открывает дверь минивена и указывает пальцем в сторону водителя. Он несется к нам со всех ног. Видимо, минивен прокрутило на приличное расстояние от фуры. - Подам на него в суд и выпотрошу кучу денег! Урод.
   - К слову, это мы на встречку выехали.
   - А плевать. Пусть отдувается тот, у кого жира больше. - Подруга неумело выбирается из салона, будто делает это впервые, и медленно расправляет плечи. Собирается уже уйти, как вдруг вновь просовывает голову в минивен и, морщась, восклицает, - причем больше, чем у нас двоих вместе взятых!
   Усмехаюсь. Убираю в сторону окровавленные салфетки и собираюсь взять новые, когда вдруг чувствую знакомую дрожь во всем теле. Только не это. Опять? Нет, не надо! Нет! Я хватаюсь грязными пальцами за дверную ручку, судорожно дергаю ее на себя и лишь успеваю вдохнуть ледяной воздух в легкие, как тут же погружаюсь в темноту, в каком-то смысле уже родную. В ней я провожу большую часть своей жизни, и, возможно, когда-нибудь мои глаза приспособятся видеть даже сквозь ее толстые слои мрака.
   Открываю глаза в какой-то темной комнате. Ко мне стремительно приближается высокий, полный мужчина. Его майка грязная, мокрая. От нее ужасно воняет, и я хочу отвернуться, однако не могу даже пошевелиться. Даже вздохнуть. Ощущаю в груди дикий страх, и когда широкие ладони незнакомца обхватывают с силой мою талию - ору, что есть мощи, но не слышу ни звука: мой рот закрыт. Что происходит? Где я? Меня трясет от ужаса, от тошноты! Я хочу вырваться, я чувствую себя такой беззащитной, такой слабой, такой униженной! А мужчина продолжает наваливаться на мое тело, задирает грязными пальцами мою кофту, раздвигает коленом сжатые ноги. И мне кажется, что сейчас я умру от отвращения, от запаха пота, от ужаса, от этой грязи, низости. Как вдруг вновь отключаюсь.
   Прихожу в себя посреди забитой людьми улицы. Они толкают меня плечами, будто попросту не видят. Смотрят мимо. Широко шагают. А я кричу и плачу, и сжимаю пальцами тонкую талию. И говорю: мне нужна помощь; помогите же; на меня напали; прошу вас. Но всем плевать. И даже я сама не слышу своего голоса. Несусь сквозь поток незнакомых мне людей, раздираемая на части диким стыдом и испугом, пытаюсь возвать хотя бы к чьей-то помощи, как вдруг замечаю на себе любопытный взгляд. Взгляд высокого, бледного мужчины, стоящего под лысым, кривым деревом, кажется, липой.
   - Эй! - машу ему и приподнимаюсь на носочки. - Эй, помогите мне, пожалуйста!
   Этот незнакомец - единственный человек, обративший на меня внимание. И я уверена, он мне поможет, найдет виноватых, отыщет отца и вызовет полицию. Однако стоит мне моргнуть, как тут же этот мужчина испаряется. Попросту исчезает.
   - Нет, эй! - я продолжаю нестись к липе, расталкивая локтями толпу, прорывая себе путь к спасению. - Помогите мне!
   И вдруг ощущаю дикую слабость в коленях. Делаю шаг вперед, неуклюже спотыкаюсь и проваливаюсь в кромешную тьму. Опять. Снова. Безвольно и безвозвратно. Резко, несправедливо. Именно в тот момент, когда нахожу чью-то поддержку.
   Мои глаза открываются в совсем ином месте. Я пьяно пошатываюсь, вскидываю вверх голову и изумленно разглядываю черное, глубокое небо: неужели уже ночь? Что же со мной происходит? Кто я? Кто эти люди? Кто обрек меня на подобное скитание? В груди растет дикий страх, какая-то безнадега. Я беззащитно облокачиваюсь спиной о стену неизвестного мне здания, прикрываю ледяными ладонями лицо и вдруг плачу. Мне очень страшно. Я хочу домой, к папе. Хочу вылечиться и больше никогда не видеть того, что вижу. Неужели меня, действительно, пытались изнасиловать? А, может быть, и изнасиловали, ведь я все равно ничего не вспомню! Или я уже схожу с ума? Почудилось? Тогда выходит, что у меня не провалы в памяти, а галлюцинации! И лучше уж так, чем принять саму мысль о том, что кто-то пытался сделать мне больно, пытался унизить, уничтожить. И словно по волшебству, я слышу:
   - Красавица! - поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с широкоплечим незнакомцем. На вид ему лет тридцать, однако, лицо молодое: без щетины и морщин. Он подходит ко мне, хитро улыбаясь, поднимает руки и ставит их по обе сторон от моих плеч. Я даже опомниться не успеваю, как он уже наклоняется к моему носу и одаряет несвежим, пьяным дыханием. - Ты чего одна в такое время?
   Решаю действовать быстро, ударяю парня коленом в живот, дергаюсь вправо и почти вырываюсь на свободу, как вдруг он грубо хватает меня за волосы. Тащит обратно. С силой ударяет спиной о стену, и я громко стону, видя перед глазами крутящиеся, разноцветные пятна.
   - Иди сюда. - Его голос хриплый. Он начинает бегать пальцами по моим бедрам, приподнимает низ пальто, и я тут же верещу, что есть сил.
   - Отпусти! Помогите! Помо...
   Меня вновь бьют. И я замираю, крепко стиснув зубы. Щека горит. Наверняка, завтра будет синяк. Если завтра вообще будет. Начинаю дрожать, изгибаюсь то вправо, то влево, однако не могу вырваться и на сантиметр из оков незнакомца. Думаю, он же пьян! Он же еле стоит на ногах! Давай, Мия! Где твоя былая лихость? Где хваленая сила? Где храбрость? Кажусь всем неуязвимой, а на деле не могу ничего, абсолютно. Просто мычу, пытаюсь кусать сжимающую мой рот руку, и реву. В жизни ни как в фильмах. Этот человек не медлит, не осыпает мерзкими поцелуями мою шею. Он вдруг резко стягивает с меня пальто, поднимает кофту, расстегивает себе ширинку, и все это время бормочет какую-то чушь про то, как хорошо я выгляжу, и как безумно он меня хочет. И сквозь его пальцы я зову папу. И не понимаю, что происходит, где я, кто это, почему все именно так, когда оно закончится, и закончится ли вообще. В панике верещу, сгибаюсь и внезапно оказываюсь на свободе. Валюсь на землю. Слышу глухие удары, приподнимаю набухшие от слез глаза и вижу смазанную картинку драки. Пытаюсь опираться ладонями об асфальт, но то и дело пошатываюсь в сторону. Фокусирую взгляд на лице второго незнакомца и ошарашенно выдыхаю. Это же тот парень из магазинчика! Неужели он сможет помочь? Он не показался мне оторвой, силачом. В какой-то момент, мне вдруг кажется, что сейчас тот кретин просто вырубит его особенно-изощренным методом и вернется обратно ко мне. Однако происходит иначе.
   - Ты цела? - перед моими глазами возникает обеспокоенное лицо. Парень аккуратно прикасается ладонями к моим щекам и вновь спрашивает, - цела? Ответь! Все хорошо?
   Я смотрю ему за спину. Вижу фигуру незнакомца на асфальте и медленно киваю. Он сумел. Он победил его. Но как? Вновь гляжу на брюнета.
   - Ты спас меня? Ты?
   - Что ты здесь вообще забыла? Тут ночью даже парням ходить опасно. А девушкам. Черт. Ты в порядке? Посмотри на меня. В порядке?
   Я не могу вымолвить и слова. Вспоминаю, как тот человек пытался сорвать с меня одежду и зажмуриваюсь: это сон, ничего не было. Ни того мужчины в страшной, темной комнате. Ни этого урода. Ни его рук. Ни его ширинки. Ни его слов, ни его стонов. Ничего. Ничего!
   - Эй.
   Я отворачиваюсь и горблюсь, все еще опираясь ладонями о землю. Чувствую, как по щекам текут слезы, упрямо встряхиваю головой, но все равно не могу успокоиться.
   - Все хорошо, - заботливо говорит парень. Он поглаживает мои плечи, и придвигается немного ближе. - Слышишь? Я рядом.
   - Как тебя зовут?
   - Адам.
   - А я - Мия.
   - Ты в порядке, Мия?
   Киваю. Парень заботливо подает мне руку. Я хватаюсь за нее и медленно поднимаюсь с асфальта. В паре шагов от нас лежит тот кретин. У него кровь течет из носа и под глазом красуется такой огромный синяк, что даже в темноте хорошо видны его очертания.
   - А он...
   - Жить будет. Не волнуйся, драться я толком не умею.
   Выходим из переулка. Я, наконец, вижу, куда занесли меня непослушные мысли. Район железнодорожного вокзала и, правда, опасный. Говорят, здесь пропало немало людей. Рядом находится нелегальный клуб для разных выродков и ущербных толстосумов, и они не прочь поразвлекаться с теми, кто не в состоянии за себя постоять. Не понимаю, что я вообще в этом квартале забыла. Опять на спор искала неприятности? Решила поразвлекаться? Шла из клуба? Потерялась? Договорилась с кем-то встретиться? А, может, просто бродила среди неизвестных мне улиц, ища ответы на вопросы?
   - Ты как? - Адам поджимает губы и переводит на меня заинтересованный взгляд. - Не поранилась?
   - Мое пальто промокло от грязи, низ свитера порван, а голова трещит то ли от ужаса, то ли от удара о стену. В порядке ли я? - Смеюсь. - В полном. Могло быть и хуже.
   - Это точно.
   - Мне повезло.
   - И мне. Тот урод был пьян. В противном случае, изнасиловали бы нас обоих.
   - Не думаю, что ты в его вкусе. - Нелепые шутки, и вместо того, чтобы рассмеяться, я вновь чувствую прикатившие к глазам слезы. Порывисто смахиваю их с ресниц и глубоко втягиваю воздух: в груди так и ноет заторможенное ощущение страха, будто ничто не кончено, и плохое все еще поджидает меня за поворотом. - Он появился так неожиданно. Я всегда могла за себя постоять, но в тот момент..., в тот момент мне не удалось даже с места сдвинуться. И знаешь, я ведь не впала в ступор и не застыла от ужаса. Я, правда, вырывалась и кричала, и молотила по нему кулаками, и дралась. Но этого оказалось мало. Тот человек был пьян, он еле стоял на ногах, говорил какую-то чушь, а я все равно не сумела от него избавиться. Не смогла.
   - Мало бы кто смог.
   - Это нечестно. Даже дохлый и набравшийся, он оказался сильнее меня.
   - Просто не ходи больше в одиночку, договорились?
   И мне хочется кивнуть, но я не нахожу в себе сил на очередной обман. Как я могу пообещать то, чего, может, и желаю, но никогда не смогу проконтролировать? Кто знает, что случится уже через час, через минуту. Может, я прямо сейчас вновь отключусь и приду в себя уже на окраине города, посреди проезжей части. И меня собьет машина, и водителя признают виновным, и его посадят. А на деле-то окажется, что как раз-таки на мне висит ответственность, ведь это не он вырубился и открыл глаза совсем в другом месте, а именно я.
   Смотрю на парня, на его угловатое, узкое лицо и вдруг вижу небольшие ранки над бровью и в уголке губы. Они кровоточат, несильно, но достаточно, чтобы изрисовать правую сторону его лица красными, неровными линиями. Поддаюсь странному порыву и тяну к парню руку. Она замирает на полпути. Что я собираюсь сделать? Разве прилично касаться незнакомца, пусть даже тот и спас тебе жизнь? Вздыхаю и все-таки смело дотрагиваюсь до его прямых губ.
   - Он тебя задел. - Мы останавливаемся.
   - Я же говорил, что дерусь не особо. - Сквозь мои пальцы отвечает парень.
   - Тебе не больно?
   - Мия, со мной все в порядке.
   - Но у тебя кровь.
   Он что-то бормочет. Убирает от лица мою руку и тяжело выдыхает. Может, это его первая настоящая драка?
   - Спасибо.
   - Пустяки.
   - Правда, так считаешь?
