Аннотация: Старый рассказ. Написан в славном месте под названием Апшу-Циемс, но никакого отношеия к этому месту не имеет.
96-18
- 25,70,45,36... .
- Это что, начало фантастического рассказа?
Шорин быстро обернулся. Позади него, скрестив руки на груди и улыбаясь, стоял капитан Гриневич.
- Что вам угодно?
- А я, вы знаете, поручик, давно вас ищу. Думаю: куда это наш друг Шорин запропал? А он оказывается здесь, в малиннике и занимается сочинительством, беллетрист этакий!
- Извольте объяснить, что вам угодно? - с запальчивостью проговорил Шорин.- По какому праву, капитан, вы... .
- Бог с вами, дружище, я вовсе не хотел вас обидеть.
- Это кажется очевидным Если я здесь, то вовсе не значит, что я ищу вашего общества.
- Однако, поручик! - начал было возмущаться Гриневич, но потом попытался сдержать себя: - Послушайте, Шорин,- проговорил он спокойнее, - Уж если мы с вами начнем ссориться... . Я понимаю, безусловно все мы здесь в отнюдь не лучшей ситуации. Да о чем я, Россия... . Впрочем вы же понимаете. Держите же себя в руках, черт возьми!
- Но смотреть через плечо... . Это же низость!
- Да что вы в самом деле? Неужели думаете, я специально? Мне только что попались на глаза два, как их сейчас называют, фантастических рассказа, и все они начинаются с цифр. А тут вы со своей математикой!
- Это вовсе не математика, - глухо проговорил Шорин, постепенно успокаиваясь. Большая фигура Гриневича на фоне бревенчатой стены дома, где они временно разместились, показалась ему давно знакомой и симпатичной. Да и с какой стати ему подглядывать, что пишет Шорин. А он и вправду не пишет вовсе. Действительно - одни цифры.
Они помолчали.
Налетевший вдруг ветерок зашелестел ветвями сада и пропал. Шорин поднял голову. По небу плыли облака. Как в детстве.
- М-да... . Послушайте, поручик, а я хотел вас поздравить, - проговорил Гриневич. В руках у него вдруг откуда-то появилась большая темная бутылка. - Это вам.
- Благодарю, - ответил Шорин.
Это было трогательно.
Он улыбнулся.
- Простите мою несдержанность, капитан. Я хотел побыть немного один. ...Но вы не думайте, что эта бутылка сегодня за ужином будет единственной. Я полагаю, мы славно проведем время!
И Шорин был прав. К концу дня прибыл подпоручик Рыльский, и когда зной начал постепенно спадать, они уже сидели в его комнате. За окном шелестела и плескалась веселая июньская зелень, непривычно разнообразный стол радовал глаз и будил несколько забытое ощущение праздника. Но чем больше они пили, тем мысли Шорина становились все более грустными.
Однако оживление за столом нарастало.
- Господа, представьте, - проговорил Рыльский, когда они в очередной раз выпили за здоровье именинника, - вчера в Дорофеевке встретился за вистом со своим однокашником. Он сейчас при штабе. Так вот, он уверял, в Питере большевики уже съели всех собак.
- И что с того? - мрачно откликнулся Шорин.
- Это служит хотя бы каким то оправданием тому, что мы уже вторую неделю сидим в этой дыре! - воскликнул тот.
- Увольте, подпоручик, нашей с вами заслуги в этом нет, - нахмурился Гриневич. - И вообще, господа, по моему мнению, большевизм - это эпидемия. С ним нужно поступать, как поступали с холерой: оцепить зараженную местность войсками и пускай они там мрут с голоду.
- Да? - не унимался Рыльский. - Но ведь холеру можно лечить.
- Холеру - можно. Но большевизм, анархизм, как и многое другое, оканчивающееся на "-изм" (Рыльский хихикнул) - не излечивается.
- Но мне кажется, капитан, против него все-таки есть вакцина. Большевизм - это насилие. Следовательно, его нужно лечить также. Именно насилием, - Рыльский повернулся к Шорину.
- А вы как полагаете, поручик?
- Я...?
Размышляя над тем, как ответить, чтобы его поняли, Шорин опустил взгляд на некрашеные, потемневшие от времени доски стола.
- Сколько вам лет, подпоручик? - проговорил он.
