Аджони Рас. Игра колибри. Главы 1-5

Автор:

AJONI RAS

Аджони Рас

Название:

Игра колибри

Жанр:

Детективная фантастика / Триллер

Пролог

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Кажется, будто кто-то выгнул подковой толстую книгу, а потом, придерживая пружинистую кипу страниц большим пальцем, стремительно прошелся по ним до верхнего корешка. Я оказался у той самой черты... У черты, за которой, по мнению многих, наступает вечность, но теперь, у самой ее грани, могу думать только о том, чего сделать не успел, о несбывшемся из моих детских грез и зрелых надежд. Не было никаких тягостных воспоминаний, ностальгии по ярким моментам прожитой жизни... Все, что осталось перед той самой гранью, - боль и сожаление.

Больше всего это напоминало то, как ребенком я проходил мимо знакомой витрины с новеньким велосипедом за потускневшим от прикосновений детских ладошек стеклом. Синий, с хромированным рулем и четырьмя катафотами, он так и оставался за этой самой гранью, в моих желаниях и простых детских грезах. Как ни стремился я приблизить тот день, когда велосипед мог бы стать моим, он так и не наступил, навсегда оставшись в несбыточном завтра.

Как и многие живущие сегодня, я долго не верил, что та самая секунда, после которой человек уходит в вечность и навсегда исчезает в прошлом, настанет и для меня. Но вот этот миг. Я смотрю на собственные руки, на немеющие пальцы и с ужасом осознаю: я уже у порога вечности. Больше ничего нет у меня, кроме новенького "Молескина" - блокнота, что служит верным другом и слушателем. Ему я поведаю эту историю. Остается лишь усердно записывать строчку за строчкой, сидя под старым апельсиновым деревом, и надеяться, что я успею рассказать все до конца.

Колибри! Маленькая птичка, питающаяся нектаром и живущая с ядерным реактором вместо сердца. Пока светит солнце, она является самым активным существом на планете. Но стоит ей уснуть, как хрупкое тельце уже не отличить от мертвого. Жизнь замерзает в этом удивительном создании, словно Всевышний разрешил ему обманывать по ночам саму смерть и воскресать с первыми лучами солнца. Колибри играет с ней, играет с самой смертью. Но и ее игра рано или поздно закончится.

В 2007 году я, Адам Ласка, русский физик, работавший сообща с двумя англоязычными учеными, получил Нобелевскую премию по физике. Мало кто знает, но в случае совместного открытия премия делится поровну между номинантами. Однако даже эта сумма казалась мне просто астрономической и позволяла наконец-то вырваться из бедности и постоянной погони за лучшей судьбой.

Сама по себе премия давала не только деньги... Она давала признание, заставляя обратить внимание на научную работу известные фонды и исследовательские институты по всему миру. Так случилось и со мной. Ровно за неделю до награждения будущего лауреата меня уже пригласили на работу в солнечный штат Калифорния. Незачем говорить, что принял я столь лестное предложение не задумываясь. Ни бывшая жена, которая давно перестала поддерживать связь со мной, ни друзья, которыми успел обрасти на кафедре, - никто не мог удержать Адама Ласка. А позаботиться о благополучии подрастающей дочери я мог куда лучше из-за океана.

Денег хватило, чтобы переехать и приобрести приличное жилье. Тогда, в 2008 году, в Америке еще ощущались последствия жилищного кризиса и купить дом со стопроцентной оплатой можно было за вполне приемлемые деньги. Я поселился в милом доме под номером 1440 на Сан-Пасквал-стрит в Пасадене рядом с Калтехом (Калифорнийским техническим университетом), в котором собирался работать, пока хватит сил и здоровья. БСльшего ученому сложно пожелать. Пасадена оказалась тихой и благоустроенной. Этакий район, который облюбовали представители среднего американского класса из-за его отдаленности от туристических маршрутов и оживленных улиц Даун-Тауна.

Когда шумиха с награждением слегка утихла, я уволился с работы, продал то немногое, что сумел нажить за свои тридцать лет, и, помахав рукой любимой, но не самой приветливой Москве, сел в самолет до Лос-Анджелеса. С того дня прошло восемь долгих лет, и именно от этой черты я начну рассказ, заломив хрустящий лист в блокноте и свернув его пополам.

-- Адам

Диктор новостей перешел к "горячему", а внизу экрана появилась надпись "4 февраля 2016 года". Вот уже несколько месяцев два громких расследования ФБР привлекали внимание прессы и жителей города. Я свернул на узкую улочку и посмотрел на экран навигатора, упрямо показывающий, что до места назначения осталось двадцать минут. Чертова железяка твердила это уже десять минут и не собиралась сдаваться.

"Сегодня ночью найдена двенадцатая жертва Октября, серийного убийцы и похитителя, двенадцать лет ускользающего от правосудия. Личность жертвы установлена. Ею стала Мередит Бигилоу, пропавшая без вести в канун Рождества на одном из лыжных курортов Калифорнии. Полиция и ФБР пока не комментируют информацию о причине смерти, но нам стало известно, что Мередит, как и одиннадцать предыдущих жертв маньяка, подвергалась сексуальному насилию. Возглавляющий расследование Патрик Гассмано на пресс-конференции отметил, что теперь полиция обладает новыми уликами по делу Октября. От других комментариев правоохранительные органы воздержались".

Американцы из всего делают шоу. Репортерам не важно, каково родственникам или полицейским, ведущим расследование, когда под носом постоянно жужжат камеры, щелкают фотовспышки, а в лицо впиваются диктофоны. Главный критерий - рейтинг конкретного канала, передачи и самой новости. Интересно, если бы в Москве случилось нечто подобное, узнал ли об этом хоть кто-то, пока псих не оказался бы на скамье подсудимых? Насколько я помню, московские следователи не особо общительны, а тут самая настоящая драма в прямом эфире. Превратили свободу слова в карикатурную шлюху, а по-другому и не скажешь.

Надрывный женский голос тем временем перешел к следующей теме.

"Набирает обороты бракоразводный процесс между супругами Ричардом и Кристиной Баттон. Виновником данного события считается так называемый Разоблачитель. Члены семьи Баттон отказались давать какие-либо комментарии по этому поводу. Это уже пятое громкое дело, в котором подозревают Разоблачителя. Какие именно материалы спровоцировали развод одной из самых знаменитых пар Северного Лос-Анджелеса, остается загадкой. Мы продолжаем следить за событиями, оставайтесь с нами. С вами была..."

Я выключил радио и постарался сосредоточиться на дороге. Мне предстояло провести первую ночь в доме после капитального ремонта, и я предвкушал, как сделаю первый шаг по новому ламинату и включу свет в гостиной. Все вокруг виделось совершенно иным, играло почти неземными звуками и красками. Прогревшийся на полуденном солнце салон автомобиля, запах пропитки для кожи и теплый аромат сухой древесины со стороны заднего сиденья - это были ароматы маленького праздника в судьбе Адама Ласка.

Мне хотелось надеяться, что ремонт окажется в каком-то смысле и моим личным обновлением или даже перерождением. А надежда на это самое перерождение была очень нужна, почти необходима, чтобы просто дышать и жить как нормальный человек. Тем, что я желал изменить в себе, перевернуть с ног на голову, чтобы переродиться, стали чувства к юной девушке, превращающейся прямо на глазах в женщину, по моим внутренним принципам столь недоступную, как прожитый накануне день. Она была дочерью Вирджинии, эмигрантки из Мексики, которой удалось не просто вырваться из бедности в гетто, но и стать полноценным членом американского общества со всеми его особенностями и странностями.