   - Я просто рад, что с тобой все в порядке. - Адам чешет нос и криво улыбается. - Ты ведь в порядке, да? Мы можем обратиться в полицию, рассказать твоим родителям.
   - Нет, не надо. - Решительно покачиваю головой. Как объяснить отцу, что я бродила по железнодорожному вокзалу ночью, да еще и в полном одиночестве? Вряд ли он воспримет данную информацию адекватно. Естественно, решит, что дело в моей необъяснимой болезни и упрячет в больницу, чего я, конечно, не смогу стерпеть. Лечь в палату однажды - неудачное стечение обстоятельств. Попасть туда во второй раз - сумасшествие. - Я разберусь без помощи взрослых. Поверь, так будет лучше.
   - Как скажешь. Но, Мия, если что я...
   Думаю, он хочет сказать "рядом". Но я не слышу, и ненавижу себя за это. Проваливаюсь в темноту так неожиданно, что даже физически ощущаю резкую выкачку всего хорошего, всего материального из своего тела. Вот моя жизнь полна событий, полна звуков и запахов, и вот - пустота. Ни улицы, ни глаз Адама, ни его голоса. Лишь черное полотно, намертво связывающее мои руки.
   Прихожу в себя уже перед открытой дверью и выдыхаю так громко, что, наверно, мой стон слышат все соседи. В руках тяжелые пакеты с едой из супермаркета. По подъезду витает сладких, пряный запах из окон: пекарня, и я втягиваю его через нос в самую глубину своих мыслей, надеясь насладиться им настолько, насколько это возможно. Прохожу в квартиру.
   - Пап? - неуклюже закрываю за собой дверь, едва не роняя один из пакетов на пол. - Пап!
   Плетусь на кухню. Все думаю о том, сколько же прошло времени с моего предыдущего прыжка. День, два? Три? Взваливаю еду на стол и осматриваюсь: вокруг подозрительно тихо. Внутри разгорается дикая злость. Я отбрасываю назад волосы, топчусь на месте и рассуждаю о том, как едва не угодила в большие неприятности, благодаря своей странной способности вырубаться и открывать глаза черт знает где. Надо срочно что-то делать. Раньше прыжки не доставляли проблем. Да, я отключалась, однако приходила в себя рядом со знакомыми людьми, с друзьями, но не с полоумными кретинами, не на железнодорожном вокзале, и уж точно не посреди рельсов! Мне необходимо научиться контролировать данный процесс, иначе я, действительно, могу умереть, и умереть, не вырубившись, а проснувшись на краю здания, на дне реки, на капоте автомобиля! Боже, абсурд же какой-то! Испуганно осматриваюсь, словно поджидаю угрозу, и недовольно срываюсь с места. Надо найти отца, попросить его о помощи. Плевать на больницу. Вдруг меня вылечат? Вдруг доктора, наконец, найдут средство против моих прыжков во времени? Против амнезии? Тогда я согласна вновь претерпеть их опыты. В конце концов, нельзя ведь вечно быть оптимистом и рисковать своей жизнью с гордо поднятой головой. Я дождусь лишь того, что и головы-то у меня не будет.
   Выбегаю в зал и вдруг резко примерзаю к месту. Я вижу отца в его любимом, бордовом кресле. Оно расположено напротив окна и всегда освещено светом. Сейчас тусклым. Картина знакомая, однако, одновременно с этим - чужая. Человек, которого я вижу, похож на моего отца, правда, я не верю в то, что это, действительно, он. Его лицо ужасно костлявое. Пальцы слабо сжимают подлокотники кресла. Левая нога протянута вперед. Правая - неестественно сильно выгнута в сторону, будто безвозвратно испорчена. Рядом стоят костыли. На полу притаился грязный поднос со старой едой. И я собираюсь прошептать хотя бы что-то, как вдруг со спины меня хватают за плечи.
   - Мия? - Оборачиваюсь и широко распахиваю глаза, не веря в то, что вижу. Папа недоуменно выгибает брови. - Ты чего такая бледная?
   Резко перевожу взгляд обратно на кресло и понимаю: там никого нет. Никого! Меня пошатывает в сторону. Я хватаюсь пальцами за плечо отца и растеряно замираю: как это возможно? Я же видела его. Только что. Прямо здесь. Прямо перед своим носом! Черт подери, я и, правда, схожу с ума. Я ненормальная! Протираю свободной рукой лицо и перевожу озадаченный взгляд на папу. Хочу сказать о том, что меня гложет, но вдруг не произношу ни слова. Не знаю, что именно заставляет меня стиснуть зубы, но я молчу. Будто неприятностей и вовсе нет. Смотрю на отца и внезапно улыбаюсь. Я понимаю, я не могу его расстраивать, не имею права взваливать на него свои проблемы. Но мне чертовски интересно: почему я не говорю правду? Почему скрываю то, что безумно меня пугает? Это так на меня не похоже. Я лгу, однако не желаю этого. Я улыбаюсь, однако внутри сгораю от паники. Я обнимаю отца, однако хочу заорать во все горло! И мне неясно, что со мной творится. Я, действительно, не понимаю, с какого черта мои поступки живут отдельно от моих мыслей.
   - Ты где был? - прочищаю горло. Нерешительно складываю на груди руки и вновь искоса кидаю взгляд на бордовое кресло. Черт. Папа ведь, правда, там сидел.
   - Ходил за елкой.
   - За елкой? - оборачиваюсь. - Серьезно?
   - Да. К чему нарушать традицию? Давай, сделай нам чай, и приступим. У меня часа два, потом нужно съездить на работу.
   - Хорошо.
   Мы сидим в коридоре. Пар замысловато плавает над чашками, в воздухе витает запах мандарин - которые я, оказывается, купила в супермаркете - а искусственная ель грациозно превращается в пышную елку. Почти настоящую. Обматывать ствол гирляндой может только отец. Я всегда такое накручу. А у него выходит чудесно. Огоньки распределяются ровно, касаются цветными отпечатками каждой ветви, и создается впечатление, будто новый год можно, действительно, увидеть, почувствовать, потрогать. Будто он настоящий.
   - Как у тебя дела на работе? - Улыбаюсь и вешаю огромный красный шар на самый низ. Он смазано отражается в сероватом паркете. - Скажи начальству, пусть хотя бы на рождество тебя не трогают. Праздник ведь.
   - Сама скажи. - Папа сооружает на пике блестящую звезду, отходит немного в сторону и оценивает ее положение. Затем гордо лыбится. - Красота.
   - Сам себя не похвалишь.
   - Вот именно. Ты бы лучше маленькие шары смешала с большими. А то вешаешь их как-то однообразно.
   - Ой, пап, - закатываю глаза и становлюсь рядом с ним, - ничего ты не понимаешь. Это система такая. От меньшего к большему. Понятно? Как волна. Тебе что - не нравится?
   - Да, нет. Нормально.
   - Не нравится! Обманщик. О, я не буду переделывать. Чего ты раньше не сказал? - Слегка пинаю отца в бок и взвываю. Он тут же приобнимает меня за плечи, прижимает к себе крепко-крепко и выключает в коридоре свет. Теперь наши лица освещают лишь разноцветные огоньки, и мы молчим. Смотрим на елку, думаем о чем-то и наслаждаемся тем, что мы есть друг у друга. Сложности сближают. Преодолевать их невыносимо, однако именно они заставляют нас искать помощь и находить ее в тех, кого раньше мы могли и не замечать. Кладу подбородок на папино плечо и вздыхаю, - может, останешься уже сегодня дома?
   - Может. - Он целует меня в лоб и стискивает еще сильнее. Мы так и стоим напротив рождественской ели, в тайне надеясь, что новогодние желания исполняются. Кто знает, вдруг я загадаю выздороветь, и это случится? Вдруг отец загадает новую жизнь, и она постучится в нашу дверь? Понятия не имею, будет так или не будет, но сдаваться уж точно не стоит. Главное мечтать. И мечтать по крупному, потому, что именно недостижимые мечты являются нашими самыми сокровенными грезами.
   Папа говорит, что надо прибраться и складывает по пакетам пустые коробки. Мне же он торжественно вручает веник. Послушно сметаю грязь в угол, выпрямляюсь и вдруг натыкаюсь на свое отражение в зеркале. Мои брови удивленно подскакивают вверх: на лице ни одной царапины. Черт подери. Я же попала с Маринкой в аварию, я ударилась лбом о приборную панель, истратила кучу салфеток, пытаясь остановить кровь. К тому же какой-то неизвестный пару раз ударил меня головой о кирпичную стену, влепил отличную оплеуху по щеке, разодрал свитер. Неужели на моем теле не осталось никаких следов? Это же невозможно. Разве что прошел ни день, и ни два. А может и неделя. Или даже больше. Ведь рана после аварии не могла исчезнуть так быстро. Должен был остаться хотя бы отек. Чушь какая-то. Встряхиваю головой и задумчиво прикусываю губы: они у меня теперь все в маленьких ранках. Слишком уж часто я стала нервничать. Осматриваюсь, протираю руками лицо и облокачиваюсь спиной о массивную, дубовую тумбу. Хорошо, что она оказалась позади. Иначе я бы прилежно скатилась на пол, не в состоянии удержать себя на ногах.
   Интересная у меня жизнь. Стоит только подумать, что все отлично, как тут же она, будто специально, подбрасывает мне все новые и новые проблемы. Наверно, так не только со мной. Возможно, все мы страдаем. Ведь кто может похвастаться идеальной судьбой? Только мертвецы, вероятно. Однако от этого ничуть не легче. Все мы считаем свои сюжетные повороты наиболее безнадежными и обременительными. И от того перестаем замечать то хорошее, что, возможно, нас от других и отличает.
   Я устало изучаю свои худые запястья. Сжимаю, разжимаю пальцы и вновь ощущаю в груди странное, противное чувство, словно со мной что-то не так. Словно я смотрю не на свои руки. Отхожу от тумбы и упрямо решаю выкинуть подобные мысли из головы. Ни к чему мне сейчас вестись на поводу у разбушевавшейся фантазии. И так дела плохи. Однако затем я вдруг случайно бросаю взгляд обратно на комод и вижу на нем пару писем на имя Владимира Чадова и небольшую, старую фотографию. Вот она мне хорошо знакома. Стоит здесь уже лет пять, может, даже больше. На ней мои родители и какая-то маленькая, смущенная девочка. На меня она совсем не похожа. Жутко костлявая, худющая, и с волосами такими же рыжими, как языки пламени; как солнце на закате. Вся троица обнимает друг друга и выглядит счастливой, однако мне не знакомы подобные ощущения. Я не помню свою мать. Я не помню, что значит чувствовать ее руки на своих плечах, что значит, слышать ее голос. Мне не знакомо чувство защищенности, когда по обе стороны стоят настоящие, живые телохранители - мама и папа; когда они держатся за тебя, держатся друг за друга, и ничто вас не может разлучить. Ничто не может вас разрушить. Словно скала. Крепость. Семья - что это? Как это быть не только с отцом, но и с матерью? Как это не видеть папины слабости, не пытаться его спасти? Пожалуй, когда-то давным-давно, еще до болезни, я могла ответить на эти вопросы. Но сейчас - нет. Сейчас не могу. Может, и хочу, но попросту не имею возможности.
   - Пап, - тяну я и дотрагиваюсь пальцами до лица незнакомки за стеклянной, холодной рамой. Почему-то мне кажется, что я должна ее знать, просто обязана. - Па-а-ап.
   - Что такое?
   - Кто это?
   - Где?
   - На фотографии, - подхожу к отцу. Недоуменно поджимаю губы и протягиваю снимок в его руки. Он забирает его не сразу. - Эта девушка. Кто она? Мы с ней...