- Двадцать четыре.
- А вам, капитан? Вам сейчас сколько?
- Тридцать два.
- А мне сегодняшнего дня - двадцать шесть. Из них четыре года - война.
- Что поделать, Что поделать, - вздохнул Гриневич.
- И сегодня, буквально час назад я подсчитал, - Шорин посмотрел на него, - Да да, именно там, в саду, капитан. Я подсчитал, что прожил уже более трети жизни. Отданы лучшие годы. И чему? А конца так и не видно. Мечты, планы - ничего не осуществилось.
- Но послушайте, Шорин! - возвысил голос Гриневич.
- Да что вы, капитан, я не маленький ребенок и не нытик. Я только хочу, чтобы вы поняли. Дело не в большевизме. Большевизм - это следствие или симптом, если хотите. Симптом разложения России, ее исчезновения. А это трагедия. И прежде всего это трагедия нашего поколения, нас с вами, господа. Эта трагедия уже произошла, так какая разница, что там будет с большевизмом, ведь как было раньше, уже не будет!
- Так вы что? - в голосе Рыльского послышалось возмущение. - Вы полагаете, что с красными не нужно бороться?
- Полно вам, дружище, - мягко поддержал его Гриневич. - Вы видите все в слишком мрачном свете, а самое худшее, еще и пытаетесь говорить об этом.
- Да, - Шорин кивнул, - возможно, об этом лучше не думать. Но все же отдавать себе в этом отчет, по-видимому, нужно.
- Нужно?! Для чего? - вырвалось у Гриневича, но затем он заговорил спокойнее: - На что толкают лично вас, поручик, ваши умозаключения? Они же бесплодны как любая философия.
- Философия... . Я вовсе не вижу в философии ничего дурного, просто я позволил себе немного пофантазировать. Вдруг моя судьба сложится так, подумал я, что мне из всего этого суждено выйти целым и невредимым, что тогда? Опасаюсь, господа, что моя жизнь будет совсем не такой, как вы мне пожелали только что.
Шорин вздохнул.
- Да, если мы не уничтожим большевизм... , - воспользовался паузой Рыльский.
- Да причем здесь опять большевизм? - воскликнул Шорин. - Вот представьте, подпоручик, старость. Ваша жизнь... . Ну вы как песчинка, понимаете? Вас закрутило, понесло помимо вашей воли, и вот она, ваша жизнь, уже почти кончилась. Не знаю, как еще сказать, но я, господа, почему-то сегодня очень отчетливо представил, как это, возможно, будет со мной. Увы, отнюдь не весело все будет. Но что там.... И вот тогда, когда я почувствую приближение смерти, - лицо Шорина вдруг просветлело, словно с него сошла какая-то едва заметная тень, - тогда я найду маленького мальчика и... .
Все случилось внезапно. Потом уже трудно было сказать, кто первым услышал отдаленные крики команд и раньше других вскочил с места. Звякнули резко отброшенные на скатерть приборы, глухо разбился о доски пола, упавший в суматохе стакан; все разом кинулись к двери.
А когда они выскочили из избы, где-то на краю селения уже стреляли.
"Шестнадцать двадцать пять! Ничего себе!" - в ужасе подумал Сидоров и в очередной раз безнадежно поднял руку.
Мимо него по разогретому ярким южным солнцем асфальту с шипением и свистом неслись машины. Их водители, как казалось Сидорову, взирали на него со своих комфортабельных и уютных мест за блестящими оболочками привлекательных "Жигулей" и респектабельных "Волг" со злорадством и презрением. "Ну и стой на жаре, мучайся, - как бы говорили их взгляды: Опаздываешь? Ну и опаздывай. А мы поедем дальше и нам здесь в автомобилях совсем неплохо." Некоторые, правда, кидали на Сидорова извиняющиеся взгляды, и даже, подчас, показывали жестом, мол рад бы, старик, да не могу. Это давало надежду, но не меняло положения вещей.
За те двадцать минут, которые Сидоров стоял у дороги, один автомобиль, впрочем, остановился, но его перехватили два каких-то парня: то ли грузина, то ли армянина. "Вы что, я же в аэропорт опаздываю!" - пытался возразить Сидоров. "Ти-и!? - проговорил один из них, бесцеремонно оттесняя его от машины: Ми же тут раньше тэбя пришли."