В свои пятьдесят Вирджиния оставалась яркой и эффектной женщиной с умопомрачительными карими глазами, строгими, но от этого не менее женственными чертами лица и открытой улыбкой в кайме бледно-розовых тонких губ. Если бы Всевышний имел мудрость амурного наставника, он непременно бы одарил меня чувствами к ней, но, видимо, в этот раз у творца были иные планы...

Мое же преображение заключалось в том, что, как священник, сбегающий от искушения, мне удалось волею случая избавиться от своего черного ангела. Она уехала учиться и тем самым избавила меня от лицезрения собственной красоты, которая приступами глупых мечтаний сводила с ума и не давала покоя последние годы.

Система так называемого раннего старта, которая позволяет заменить последние два года старшей школы на два года образования в колледже, была отличной придумкой для успевающих подростков. Мне же она помогла избавиться от нее...

Алиса... Мать называла ее Али, но в первой букве больше звучало русское "Э" и выходило нечто среднее, как в имени Аэлита или Элли. Они жили по соседству, и из окон своей спальни я мог видеть и задний дворик семейства Роуз, и окно спальни на втором этаже, и два узких кухонных окна, походивших на средневековые бойницы, на фоне песчаного фасада и медной трубы, сбегающей вниз ровно между ними...

По словам Вирджинии, Алиса не собиралась возвращаться в Пасадену. Помню, как она встретила меня на залитой солнцем лужайке перед домом и, побивая себя полотенцем по руке, с упоением рассказывала, что Алиса закончила колледж. Пусть не с отличием, но Вирджиния гордилась этим. Мать, перебравшаяся в страну в двадцать с небольшим, не могла оценивать успех дочери иначе. Вирджиния накручивала локон черных и смолянистых с виду волос на указательный палец и воодушевленно делилась последними новостями, искренне считая, что мне будет приятно узнать о судьбе Али и я несомненно разделю ее радость. Она поведала, что у совсем уже повзрослевшей Алисы случился бурный роман на последнем курсе и пару месяцев она жила где-то в Нью-Йорке.

Ее слова в один миг вернули меня к мрачным мыслям и напомнили о чувствах, холодных и неразделенных, которые я так старательно таил в душе. Но это был лишь миг, и, когда Вирджиния, ласково погладив меня по плечу и еще раз накрутив завиток на палец, бросилась снимать с плиты подгоревшее мясо, я тут же постарался все забыть. За те несколько лет, что я не видел Али, в жизнь вновь вернулся покой, и она текла так, как и должно быть у тридцатишестилетнего ученого. Много работы, выступления, лекции и семинары с редкими всплесками удачных свиданий без каких-либо претензий на продолжение.

Всю свою жизнь я был уверен, что мне случалось любить, как и быть любимым. Страсть, о которой сложено не меньше песен, чем о несчастной любви... Я наивно полагал, что и она была испытана мной, и не единожды, но здесь Адам Ласка ошибся. В этом я убедился, когда юная соседка неожиданно улыбнулась мне, той самой улыбкой, невинной и от этого такой соблазнительной и манящей. За одно короткое лето 2010 года Алиса превратилась из подростка в красивую семнадцатилетнюю девушку... С того самого момента ее лицо, ее руки и линия бедер возникали передо мной в самых потаенных грезах.

Один Бог знает, как я боролся с ее кофейными глазами, пытаясь забыть их, смахнуть и развеять, как полуденный сон. Ее поступление в Нью-Йоркский колледж искусств стало самым настоящим избавлением. Она уехала туда, так и не узнав, что ее сосед, Адам Ласка, втайне мечтает о ней вечерами и может часами смотреть, как она загорает на заднем дворике или занимается йогой.

Конечно, все случилось не в одно мгновение. Юная Алиса была самым обычным подростком. Иногда я помогал ей разобраться с уроками, когда у Вирджинии не хватало времени и знаний, а после их развода с Кеннетом выручал с починкой велосипеда. Все шло так, как и должно было идти. Мне было почти тридцать два, а ей скоро должно было исполниться восемнадцать. Просто соседи с благополучной улицы Пасадены, но, как часто бывает в жизни, случилось то, чего я никак не мог предполагать и ждать от самого себя.

Шло время, я постепенно освоился, преодолел языковой барьер и стал забывать, что он вообще когда-то существовал. Соседи постепенно перестали шарахаться от меня, как от некого инородного тела в здешних местах. И как результат моих лингвистических успехов, спустя полгода проживания на Пасквал-стрит, меня пригласили на барбекю по случаю дня рождения Вирджинии. Тогда я познакомился с юной Алисой, энергичной девчушкой, снующей между взрослыми и помогающей матери по хозяйству.

Много потом было этих визитов, совместных праздников и пикников. Я все больше погружался в проблемы местной общины, узнавал соседей, изучал их жизнь и проблемы. Этот маленький человечек, словно темное пятнышко, маячил где-то рядом, на самой грани восприятия, и лишь изредка я обращался к ней, к Алисе, с какой-нибудь пустяковой просьбой или банальным вопросом взрослого к подростку. "Как учеба, Алиса? Как дела в школе?" - все эти стандартные фразы оказались уместными и здесь...

Хорошо помню тот самый момент, когда вдруг поймал себя на мысли, что смотрю на Али несколько иначе, смотрю уже не как на подростка, а как на женщину, которая без труда теперь угадывалась в округлившейся груди и широких бедрах, которыми так славятся испанские и итальянские женщины.

Это было лето 2010 года. Обычный жаркий день, который мы коротали на заднем дворе семейства Роуз по случаю неизвестного мне испанского святого. Голоса гостей, детский смех и звонкие возгласы, смешанные со всплесками воды, пряный и почти колючий от острого перца аромат мексиканских лепешек с фасолью и подкопченным мясом - все это затихало в моем сознании. Вокруг лишь теплое солнце и она в белоснежном купальнике.

Ее голос как-то неожиданно для меня потерял детские нотки и приобрел мягкие и низкие тона. А эти движения рук... и то, как она держала теперь спину, выставляя вперед грудь. Не было сомнений, что Алиса вступила в новую веху собственной судьбы. Это было почти незаметно для родственников и других соседей, окружающих меня на заднем дворике и в гостиной, но я видел эти метаморфозы. Она уже не прыгала в бассейн, как делала это раньше, а спускалась в воду по ступенькам, покачивая округлившимися ягодицами в белом купальнике. Она сама ощущала эти перемены в себе, в собственном теле и внутренней химии гормональных коктейлей и понимала, как именно должна вести себя в обществе мужчин.

Я стоял у столика с закусками, когда, выходя из воды, Алиса нашла в толпе мой взгляд, словно чувствуя, что я буду искать ее точно так же. Наши глаза встретились, и она улыбнулась. Это нельзя было спутать ни с чем другим. Это был самый настоящий взгляд флиртующей женщины, вполне умелый и достаточно уверенный. Она несколько секунд держала нить наших взглядов натянутой, давая понять, что заметила мое к ней внимание, а потом весь вечер старалась держаться рядом, изображая из себя самую внимательную и обходительную женщину. Она подливала вина, меняла тарелки, убирала со стола и старалась развлечь незамысловатой беседой на отвлеченные темы.

В тот день, хмельной от вина, в душной и немного тесноватой гостиной с бледно-розовыми обоями и белой мебелью, я с жадностью впитывал эти знаки внимания, наслаждался ими, стараясь сохранить лицо и подобающую дистанцию. Но эти ножки! Эти округлые бедра околдовали меня, лишив рассудка, и образ ее смеющихся кофейных глаз стал преследовать по ночам, являясь и в мечтах, и в ночных видениях.