   Глаза папы становятся мутными. Он резко переводит на меня взгляд, делает шаг назад и вдруг исчезает. Вместе со всеми окружающими меня предметами. Я вновь проваливаюсь во тьму и делаю это так неожиданно, что теряю равновесие. В груди возникает новое ощущение. Если раньше мне просто было страшно, то теперь мне больно. Физически. Меня будто грубо выдергивают из жизни! Специально! Я только нахожу ответы, только становлюсь на сантиметр ближе к людям, которые меня окружают, как тут же БАМ! - и меня нет. Не существует. Я разрываюсь, отключаюсь, погружаюсь в темноту. Становлюсь, возможно, воздухом, возможно, ветром. Но я определенно перестаю существовать там, где только что была. Где только что стояла, говорила, дышала. И я знаю, что это лишь мои предположения, что это глупые мысли растерянного и до жути испуганного человека. Но я буквально ощущаю, что перестаю жить, едва вырубаюсь. Меня будто вычеркивают, выплевывают из одной истории в другую. Что это? Как это понять? Неужели моя память, действительно, живет отдельно от разума и нарочно выкидывает те воспоминания, которые помогли бы мне хоть немного разобраться в том, что на самом деле со мной происходит?
   Я открываю глаза в парке. Перед огромной, лысой липой. Около нее мужчина. Знакомый мне мужчина: бледный, в черном пиджаке и шляпе. Я уже видела его, когда прорывалась сквозь толпу, ища поддержки. Но кто же он? Почему я его вижу? Так и хочется сорваться с места со всех ног. Однако я не двигаюсь. Смотрю на него, он смотрит на меня. И между нами вдруг проносится что-то такое значимое, что я даже словами описать этого не могу. Что-то странное. Понимание? Сострадание? Жалость? Не знаю. Но этот человек, определенно в курсе того, что со мной творится. Почему же тогда он молчит? Почему же не хочет сказать мне правду? Решаю все-таки подойти к нему, моргаю и открываю глаза на высоте семи, а, возможно, и десяти метров.
   Из легких, словно выбивают весь воздух. Мне бы впору испугаться. Но я даже не шевелю бровью. Смотрю на прозрачный, голубоватый бассейн под ногами, уходящий далеко за пределы моего зрения, делаю пару ровных вдохов, выдохов, и затем решительно раскачиваюсь вверх-вниз на вышке. Она неприятно трется о пятки. Ветер обдувает мокрые плечи. И внутри меня вдруг все органы одновременно сжимают от страха. Неожиданно я думаю, что сорвусь и упаду, ударюсь головой о дно бассейна или уж точно всмятку расшибусь о поверхность воды. Однако мое тело знает, что делать. Я ловко отталкиваюсь носками от поверхности вышки, с легкостью перекручиваюсь в воздухе и пикирую вниз, будто птица.
   Вода расходится в стороны, едва мои пальцы касаются ее глади. Пожар в груди вдруг становится гордостью, и поднимаюсь на поверхность я уже, будучи не испуганным воробьем, а счастливым ястребом, словно я совершила то, что мечтала совершить, то, что мечтала сделать уже много лет.
   Вырываюсь на свободу, распахиваю глаза и внезапно вижу перед собой Маринку.
   Она сидит на краю бассейна, теребит в воде ногами, и окружают ее не стены того здания, в котором я находилась пару секунд назад, а стеклянные изгороди родной школы. Мы в лицее, вокруг меня куча подростков, в воздухе витает запах алкоголя, и я мгновенно завожусь, выхожу из себя, вспыхиваю, будто пламя, уже от той мысли, что вновь не понимаю, как я здесь оказалась. Подплываю к подруге и недовольно выбираюсь на поверхность. Хочу закричать во все горло и узнать, какого черта мы здесь забыли, как вдруг понимаю, что на мне лишь белая майка, и она так плотно обтягивает все мое тело, что видны лифчик и трусы. Что за фигня? Резко прикрываю себя руками и взвизгиваю:
   - Где моя одежда?
   - Вон, - Маринка указывает себе за спину. Около стены в кучу сбросаны мои джинсы, свитер, носки, и я вся съеживаюсь, будто вытворила очередную глупость. - Как водичка?
   - Мне надо с тобой поговорить. - Порывисто тяну на себя подругу. Та неуклюже поднимается на ноги и громко вздыхает, будто я с ней не поговорить хочу, а подраться. - Что происходит?!
   - Веселье происходит.
   - Почему мы здесь? Боже, я с ума схожу, - придавливаю руками мокрые волосы и растерянно осматриваюсь. Внезапно мне подмигивает какой-то малолетний придурок, и я недовольно отрезаю:
   - Пошел ты!
   - Эй? - удивляется Маринка. - Ты чего? Он просто пьян.
   - Да плевать я на него хотела. У меня у самой проблем целая куча.
   - Какая куча?
   - Сложно объяснить. Понимаешь, дело в том, что...
   - Он здесь! - вдруг гортанно восклицает Маринка и трусливо пригибается. Смотрю на то, как она вся морщится, горбит спину и усмехаюсь.
   - Ты чего?
   - Женя пришел.
   - И что теперь? Марин, боже, ну, есть же проблемы посерьезней этого кретина! Сколько вообще можно на него внимание обращать? Просто забей! Лучше мне помоги. У меня жизнь рушится, прямо как в фильмах, как мозаика. На пазлы! На проклятые пазлы!
   - Да что такое у тебя творится, что может быть ужаснее паршивого чувства собственного ничтожества?
   - Какого ничтожества? - вспыляю я. - Ты головой ударилась?
   - Он бросил меня!
   - Да все друг друга бросают!
   - Но он ушел к троюродной сестре! Я писала ему о том, как скучаю, а он вместо уроков по английскому стягивал с ее тощей задницы кружевные трусики! Как я могу сейчас думать о чем-то другом? Господи, да у меня все тело горит, сводит. Я готова разреветься. Черт. Реально. Прямо сейчас!
   - О, нет. Реветь? Спятила? Просто подойди и скажи ему все, что о нем думаешь.
   - Я?
   - Нет, я!
   С моего носа капает вода, и я недовольно протираю его замерзшими, ледяными пальцами. Оглядываюсь за спину, вздыхаю и вновь вижу лицо этого несчастного, горе-парня. Женя далеко не урод. Он высокий, с широкими плечами и белокурыми, кудрявыми локонами, как у бабы обрамляющими скулы. Однако меня он бесит просто потому, что бесит. Есть люди, которых не надо знать, чтобы ненавидеть. Вот нутром чую: в нем хорошего столько же, сколько в коле из "Мака" колы. И тут даже не надо долго думать и исследовать потаенные уголки его жалкой душонки. Достаточно просто посмотреть в его маленькие глаза, просканировать его самодовольную, лживую ухмылку и все: кулаки чешутся.
   - В ненависти нет ничего плохого, если она оправдана, - поворачиваюсь лицом к трясущейся от злости подруге и пожимаю плечами, - тут главное - не распыляться, а нанести точечный удар по самому больному, обезоружить, повалить на колени. Женя решил, будто может спать со Шпалой. Докажи, что он ошибался.
   - Как?
   - Унизь его.
   - Я не умею.
   - Не умеешь или не можешь?
   - Не знаю, - рявкает Марина и нервно дергает плечами, - и то. И другое. Какая разница?
   - Ты просто боишься, - кладу мокрые ладони на плечи подруги, сдавливаю их и рычу, - но это глупо. Что именно так тебя пугает? Реакция Жени? Реакция людей? Высказывать свое мнение - не стыдно.
   - Разве это мнение, когда мне хочется его кастрировать?
   - Что-то вроде того.
   - Дикость!
   - Господи, умоляю тебя, просто подойди и врежь ему в морду! Прямо в челюсть, а затем пробей лишнюю дыру между ног. И все!
   - И что это докажет? Как мне поможет? Я только выглядеть буду истеричкой.
   - Да срать как это будет выглядеть! - мои глаза горят. Я недовольно выпрямляюсь и выдыхаю так громко, что эхо проносится по всему вонючему, старому бассейну. - Ты должна вести себя подобным образом именно сейчас, именно здесь, а не потом, не через год, и не через десять лет. Тебе всего семнадцать! Воспользуйся этим, наконец, Марин!
   - Я не могу.
   - Можешь.
   - Нет. Это сумасшествие. Никто не пойдет на такое.
   Мои брови подлетают вверх: никто? Резко срываюсь с места, хлюпаю босыми ногами по мокрому кафелю и решительно несусь на Женю. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы сделать человеку так же больно, как он когда-то сделал тебе. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы постоять за себя, дать сдачи. Не должно лишь одно слово - "женщина" лишать девушку смелости, силы, гордости. Мы достойны уважения не меньше этих тупых альфа самцов, которые считают, будто наличие "мозга между ног" делает их выше нас на целую ступень, хотя никто из них еще ничего в своей жизни не добился. Он думает, он вправе вести себя так, как ему заблагорассудится, мол, кто такая Марина? Что для меня ее чувства? Однако он ужасно ошибается, веря в свою безнаказанность. Рано или поздно просыпаются вулканы, проливаются тучи, иссыхают реки. Может, да, для этого нужно слишком много времени, но цепь событий не прекращается. Никогда. И если на данный момент не настал черед моей пугливой, робкой подруги, то отвечу я.
   Подлетаю к Жене. Глубоко втягиваю воздух и говорю:
   - Эй. - Он оборачивается. Размахиваюсь, выпускаю кулак и со всей силой пронзаю косточками его идеально ровный нос. Звучит хруст. Тут же в бассейне становится ужасно тихо, и лишь парень стонет так, будто я сломала ему не нос, а целую жизнь. - Это тебе за Маринку!
   - Сука! Ты..., - он поднимает на меня свой ошарашенный взгляд. Пальцами держится за окровавленный нос, губы, и шипит, - ты охренела? Идиотка! - Он кидается вперед. Собирается схватить меня за волосы, однако я ловко отпрыгиваю в сторону, выставляю перед собой ногу, и, споткнувшись, он неуклюже валится за край бассейна. Брызги попадают на мои голые ноги. В воде появляются тонкие, алые полосочки. Когда Женя с криком выныривает на поверхность, я пожимаю плечами и шепчу:
   - Очень жаль. Но ты изменил не той девушке.
   Он кричит что-то, но мне плевать. Я окидываю взглядом ошеломленную толпу, нахожу Шпалу и ехидно киваю: мол, спрашиваю - тоже хочешь? Она лишь пятится назад. Никто не помогает Жене выбраться из бассейна, никто даже не думает проучить меня или унизить. Все начинают ржать, как лошади, мгновенно позабыв о том, что в воде разбито колышется их друг, товарищ, одноклассник. Какая разница, ведь теперь он жалок. Да? Чертовы люди. Иногда даже тошнит от эффекта, которого ждешь.
   Решительно иду к своим вещам. Хватаю свитер, нервно натягиваю его на тело, затем берусь за джинсы, выворачиваю их и недовольно рычу. Почему же мне так неприятно? Я же поставила на место этого кретина, я же отомстила за Маринку. Что за странное чувство в груди?
   - Ты сумасшедшая, - визжит подруга, внезапно появившись рядом. Без особо энтузиазма отмечаю, что это комплимент. - Ты сделала его!
   - Вот именно, что я, - смотрю на Марину и недовольно дергаю плечами. - Ты сама должна уметь за себя постоять, понимаешь? Сама должна была дать сдачи.
   - Но я не умею.
   - Это не оправдание! Идиотов так много, так много повсюду! А ты боишься всего, чего только можно.
   - Я просто не вижу смысла...
   - В чем? В чем смысла не видишь? - недовольно застегиваю ширинку и вновь смотрю на подругу. - В своем мнении? В своей гордости? В чем? Пора выбраться из этого кокона и начать уже делать то, что нужно; то, что ты хочешь. Жизнь не такая уж и длинная, чтобы бояться дать сдачи какому-то тупому парню. Или уж тогда не страдай из-за него, раз помочь себе не в силах. Но ты убиваешься, и ревешь, и в то же время абсолютно ничего не можешь предпринять. Вот, что дико, а не желание постоять за себя.
   - Я бы хотела стать тобой, но...
   - Ты должна хотеть стать собой! - смотрю на Марину, и мои глаза становятся такими огромными, что даже больно. Хватаю ее за плечи, сжимаю их и твердо повторяю, - собой!
   Взгляд подруги туманится. Она отворачивается, приподнимает ладони, чтобы смахнуть с ресниц прикатившие слезы, и вдруг превращается в дымку. Я хочу закричать: нет, нет! Только не сейчас! Я нужна ей, я должна помочь, успокоить! Но для темноты не важны мои просьбы. Мрак проглатывает меня целиком, и уже через долю секунды я оказываюсь в кромешной тьме без запаха хлорки, без толпы подростков и без Марины.