Этот инцидент оставил у Сидорова сильное чувство злости и раздражения. Раздражения в основном на себя, за то, что вот так, ни за что, ни про что позволил увести машину прямо у себя из-под носа. Сейчас бы он уже минут десять ехал, откинувшись в мягком кресле с подголовником и, наверное, вскоре догнал бы тот злосчастный автобус, на который он так до боли глупо опоздал. Опоздал... . Из за своей же вялости и безалаберности. Вот всегда так!
- Эй, такси, такси!
Ну вот, наконец-то! Метрах в тридцати от Сидорова остановилась новенькая "Волга", из которой, расплатившись, вышел сморщенный старик в белой кепке.
- Командир, мне в Аэропорт! - заорал Сидоров, быстро распахивая дверцу автомобиля.
Парень, сидящий за рулем, не пошевелился. Остановившимися, как у глубоко задумавшегося или сильно испугавшегося человека, глазами он смотрел куда-то в сторону тротуара. "Неужели канючить будет" - с тревогой подумал Сидоров.
- Мне в аэропорт. Едем? - повторил он.
Водитель кивнул. Закинув большую дорожную сумку на заднее сиденье, Сидоров быстро забрался в машину и чуть более сильным, чем следовало движением захлопнул дверцу. "Наконец-то."- расслабляюще подумал он, когда машина тронулась, и мысленно перенесся в аэропорт. "Теперь-то уж наверное успею!"
Автомобиль с шипением катил по дороге. В открытое окно врывался поток горячего, пахнущего гудроном и полынью воздуха.
- Скажите, а когда примерно мы будем в аэропорту? - поинтересовался Сидоров.
- Что? - вновь вышел из глубокой задумчивости таксист.
- В аэропорту когда будем?
- Будем... Будем мы в аэропорту, - как-то потусторонне отреагировал водитель, и вдруг, спохватившись, резко нажал на тормоз.
Сидорова сильно кинуло вперед.
- Вот ведь! Надо же куда прет, - проговорил он, хотя сам заметил выруливший из-за поворота фургон раньше таксиста.
- Фу, черт! - выругался тот таким голосом, словно он сильно замерз, и у него сильно свело челюсти.
"Что это с ним такое?" - не понял Сидоров. Ему стало немного не по себе, и, что бы выйти из этого дурацкого состояния, он вновь повторил свой вопрос.
- А-а, - откликнулся таксист, по-видимому наконец осознав смысл сказанного. - Ну... Ну где-нибудь чуть больше чем через час.
- А если поднажать, до половины шестого успеем? - встревожился Сидоров.
- П-понимаете... , - водитель немного замялся. - Понимаете, мне сейчас ну вроде как нельзя спешить.
"Пьяный! - пронеслось в голове у Сидорова: Точно пьяный, как я сразу не понял!" Он внимательно посмотрел на таксиста. Дорогие, по последней моде, но плохо сочетающиеся друг с другом шмотки, сытое, чисто выбритое лицо, безукоризненная прическа по моде десятилетней давности, начинающий появляться животик - черты хорошо знакомые Сидорову по многим его бывшим одноклассникам. Да и среди его сокурсников по институту много таких: кто массажист, кто официант, кто тоже таксист... . Такие не прочь ради бизнеса пойти на нечистую авантюру, сыграть в преферанс по пятачку за вист или пропустить рюмку-другую за рулем. У Сидорова было сложное отношение к таким людям. С одной стороны, он отчасти понимал их и иногда завидовал сытой, азартной и вместе с тем обеспеченной жизни, которую они вели. Но с другой стороны он испытывал к ним что то вроде неприязни, поскольку понимал: сам он в корне не такой как они. Он никогда не смог бы, да, наверное, и не сумел бы жить согласно их понятиям. И, возможно в силу этого, ему никогда не удавалось в общении с людьми такого типа найти общий с ними язык или выработать свою линию поведения. Вот и сейчас он не знал, то ли начать возмущаться, то ли попросить этого парня остановить машину.
- А собственно почему? Почему вам нельзя спешить? - неожиданно для себя проговорил он.
Таксист вздохнул.
- Понимаете... ,- он явно затруднялся с ответом, - В общем мистика. Жуть какая-то.