Помню, как впервые осознал, что попал в капкан, из которого не могу вырваться без ее помощи, как понял, что все это утопично и нереально и следует как можно быстрее выкинуть Али из головы... Так, бывая у них в доме, все чаще я старался не смотреть на нее. В сознании сложилась устойчивая закономерность, что я должен обуздать прежде всего собственные глаза, жадно ищущие ее образ, а остальное со временем пройдет. И, надо сказать, у меня неплохо получалось. Высокий лоб под черной копной густых волос, доставшихся как наследие от испанских предков. Если теперь она заговаривала со мной, то с педантичностью косметолога я смотрел на него. Только не в глаза, только не видеть ее юное лицо, наполненное красками и свежестью.

Я смотрел на ее ключицу, правую или левую, когда приходилось что-то спросить и никого не было рядом, чтобы я мог обратиться к другому. За весь следующий год, что мы жили по соседству, отмечая совместно американские праздники и дни рождения, с того самого дня, когда впервые осознал, что окончательно готов потерять голову, я видел ее лицо всего несколько раз и помню каждый из них. После ее отъезда мир остановился, застыл, словно фиксируя те изменения, что случились в жизни Адама Ласка. Но со временем, пусть и не сразу, жизнь все же вернулась к своей американской упорядоченности.

Больше года она снилась мне почти каждую ночь, и каждый день я вспоминал те танцующие, легкие руки, мысленно разговаривал с ней, и неизменно все заканчивалось лишь словами. Это был какой-то внутренний блок, некий зажим, который нельзя было сломать. Мысленная плотина, удерживающая страсть внутри. Никаких фантазий даже о самом обычном поцелуе, просто тихие беседы у камина, где я всегда находил ее, как только закрывал глаза и начинал мечтать.

С момента ее отъезда прошло четыре года. За шесть лет, что я знал Алису, внутри успел вспыхнуть и угаснуть огонек, в котором я сам боялся признаться. Я искренне желал ей счастья в личной жизни и уже несколько лет мог спокойно думать об этом, не терзаясь ревностью и желанием увидеть ее лицо, ее кофейные спокойные глаза. Придя к выводу, что история эта закончена и пора все забыть раз и навсегда, я решил начать с ремонта и наконец-то обзавестись собственной мастерской, чтобы заниматься резьбой по дереву.

Для физика резьба по дереву - странноватое хобби, но мне оно нравилось. Именно в процессе резьбы в голову приходили интересные идеи и свежие решения. А наряду с ремонтом мне хотелось от всего этого новой, как я ее назвал, зрелой весны.

Перед тем, как съехать из гостиницы, я купил несколько высушенных досок для резьбы. Любимым делом теперь можно было заняться вплотную: пространства в новой мастерской хватало. Боже мой, двести квадратных метров жилой площади, теннисный корт и бассейн! Даже в самых смелых мечтах я не представлял, что когда-нибудь позволю себе такое. Какой еще физик на моей родине мог похвастаться таким домом? Я лично таковых не знал, разве что ректор университета областного масштаба...

Я припарковал белый "Шевроле-Колорадо" под тенистым навесом и с дрожью в коленях подошел к двери. Это больше всего походило на чувства, когда в детстве я искал под елкой игрушечный кран, бережно завернутый мамой в красную упаковочную бумагу. Сердце замирает в груди, и крик радости подкатывает к горлу, готовый протиснуться вдоль голосовых связок и обрести свободу в пространстве комнаты. БСльшую радость я испытывал только тогда, когда впервые взял на руки крохотную Веронику, мою дочь.

Поразмыслив немного у двери, я сложил на крыльцо деревянные заготовки и решил растянуть удовольствие. Дом 1440 и соседний 1420 смотрели друг на друга, как зеркальное отражение. Хотя проекты и архитектура отличались, огромные окна на втором этаже тоже располагались почти зеркально. Участки разделяла зеленая изгородь из вечнозеленого кустарника, которая едва мешала разглядеть соседний двор, так как еле доставала до подбородка взрослого человека.

Я прошел вдоль изгороди и оказался на заднем дворе. По размеру он походил на четверть баскетбольной площадки, в дальнем конце которой находился гостевой домик с покатой крышей. Насчет этого домика у меня уже был план действий. Я собирался устроить там настоящую русскую баню с парилкой и электрической печью. Обогнув дом против часовой стрелки, я вышел к бассейну и теннисному земляному корту.

Я уселся на траву рядом с бассейном и молча уставился на все это великолепие, по которому успел соскучиться за два месяца. Кто сказал, что в на четвертом десятке жизнь заканчивается? Для меня она только начиналась, и я собирался использовать этот шанс полностью, посвятив себя работе и любимым увлечениям. На заднем дворике, по моей задумке, теперь разместилась мастерская, где можно работать с деревом под ласковыми лучами калифорнийского солнца. Я уже подобрал небольшой токарный станок со специальным малошумным двигателем и заказал в интернет-магазине набор стамесок из трехсот наименований, всех видов и размеров.

В ноутбуке имелись эскизы поделок, которые я собирался вырезать из дерева, с десяток видеоуроков и годовая подписка на журнал Wood . Оставалось купить удобный верстак, и можно начинать творить.

Сидя на траве, я мысленно устраивал рабочую зону справа от бассейна. Думаю, если зайти в приложение Google Maps и ввести мой адрес, то и сейчас можно разглядеть эту небольшую площадку на заднем дворе. Дерево - благородный материал, и к нему всегда приятно прикасаться. Аромат свежесрезанной стружки, ребристые прожилки колец, податливые под острием ножа завитки, слетающие на пол... Что может быть лучше? Посидев так еще немного, я наконец решился зайти в дом. Когда делаешь ремонт своими руками, каждое изменение входит в интерьер медленно, аккуратно вписываясь в новый образ дома. Но совсем другое дело - войти в дом, где для тебя все изменилось в одну секунду! Это было незабываемое чувство. Так, как я себе и представлял, как рисовал в воображении, как видел на эскизах дизайнерской конторки, чей проект я в итоге купил и передал бригаде строителей.

Внутренняя пустота дома дыхнула на меня запахом свежей краски и новых полов из экологически чистого ламината. Светло-бежевые стены идеально сочетались с деревянными элементами интерьера, массивными перилами, окаймляющими широкую лестницу на второй этаж, и кухней с тяжелой каменной столешницей.

Так началась моя вторая жизнь в Пасадене 4 февраля 2016 года. Так началась новая история Адама Ласка, или, как меня называли на кафедре, доктора ЛаскА, с ударением на последний слог.

-- Гассмано. Октябрь 12

Патрик Гассмано прошел по коридору в половине седьмого вечера и, свернув в одно из многочисленных ответвлений, остановился перед хорошо знакомой дверью собственного кабинета. Запах табака еще пробивался из узкого просвета внизу, но это не волновало его. Он прислонился лбом к деревянной поверхности двери и постоял так какое-то время, собираясь с мыслями.

Его заботило не само дело Октября, а те факты, которые несколько часов назад выложили перед ним эксперты. Всю свою жизнь Гассмано уделял мелочам самое пристальное внимание, пытаясь всегда проникнуть в их суть, а уже потом, когда белых пятен не оставалось или их было совсем немного, раскладывал все по полочкам.

В десятом классе Патрик уже знал, что будет работать в ФБР, и с тех самых пор работа фактически заменила ему и семью, и друзей. Однажды отец нашел у него под кроватью коробку, но был удивлен, когда там оказались не пошлые журналы, а досье на всех одноклассников. Фотографии, описание характера, привычки и предпочтения в еде. Это были плоды серьезной работы, и старшему Гассмано хватило ума не устраивать взбучку, а отдать сына в спортивную секцию. Два года службы в ВВС, потом академия и десять лет работы в Вашингтоне. Нельзя сказать, что Патрик добился быстрых результатов, но, тем не менее, шел к цели упрямо и уверенно. А цель была простой - возглавить одно из управлений ФБР к шестидесяти годам, ни больше ни меньше.