  
  
  

III

  
   Я резко открываю глаза в каком-то широком, светлом помещении и не могу устоять на ногах. Будто пьяная! Качусь в неизвестном направлении с огромной скоростью. Верещу ругательства, думаю: я сбрендила, как вдруг налетаю на ледяное, твердое препятствие и грубо отпружиниваю назад.
   - Черт, - лежу на холодном асфальте. Морщусь, приподнимаю ладони и внезапно замечаю на них небольшие, талые снежинки. Лед? Оглядываюсь и растеряно выдыхаю: матерь божья, да, я на катке. Что ж, хорошо, конечно, что не посреди рельсов. И все равно: как я здесь, блин, оказалась? А, господи! Это сводит меня с ума! Я прилично ударилась локтями, но мне так плевать, что аж реально тянет плюнуть на этот чертов, треклятый каток!
   - Мия?
   Резко оборачиваюсь и вскидываю брови.
   - Адам? Или Адам? Прости, я..., - неуклюже поднимаюсь и смеюсь, - как правильно?
   - Ой, да, забей. Зови, как хочешь. У предков фантазия бурная. Они, наверняка, думали о первом человеке, сотворенным Богом. Но мне все равно.
   - Серьезно?
   - Абсолютно.
   Адам стоит передо мной в очередном смешном свитере, только на этот раз на нем не вышит никакой Санта-Клаус. Зато вышит олень с широченными, витиеватыми рогами и безумными зрачками, как у нарика. Не могу сдержать улыбки. Парень, наверно, замечает искорки в моих глазах, потому что смущенно заводит за шею руки и тянет:
   - Да, у моих родителей много странностей и помимо любви к Библии.
   - Это точно. - Неожиданно вспоминаю о том, что со мной творится, и растерянно осматриваюсь: с кем же я пришла? Что здесь делаю? Не могла же я одна забрести так далеко от дома, да еще и прихватить с собой коньки! - Знаешь, я..., я рада была тебя увидеть, но мне, наверно, надо бежать.
   - Уже? - Адам выглядит расстроенным. - Да, брось.
   - Мне, правда, нужно.
   - Что-то случилось?
   Ох, как бы мне хотелось рассказать тебе обо всем, что со мной творится! Рассказать про амнезию, про видения, про прыжки во времени. Про все! Но ты сочтешь меня сумасшедшей, а я, ой, как этого не хочу. Смотрю в голубые глаза парня и неосознанно замираю. Внутри все съеживается и становится так дико жарко, что даже мороз, исходящий от катка, не спасает положение. Странные чувства. Поджимаю губы и глухо шепчу:
   - Все в порядке.
   - Уверена? У тебя вид безумный.
   - Правда?
   - Правда, - Адам берет меня под локоть и тащит за собой. Мы катимся медленно, катимся рядом. Вокруг носятся люди, но мы никуда не спешим. У меня внутри неожиданно образуется противоречивое чувство: с одной стороны, я безумно рада тягучему ритму, тому, как лениво мы переставляем ноги, скользим вперед, молчим, спокойно дышим, слушаем новогоднюю музыку. Но с другой..., как же я боюсь того, что сейчас все прекратится, все исчезнет! И от того, мне хочется нестись быстрее ветра, тараторить, будто я сумасшедшая, выложить Адаму все свои проблемы, все свои страхи, все свои надежды! И ничего не упустить, ведь кто знает - сколько у нас времени? Сколько у меня минут?
   - Давно пришла?
   Обычный вопрос, но меня он приводит в ужас. Я растерянно моргаю и говорю первое, что приходит в голову:
   - Не знаю.
   - Это как так?
   - А вот так. Адам, или Адам, черт, - нервно смеюсь, вижу, как парень внимательно изучает мое лицо и кивает. - Я должна разобраться с кое-чем. Прямо сейчас.
   - У тебя какие-то проблемы?
   - Огромные проблемы. - Мы останавливаемся. Понятия не имею, с какой стати этот человек так заинтересованно разглядывает мои глаза, что пытается в них найти, что от меня хочет? И, Боже, я не знаю почему, но все мое тело вдруг вспыхивает, и создается впечатление, будто знакомы мы с этим парнем далеко ни один день, а уже целую вечность. Как же это возможно? - Я должна идти.
   - Слушай, ясное дело, доверять мне наивно, но..., - он смущенно чешет шею, - но ты можешь. В смысле, я, действительно, постараюсь помочь.
   - Знаю, - хотя, скорее не знаю, а чувствую.
   - Так что? Выкладывай.
   - Это личное. Не могу. - Пожимаю плечами и вновь испуганно осматриваюсь. Почему-то в груди растет колючий приступ паники: что я буду делать? Кого буду искать? Я уйду с катка и куда направлюсь? Что предприму? Я ведь даже не помню улиц, толком не знаю свой адрес, понятия не имею, где мой телефон, не смогу назвать ни номер папы, ни номер Марины, ничего! Неожиданно поддаюсь чувствам, закрываю глаза и судорожно выдыхаю: думай, думай! Как быть? Должен же быть выход!
   - Эй?
   - Мне надо бежать.
   Срываюсь с места, однако Адам ловко хватает меня за руку и тащит обратно:
   - Ты куда собралась? Что происходит?
   - Говорю же, это личное!
   - И что с того, что личное? Думаешь, я тебя одну отпущу? - Теперь и парень взвинчен не на шутку. Он внимательно оглядывает каток и спрашивает, - тут есть кто-то, кого ты боишься? Тот человек с переулка?
   - Нет, конечно, нет.
   - Тогда в чем дело?
   - Во мне. - Вот я и призналась. Адам недоуменно вскидывает брови, а я вдруг отмечаю, что впервые говорю кому-то о своих проблемах, ведь ни с отцом, ни с Маринкой, у меня не получалось их обсудить. А тут..., слова, будто сами из меня вырываются! Я уверенно делаю шаг навстречу парню, глубоко выдыхаю и говорю, - пока не поздно, уноси ноги. Потому что едва я начну свою историю, твоя жизнь в корне изменится.
   - Вот значит как. Серьезно?
   - Да. Ты даже не представляешь, какими странными, порой, бывают люди.
   - Ну, удиви меня.
   - Я - чокнутая.
   - Прости, но в это не так уж и сложно поверить.
   - С моей головой не все в порядке. Думаю, это как-то связано с амнезией, хотя черт его знает! Вот я вижу тебя, слышу твой голос, разглядываю твой смешной свитер, твои едва заметные веснушки, - парень смущенно кривит рот, - и вот "БАЦ" - и темнота. Я отключаюсь. Выпадаю из жизни на какое-то время. Открываю глаза уже в совсем другом месте. - Вяло протираю ладонями лицо и горблюсь. - Вот такая вот история. Я даже не помню, как здесь оказалась, понимаешь? Я очнулась и..., и вдруг появился ты, и эти люди, каток...
   Адам молчит. Недоверчиво разглядывает мое лицо и упорно сохраняет тишину, словно я и так не горю желанием провалиться сквозь землю. Кто меня за язык тянул? Да и с чего я вдруг вообще решила, что мои проблемы кого-то интересуют? Хотя, возможно, я повелась на то, что впервые меня реально слушали. Раньше мне всегда что-то мешало: или чувство вины, или чужие проблемы. Однако сейчас я ощутила это странное, человеческое сопереживание, будто Адаму, действительно, интересно узнать, что со мной, и он искренне хочет помочь.
   - Ты обращалась в больницу? - наконец, прерывает тишину парень.
   - Не помню, - вздыхаю и с надеждой улыбаюсь, - мне хочется верить в то, что я вовсе не больна. И я бы с удовольствием избежала встречи с врачами.
   - Однако амнезия - именно болезнь. Не так ли? Нужна помощь специалистов.
   - Говоришь так, будто уже готов отвезти меня в психушку.
   Он нервно усмехается и поправляет волосы. Наверняка, я не на шутку его смутила.
   - Куда же ты так рьяно рвалась, Мия? Хотела выбежать с арены и потеряться?
   - Я не могу просто стоять на месте, ведь кто знает, когда я вновь отключусь и...
   - То есть это может произойти в любой момент?
   - Да.
   - Странно. Никогда не слышал ни о чем подобном. И где же ты оказываешься?
   - Где я уже только не была, - мы подъезжаем к бортику. Я облокачиваюсь руками о его край и задумчиво прикусываю губу. - Недавно я пришла в себя посреди рельсов.
   - Что? - почти верещит Адам, на что я искренне смеюсь. Не думала, что когда-нибудь найду подобный разговор забавным. - Посреди рельсов?
   - Ага. В основном я открываю глаза дома или рядом с лучшей подругой. Правда...
   - Что?
   - Правда, недавно я очнулась в какой-то темной комнате. Там был человек, мужчина, и он шел на меня, и хотел..., не знаю. Он хотел что-то сделать.
   - Сделать с кем?
   Встречаюсь испуганным взглядом с Адамом и шепчу:
   - Со мной.
   - Мия...
   - Это безумие! Знаю! Но..., - встряхиваю головой и беззащитно горблюсь, - но мне незачем тебе врать. Я понятия не имею, что происходит. Это глупо, но мне страшно. Правда, черт, мне, действительно, ужасно страшно. Я не знаю, что делать, как быть, у кого просить помощи. Стоит только открыть рот о своих проблемах в присутствии других людей, как тут же я исчезаю. Будто память специально не дает мне шансов, понимаешь?
   - Говоришь о памяти, как о живом существе.
   - И не такое можно сказать, когда голова живет отдельно от тела.
   - Надо что-то предпринять, - горячо восклицает Адам. - Бог знает, где ты очнешься в очередной раз!
   Вдруг замираю. Этот парень так обо мне заботится, и он первый, кто, действительно, понимает, в чем дело. Я не привыкла ощущать поддержку, и мне становится жутко приятно. Улыбаюсь и пожимаю плечами:
   - Я рада, что теперь хоть кто-то знает мой секрет.
   - Ты, правда, никому не рассказывала?
   - Так уж вышло. Однако моя память выбрала именно тебя. Наверно, это что-то значит.
   - Надеюсь. Мия, надо что-то делать, потому что такой образ жизни опасен. Наверняка, и в переулке ты оказалась не просто так, да? - Киваю, на что Адам недовольно цокает. - Бред какой-то. Нам бы начать с чего-то. Есть какие-то зацепки?
   - Меня радует ваша хватка, мистер Первое Божье Создание.
   - Что не сделаешь ради вас, мисс Открываю Глаза Где Душе Угодно.
   Смеюсь. Впору бы плакать, а мне смешно. Осматриваю красивое лицо парня и говорю:
   - Для начала ты должен меня найти. Вдруг я больше не появлюсь рядом с тобой. Вдруг нам больше так не повезет.
   - Ты права. Где твой дом?
   Морщу лоб и выдыхаю:
   - Понятия не имею.
   - Что? Черт подери, как же я тогда тебя отыщу?
   - Подожди, дай мне минуточку, - зажмуриваюсь и пытаюсь представить себе свой дом. Обескураженно понимаю, что в последнее время прихожу в себя лишь перед открытой дверью в квартиру. Но ведь я должна вспомнить подъезд! Улицу! Голова кипит, жарится, а я упорно продолжаю капаться в памяти, сдавливая ее, будто воздушный шар. Ну же! Соображай, Мия! Соображай! - Пекарня..., рядом должна быть пекарня. И еще супермаркет..., - вспоминаю надпись на пакетах, - Атак, кажется. Да. Подъезд старый, не новостройка.
   - Этого недостаточно.
   - Знаю. - Открываю глаза и рассерженно рычу. - Черт возьми.
   - А как зовут твоих родителей?
   - Я живу с отцом. Мама съехала довольно-таки давно.
   - Прости.
   - Да, нет. Ничего страшного. Моего папу зовут..., - опять неуклюже запинаюсь. Что за чушь? Недовольно ударяю кулаком о бортик и растерянно обхватываю себя дрожащими руками за талию, - Боже, Адам, что со мной?
   - Успокойся, - шепчет парень. Он подкатывается почти вплотную ко мне и неуверенно касается плеча, - все будет хорошо.
