Аннотация: Это то ли мемуары, то ли размышлеия... В общем, как всегда, мимо жанра.
Воспоминание о моей встрече с Никитой Михалковым
Это замечательное событие случилось во второй половине девяностых годов теперь уже прошлого двадцатого века. У меня тогда был не очень новый, но красивый и почти небитый Форд Скорпио цвета темно-синий металлик, - не самый крутой, но и не самый позорный аппарат для тогдашней Москвы. И я ехал на нем по Чистопрудному бульвару на встречу с клиентом.
Стоял теплый осенний день. А, может быть, и весенний, сейчас уже не помню. Я слушал что-то вроде Эха Москвы или Машины Времени, и, видимо, как всегда, немного спешил. Автомобилей в те времена на улицах было не так много, но впереди меня ожидало пересечение Сретенского бульвара со Сретенкой, которое уже не один год собирало долгую пробку, и знание этого факта меня не радовало, тем более, что за три или четыре машины передо мной наблюдалась какая-то толкотня, среди которой выделялись высокие очертания Ленд-Ровера Дискавери темно-зеленого цвета.
Должен сознаться, я приглядывался. В те времена дела мои шли относительно нормально, и я подумывал в перспективе прикупить себе что-то внедорожное, поэтому, хотя на такой агрегат последней модели моих финансов еще явно не хватало, внимание выделило его из потока иных транспортных средств, не только из-за сложных перестроений.
Поток пусть рывками, но двигался, и мне удалось беспрепятственно миновать светофор около площади Мясницких ворот. "Отлично!" - подумал я и тут, о, радость! - увидел, что Сретенский бульвар впереди тоже двигается, и на нем не так много машин, как это можно было бы предположить. В надежде быстро миновать Тургеневскую площадь, я прибавил газу, но Ленд-Ровер впереди сделал какой-то очередной маневр, и машины впереди меня затормозили.
Произнося мысленно слова, соответствующие такому моменту, затормозил и я. Но, лихой внедорожник наконец припарковался напротив здания, где в те славные времена располагался Юкос, и машины впереди все же покатились дальше. Только как-то лениво. Решив не следовать их примеру, тем более что правый ряд был свободен, я быстро перестроился и пошел на разгон, дабы иметь возможность плавно вписаться обратно, никого не подрезав. И все бы ничего, как дверь припарковавшегося Ленд-Ровера вдруг широко распахнулась, и прямо передо мной из него на проезжую часть выступил Никита Михалков. Как был в джинсах и сером твидовом пиджаке.
Это было не только неожиданно, но и странно. Потому что выступил он решительно и далеко. Он появился из машины словно маршал, прибывший принимать парад или светский лев, приехавший на бал. Причем так, словно его автомобиль стоял один посреди Красной площади или около парадного входа перед загородным дворцом Английской Королевы. Он распахнул дверь максимально далеко и так же далеко шагнул, и, кажется, даже успел, не обращая ни на кого внимания, прищурится нежаркому весеннему или осеннему солнцу и улыбнуться, когда я резко нажал на тормоз, и бампер моего Форда остановился в нескольких сантиметрах от его джинсов.
Никита отошел на шаг назад и его взгляд презрительно и недобро окинул мой авто от бампера до крыши. Самое интересное, что, несмотря на взвизг тормозов и мой пронзительный сигнал - я, каким-т необъяснимым образом, все же успел его подать - он проделал все это, не на миг не прекращая жевать. Разве что в его взгляде, кажется, промелькнул вопрос: "А этому еще чего надо?"
Со стороны тротуара к нему кинулся какой-то перепуганный парень, видимо, встречавший его. Никита небрежным движением, сразу напомнившим, как правдиво он играл в "Жестоком романсе" Рязанова, захлопнул водительскую дверь, кинул ключи от Леннд Ровера подбежавшему парню и еще раз смерил меня холодным уничижительным взглядом. Таким холодным и уничижительным, каким, наверное, на меня не смотрел никто, и, видимо решив, что и этого взгляда мало, прицельно выплюнул в сторону моего авто свою жвачку, но не попал. Затем, ничуть не переживая по поводу своего промаха, повернулся и, не оборачиваясь, зашагал в сторону Юкоса.
- Догоню и врежу! - пронеслось у меня. - Я спас ему жизнь, а он...., - но на мне тоже был твидовый пиджак, и такие действия были тогда уже не в моем стиле. Да и клиент ждал, поэтому я воткнул скорость и покатил дальше. Хотя какая-то часть меня еще несколько минут бежала вслед за Михалковым, выкрикивая то, что я о нем в тот момент думал. В моей голове не укладывалось, что человек, снявший фильмы, которые я так любил, мог плюнуть в меня жвачкой.
Но он мог. С тех пор прошли годы. У героя этой истории (понятно, не у меня) был юбилей, на который к нему на за рулем скромного шестисотого Мерседеса приехал сам Путин, был скандал в союзе кинематографистов, и, вот, недавно, проезжая мимо того самого здания на Мясницкой площади, я подумал, что многие люди, видимо, испытывают к нему примерно такие же чувства, что и я после той отнюдь не длинной с ним встречи.
Или, например, Вы? Какие мысли возникли у Вас о Никите Михалкове после моего рассказа? Зафиксируйте это чувство, и теперь подумайте, о ком оно говорит больше, о нем или о вас?
Я вот проделал такой мысленный эксперимент с собой. Проделал, и мне стало грустно. Да, он, Михалков, такой. Но, кто сказал, что он должен быть другим? Ведь человек использует дарованную ему жизнь по назначению только тогда, когда проживает ее, будучи самим собой, а не кем-то там другим. А это непросто, и продвинутое общество отличается от непродвинутого в частности тем, что ценит тех немногих людей, которые на это способны. Способны не задавить себя в угоду плохого или хорошего мнения о них, а жить таким, каков ты есть. Но много ли таких вокруг нас? Ценим ли мы их?
Да, да, тут все как раз наоборот. Мы всем нашим недовольным и нетоллерантным видом показываем, что именно этого мы в них и не ценим. Но, подумайте, что бы изменилось, если бы этот человек кинулся ко мне с извинениями, и даже дал контромарку на премьеру "Утомленных солнцем - 1"? Ничего? Нет, нет - очень многое. Я, понятно, не стал бы от этого лучше, но он, пусть даже ненадолго, перестал бы быть собой. Перестал бы быть человеком, играющим аристократа, того солженицынского аристократа, который небрежно насвистывает веселую, а то и пошленькую песенку в то время, когда его ведут на казнь. И мир стал бы беднее.