Теперь на пути Гассмано стоял только Октябрь, несомненно бросающий тень на его послужной список. Он гоняется за призраком не один год, а Октябрь продолжает отправлять в морг ФБР трупы, и ни одной хоть сколько-нибудь стоящей зацепки, ничего. Патрик открыл дверь и, войдя в прокуренный кабинет, открыл окно.

В последнее время он стал больше курить, но ничего не мог с собой поделать. Пресс-конференции, репортеры - все это не для него. Он прекрасно разбирался в людях, однако долг обязывал его быть не просто политкорректным, но и учтивым с этой толпой, жаждущей сенсаций и разоблачений.

Как-то раз, стоя перед телекамерой, Патрик задал себе вопрос: смог бы он назвать хоть кого-то из окружающих его людей другом? Смог бы, например, встретиться с этим мужчиной в белой рубашке, с умными глазами и отбеленными зубами вечером в обычном баре? Ответа не было. Часто он представлял себе, как эти люди живут, как общаются с женами и мужьями, как делают уроки с детьми и о чем говорят за ужином. Он изо всех сил пытался увидеть в них людей за ширмой колких вопросов и витиеватых фраз.

Сколько они готовы были отдать за ту информацию, что лежит сейчас на его столе? Октябрь... Он не убивал жертв сам, не душил и не резал. Эксперты сошлись в одном: он просто оставлял их в тихом месте, как случилось вчера. Октябрь оставил девушку в брошенном вагончике в районе Равенны, севернее Лос-Анджелеса. Случайный турист наткнулся на нее вчера, хотя, судя по трупу, тело находилось там уже несколько месяцев, и лишь чудом его не растащили дикие животные. Но результат вновь нулевой. Никаких следов токсинов или ядов, просто умерла, сидя за столиком перед разбитым окном вагончика, как дряхлый старик в собственном доме.

На дорожных камерах наблюдения ничего, Октябрь выбирал места тихие, куда можно было подъехать незамеченным, а потом, так по крайней мере думал Патрик, шел пешком. Жертва покорно следовала за ним, и это ни разу не привлекло к себе никакого внимания. Никто не сообщал о вырывающейся из лап ублюдка жертве, о ругани или других беспорядках. Она шла покорно, покорно оставалась в заброшенном вагончике или на лавочке в парке, как случилось в прошлом октябре, а потом... Потом, словно в знак благодарности своему похитителю, тихо умирала.

Создавалось ощущение, что жертву убивал сам разрыв с Октябрем и она просто не могла жить без него, от чего сердце переставало биться, а легкие отказывались раскрываться навстречу новому глотку воздуха. Эксперты в очередной раз провели десятки тестов, взяв на анализы костный мозг, остатки плоти и черт их знает, что еще, но ничего! Он опять сделал это безнаказанно, опять убил, и у ФБР нет ничего...

-- Адам Ласка. Встреча

Я хорошо помню тот день, когда увидел ее после возвращения из колледжа. Сказать по правде, та встреча была неожиданной, ибо я там, внутри себя, уже давно закрыл все двери и забил крест-накрест окна, стараясь навсегда вычеркнуть этот образ из головы. Пусть День святого Валентина не был в списке моих главных событий года, но тот день навсегда останется в моей памяти, так как именно он изменил всю мою жизнь, перевернув ее с ног на голову. Это было 14 февраля 2016 года. Ласковое оранжевое солнце карабкалось к вершинам гор на севере, ветер, словно решив не спешить портить прически влюбленным девушкам города Ангелов, утих после ночного раздолья, а со всех радиостанций сыпались поздравления и лилась медленная романтическая музыка.

Несмотря на то, что я давно привык просыпаться один, от всей этой трескотни на сердце царило легкое ощущение праздника и причастности к огромному городу, связавшему людей через телефоны и радиоприемники. Я называл это "Интернет прошлого века", где эфирная сетка напоминала социальную сеть с одним зарегистрированным пользователем в лице радиостанции, которому случайные гости нескончаемым потоком шлют приветы, чтобы тот, в свою очередь, передал их кому-то еще.

Тем утром я наконец-то решил заняться обустройством заднего дворика. Установил верстак и закрепил на одной из сторон кронштейн для крепления токарного станка. Сам станок ожидал своего часа в мастерской, расположившейся в бывшей бильярдной. Мне эта игра не особо нравилась, да и разоряться на хороший бильярдный стол просто для красоты и внутреннего убранства дома не хотелось.

В очереди на обустройство по принципам Ласка была зона отдыха и барбекю, хотя это скорее походило на привычный для любого русского обывателя мангал. Место для его установки было уже готово, небольшой пятачок, вымощенный камнем, рядом с забором и всего в трех метрах от будущей бани, точнее крытой террасы перед ней. Я с умным видом изучал инструкцию по сборке мангала, задумчиво пожевывая хвост простенькой сигары и выпуская в небо клубы ароматного дыма, когда услышал ее.

- Привет! - голос раздался откуда-то сзади, и мне пришлось обернуться, чтобы увидеть собеседника.

- Что, простите? - я машинально ответил вопросом на вопрос.

Калитка, ведущая к соседям, устроенная всего в шаге от барбекю, открылась, и передо мной предстала она. Милая девушка двадцати трех лет. Впрочем, слово "милая" тут не совсем уместно. Слегка вздернутый нос, взлохмаченные волосы... Я бы сказал, дерзкая бунтарка, хотя внешний вид Алисы мало отличался от внешности средней студенческой массы, исторгающей из себя всплески и потуги индивидуальности в жесткой конкуренции с фабрикой грез Голливуда.

Из-под пряди черных волос на меня изучающе смотрели большие кофейные глаза, которые, как мне всегда казалось, улыбались независимо от мимики лица и настроения хозяйки. Острый подбородок, выразительные молочно-розовые губы, не сухие, а наоборот, наполненные сочной влагой здоровья и сексуальности. Ладони вставлены в узкие карманы джинсовых брюк, от чего локти причудливо топорщились в стороны. Алиса напомнила мне стилягу из советских семидесятых.

Тонкая и хрупкая талия правильной параболой сбегала к вздернутой попке и чуточку узковатым бедрам, что, впрочем, выглядело вполне гармонично, учитывая возраст и рост. Грудь, слегка заостренная, предательски оттягивала белую футболку, отчего соски безошибочно угадывались заскучавшим по женскому вниманию взором.

- Вот, решила поздороваться, - весело продекларировала Алиса, разглядывая меня без особого стеснения.

- Да, привет, - ответил я и протянул руку перед собой.

Ладонь оказалась прохладной, и по неведомым мне причинам по спине поползли десятки мурашек. На коже остался бархат крема для рук, по крайней мере так казалось. Не задумываясь о том, как это выглядит со стороны, я поднес открытую ладонь к лицу и вдохнул полной грудью. Кокос и чуть более острая нотка цитрусовых, восхитительное сочетание теплоты и свежести.

- Ох, извини, я только что натерла руки кремом, - заметив мой жест, проговорила Али. - А у тебя тут миленько. Барбекю, инструменты и новый теннисный корт!

Последние два слова она произнесла с особой интонацией, вроде подчеркивая удивление и собственную невнимательность. Ведь она могла видеть его из окна второго этажа, несмотря на пышную и раскидистую крону дерева, возвышающегося над крышами.

- Корт, да, - только и сподобился я, не отводя глаз от ее тонкой шеи, покрытой гусиной кожей. - Я просто обновил разметку, ну и сетку новую натянул, а так он в порядке.

Зимняя калифорнийская прохлада в пятнадцать-двадцать градусов скорее походила на плохое лето в средней полосе России, но местные жители умудрялись ходить в куртках и теплых свитерах, даже когда это было вовсе не нужно.