   - Как же хорошо? Как?! Если я даже не помню..., не помню...- В голове резко всплывают картинки: комод, письма. Точно! - Владимир Чадов. Да! Моего отца зовут Владимир Чадов!
   - Уже что-то. - Неожиданно Адама кто-то окликает по имени, и я вдруг чувствую сильное головокружение. Парень вновь поворачивается ко мне, улыбается, а я с ужасом осознаю: вот оно, все, наше время закончилось. - Мия, ты чего? Эй?
   Его холодные ладони касаются моего лица, и я испуганно впиваюсь в них, что есть сил.
   - Началось.
   - Что началось?
   - Не отпускай меня, Адам!
   - Мия?
   - Не отпускай!
   И тут же парень исчезает, забирая с собой и свет, и запахи, и звуки. Я вновь погружаюсь во тьму и беззащитно валюсь на колени. Боже, ну, сколько можно? Осточертело! Почему я просто не могу контролировать этот процесс? Неужели кто-то делает это за меня? Мои мозги? Чушь собачья! Разум самостоятельно отключается, включается, когда ему угодно, и я должна с этим мириться? Должна воспринимать эти глюки, как нормальный, жизненный механизм? Еще чего. На плечи вдруг сваливается невыносимая грусть, и даже темнота становится темнее. Да, раньше я видела в ней свет, но тогда я не понимала, как это - жить в страхе, я ничего не боялась. Теперь все иначе. Теперь я в ужасе. И даже приевшийся душе мрак становится самым опасным врагом, с которым я больше не хочу сотрудничать. Жизнь - все та же смешная штука, правда, на сей раз, у меня нет желания улыбаться. В моей философии практически ничего не изменилось: я до сих пор планирую брать от этой сволочи гораздо больше, чем та планирует дать мне в ответ. Однако теперь я хочу этого ни от того, что предчувствую свой скорый конец. А от того, что впредь больше не желаю отключаться. Я должна найти выход. И если потребуется, я вырву ответ из этих тернистых рук судьбы с такой силой, что она больше никогда не позарится на мое будущее.
   Открываю глаза, читаю: "Фракция превыше крови - мы принадлежим своим фракциям больше, чем семьям" и растерянно вздрагиваю. Книга тут же падает с колен. Она ударяется о пол, звучит глухой звон, и мои мозги торжественно вспыхивают: я дома. Осматриваю родные стены, эти рыжеватые обои, которые раньше меня чертовски бесили, эти коричневые шторы, которые бесили меня не меньше, и облегченно выдыхаю весь накопленный в легких воздух. Я в своей комнате, за своим столом, на своем месте - слава богу! Порывисто вытираю лоб и поднимаю с пола книгу. Это произведение я могу перечитывать вечно. Хочу продолжить путешествие по миру Трис, как вдруг замираю: стоп. Возьми себя в руки, Мия, и вспомни о том, что с тобой происходит. Какая Трис? Надо срочно разобраться со своими проблемами, иначе они разберутся с тобой.
   Внезапно в дверь стучат. Я хочу рявкнуть - нет, однако на пороге показывается папа. Мой взгляд мгновенно смягчается.
   - Это ты.
   - Естественно, я, - он хмурит лоб. - Все в порядке?
   В порядке ли? Нет, нет, нет! Папа, все ужасно! Мне нужна твоя помощь! Происходит что-то страшное, и я боюсь. Защити меня, прошу тебя, папа, защити!
   - Конечно, - нервно пожимаю плечами и ощущаю в груди дикое разочарование: я вновь не сумела вымолвить и слова. - Все хорошо.
   - Ты чай будешь?
   - Да, нет.
   - Да или нет?
   - Нет, - робко дергаю уголками губ. Отец смотрит на меня еще пару секунд, изучает, а затем все-таки покидает комнату.
   Тут же сдуваюсь, будто воздушный шар. Становлюсь меньше, слабее, беззащитнее. Какого черта я держу язык за зубами? Ох. Ведь мне, действительно, необходима помощь.
   Дверь внезапно вновь открывается. Папа просовывает голову и спрашивает:
   - А теперь?
   Не могу сдержать улыбки. Смеюсь и пару раз киваю. Разве можно перед ним устоять? У отца глаза такие добрые, что мне даже становится немного не по себе. Он столько всего пережил, столько увидел, столько стерпел, и все равно его взгляд чистый, твердый и ласковый. Как же так? Мне бы иметь столько силы. Тогда я бы прекратила бояться, и, наконец, сумела дать отпор своим неприятностям. Кладу книгу на стол и направляюсь на кухню. Папа уже копошится около холодильника. Потирает заросший подбородок и спрашивает:
   - С чем будешь?
   - А что есть? - становлюсь рядом, и его руки тут же обвивают мои плечи.
   - Да, как-то пусто.
   - Надо что-то придумать. Смотри, - достаю пару яиц и заговорчески щурю взгляд, затем нахожу батон, сахар, - вечер не потерян.
   Рядом с отцом я быстро забываю о проблемах. Забываю о том, что со мной творится, что меня поджидает. И это так просто - быть обычной. Не париться на счет глюков, не думать об амнезии. Поодаль стоит ОН, и мне ничего не страшно, ведь именно это испытывают все дети? Они не боятся, правда? И пусть проблем у меня больше, чем хотелось бы - сейчас это не важно. Не важно! Я должна выкинуть лишние мысли из головы и полностью посвятить себя отцу. Ему это нужно. Мне это нужно.
   Я так отчаянно разговариваю сама с собой, что даже пугаюсь. Кого я пытаюсь обмануть? Даже если мне удастся заткнуть внутренний голос, страх никуда не уйдет. Он повсюду. Он в моих дрожащих руках, в моем диком сердцебиении. Я вроде здесь, на кухне, готовлю с папой еду, улыбаюсь и искренне наслаждаюсь тем, что могу быть чьей-то дочерью. Но на оборотной стороне монеты - сплошной ужас. И если сейчас вдруг отец замолчит, я разревусь. Разревусь, потому что не смогу больше лгать: ни ему, ни себе.
   Внезапно папа взрывается кашлем. Я протягиваю к нему руки и неожиданно ощущаю между висков ноющее, пульсирующее головокружение. Нет, нет! Не сейчас! Лицо отца то появляется, то исчезает, и переставлять ноги становится безумно сложно, но я борюсь. Упорно, через силу. Вижу, как отцу нехорошо и кричу: папа, что с тобой? Что такое? А темнота так и грезит овладеть мной. Она уже мельтешит перед глазами, хватается длиннющими пальцами за мебель, стены, окна, норовит все поглотить, каждую маленькую вещицу. Как вдруг - БАЦ - и отступает. Я даже пугаюсь такого поворота. Я не отключилась? Я все еще здесь? Но почему?
   Отец неуклюже плюхается за стол и опирается ладонями о колени.
   - Ты чего? - испуганно присаживаюсь возле него на корточки. - Что это было? Что за приступ? Тебе нехорошо? Ты болеешь?
   - Мия...
   - Давай съездим к доктору!
   - Не выдумывай.
   - Не спорь. Поедем прямо сейчас. Или лучше завтра утром?
   Папа вдруг усмехается. Не понимаю, что его смешит, и жутко злюсь: он издевается? Напугал меня до чертиков, а сейчас ухмыляется? Но на лице отца отнюдь не ухмылка. Что-то другое. Он поднимает руку, тянется ко мне и перебирает пальцами волосы. Смотрит на них завороженно, будто видит впервые, и пугает меня еще больше.
   - Пап?
   - Ты такая красивая, дочка, такая красивая.
   - Перестань. Давай позвоним доктору, - молю я. - Кашель был очень сильным. Это не простуда, слышишь? Это что-то другое.
   - Твои волосы, как огонь. Пообещай мне, что и внутри у тебя огонь будет.
   Огонь? Недоуменно опускаю взгляд и ошеломленно замираю: я - рыжая. Черт подери, но как? Когда я успела покраситься? Я ведь была блондинкой. Или брюнеткой. Голова вновь вспыхивает и становится так больно, что хочется плакать. Господи! Перевожу взгляд на отца и прихожу в ужас от его болезненного, хилого вида. Как же так? Ведь раньше он был совсем другим!
   - Что происходит? - растерянно восклицаю я. - Что с тобой? Папа!
   - Моя, Мия. Прости.
   Он вновь кашляет. Хватается руками за правую ногу и морщится от боли. У меня внутри все тут же замирает, все скручивается. Впиваюсь пальцами в его плечи и дергаю, что есть мощи. Все кричу: папа, папа, а он на меня даже не смотрит. Его шатает, руки прикрывают рот, прикрывают капли крови, и я чувствую, что сейчас упаду в обморок. Но не приходится. Темнота злорадствует над моей головой и накрывает ледяным, черным одеялом все тело. И последнее, что мне удается увидеть, это широко-раскрытые папины серые глаза. Они все такие же, и совсем другие.
   Я прихожу в себя перед закрытой дверью.
   Закрытой.
   Грудь все еще сотрясают рыдания, и поэтому я неуклюже промахиваюсь, попытавшись схватиться пальцами за ручку. Не верю, что квартира заперта на замок. Такого раньше не было. Она всегда была открыта для меня, всегда! Я молочу по двери кулаками и кричу что-то от бессилия, от страха. Я ничего не понимаю, и в этой какофонии звуков, мечтаю лишь вновь увидеть отца. Что с ним? Как он? Плевать на мои проблемы, главное, чтобы с ним все было хорошо. Ведь он в порядке? Ведь так?
   - Ох, - облокачиваюсь лбом о дверь и замираю. Что будет, если я просто останусь здесь, не буду шевелиться, перестану дышать. Закончится ли то, что даже толком не начиналось? В мире огромное количество возможностей, воспользовавшись которыми мы становимся и вправду по-настоящему счастливыми, но еще больше в мире вещей, столкнувшись с которыми, мы с легкостью и запросто ломаемся. Вот тебе и вопрос: какой ты человек? Сильный или слабый? О, мой друг, это определит лишь твоя сила воли. Сумеешь ли ты разорванный, изломанный и побитый вновь встать на ноги? Ответь и поймешь, что ты из себя представляешь. Лично я, не знаю почему, но вдруг решаю бороться дальше. Страх сковывает, но его можно преодолеть, если очень и очень сильно постараться. И у меня есть стимул. Пусть он граничит с безумием, с паникой, но я больше не могу стоять на месте. Вижу на грязной плитке две гвоздики, шмыгаю носом и выпрямляюсь. Гвоздики ведут вниз по лестнице, и я послушно следую к выходу. Там по талой, заснеженной дороге, вдоль магазинов, проезжей части, мемориала Погибшим Героям Великой Отечественной Войны и напрямик к кладбищу. Да. Именно к нему.
   Я уже не смотрю, куда ступаю. Просто иду, будто вперед меня тянут невидимые нити. И я даже не плачу: пребываю в неком анабиозе. Возможно, я просто надеюсь на лучшее. Пф, смешно. Надежда - страшное чувство. Оно молниеносно возникает в наших сердцах. И вроде как дарует огонек иллюзии, веру в лучшее, однако затем разрушает похлеще экскаватора.
   Я вижу группу людей около разрытой могилы и замираю. Мне страшно. Наконец, тело отмирает, и оно больше не испытывает колючего равнодушия. Теперь его не на шутку знобит. Я чувствую, что сейчас узнаю нечто такое, что перевернет всю мою жизнь. Ступаю вперед. Иду к толпе и крепко стискиваю зубы: все будет нормально, все будет хорошо. Ты справишься.
   Однако я не справляюсь.
   Сначала вижу гроб, затем табличку с именем моего отца, а потом их: маму и рыжую девочку с фотографии. Приступ зависти, будто яд, прожигает мои вены. Смотрю на мать, вижу, как она прижимает к себе эту незнакомку, как вытирает с ее лица слезы и злюсь, дико злюсь. Чем я хуже? Почему от меня она ушла? Почему нас бросила? И я уже собираюсь сорваться с места и кричать, кричать во все горло, как вдруг слышу:
   - Тише, Мия, не плачь, - говорит она, не поднимая на меня глаз. - Не плачь, теперь папе лучше.