"Нет. По-видимому он все же не пьян - подумал Сидоров: Только действительно очень расстроен и подавлен. Даже напуган. Да вроде и не пахнет от него. Может быть мафия...?"
- ...Не знаю, как и объяснить, - в замешательстве закончил свою фразу таксист.
Машина выехала за пределы города и там понеслась все же быстрее. Извилистая горная дорога ныряла то вправо то влево. Вскоре на подъеме они обогнали пыхтящий черным дымом грузовик и тянущийся за ним длинный шлейф легковых автомобилей с номерами всех мыслимых районов европейской части СССР.
Сидоров немного успокоился. Переживания и личность водителя отошли на второй план, и он с полминуты размышлял над тем, стоит ему снять пиджак или нет. Несмотря на жару сделать это, сидя в кресле, было лень. К тому же пиджак с деньгами, документами и билетами на самолет можно было забыть, и, в конце концов, Сидоров так и остался сидеть одетым, только расстегнул еще одну верхнюю пуговицу рубашки и положил правую руку на край окна машины.
- Скажите, - проговорил шофер, - А вы верите в нечистую сил, судьбу и другую чертовщину?
- Я? - откликнулся Сидоров. - Нет. Вообще-то не верю. А что?
- Я тоже. Но сейчас... .
- Что, случилось что-нибудь особенное?
- Да.
Какое-то время они молчали. Сидорову вновь стало беспокойно. Поведение этого парня стало казаться ему все более и более странным. Того было довольно трудно назвать впечатлительным, тем не менее, он явно находился не в своей тарелке.
- Это... , - начал таксист после паузы. - Это случилось давно. В детстве, когда я был маленький, лет пять, наверное, я убежал из дома. То есть не убежал... . Если по порядку, дело было так. Вы москвич?
- Да, - проговорил Сидоров.
- Я так и подумал. Я, в общем-то, тоже. В детстве мои родители снимали дачу. Ну своей не было. Это сейчас там понаставили... И... ну в общем, недалеко от той улицы, где они ее снимали, был то ли сквер, то ли еще чего, а в этом, значит, месте стоял дом.
Как-то раз... . А этот дом - маленький такой домик - он был заброшен. Ну так вот, как-то раз мы с ребятами там играли и в этом доме нашли мужика. Помятый такой - ну какой-то алкаш, в общем. Уж не знаю почему, но мы тогда решили, что этот мужик мертвый. Сначала испугались, но потом нам стало интересно. Ну пацаны, друг перед другом... . Пола в том домике уже не было, и мужик лежал прямо между бревен каркаса. Мы подкрались и стали тыкать в него палками. Ну, тот лежал, лежал, потом вскочил, да как заорет! А мы в россыпную, естественно.
Ну, в общем, это ерунда. Главное то, что после всего этого я оказался один в абсолютно незнакомом месте. Это все потому, что так испугался того мужика, что бежал от него, куда глаза глядят. Помню, оказался у штакетника какого-то дома. Ну, забор такой - штакетник - ничего особенного. Я тогда и сел на скамейку отдышаться, а тут бац!... .
Шофер замолчал.
Сидоров был заинтригован. Он вспомнил то место, где когда-то снимали дачу его родители. Тихие, все в зелени улицы, заборы и заборчики, водопроводные колонки на углах, детство... . "И тем не менее, что же все таки "бац"? - подумал Сидоров: Летающая тарелка?"
- Ну а дальше, - не выдержав, спросил он.
- Тут он и появился... , - ответил таксист. - Старый такой. Сел со мной рядом и начал все про меня рассказывать. Все, что я думаю, стал говорить.
- Как? - напрягся Сидоров и с того момента больше ни о чем не спрашивал.
- Ну как... . Словно мысли читал. У каждого ведь в детстве какие-то вообще там мечты, свои мысли о подвигах, там, о геройствах. И вообще, я помню, у меня тогда свои понятия были о жизни. Ну, о том, как я должен поступать, чего делать, чего не делать. Да... ,- таксист глубоко вздохнул. - Мы же в детстве все воспринимаем не так...