- Пригласишь поиграть? - спросила она, наконец отойдя от забора и разглядывая корт.

- Что? - зачем-то переспросил я, но тут же попытался вернуться в русло разговора. - Нет, то есть когда играю, да, приходи, да...

- Я очень хочу попробовать, - громко сказала Алиса, пробуя пальцами силу натяжения теннисной сетки. - Адам! Твой акцент, он почти исчез, это же круто!

- Общение со студентами делает свое дело, - я пожал плечами, словно был виноват в этом.

- Ты случайно не женился? Мама что-то говорила, но не помню, насчет тебя или дяди Фрэда... Я это к тому, что... не хочу, чтобы твоя жена подумала, что я тут... заигрываю или что-то в таком роде. Просто это прикольно, вернуться вот так... у меня снова будет сосед, с которым можно поболтать вечером, выпить чего-нибудь и все такое, - стараясь выглядеть взрослой, объясняла она.

- Нет, я живу по-прежнему один, так что...

- Отлично, - выпалила она, но тут же поправила себя: - В смысле, может, это и не так, но я рада, что мы снова сможем видеться, да?

- Конечно, Алиса, - я постарался изобразить улыбку.

Рассказывать повзрослевшей Алисе про развод и бывшую жену совершенно не хотелось, пусть буду простым холостяком. Более того, после почти годичного отсутствия хоть каких-то отношений со слабым полом я был рад этой встрече и изучал Алису буквально по миллиметру, от туго обтянутых джинсами бедер до мочек ушей, еле скрытых короткими волосами. Она, в свою очередь, наконец отвлеклась от теннисной сетки и с интересом рассматривала меня.

В ее взгляде читалось любопытство. Сейчас она видела во мне русского, с новым и навеянным за прошедшие годы интересом и осторожностью. Казалось, она пытается представить меня в ушанке, с калашниковым за спиной и бутылкой водки в руке. От этих мыслей стало противно, словно меня выставили за стеклом в зоопарке с позорной вывеской "Русский мужик, подвид обыкновенный". Эта перемена понятна. Колледж промыл мозги или кто-то в студенческой компании дал определение русскому человеку. Теперь я подвергаюсь в ее чудной головке тщательному анализу и оценке.

- Предлагаю обменяться телефонами на случай пожара, наводнения или нашествия пришельцев, - предложила Алиса, извлекая из заднего кармана "яблочный" смартфон золотистого цвета.

- Нет проблем, записывай, - я продиктовал номер и как будто невзначай проронил: - Пиши, если что, буду рад.

- Отлично, - улыбнулась Алиса, обнажив белые зубы.

Мы обменялись еще одним рукопожатием, и она выскользнула в калитку, прикрыв ее за собой.

- Ладно, Адам, мне пора, рада была увидеть тебя, - пробормотал я сам себе, будто бы сочиняя текст для книжного диалога, который кажется писателю логически незавершенным и требует доработки.

Поднеся ладонь к лицу, я вдохнул ее аромат еще раз. Сколько я так простоял, в немом оцепенении, прежде чем вновь приступил к сборке мангала, не помню. Каждая мысль, приходившая в голову, каждая фантазия, не успев сформироваться окончательно, тут же заменялась новой, пока мне не удалось усилием воли отогнать смутное ощущение тревоги. Она вернулась, Алиса здесь и собирается жить в доме Вирджинии! Значит, моя надежда избавиться от этого ангела-искусителя провалилась.

Что изменилось в ее жизни, поссорилась она с парнем в Нью-Йорке или просто решила вернуться сюда вместе с ним, я не знал. Да это было и неважно. Я пытался сбежать от нее, но в итоге ничего не вышло. Теперь же она живет рядом, одна, о чем я столько раз мечтал и что представлял себе еще тогда, до ее отъезда. Старые и полузабытые чувства вновь разгорались внутри и были готовы вырваться наружу с прежними эмоциями. "Нет, я справлюсь!" - твердил я себе, вслух или про себя, не помню, как точно, но повторял и повторял, скручивая железные гайки и сцепляя металлические замки в виде скоб вместе. Мой персональный ад все же настиг меня...

Я так его и называл - мой персональный ад. Почему? Все просто. Он существовал только для меня и являлся таковым лишь потому, что я - это я, а она - это она. Мне далеко за тридцать, ей двадцать три, хотя в мыслях я всегда округлял до двадцати пяти, чтобы хоть как-то уменьшить этот временной разрыв между нами. Я русский, вдобавок ученый и, с точки зрения большинства молодых особ, явный зануда. Есть еще Вирджиния, которая, как мне казалось, никогда не одобрит наши отношения, даже если они возможны, пусть и в теории или смелых мечтах физика из Москвы.

Но все это - лишь часть айсберга! Оставалась сама Алиса, совсем чужая, далекая и непонятная, которую я любил все эти годы украдкой, боясь порою признаться в этом даже себе. Помню, какими корявыми получались мои собственные фантазии о ней. Стоит ли говорить, что я любил образ, а не человека, образ, дорисованный мною и украшенный знакомыми и привычными чертами? Нет, я, конечно же, знал Алису, но знал как соседку, с которой часто виделся до колледжа, проводил почти все праздники и выходные. Однако то была не та Али, которую я представлял ночами, совсем не та.

Внешность? Тут все не так плохо, как может показаться. Мне скоро сорок, но советская школа, нормативы, привычка есть с оглядкой на то, что именно попадает в рот, сохранили меня в неплохой форме. С виду обычный мужчина, роста чуть выше среднего, каштановые волосы, серо-голубые глаза, ямочка на подбородке, доставшаяся от матери, и правильные черты лица. Может, нос чуть больше обычного, но на общем фоне в глаза не бросается. Из явных отличий только шрам на подбородке, короткий порез, почти незаметный за вечной щетиной, и небольшое рассечение на левой брови, полученное еще в юности по бытовой неосмотрительности.

Вот это и называется персональным адом. Думая об этом вечерами, я рассуждал так: если бы стереть все то, что окружает и связывает меня и Алису, то мы вполне могли быть вместе. Если бы не Вирджиния, не косые взгляды коллег по работе, не моя дочь, которая была немногим моложе Алисы, если бы не все эти условности и предрассудки, ад мог бы обернуться раем! Мы идеально дополняли друг друга, я терпелив и последователен, она импульсивна и эмоциональна, мы не любим ссор и предпочитаем все решать диалогом. Мы умели подстраиваться друг под друга и в этой самой подстройке находили свой особенный кайф. Он не тяготил нас, он был нам комфортен. А не это ли самое главное в длинном забеге семейного счастья?

Так было, пока в один прекрасный миг она не получила уведомление из Нью-Йорка и не уехала получать скромный диплом в один из самых известных городов мира. Какой она стала теперь? Изменилась ли? Повзрослела или осталась той же девчонкой? Сможем ли мы и сейчас дышать одним воздухом и становиться одним целым? Этого я пока не знал, и именно это меня пугало...

15.02.2016. Президентский день

Каждый год в третий понедельник февраля Америка отмечает День президентов. Не совсем понятный праздник для меня, но этот день не рабочий, а значит, грех не расслабиться. Мясо для барбекю, завяленная собственноручно рыба (старой доброй воблы просто не найти в городе Ангелов), пиво из частной пивоварни Кромвель и Ко и приятная возня с обустройством мастерской. Что может быть лучше для выходного дня?

Бриджид, моя милая Бриджид, чьи глаза всегда напоминали глаза ящера или дикой кошки. Женщина, способная вернуть к реальности заблудший разум и помогающая мне справляться с неминуемым. Мой психотерапевт, щедро оплаченный государством, с лицензией и четырьмя рядами сертификатов и грамот на стене. Однажды она спросила, насколько сильно американцы отличаются от русских. На тот момент я уже объездил почти все штаты и мог смело утверждать, что если отличия и есть, то лишь в городах, где всем правят технология и прогресс, но стоит свернуть в глубинку - и все изменится.