   До меня не сразу доходит, что обращается она к рыжеватой, худой девушке, прижатой к ее груди. До меня не сразу доходит, что именно я здесь лишняя. Ошарашенно отступаю назад, смотрю то на людей, то на гроб, то на мать, и ощущаю нечто ужасное. Меня никто не видит. На меня никто не обращает внимания. Существую ли я вообще?
  
  

IV

  
   Я не знаю, сколько пребываю в отключке. Когда мои глаза открываются, я оказываюсь рядом с Маринкой. Она лежит рядом, дрожит, будто банный лист и стонет, словно бедное, подстреленное животное.
   Подрываюсь с кровати.
   - Ты куда? - сопливо восклицает она и приподнимается. Глаза у нее красные, набухшие. Наверняка, проплакала она не один час.
   - Надо бежать.
   - Куда бежать? Ты, правда, уходишь?
   Киваю. Самое страшное заключается в том, что я даже боли сейчас не чувствую. Я вообще не знаю, что чувствовать. Стою посреди просторной, бордовой комнаты, горблю спину и молчу. Что мне делать? О чем думать? Как себя вести? Я бы с удовольствием упала прямо здесь и отключилась, да и навсегда, чтобы больше никогда глаза свои не открывать. Не здесь, не где бы то ни было еще.
   - Ты не можешь уйти.
   - Почему?
   - Потому что я не хочу, чтобы ты уходила.
   Удивленно вскидываю брови.
   - Чего еще ты хочешь?
   Неожиданно Марина воспринимает мой вопрос всерьез. Она встает, морщит сопливый нос и шепчет:
   - Хочу быть смелой.
   - Дерзай.
   - Как ты это делаешь?
   - Что именно?
   - Как ты такая, какая есть? У тебя все получается, ты все можешь. Тебе плевать на окружающих, плевать на их мнение, оценки, взгляды. Ты никогда не ревешь, не страдаешь, не просишь помощи, не выглядишь жалкой. Ты такая..., - ее глаза искрятся, - такая...
   Растерянно вытягиваю лицо: что вообще происходит? Что за странные вопросы? У меня в жизни такое творится, а Марина говорит о каких-то тупых комплексах? Она вообще в своем уме? Соображает хотя бы немного? Вот смотрю в ее зеленые, огромные глаза и думаю о том, как классно было бы сейчас ей врезать. Внутри растет дикая ярость; такой гнев, такая обида от того, что этот человек никогда не интересовался моей блин жизнью, моими проблемами, моими чувствами, а иначе не говорил бы сейчас, что я не переживаю, не плачу или не ищу помощи! Иначе она бы знала, как мне плохо, как мне страшно и трудно стоять на ногах, и не реветь, не биться в истерике, не кричать, ведь у меня, кажется, умер отец! Ох, папа! Мой сероглазый защитник, который всегда был рядом, всегда селил в сердце надежду хотя бы на какое-то будущее - и умер. Хватаюсь руками за лицо, откидываю назад волосы и замираю: черт подери, они светлые! Практически белые. О боже, я схожу с ума. Схожу с ума. Схожу с ума.
   Пошатываюсь назад. Из глаз вот-вот польются слезы. Собираюсь рвануть вон из этого дома, как можно дальше! Но едва делаю шаг к двери, как тут же чувствую головокружение. Что за черт? Возвращаюсь на место, морщусь и внезапно осознаю: теперь мне не плохо, голова не кружится, черные точки не прыгают перед глазами. Недоуменно выгибаю брови, специально делаю широкий шаг к выходу и охаю.
   - Черт, - мне опять паршиво. Темнота обнажает свои когти, тянется ко мне, и я испуганно отступаю назад, обратно к Маринке; в безопасную зону. Почему я чувствую себя ужасно лишь тогда, когда пытаюсь выбраться из этой комнаты?
   - Что с тобой? - растерянно спрашивает подруга. - Мия, ты чего?
   Она тянет ко мне свои руки, но я отпрыгиваю в сторону. Смотрю на дверь и буквально слышу, как в голове гудит нечто неприятное. Что вообще происходит? Как мое головокружение связано с тем местом, где я нахожусь? Бессмыслица. Зажмуриваюсь и хорошенько встряхиваю головой. Наверно, я и, правда, схожу с ума. Иначе как объяснить мое самочувствие?
   - Мы попадали в аварию? - перевожу сумасшедший взгляд на подругу. Та растерянно морщит лоб. - Попадали?
   - О чем ты?
   - А окно Жени? Разговор в бассейне? Драка? Хоть что-нибудь!
   - Мия, я не понимаю...
   - Боже, - смотрю на Маринку и едва сдерживаю в груди рыдания: это что-то новенькое. Если раньше мне приходилось забывать о каких-то событиях, то теперь недоумение горит в глазах подруги. Она, действительно, ничего не помнит. И я бы продолжила допрос, продолжила бы искать ответы, правда, неожиданно не нахожу в себе сил. Мне вдруг не хочется узнавать ответ, ведь он вряд ли соответствует законам нашего существования.
   - Так, что мне делать?
   Не верю, что Марина до сих пор стоит на своем, и поднимаю на нее безумный взгляд. Как объяснить человеку, что все проблемы на нашем пути - благословение. Мы преодолеваем их и становимся лучше, и даже то, что может сломить нас - в будущем делает нас сильнее. Не будь у людей сложностей, и что тогда делало бы нас людьми? Уподобляться чувствам, просыпаться с диким сердцебиением, ждать кого-то, любить кого-то, скучать по кому-то - это именно то, что обязано присутствовать в нашей жизни. И единственная проблема Марины - сама Марина. Ни Женя, ни окружающие люди, ни стечение обстоятельств, а ее собственные страхи и сомнения.
   - В этом мире ничего нельзя бояться. И я говорю сейчас не о людях, не об их предвзятости и лицемерии, а о тебе и о твоих желаниях. Ты - это то, что ты о себе думаешь. Так, подумай о себе, наконец, как о сильной и умной девушке. Подумай так, и другие поверят.
   - Не поверят.
   - Поверят, - хватаю подругу за плечи и прожигаю прямым, серьезным взглядом. - Пока ты не ценишь себя, никто не станет. Ты так сильно боишься своих желаний, что уже и забыла, как это быть по-настоящему живой. Так, давай же, забудь обо мне, забудь обо всех, ведь ты и есть тот человек, который сделает тебя счастливой. Прекрати бояться и вдохни уже, наконец, в свои легкие капельку уверенности. И за меня вдохни. Прошу тебя. Ведь кто из нас и способен не существовать, а именно жить - так это ты, Марина. Только ты.
   И едва мои пальцы ослабляют хватку, как тут же лицо подруги превращается в смазанный, расплывчатый шар из ярких лоскутов. Она исчезает, а мне компанию составляет старая знакомая - темнота. Она, будто тот самый друг, который вечно портит все веселье. И я бы похлопала его по плечу, если бы мне выпала такая возможность. Однако вместо дружеских объятий, меня в охапку сжимают холодные руки мрака, неизведанного. Я вновь не слышу, не вижу, не чувствую, и только и делаю, что жду. Жду очередной вспышки света и того, что за ней последует.
   Открываю глаза посреди улицы. Вокруг такая темень, что я даже не сразу замечаю смену обстановки. Может, я все еще в отключке? Однако дикий, жуткий визг опровергает все мои догадки. Я резко оборачиваюсь, вижу два желтых пятна, падающих на мое лицо, и невольно примерзаю к месту: это автомобиль, он тормозит так, будто перед этим выжимал все двести, и он несется прямо на меня. Что ж, логично было бы задаться вопросом: какого черта я делаю на проезжей части? Жду смерти? Или вновь веселюсь, желая упиться адреналином, а затем и опьянеть от него? Ответы я бы точно не успела отыскать, если бы не человек, мгновенно появившийся рядом. Он отталкивает меня в сторону, падает сверху, и я стону от резкой, сильной боли, вспыхнувшей по всему телу.
   - Черт, - крепко сжимаю глаза и стискиваю зубы: не реви, не реви! Тебе ведь даже на рельсах приходилось включаться. Что уж такого страшного в проезжей части? Ну, чуть не сбили тебя, ну, и что с того? Слезы все равно предательски проступают на ресницах. Слабачка!
   - Мне кажется, я вполне заслуживаю поощрения, - смеется над ухом знакомый голос. Тут же открываю глаза и охаю. Вот это да! Опять Адам! Как это возможно? Он медленно поднимается с асфальта и тянет меня за собой. - Не ушиблась?
   - Ты опять спас меня. Опять! Здесь что-то нечисто.
   - Да. Твое пальто, джинсы - все в грязи. Сама посмотри.
   Прыскаю. Ошеломленно протираю руками лицо и говорю:
   - Ты знаешь, о чем я. Не прикидывайся.
   К нам подбегает молодой водитель красного Ауди, едва не лишившего меня жизни. Он испуганно тараторит, говорит что-то вроде: не видел, не ожидал, и я не сомневаюсь в правдивости его слов. Бедняга. Едва не сел за решетку из-за моей способности возникать из ниоткуда. Адам разговаривает с ним, затем прощается и вновь поворачивается ко мне.
   - Итак...
   - Итак, - я смотрю на него и вдруг ощущаю себя безумно уставшей. Когда я в последний раз спала? И спала ли вообще? А ела? Переминаюсь с ноги на ногу и оглядываюсь: вокруг проносятся машины, я опять неизвестно где, и лишь одно осталось неизменным: смешной лось, выглядывающий из-за распахнутого пальто парня.
   - Ты как? М? - Адам уверенно подходит ко мне, касается плеча и делает это так смело, что я даже замираю. Поднимаю на него взгляд и тайно радуюсь, что когда-то мое девиантное подсознание угораздило появиться в его странном, антикварном магазинчике. - В порядке?
   - Ага, - киваю и поджимаю губы, - все хорошо. Вот только надо уходить отсюда. Пойти домой, или..., я не знаю куда. Куда-нибудь. Отец, он, - морщусь, - он..., просто понимаешь, это сложно, и я не знаю. Он, - я расклеиваюсь, будто слоеное тесто. Все то, что копилось во мне несколько дней, часов, месяцев - понятия не имею сколько - рьяно вырывается наружу, и я неосознанно горблюсь под тяжеленым весом всей этой дряни. Закрываю руками глаза и плачу.
   - Мия...
   - Что происходит, Адам? Что со мной? - я непроизвольно делаю шаг вперед, и тут же оказываюсь в крепких объятиях парня. Между нами странная, сильная связь, и я бы ни за что не доверилась ему, если бы не ощущала этого необъяснимого притяжения. - Куда мне идти? Что делать? Моему папе стало плохо, и вместо того чтобы помочь - я вдруг исчезла! Опять! Это бред какой-то! Сон! Разбуди меня, Адам!
   С Мариной я обязана быть сильной. С папой я обязана быть чуткой. А с Адамом я могу быть слабой. Он шепчет мне что-то на ухо, и покачивает из стороны в сторону, будто успокаивает, а я впиваюсь пальцами в его плечи сильно-сильно. Зажмуриваюсь и думаю: как мне быть? Что делать дальше? Какой следующий шаг предпринять? Я в западне, боже, это конец.
   - Давай присядем, хорошо?
   Я не отвечаю. Парень ведет меня к какой-то маленькой закусочной, заказывает два чая и вновь обнимает. Молчу. Держу голову на его плече и смотрю куда-то вдаль, сквозь стекло, сквозь этот день и время. Откуда мне знать: правда, ли то, что сейчас происходит? Возможно, Адама нет, и меня уже сбила машина. А, возможно, и меня нет, и машины не было, и вообще все это страшный сон какой-то сумасшедшей писательницы, затеявшей интересный рассказ.
   - Твой локоть.
   Выплываю из мыслей и приподнимаю руку. Светлая кофта испачкана в крови. Интересно, как же так получается, что сильная боль вытесняет слабую? Я ведь и думать забыла о том, что ударилась всем телом об асфальт буквально десять минут назад, зато я отлично помню, как папа задыхался от кашля и прикрывал дрожащими пальцами губы.
   - Ничего страшного. - Пожимаю плечами. - На мне быстро заживает. - Очень быстро, учитывая то, как мгновенно пропал целый порез между моих бровей после аварии.