Ну, в общем, он, этот старик, все тогда мне это и рассказал, что я думаю. Ну а мне-то тогда всего-то было лет пять. Про бога и всякую там телепатию я тогда и понятия не имел, зато свято верил в гномиков, фей и Деда Мороза, поэтому решил, что это настоящий волшебник, раз может творить такие чудеса. Кивал, кивал я, значит, ему головой в знак того, что он все правильно это говорит, а тот посмотрел на меня как-то странно, словно всего меня насквозь видит, и произнес: "Поклянись, - говорит, что чего бы с тобой не случилось, ты будешь так же и поступать, как думаешь сейчас. Клянись, что если изменишь себе, изменишь и предашь свои собственные мысли, то с тобой случится самое страшное, что может случиться с человеком!"
- Ну я и поклялся... . Я был очень впечатлительным тогда, когда был маленький, и этот старик снился мне несколько ночей подряд. А перед тем как исчезнуть, он сказал, что через много, много времени придет проверить, как я держу клятву, и я тогда очень боялся. Да... . Я был тогда очень славным мальчишкой.....
Таксист замолчал.
Сидоров осоловело уставился на бегущую под колеса раскаленную ленту шоссе. Он уже больше не думал ни о самолете, ни о дороге.
- А сейчас бац!
Сидоров вздрогнул.
- Конечно, - продолжил таксист, - я стал совсем не таким, каким мог бы быть. Поверь, я в детстве был совсем не таким, как сейчас. Лучше, да и вообще... . А потом... . Потом со мной что-то случилось. И черт его знает когда... . Я стал подстраиваться, менять себя в угоду другим. Детский сад, школа, армия. Приходилось быть каким-то не таким. Ну, как все, в общем. Говорить чужие слова... .
А потом уехал сюда. Купил дом, машину. Ну, крутился ради этого как мог, а как же. Вот вчера наконец-то... . Ты же знаешь, как трудно взять волжанку. И вот она, совсем новая. Столько бабок - уйма. А ночью сон и этот старик.
Ну, меня, ты просто не представляешь, от страха аж свело. Правда. Но потом глотнул: у меня дома коньяк - класс, кореш на той недели десять литров привез. В общем, днем вроде и забыл про все это, да и день, кажется, хорошо начался. И тут голосует около кемпинга. Я останавливаюсь - открывает дверь, садится. Он! Понимаешь, он! Тот самый дед, это был он!
Я его, правда, сразу не узнал. Ну сел там кто-то. Я врубил скорость и вперед. А он мне говорит: "Ну что, как ты живешь, Зайчик?" Все помнит, даже то, что меня мама когда-то зайчиком звала!
Я смотрю - вправду он, вылитый. Даже не изменился! Кажется, и одет точно так же.
Я, я... . Да чего там. Я так и не смог ему ничего сказать. Все делал вид, что не узнал, мол, вам куда, говорю. Но он-то понял, что я его вспомнил. Все смотрел... . Сожалеюще смотрел, с презрением. А под конец, как расплачиваться, так и сказал: "Ты, парень, - говорит, - не меня забыл, а себя потерял, поэтому и сказать тебе нечего". Дал пятерик без сдачи, хлопнул дверцей и даже не оглянулся.
Таксист вздохнул, издал какой-то мычащий звук и, вдруг, почти закричал.
- Ну почему все так! Почему мы все, такие хорошие в детстве, и почему из таких ребят - Колек, Сережек, Витек мы вырастаем вот такими вот?! - он глухо ударил себя кулаком в мощную грудь, вздымающуюся под модной летней рубашкой. - Совсем не теми... . Сволочами ведь вырастаем, гадами какими-то! Чего уж хуже... .
Он подавленно умолк и, крепко сжимая руль, уставился вперед на дорогу.
- Брось. Ерунда, - проговорил Сидоров, но собственный голос показался ему каким-то картонным, неестественным. Потом добавил:
- Ведь в конце концов это мог быть совсем не он. Ты же не можешь его так хорошо помнить. Просто кто-то другой. Он тебя с кем-то перепутал и все.
- Не можешь..., - откликнулся таксист. - Возможно. Да и в конце концов, кто живет по-другому? Да и как жить иначе? Каждый же черт подери, живет, как может. Жизнь ведь такая - заставляет. Ну да, ну было... . Но кто без грехов? И вообще... . Ну и так что же тогда, всем смерть?
- Как смерть? - встрепенулся Сидоров.
- Да во сне он мне смерть предрек, если я не так живу.