Да, есть мелочи вроде быта, привычки отстаивать законные права в суде и много чего еще, но самое главное, самое основное отличие... Это сам вопрос! Русский всегда ищет не отличия, а что-то, что роднит народы, мы ищем эти сходства и именно их ростки удобряем. А многие американцы, помешанные на лидерстве и индивидуальности, просто зациклены на поиске особых примет наподобие родинки или предпочтений в еде. Однако стоит поговорить с обычным фермером, с обычной работницей на местном рынке, как понимаешь, что обычный человек одинаков и прост везде. Одни вопросы его заботят, одни проблемы гнетут, и на политику всем по большому счету плевать.

Вот и тогда, будучи еще не знакомым с моей Бриджид (Бриджид, моя милая Бриджид - по-другому я никак ее называть не мог просто из-за мелодичности самих слов во фразе), я думал о том, что вкалываю, словно на своей старой даче в Подмосковье. Грязная футболка с жирным пятном на груди, которое так и не смог вывести, старые спортивные шорты и легкие кроссовки на босую ногу. Самый что ни на есть дачник, только тяпки и грядок не хватает.

Совершенно забыв о времени, я и не заметил, что уже давно пора разогревать гриль и открывать запотевшую бутылку с хмельным нектаром. Солнце катилось к горизонту, играя на воде в бассейне рыжими бликами, а ноги умоляли о пощаде. Я приготовил на огне нехитрый ужин, устроился у бассейна и пребывал в усталом блаженстве, переваривая прожаренное на огне мясо и запивая его через раз то пивом, то текилой, когда калитка, еле слышно скрипнув, впустила на мой одинокий праздник Али.

С первого взгляда на нее стало понятно, что она в том самом настроении, когда от слез отделяет одно неверное слово. Влажные глаза, губы, застывшие, словно высеченные из камня, и щеки, чуть раскрасневшиеся и припухшие под глазами. Я хотел сказать что-то ободряющее или, наоборот, отвлеченное, но вовремя спохватился, вспомнив главный рецепт хорошего собеседника - молчать. Так я и поступил.

Алиса безмолвно села рядом, вытянув перед собой стройные ножки в белых мокасинах. Почти обнаженные. Доступные моему взгляду полностью, за исключением тонкой полоски кожи, скрытой короткими джинсовыми шортами и торчащими из-под отворота кармашками с вышитыми на них медвежатами, отчего-то красными, с золотыми ушами. Я налил ей немного текилы и поставил стакан на подлокотник лежака, на который она села. Текила тут же исчезла, и Али молча протянула стакан, явно собираясь повторить, несмотря на то, что морщилась от крепкого и горьковатого напитка. Я повторил и, взяв пальцами дольку лайма, поднес к губам Али.

Она нежно сняла кусок лимона губами и шумно выдохнула, словно закончила важное дело, тяготившее ее весь день. Вторая порция оставила на лице легкий румянец, но Алиса продолжала смотреть прямо перед собой с окаменевшим лицом и ледяным взглядом. Я молчал. Так бывает, случается такое в жизни, когда хочется просто помолчать, но не в одиночестве, а в компании с кем-то. Пусть даже это не самый близкий человек, главное, чтобы это молчание существовало и скрепляло в этот миг два сознания. Незримая нить, по которой струятся сочувствие, поддержка и успокоение. Зачастую большего просто не требуется.

Не знаю, сколько мы сидели молча, глядя вначале на закат, потом на чернеющее небо, а затем и на звезды... Уровень текилы постепенно опустился вниз, как ртуть в градуснике, пока в конце концов не достиг нулевой отметки. Я набросил на плечи Алисы полотенце, но она не обратила на это внимания. Прижимая к щекам сжатые кулачки, она изредка поглядывала на меня то ли с благодарностью, то ли с каким-то странным сочувствием и тяжело вздыхала.

Не было смысла гадать о причине ее состояния. Виной тому являлся мужчина, точнее не он сам, а, как это обычно бывает, крушение ее собственного представления о нем. Тут не важно, где конкретно оступился человек - приударил за симпатичной коллегой по работе или повел себя вовсе не так, как ожидала от него женщина. Главное, что ее картина мира, точнее картина конкретного человека, его образ, оказались неверны. Одни в таком случае перекладывают всю вину на мужчин, другие, более мудрые и опытные, пробуют определить, где в их рисунке фальшивый штрих. Может, просто подвела техника рисования, а может, и вовсе неудачно выбран ракурс или сам позирующий.

Я рассматривал Алису почти без стеснения и стыда, поглаживая взглядом кожу и стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть нахлынувшие чувства необъяснимого комфорта и какой-то детской радости от происходящего. Про себя я умолял ее остаться со мной до утра, но сказать это вслух считал невообразимой наглостью. Будто мы негласно договорились не произносить сегодня слов, а лишь молчаливо вести мысленный диалог друг с другом.

Ушла она так же молча, не проронив ни слова. Просто встала, положила на лежак полотенце и скрылась за дверцей в заборе. Я лишь успел бросить быстрый взгляд на две полоски на ее бедрах, которые отпечатались на коже в виде переплетенного узора пластикового лежака. В полумраке показалось, что Алиса незаметно для меня надела прозрачные чулки с широкой узорчатой каймой.

Позже, когда я уже был в постели, она прислала сообщение. "Спасибо". Я долго не мог уснуть, глядя на экран, пытаясь усилием воли заставить ее написать еще хоть слово и не решаясь ответить сам. На следующий день я вспоминал эту свою нерешительность с неким недоумением, но тогда, ночью, мне казалось, что я должен был молчать... Глупо, конечно, а как иначе?

-- Окна

Хорошо помню следующие несколько дней. Они представляются мне как вклейка цветных кадров в черно-белую картину. Вот так вот сидишь, смотришь старый фильм, выгоревший и серый, с налетом времени, вроде "В бой идут одни старики", а в середине вдруг вспышка на несколько секунд, яркая и насыщенная красками. Был такой фильм "Куда приводят мечты", где главный герой бежит по полю, а трава, которой он касается, смазывается, будто масляная краска на свежем холсте. Мои дни напоминали именно такие цветные кадры.

Алису я не видел, но наш молчаливый вечер придал мне такой заряд оптимизма и вселил такие надежды, что они буквально носили меня на руках. Помню, как на следующее утро я чуть ли не вприпрыжку бежал на лекции. Помню, как все без исключения студентки казались мне красивыми и яркими и в каждой я находил что-то, напоминающее Алису. Вот глаза, кофейные и глубокие, как у нее; вот фигурка, такая же точеная, со слегка узкими бедрами и острыми коленями; а вот китаянка Синай в похожих джинсовых шортах.

В тот день, за обедом, заведующий кафедрой Дик заговорил со мной о работе, но уже через пару минут, похлопав по плечу, с улыбкой произнес:

- Смотрю, у тебя уже началась весна? - он, как всегда, щурился сквозь толстые стекла очков.

- Наверное, - неопределенно ответил я.

- Годы, они прекрасны, а любовь прекраснее всего, и совсем не важно, в какой из них она подкараулила нас, - он погладил себя по щекам, словно стараясь вернуть им румянец давно ушедшей юности. - Мне уже шестьдесят, но раз уж Господь придумал виагру, кто я такой, чтобы перечить его промыслу?

Дик рассмеялся собственной шутке, хрипло, срываясь на кашель, и я заметил, что он косится на Луизу Кетчер за соседним столиком. Слухи о них ходили давно, и, хотя разница в возрасте между ними составляла лет двадцать, Дик, по всей видимости, все еще оставался в седле.