   В кафе играет рождественская музыка. Повсюду огоньки, маленькие елки, и мне так в тягость быть здесь, ощущать это предвкушение праздника, тепла, что я даже добровольно готова отключиться. Боже. Что за испытание на прочность?
   - Ты можешь побыть пока у меня, - неожиданно предлагает Адам. Он неуверенно улыбается и смущенно складывает перед собой руки. - Я знаю, тебе сейчас тяжко, и я хочу помочь.
   - А смысл? Давай подождем еще минут десять, и проблема сама собой исчезнет.
   - О чем ты?
   - Нет меня, нет проблем.
   - Мия, не говори так. Я что-нибудь придумаю, просто дай мне время, - парень смотрит на меня голубыми, красивыми глазами, и я едва сдерживаю в груди крик. Ну, почему? Почему я вообще встретила его, ведь я не могу быть с ним. Не могу привязаться к нему. Не могу надеяться на большее. На будущее. Ох, какая несправедливость! Резко отворачиваюсь к окну, но Адам тут же касается пальцами моего подбородка и тянет на себя. - Ты выпутаешься.
   - Как?
   - Не знаю. Должна же быть причина тому, что с тобой происходит. Это болезнь, последствия аварии, или что-то другое, но объяснение всегда есть.
   - И что мне с объяснений? Найти бы лекарство.
   - Значит, надо обратиться к врачу.
   - И кто к нему пойдет? Ты? Тогда тебя просто примут за сумасшедшего.
   - Пойдем вдвоем!
   - Как? - расширяю глаза и нервно убираю назад волосы. - Как мы это сделаем, если я отключаюсь каждый пять минут? Адам, это нечестно.
   - Да, ты права, твоя жизнь...
   - Я не об этом, - касаюсь ладонью щеки парня и криво улыбаюсь. Думаю, он тут же понимает, что я хочу сказать, подается вперед, но я его опережаю. - Не впутывайся. Я сама со всем разберусь. Просить тебя о помощи было эгоистично.
   - Что ты говоришь как героиня дешевого романа? Ты ни о чем меня не просила.
   - У тебя не было выбора.
   - Это у тебя его не было. Хочешь сама со всем справиться, но с чем именно? Ты просто свихнешься.
   - Поэтому ты решил свихнуться со мной за компанию.
   - Лучше уж так, чем сходить с ума в одиночку. Ничто так не успокаивает, как наличие рядом таких же сумасшедших людей, как и ты.
   - Просто чья-то модная цитата.
   - Мия...
   - Я, может, и не Мия вовсе.
   - Какая разница. - Подходит официантка и парень затихает. Ждет пока она уйдет, копит что-то в своих мыслях, и я уже предвкушаю очередную умную фразочку. Видимо, в магазине много свободного времени, и он читает пафосные романчики в перерывах между клиентами. Наконец, мы вновь наедине, и Адам решительно расправляет плечи. - Я искал твоего отца. Как мы и договорились. И нашел похожего мужчину, однако...
   - Что?
   - Не знаю. Что-то не сходится. - Парень отпивает горячий напиток и виновато смотрит на меня. - Блин. Ты, наверно, голодная. Будешь что-то?
   - Да черт с едой. Что ты узнал?
   - Есть один Владимир Чадов. Он живет на улице Герцена. Правда, живет один. Я спрашивал у соседей. Они сказали, его жена и дочь давно уехали в другой город.
   - Почему?
   - Никто не упомянул развод, так что я сразу отмел его, как вариант. Ведь ты говорила, что твои родители расстались.
   - А вдруг нет? Почему этого человека бросили?
   - Какая-то старуха сказала, он долго болел. Может, жена испугалась сложностей?
   Задумчиво прикусываю губу: болел? Но и мой папа болел. Сильно. Просто раньше я этого не замечала. А то видение: он - в кресле, рядом грязный поднос.... Было ли это галлюцинацией, или чем-то другим? Вновь смотрю на пальцы Адама, крепко сжимающие вытянутую, белую чашку, и вдруг замечаю странные, маленькие порезы на запястьях. Недоуменно вскидываю брови и тянусь к ранкам.
   - Что это? - парень тут же закатывает рукава и неуклюже усмехается.
   - Ничего.
   - Ты покраснел.
   - Тут жарко. - Сказать, что мне жутко неловко - ничего не сказать. Что же он скрывает? Возможность тайн и у этого человека сбивает меня с толку. Нет, я, конечно, понимаю, что у всех нас есть секреты, но мне хотелось верить в то, что Адам - прозрачен, как стекло.
   - Знаешь, мне кажется, ты можешь мне доверять.
   - Тут нечего доверять.
   - Правда?
   Впервые парень выдавливает фальшивую улыбку. Я даже вижу, как ему самому неприятно растягивать лицо, лицемерить, но все же он это делает: неохотно, скрипя сердцем. Что ж, данный жест лишь доказывает, что скрывает он, действительно, нечто серьезное и личное. Не могу сказать, что мне не любопытно, но я послушно затыкаю внутренний голос. Может, он молчит, потому что говорить и, правда, не о чем? Наверно, у меня хорошенько развилась паранойя.
   - Ладно, - рассеяно пожимаю плечами, - что ты еще узнал? Неужели у нас в городе всего один Владимир Чадов?
   - Трое. Одному четырнадцать. Второй живет в частном доме. Но ты вроде упоминала старую многоэтажку, значит...
   - Все опять сводится к этому человеку. Бред какой-то! Я ведь с мамой никуда уезжала.
   - И твой отец жив, - Адам отпивает чай и вздыхает. - Тот мужчина, о котором я разговаривал, умер пару дней назад. Так что, без вариантов. Да, и...
   Он видит мое лицо, замирает. А я забываю, как дышать. О, Боже. Боже мой. Что это значит? Как это понимать? Перевожу взгляд на парня и шепчу:
   - Папе стало плохо, я отрубилась, а очнулась уже на похоронах.
   - Как же так? Неужели твой отец, действительно, умер? О, Мия, мне так жаль! - он ласково гладит мои плечи и сжимает руки в своих ладонях. - Почему же ты сразу не сказала? Почему молчала?
   - Я ведь не думала, что..., - запинаюсь и высвобождаю пальцы. Закрываю ими рот и горблюсь так сильно, будто на меня вновь взвалили все небо. - Он и, правда, умер, Адам! Мой папа. Он умер. Мне не показалось. Не почудилось. Но почему? Как же так?
   - Тише, все хорошо. Я рядом.
   Слышу эти глупые слова и понимаю, что Адам понятия не имеет, что нужно говорить. Но, на самом деле, наверно, и никто этого не знает. Сейчас меня спасают лишь его руки. Понимаю: бессмысленно окунаться в этот океан, однако я окунаюсь потому, что впервые так резко и четко ощущаю одиночество. Как же я буду без папы? Я не смогу. Я ведь ничего не сказала ни о своих чувствах, ни о своих переживаниях. Он ушел, так и не узнав, что дочь его любит. И все от того, что она попросту не умеет говорить.
   Неожиданно я чувствую головокружение. Боль вспыхивает где-то между висков и медленно проходит через все мое тело, будто напоминает: сейчас все кончится, как и раньше, как и всегда. Резко выпрямляюсь и смотрю Адаму прямо в глаза.
   - Забудь, что я сказала. Не бросай меня.
   - Не брошу, - решительно говорит он.
   - Не бросай! - Мы касаемся друг друга лбами.
   - Мия, я всегда найду тебя, слышишь? Я тебя...
   И темнота.
   Открываю глаза в знакомой мне, темной комнате и тут же кричу. Нет! Только не это! Только не он! Мужчина в грязной, белой майке вновь идет на меня, и, на сей раз, я вижу его круглое, опухшее лицо. Тело сковывает страх, допотопный ужас. Что же он со мной сделает? Что ему нужно? Я начинаю дико вертеться из стороны в сторону, но внезапно осознаю: я не двигаюсь. Не шевелюсь. В душе, в мыслях я сопротивляюсь изо всех сил, однако на деле не могу даже пикнуть. А он не останавливается. Обнажает больные зубы, наваливается сверху и придавливает мое тело своим животом, ногами. И я ору: помогите. Кричу: Адам, папа! А из горла не вылетает ни звука, и все это похоже на такой омерзительный кошмар, что сердце едва не вырывается из груди. Когда он стягивает с меня одежду, я уже не рыпаюсь. Я знаю, что плачу и чувствую слезы на щеках, в волосах, однако на моем лице нет ни мокрого пятнышка. И я не понимаю, что это: иллюзия, обман; я просто сошла с ума. Или со мной бесстыже играет воображение. Но разбитая и сломленная я вдруг думаю о смерти, как о подарке. Какое бы было счастье сейчас отрубиться.
   Но я не отрубаюсь.
  
  

V

  
   Я сижу на скамье под лысой липой. Наблюдаю за тем, как куда-то спешат люди, и нервно мну на коленях ладони. Пару секунд назад я дала себе обещание, что больше никогда не вдохну в легкие воздух. Я пообещала, что больше никогда не заговорю с Адамом, не приближусь к Марине, ни подумаю об отце, потому что теперь я - другая. Я испорчена, использована. Никто из хороших людей не должен пересекаться со мной. Никто.
   И я порывисто вытираю эти чертовы слезы. И понимаю, что вновь дышу, и начинаю по новой. И мне так плохо, как никогда еще не было. Хотелось бы узнать - как бы жалко это и не звучало - чем же я заслужила такую судьбу. Интересно, как она отбирает тех, кому будет легко, кому будет сложно. Есть алгоритм, отличительные черты лица, наследственность? Или дело в социальном положении, достижениях? Вот бы знать секрет заранее, чтобы родиться и не париться на счет трудностей, выпадающих на пути. Да, это было бы слишком просто. И, да, мы бы тогда напрочь потеряли смысл даже в таком бессмысленном существовании. Однако сейчас я согласна на глупости. Согласна на все, что смогло бы избавить меня от ошибок.
   - И это все?
   Я растерянно оборачиваюсь и вдруг понимаю, что рядом со мной сидит незнакомец в шляпе и пальто. Я помню его, я даже немного рада его видеть, но я не отвечаю. Вновь перевожу взгляд на толпу и крепко стискиваю зубы: теперь все бессмысленно.
   - Ты просто так сдашься?
   - А у меня есть выбор?
   - Вряд ли. - Мужчина пожимает плечами, кладет руки на колени и сцепляет между собой длинные, изящные пальцы. Он смотрит на снежинки. Растягивает лицо в улыбке и загадочным, размеренным голосом тянет, - я люблю зиму. Перед новым годом мечты у людей самые сокровенные и теплые.
   - Кто вы?
   - А ты кто?
   - Вы меня видите?
   - А не должен?
   - Почему вы отвечаете вопросом на вопрос?
   - А ты, правда, готова к ответам?
   Хмыкаю. Смущенно ерзаю на скамье и искоса изучаю лицо незнакомца. Он не выглядит суровым. Почему-то мне кажется, что под шляпой лысина, блестящая голова, и я невольно дергаю уголками губ. Интересно познакомиться с нужным человеком в тот момент, когда он тебе больше не нужен.
   - Вы знаете, кто я, так ведь?
   - Знаю, - он кивает. Ловит пальцами снежинку и смотрит на нее огромными, по-детски любопытными глазами. - А вот знаешь ли ты?
   - Я умерла?
   - Нет.
   - Я болею?
   - Тоже мимо.
   - Тогда что же со мной происходит?
   - А кто сказал, что происходит что-то именно с тобой? - мужчина вдруг переводит на меня взгляд, и я жутко краснею. Есть что-то такое в его глазах, что пугает и завораживает одновременно. Они у него практически серые, с примесью зеленоватых, изумрудных точек. Удивительное зрелище. Лицо узкое, но не костлявое; в целом, приятное. Доброе. - Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
   - Мия. А к вам как обращаться?
   - Друг.
   - Друг? - удивляюсь я. - Вы пугаете меня.
   - Тогда почему ты не боишься?
   Растерянно вскидываю брови и встряхиваю головой. Наверно, я схожу с ума и у меня очередные галлюцинации, иначе как объяснить присутствие странного, лысого незнакомка, говорящего настолько необычные и дикие вещи, что всерьез задумываешься о собственном здравомыслии.