Под колеса машины по-прежнему летела серая лента дороги. Раскаленные под солнцем, каменистые склоны по ее сторонам переходили в лес или крутой обрыв, затем появлялись вновь.
- Ерунда! чушь! Выкинь из головы, - запальчиво вырвалось у Сидорова. - Просто совпадение.
- Совпадение... . Ну может и совпадение, - откликнулся таксист. - Уж больно мне везет в последнее время. Посуди сам: я здесь пять лет, а уже дом. Кирпичный! Сто двадцать метров! Тачку продал - лучше не бывает. Волгу приобрел - почти новую, ну с консервации. Цинковое покрытие, понял! А когда такое везение, все что-нибудь неладное чудится.
Таксист немного развеселился.
- А вообще, - продолжил он, - жить здесь можно. Горы, море... . Я знаю место.. . Вообще, тут поживешь, все разузнаешь - совсем не хуже чем в Москве. А девочки! Я тут иногда таких вожу... . А чего они все сюда приезжают? То-то. Так что не соскучишься.
- А вон, смотри, - проговорил он вдруг, без всякого перехода и постучал пальцем по лобовому стеклу машины. - Видишь, впереди автобус? Он в аэропорт как раз в половине шестого приходит. Давай, я тебя сейчас вон на той остановке высажу, и ты на него пересядешь. А то мне здесь в одно место надо заскочить. Ладно?
- Ладно, - машинально ответил Сидоров.
Машина остановилась.
Сидоров расплатился. Ему захотелось сказать что-то таксисту напоследок, но все это - и конец разговора, и остановка машины произошли так быстро, что он, так ничего и не придумав, промолчал и закрыл дверцу.
- Давай! - крикнул он вслед машине, когда та тронулась, и махнул левой рукой. В правой у него была сумка.
- Ну... . Один, два... . что вы делаете, отдайте сейчас же, поручик!
- Вы что, капитан, что вы хотите... ?
- Извольте сейчас же отдать, я вам приказываю!
- Нет, что вы... . Оставьте, капитан. Это же... . Это же слабость.
- Какого черта вы говорите о слабости? Что вы в этом понимаете? Пока не прошел шок..., - Гриневич поморщился от боли и сделал два глубоких вздоха. - Отдайте!
- Нет! - повторил Шорин, сглотнув, и засунул пистолет за ремень портупеи.
Гриневич отвернулся. Он сидел на земле, прислонившись спиной к доскам какого-то дома. Сквозь френч его мундира проступало большое бурое пятно крови. Волосы на его непокрытой голове взъерошились и слиплись, от чего его лицо, обычно казавшееся добродушным, теперь было капризным и злым.
- Ну тогда, дружище, сделайте милость, оттащите меня на ту сторону дома... . Там видно реку.
Шорин взял огрузшее тело Гриневича и потащил его вдоль завалинки. За углом дома лежал убитый - совсем еще молодой парень, по одежде - рабочий. Его широко открытые глаза застыли, глядя в небо, а на мятой косоворотке еще не высохли пятна пота. Гриневич заметил труп и ухмыльнулся сквозь стон.
"Идиотизм! - подумал Шорин: Какой же идиотизм! что привело сюда этого парня? Повинуясь каким побуждениям он взял в руки оружие? И чего, в конце концов, хотят добиться такие как он, всеобщего счастья? Но ведь убивая можно добиться только одного - всеобщей ненависти...!"
За углом дома дул ветерок. Он дул с реки и шелестел ветками большой березы, стоявшей на краю горы.
- Бросьте, Шорин, - тихо проговорил Гриневич, - меня не стоит перевязывать.
- Да что вы. Это ерунда. Рана вовсе не такая серьезная, - Шорин постарался, что бы его слова звучали как можно бодрее.
- Прекратите, поручик. Вас противно слушать. Лучше расскажите, что вы хотели сказать за ужином.
- За ужином? - не сразу сообразил Шорин.
- Да. Вы остановились на мальчике.
- Ах это... , - Шорин вспомнил. - Все это пустое,- проговорил он, расстегивая френч.
- Ну, все же? - проговорил Гриневич. - Это любопытно.
Шорин замялся.