Помню хихиканье студенток, когда я во время лекции погружался с головой в собственные мечты, а вся аудитория затихала в надежде, что я так и останусь в виде статуи до окончания занятий. В те дни огромное панорамное окно справа от кафедры интересовало меня куда больше, чем непосредственный предмет лекций. Там был ее дом, там была она...

Вечерами я бродил по магазинам, тратя заработанные деньги на самую лучшую одежду, какую мог найти в Пасадене. Все серое, все темно-зеленое и невзрачное переместилось на дальнюю полку шкафа, а на место старых вещей я складывал совершенно другую одежду с новыми для себя красками. Яркие футболки, много белых, но среди них несколько ядовито-красных и одна бирюзовая с акулой на спине и надписью "LA" на груди. В гардеробе прибавилось и белых рубашек вместе с парой брюк, часами, в которых я совсем не разбираюсь, и тремя парами обуви, естественно из Италии.

Все это, как мне казалось, должно было как-то выделить меня в глазах Алисы, сделать образ Адама Ласка чуточку молодежнее и привлекательнее. На лице появилась двухдневная щетина, которую мне подровняли в ближайшей парикмахерской, а заодно сделали новую прическу. Честно признаться, я хотел закрасить пробивающуюся на висках седину, но Линда, у которой я регулярно стригся в течение трех последних лет, отговорила меня. Ей было чуть больше тридцати, незамужняя, в меру раскованная, она убедила меня, что легкая седина придаст мне особый шарм.

По вечерам меня ждала мастерская. Когда надоедало вырезать объемные листочки и цветы на деревянной заготовке в виде яблока, я принимался за более основательные эксперименты. В один из дней, отправив очередное "загубленное" деревянное яблоко в специальный ящик, я начал работать над маской. Вскоре из дерева стали проступать черты лица древнеславянского старца с бородой, пышными усами, окаймляющими рот, словно водопад, огибающий валун. С ножом в руках, сделанным из добротной стали, я был поистине счастлив, отсекая от заготовки тонкую стружку лишнего дерева. Художники рисуют кистями, я же рисовал ножом и стамесками.

Думал ли я тогда о ней? Да, думал, и довольно часто, но то были мысли, смешанные с надеждой, поэтому они приятно согревали сердце и не тяготили сознание. Я жил в предчувствии чего-то радостного, предвкушая эмоции близости с Алисой как что-то неизбежное и решенное в самой небесной канцелярии.

19.02. Пятница

Все те дни я спал в гостевой спальне первого этажа, ожидая, когда привезут кровать в мою комнату. Как оказалось, ночевать там довольно удобно для холостого мужчины, заказывающего доставку ужина на дом. Кухня рядом, до телевизора и мастерской рукой подать. Помню, тогда мне особенно понравились панчетта и цезарь с настоящим соусом, золотистым от яичных желтков и с ярким вкусом пармезана. Панчетта, отдаленно напоминающая привычное сало с внушительной прослойкой мяса, отлично подходила для употребления с хлебом либо для жарки с картофелем.

Каждый вечер я покупал хрустящий хлеб в "Торро Бьелле" и по дороге домой обязательно съедал румяную корочку, запивая холодным и жирным молоком. Такое действо дарило неописуемую радость победы над почти забытой детской проблемой - принести домой целый и невредимый хлеб. Я хорошо помню, как меня, тогда еще пятилетнего ребенка, отчитывали за то, что я уминал корочку, пока возвращался домой! А теперь я мог делать это осознанно и безнаказанно прямо здесь, в Пасадене, где никому нет до этого дела и никто не обращает внимания на радостного мужчину, жующего хлеб в тени старого апельсинового дерева.

Помню я и первую ночь, проведенную в спальне второго этажа. Обычная ночь с россыпью звезд и еле уловимым запахом океана, который угадывался при каждом порыве прохладного ветерка. Уставший, после долгой работы в мастерской, я поднялся наверх, чтобы без промедления рухнуть на новую кровать, но тут же замер посреди темной комнаты, внезапно осветившейся светом из окна напротив. Алиса! Ее комната! Она переехала в родительскую спальню, шторы которой всегда были плотно задернуты, поэтому я совершенно забыл, что за черным зевом окна напротив вообще существует жизнь.

Теперь же окно было открыто, и лишь слегка сдвинутые полупрозрачные занавески, будто сонные веки, виднелись в нем. Захваченный видом ее спальни, я стоял не шевелясь, разглядывая то, что так хотел увидеть воочию. Кровать, точнее часть кровати, за ней шкаф с зеркальными дверцами, в которых отражается вся спальня, даже невидимый мне уголок с маленьким столом и полкой с иконами и лампадкой из кровавого стекла в позолоченной оправе.

В следующий миг дверь у изголовья кровати, которую я не заметил сразу, открылась и из нее вышла Алиса, обнаженная, раскрасневшаяся после горячей ванной. Ее шоколадная кожа теперь отливала благородной и начищенной до блеска бронзой. Я впивался глазами в каждую впадинку ее легкого тела, любуясь вздымающейся вслед за руками грудью, точеной и похожей на молодое яблоко, так что внизу, где обычно бюстгальтер подхватывает ее, нет даже намека на складочку.

Валик лобка, словно скульптурное эхо мужской ладони, блестел в свете ламп, и чуть выше играла бликами серьга. Она проколола пупок, но сейчас это не показалось мне чем-то возмутительным, скорее наоборот. Если это будет единственным, что останется на ней, то лучшего и пожелать нельзя.

Она стояла перед зеркалом, вобравшим в себя весь ее образ, а я ловил взглядом все изгибы, такие близкие и такие желанные в этом ночном моем одиночестве. Всего несколько метров отделяло меня от теплоты ее кожи, но эти метры были длиною в целую жизнь, которую мне приходится жить без нее. Все, что я так старался забыть, старался выкинуть из головы, теперь уже безудержным потоком вырывалось из запечатанной души, толкая, буквально призывая меня действовать.

Я стоял как вкопанный, пока в ее окне не погас свет и Алиса, оставаясь полностью нагой, не порхнула (так мне казалось) под легкое одеяло. Только тогда я смог сдвинуться с места, хотя еще долго лежал, вспоминая увиденное и раз за разом в мыслях прикасаясь к ней, к этой коже цвета горького шоколада с отливом спелой бронзы.

-- Барбекю

20.02. Суббота

Субботнее утро началось позже обычного. Вскочив с кровати, не обращая внимания на надрывающийся будильник, я глянул в окно в надежде увидеть Алису. Но, к моему разочарованию, утреннее солнце сделало окно самым настоящим зеркалом, за которым невозможно разглядеть ровным счетом ничего.

Позавтракав яичницей и чашкой кофе, я облачился в белую футболку, черные спортивные шорты и прямо босиком направился к незаконченной фигурке садового гномика, которого никак не мог закончить и откладывал целую неделю. Готовая маска старца уже заняла свое почетное место на стене, и теперь предстояло освоить более сложную, скульптурную резьбу по дереву. Сегодня я планировал вырезать глаза и бороду, придав им объемность. Стоит ли говорить, что, сидя на заднем дворике, рядом с открытыми воротами мастерской, которые когда-то позволяли проезжать машинам прямо через гараж, я то и дело посматривал то на дверцу в зеленом заборе, то на заветное окошко? Каждую минуту мое волнение по поводу встречи с Алисой только нарастало, и я понял, что лучше включить спокойную музыку, пока я не порезал руки острыми инструментами.

Задний двор плавно залила тихая мелодия. Такие обычно называют музыкой для сна, но и для работы с ножом, режущим упругую древесину, вполне сойдет.