   - Сегодня умер мой отец.
   - Нет.
   - В смысле?
   - Отец умер, но не твой. - Мужчина медленно встряхивает край пальто, затем садится обратно и тяжело выдыхает. - Я наблюдал за тобой. Ты потерялась.
   - Потерялась? Я вас не понимаю. Что со мной вообще творится? И кто вы? Скажите, прошу вас, иначе я сойду с ума.
   - Ох, такого, конечно, я не могу допустить. Я - твой друг. - Он протягивает мне руку. Не решаюсь пожать ее и тут же встречаюсь с его строгим взглядом. - Я пришел помочь. Но скоро я уйду. Запомни это и распоряжайся временем осознанно.
   Все-таки пожимаю широкую ладонь. Затем стыдливо поправляю ворот пальто, его низ. Мне никак не дает покоя мысль о том человеке, о его руках, теле. Я крепко зажмуриваюсь и ненавистно к самой себе задерживаю дыхание: я же пообещала больше не вдыхать кислород.
   - Ты не виновата, Мия. Это наша обязанность, и только. Мы лишь делаем то, чего желают люди. Все очень просто.
   - Мы?
   - Да, мы.
   - Но люди меня, будто не видят, не слышат. Меня, словно нет!
   - Ты - есть. Просто не здесь, - он обводит рукой улицу, затем прикасается пальцами к своему лбу и шепчет, - а здесь.
   Задумываюсь. Начинаю громко дышать, пугаюсь и растерянно отодвигаюсь на край скамейки. Что он имеет в виду? О чем говорит? Так, с меня хватит! Я не сумасшедшая, а этот человек явно не дружит со своей головой! Собираюсь сорваться с места и убежать, как можно дальше, как вдруг незнакомец хватает меня за запястье и говорит:
   - Люди мечтают - мы появляемся. Мужчина, оставшийся один, у которого нет ни жены, ни любимой дочери. Они уехали, а он доживает свой век, изнывая от болезни, от слабости. И он закрывает глаза, и видит свою прекрасную Мию с длинными, рыжими локонами. Он закрывает глаза и фантазирует о ней. Затем девушка - одинокая, слабая. Она мечтает быть смелой и фантазирует о том, как совершает безумные поступки, как дает сдачи, как сводит людей с ума. И она воплощает все это в одном образе, и она хочет быть этим образом, и она фантазирует о нем. И, наконец, парень...
   - Остановитесь.
   - Юноша, страдающий после гибели милой девушки. Он представляет, как спасает ее, защищает. Представляет, как влюбляется в нее снова и снова, и она, наконец, отвечает ему взаимностью, а главное - она продолжает жить. И он закрывает глаза, думает об этих нежных отношениях, и фантазирует о них.
   - Прекратите! - я резко подрываюсь на ноги и ошарашенно распахиваю глаза. Не верю своим ушам, не единому слову не верю. Прокручиваюсь вокруг себя, хватаюсь руками за голову и чувствую, как в груди что-то разбивается. Что это? Боже, что со мной? Нет, нет! Это неправда, он лжет, он сумасшедший!
   - Ты - фантазия.
   - Абсурд.
   - Ты - плод человеческого воображения, и только.
   - Но как же так? Такого не бывает, вы лжете!
   Незнакомец поднимается, смотрит на меня пристально и пожимает худыми плечами.
   - Мы исполняем желания людей, но сами не имеем права чего-либо желать. У фантазии не может быть фантазий, а ты потерялась.
   - Потерялась? - грудь сдавливают тиски. Дышать совсем невозможно. - Где я потерялась?
   - В собственных переживаниях. Ты так привязалась к людским объектам, даже придумала себе историю, быль, и забыла, кто ты есть на самом деле.
   - О, Боже мой.
   - Ты долго живешь, странствуешь уже ни одно столетие по этим городам, мыслям, и ты осознанно, специально свернула с пути. Я должен был присматривать за тобой, но я даже не представлял, что все зайдет так далеко.
   - Но как же так - выходит, у нас нет шансов, нет воли. Мы лишь делаем то, что хотят другие. А как же наши стремления? Наши желания? Я хочу жить! Выбирать! Ошибаться!
   - Ты не можешь.
   - Вы не понимаете!
   - Понимаю.
   - Нет! Сегодня..., сегодня этот человек он... - я порывисто смахиваю с лица слезы и разъяренно расправляю плечи. - Никто не вправе распоряжаться моим телом, моей душой!
   - Это наша работа.
   - Это ваша работа, а я...
   - Что ты? Мия, дорогая, Мия. Ты же видишь, как сложно быть рядом со смертными. Ты исчезаешь, а они продолжают жить дальше.
   - Я научусь контролировать этот процесс.
   - Но ты существуешь лишь в их мыслях, - незнакомец с жалостью разглядывает мое лицо и медленно покачивает головой. - Мне очень жаль.
   Я не хочу верить в то, что слышу, но у меня не остается выхода. У меня даже сил нет отрицать что-либо, ведь я буквально ощущаю: он прав. Он не лжет! Но как же так? Неужели это возможно? Я вспоминаю, как менялись мои приоритеты в зависимости от того, с кем рядом я находилась. С Мариной была смелой, с папой - заботливой, с Адамом - нежной, и меня начинает трясти, колотить. Я была их фантазией. Кто бы мог подумать? Я - всего лишь игра воображения. Незамечающие меня лица людей, великолепный прыжок с вышки, грязные руки того мужчины - все это не мои галлюцинации, а человеческие мысли. И теперь ясно, почему я исчезала, едва пыталась вырваться из прыткого сознания подруги; почему чувствовала головокружение, когда отец разражался кашлем. Любое соприкосновение с реальностью отдавалось во мне болью, и я просто испарялась.
   Неужели это и есть мой путь?
   - Выходит, я не могу прекратить все это? - поднимаю взгляд на друга и ощущаю потяжелевшие, ватные конечности. Еще чуть-чуть и я грохнусь прямо в сугробы, и при этом не оставлю ни следа. - Я никогда не умру?
   - Никогда.
   - Вечное скитание?
   - Вечное.
   Вновь плюхаюсь на скамью. Смотрю перед собой на руки, или на снег, или на следы от чьих-то подошв, и замираю: интересно, как же я выгляжу на самом деле? Какого же, черт подери, у меня все-таки цвета волосы?
   - Этот парень, он выслушал меня. - Не поднимаю глаз. Все продолжаю изучать нечто сквозь затуманенный взор. - Впервые разговор контролировала я, а не кто-то другой. Я не угождала. Я делала так, как хотела. И говорила, что думала. Я была почти живой рядом с ним.
   - Люди подвержены фантазиям, но не каждый из них способен мечтать.
   - И как это понимать?
   - Не знаю, - мужчина неуклюже прыскает, - да, как хочешь.
   Я как-то безнадежно ему улыбаюсь и горблюсь еще сильнее, став похожей на кривой вопросительный знак. Друг стоит молча еще пару минут. Я думаю, он собирается уходить, как вдруг его длинные пальцы касаются моего плеча, и я растерянно поднимаю голову.
   - Мия, по секрету. Я долго витаю в чужих мыслях, и видел тоже много. И знаешь, что я могу тебе сказать? Мечты иногда становятся реальностью.
   Открываю рот, чтобы спросить: о чем он говорит, но не успеваю. Друг испаряется. Исчезает, превратившись в блестящую, разноцветную пыль, и я дотрагиваюсь до его песчинок в воздухе, думая о том, что именно так и выглядит человеческая мечта.
   Уже через пару секунд я ощущаю знакомое головокружение, но почему-то не боюсь. Закрываю глаза и открываю их уже перед ним. Перед Адамом. Удивительно, что сейчас мне не грозит опасность, машина не несется на всех скоростях прямо навстречу моему любопытному носу, а все извращенцы города не пытаются меня обесчестить. Здесь тихо. Горит тусклый свет. Я понимаю, что нахожусь в маленьком, музыкальном магазинчике и улыбаюсь:
   - Нет клиентов? - Вот и нашлась минутка помечтать.
   - Новый Год через пару минут. Так что везде тихо.
   Я смотрю на парня и едва сдерживаюсь от слез. Он меня выдумал, я в его голове. Какой же вздор. Неужели это реально? Адам хмурит лоб, наверняка, собирается сказать что-то очень важное: про расследование или очередную зацепку, но я опережаю его. Делаю несколько широких шагов вперед и крепко обнимаю.
   - Ты скучаешь по ней?
   - Что?
   - Та девушка, - приподнимаю глаза. Уверена, сейчас они поблескивают даже в таком тусклом освещении. - Ты делаешь себе больно, потому что не можешь ее забыть?
   - Откуда ты знаешь об этом? Я не говорил.
   - Я - в твоей голове. Теперь я все знаю.
   Лицо парня вытягивается. Я будто раскрываю его самый страшный секрет. Он пронзает меня испуганным взглядом, и в его зрачках я вдруг вижу этого испуганного мальчишку, загнанного в угол собственными страхами и предубеждениями. Он держится руками за голову и бежит от проблем, закрываясь в комнате, в ванной, где угодно, лишь бы подальше от чужих глаз. И он оставляет порезы на руках, и думает, что так легче, а затем медленно сходит с ума в безумном, проедающем голову одиночестве. И он вдруг решает придумать друга, и не хочет говорить с ним о своих проблемах, поэтому внимательно слушает о проблемах чужих. И ему кажется, что все так, как надо. Все хорошо. Когда на самом деле, все очень плохо.
   - Я на нее похожа?
   - Вы - противоположности.
   - Почему?
   - Потому что она делала мне больно, а потом сделала еще больнее.
   Касаюсь пальцами лица Адама и приподнимаюсь на носочки, чтобы лучше видеть его голубые глаза, веснушки. Он тоже смотрит на меня. Не знаю, что творится в его голове, пусть я и являюсь какой-то частью его мыслей, но лично мне почему-то становится страшно. Я вдруг понимаю, что сейчас мы видимся в последний раз.
   - Ты выкарабкаешься.
   - И ты тоже.
   - Ты всего лишь придумал меня.
   - Ты ближе всех. Люди вокруг меня, рядом, близко, перед глазами, но ты - внутри.
   Времени совсем мало, и головокружение атакует меня, будто стая голодных волков. Я знаю, я так больше не смогу: не смогу быть его и еще чьей-то. И поэтому я пылко восклицаю:
   - Загадай желание - новогоднее. Мечтай так, как никогда раньше не мечтал.
   - Ты еще веришь в то, что наши желания исполняются?
   - Адам, или Адам, - смеюсь, стискиваю в пальцах смешной, вязаный свитер парня и говорю, - мечты иногда становятся реальностью. И в один прекрасный день ты встретишь свою Еву. И все у тебя будет хорошо. Ты больше не будешь страдать.
   - И этой Евой будешь ты, Мия?
   - Только если ты очень сильно этого захочешь.
   Мои колени подкашиваются. Темнота чувствует, что я упрямо борюсь с ней, не желаю возвращаться в ее ледяные, черные объятия, и она дико злится, сжимая изо всех сил мое тело. Смотрю на Адама, а затем вновь крепко обнимаю.
   - Спасибо, что дал мне почувствовать себя живой.
   Кто бы мог подумать, что даже у мечты может быть своя история. Обычно бывают истории о мечте, но никак уж ни наоборот. И я понимаю, вся моя легенда - сущий вымысел. У меня нет ни отца, ни подруги, ни дома, ни той злосчастной соседки с кривым носом из пятого подъезда. Но я ведь вас предупреждала: верить мне определенно не стоит.
   Адам отстраняется и смотрит мне прямо в глаза. На сей раз, за мной последнее слово.
   - Пообещай, что мы встретимся, - говорит он.
   - Обещаю.
   - Пообещай!
   - Я обещаю, - и он притягивает меня к себе, и едва я чувствую что-то странное, что-то свойственное лишь людям: теплоту губ, крепость объятий, искренность мыслей, как тут же отключаюсь. И на этот раз я больше не открываю глаза. И, возможно, потому, что испаряюсь. А, может, потому, что становлюсь кем-то другим.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"