- Я уже все сказал, - ответил он. - В общем, найду мальчика, попробую вложить в него что-то хорошее. А скорее всего... . Ну там видно будет, - Шорин разматывал бинт. - Скорее всего, возьму с него клятву, что он никогда не изменит себе. В конце концов это главное; ведь если бы никто не изменял себе... .
- Это было бы черт знает что, - перебил Гриневич. - Это был бы ад, дружище! - он застонал. - Впрочем, если у вас будет такая возможность, найдите еще одного мальчика, быть может, похожего на меня. Обещаете?
- Обещаю, - ответил Шорин и поспешил добавить, - Только у вас, как мне кажется, у самого будет такая возможность.
- Спасибо, - проговорил Гриневич совсем тихо. - Пусть он только будет хотя бы немного похож на меня в детстве. Представляете? На меня или на Рыльского. Он там, около церкви, на площади. Он тоже был неплохой человек.
Если бы Сидорова спросили, для чего ему было нужно запоминать номер такси, на котором он догнал автобус, то, по всей видимости, он не ответил бы ничего путного. Просто запомнил и все.
Автобус немного запаздывал, но до конца посадки он все же должен был прибыть в аэропорт - так сказал полный мужчина у окна, который должен был лететь одним с Сидоровым рейсом. Так что повода для беспокойства почти не было.
Сидоров попытался представить себе Москву, в которой не был уже месяц, дома, метро, теплый свитер, который ему, по-видимому, придется надеть сразу же после приезда. Это были привычные мысли, всегда посещавшие его, при возвращении из отпуска, только сейчас они почему-то не вызывали в нем того прилива энтузиазма, какой им обычно сопутствовал. Из головы не шел тот старик, являвшийся таксисту, его предсказания, сон... .
За те несколько минут, которые он ехал в автобусе, Сидоров уже успел придумать ни одно правдоподобное объяснение случившемуся. В конце концов, разве может таксист всех упомнить? Да еще в курортном городе! Может быть, он когда-то обсчитал того старика или дурно с ним обошелся? Кроме того, многое не вязалось чисто логически. Ведь умирают все, значит, смерть нельзя рассматривать как из ряда вон выходящее наказание. Но и объяснения не успокаивали. Дело было не в них.
- Да-а! - возмущенно протянул его сосед и с тревогой посмотрел на часы. - Это же просто безобразие. Мы же и так опаздываем, а тут еще стоим уже целых пять минут!
- Да! - встрепенулся Сидоров: автобус действительно стоял.
- Эй, в чем дело?
- Послушай, у мэня самолет! Опаздиваю! - Раздались голоса из заднего конца салона.
- Не беспокойтесь, все нормально! Это просто затор. Сейчас поедем, - громко проговорил водитель. И он был прав. Вскоре автобус действительно тронулся.
- Что там? Что там? - услышал Сидоров вокруг себя. Часть пассажиров с нездоровым любопытством прильнула к окнам.
- Кажется авария!
Внутри у Сидорова что-то тревожно екнуло. Такое было с ним второй раз в жизни. Когда-то давно, совсем маленьким, он увидел пожар. Черный дым, клубами валивший из пустого оконного проема, так испугал его, что он, проходя мимо, еще долго боялся смотреть в ту сторону. Так и сейчас. Ему казалось, что если он ничего не увидит, ничего и не произошло.
- Ого! Ничего себе!
- Вот это разворотило!
- А водитель-то, водитель... . Смотри, руки торчат!
- Ой, это же надо.
- Да, мощно! Наверное, с верхнего витка серпантина упал!
Сидоров не удержался и посмотрел в окно. На обочине дороги лежала покореженная груда металла, которая когда-то была автомобилем. Рядом валялись осколки битого стекла, ободок от фары, какие-то скрюченные железки с оборванными краями и аккуратно отлетевший прямоугольник номерного знака.
96-18,
- решил Сидоров.
Впрочем, он мог и ошибиться: номер лежал обратной стороной вверх.
Прошло три года.
Сидоров защитил диссертацию, сменил четыре места работы, развелся с женой и провалил вступительные экзамены во ВГИК. "Что это вдруг с тобой?" - спрашивали его друзья, но Сидоров только улыбался осунувшимся лицом и молчал. Он был счастлив. И теперь он знал, что сказать, если ему явится тот старик. Уж он-то, Сидоров, держит клятву.