После обеда дошла очередь до будущей бани, в которой требовалось навести порядок перед приездом строителей. Я подключил к телефону беспроводные наушники, настроил местное радио, где крутили самую разную музыку, и вскоре уже пританцовывал и подпевал, если песня оказывалась знакомой.

Ближе к вечеру я поставил разогреваться гриль, работающий на газе. Изобретение крайне полезное, но в американской жизни мной пока не освоенное. Алиса появилась неожиданно, когда я выкладывал первую порцию колбасок на раскаленную решетку. Она тихо открыла калитку и, просунув голову в щель, прощебетала голосом обиженной девочки:

- Не помешаю? Мне ужасно скучно и сидеть одной совершенно не хочется.

- Нет, конечно. Заходи на огонек! - я по-добрососедски поманил ее к разогретому грилю.

Али вошла. Облегающие черные шорты с логотипом Nike и темно-синяя футболка с открытыми плечами. Хорошо помню этот ее наряд. Она носила его еще до отъезда в Нью-Йорк. От этого вида веяло чем-то домашним и обыденным, что заставляло думать о семье и спокойной, размеренной жизни. Я обратил внимание на ее лицо, на котором появились заметные темные круги под глазами, а губы казались сухими, словно она долго скиталась по пустыне.

- Пиво? - предложил я.

- А есть что-нибудь покрепче? Пиво не люблю, - она сморщила носик и изобразила гримасу брезгливости.

К своему стыду, у меня в холодильнике была только водка. Всем ненавистникам постсоветского пространства, как говорится, для злых ухмылок. А самое интересное в том, что мои запасы хорошей водки пополняли новые американские друзья и знакомые. Теперь на все праздники и торжественные события мне непременно старались подарить водку, считая, что именно этот чисто русский, по их мнению, напиток придется как нельзя кстати. Хотя я предпочитал пиво и виски с ледяной крошкой и небольшой порцией карамельного сиропа, доказать это моим новым друзьям было невозможно.

Алиса решила обойтись соком и порцией горячих колбасок, устроившись за небольшим столиком рядом с грилем. Ароматный дымок от капающего жира струился по заднему дворику в сторону теннисного корта, обволакивая все ароматом прожаренного мяса. Солнце катилось к горизонту, касаясь его своей ослепительной короной и разукрашивая фасад второго этажа в оттенки оранжевого цвета.

- Научишь меня какому-нибудь русскому слову? - спросила она, промакивая последний кусок колбаски в соусе.

- Конечно, а на какую тему?

- Ну не знаю, что-нибудь красивое и такое, чтобы я могла хвастаться перед друзьями, - она оставила тарелку и задумчиво добавила, состроив гримасу карикатурного мафиози: - Или что-то крутое, чтобы все боялись. Знаешь, как в кино, когда русский с пистолетом и бутылкой водки пристает к красивой официантке...

Такое описание русских и такой взгляд Голливуда на образ великого народа вызывали во мне не просто злость, а скорее ярость. Я, конечно, понимал: образованная часть американцев отлично знает, что это лишь усиленная кино образность, по которой можно определить русского, но помогать Алисе поддерживать этот образ не собирался.

Никогда я не прощу себе, как в конце восьмидесятых и в начале девяностых сам ругал все, что делалось в стране, называя это "совком". Ругал продукты, политиков, одежду, которую продавали нам обрусевшие китайцы на толкучке. Вместо того, чтобы начать с себя, ждал, что кто-то наверху или в крайнем случае со стороны начнет исправлять ситуацию. А потом понял, что начинать надо с себя и с молодежи, которая завтра сменит таких, как я, и будет руководить страной.

- Мы с тобой одной крови, ты и я, - повторил я заученную в детстве фразу из известного мультфильма и тут же перевел на английский. - We're the same blood, you and I.

- Это красивая или грозная фраза? - поинтересовалась она, пытаясь произнести первые несколько слов.

- Это универсальная фраза. Если ты скажешь ее русскому человеку, то он непременно отнесется к тебе чуть теплее и, скорее всего, выручит, случись с тобой беда.

- А откуда она? - Алиса закуталась в полотенце и втянула голову в плечи.

- Так говорил герой Киплинга, Маугли, когда ему встречались дикие звери в джунглях. После этой фразы мальчика уже не хотели съесть, а зачастую даже помогали ему.

- Русские сравнивают себя с дикими зверьми? - она с любопытством прищурилась и вопросительно посмотрела на меня.

- Скорее, так русские пытаются объяснить другим, особенно тем, кто потерял человеческое лицо, что они все-таки люди и вести себя надо по-людски.

- Круто, теперь я знаю секретный пароль и могу запросто общаться с русскими! - она хлопнула в ладоши и тут же, приуныв, попросила повторить фразу.

Я повторил и сделал это еще несколько раз, прежде чем у Алисы получилось сказать ее целиком.

- Последний наш разговор, точнее встреча, у тебя все наладилось? - поинтересовался я, словно между делом.

- Пустяки, Адам, уже отболело, мало ли дураков на земле?

Она говорила с улыбкой на губах, но глаза... Ими соврать куда сложнее. Обычно смеющиеся, при этих словах они вновь сделались серьезными и задумчивыми.

- Расставание всегда болезненно, Алиса. Людям свойственны привязанность и банальная привычка, но со временем это проходит, - я попытался произнести это на все той же мажорной ноте, и у меня почти получилось.

- Не хочу сейчас говорить об этом, - она вдруг сделалась серьезной.

- Нет проблем! - напустив наигранное безразличие, ответил я.

- Мы с тобой одной крови, ты и я, - проговорила Алиса. - Спасибо за вечер. Я, наверное, пойду.

- До свидания, Алиса, - я взял из ее рук полотенце, и на секунду наши взгляды встретились, как часто бывает при неловком расставании, когда каждому остается что сказать, но никто не решается сделать этого.

Бриджид, моя милая Бриджид... Помню, как она заинтересовалась этой самой фразой, которой я научил Али, и просила меня объяснить ей подробнее, что именно я вкладываю в это понятие. Я говорил, вспоминая что-то из детства, рассказывая, как мы играли в индейцев и каждый стремился быть непременно самым главным, а она водила золотым пером по глянцевой бумаге, глядя на меня поверх очков. Перо изредка поскрипывало, когда Бриджид размашисто выводила английскую "y" или "b", а я пытался понять, что искала тогда в моей компании Алиса, упрямо приписывая ее желаниям чувства, которых, быть может, она и не испытывала.

Обсуждали мы и тот вечер, теплый и по-своему памятный для меня. Я вспоминал, как она смеялась, громко и звонко, и смех этот разлетался над крышами окрестных домов, будто сообщение, что здесь и сейчас есть двое людей, которым очень хорошо в эту минуту. Это осталось в памяти как время, когда человек, в особенности влюбленный, находится в состоянии ожидания некого ответа, который с каждым днем все больше видится ему как долгожданное "да".

В переводе с английского - "дерево".

Оставить комментарий © Copyright Аджони Рас Размещен: 17/04/2019, изменен: 17/04/2019. 62k. Статистика. Глава: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Первые пять глав романа. Новые главы раз в неделю... буду стараться! На протяжении двенадцати лет серийный убийца Октябрь держит в страхе всю Америку. Долгие годы полиция и ФБР не могут разгадать мотивов таинственного преступника и напасть на его след. Однако неожиданная встреча агента ФБР Патрика Гассмано с русским ученым Адамом Ласка, страдающим от многолетней безответной любви, дает новый толчок расследованию... "Игра колибри" - захватывающий психологический триллер с элементами фантастики, предельно откровенно препарирующий страсть мужчины к женщине.

Аджони Рас : другие произведения.

Игра колибри. Главы 1-5