Я назвал себя поэтом... Было дело, было дело!
Кровь шумела у мальчишки, дождик шлепал по плечу.
А теперь плачу за это и смешно, и неумело,
За слова свои дурные все плачу, плачу, плачу.
Я назвал себя поэтом. Было дело, было дело!
Кровь шумела, дождик шлепал, шел я, молод и спесив.
А теперь я стар и страшен и душа тяжельше тела.
Остается петь и плакать: "Боже, Господи, спаси!"
Остается петь и думать, и шептать, и снова плакать,
Остается дым и память черной розы на груди.
Остается только локоть, остается только слякоть,
Остается только проза, только проза впереди!
Я назвал себя поэтом... Было лето, было лето.
Лопотали на рассветах клены, липы, тополя.
И однажды так случилось: я назвал себя поэтом.
И, наверное, за это не простит меня земля.
У старого горя
Это значит - я был
И несчастлив, и счастлив чертовски.
И сюда приходил,
И садился на мокрые доски.
И следил за волной,
Отдающей смолой и мазутом.
Это было со мной -
Только треснуло, словно посуда.
Это было, прошло
И уже никогда не вернется.
И мое ремесло -
Ловля снов -
Миражом обернется.
Но как тянет в беду,
В чепуховую черную прорву -
Где плюет на звезду
Сероокая стерва-оторва!
Лорелея? - вздохнешь.
Да какая уж там недотрога!
Не сожмешь, не согнешь
Ты певунью с клеймом Козерога.
Это было уже,
Лишь однажды такое бывает.
На восьмом этаже
Потихонечку свет убывает.
И забита давно
Та беседка у вешней водицы.
И испито вино -
Дважды прежним вином не напиться.
Что же чайки кричат
О своей инфернальной обиде?
Я ведь сам из волчат -
Только, может, в овечьем прикиде.
Я ведь сам на себя
Насылал то опалу, то милость -
Жизнь и смерть осеня
Черной розой, что в Блока влюбилась.
... Дребезжит старый мост,
Детонируют реи и сваи.
И тепло мне от слез.
Лишь однажды такое бывает.
Это значит - я все ж
Здесь отметил билет и путевку.
И гляжу в эту ложь,
Словно пращур на боеголовку.
Ни за что, никогда
Мне уже не вернуться в былое!
Через "нет" и сквозь "да"
Я с поникшей прошел головою.
Но за маленький круг
Того грешного, нежного ада -
Я отдам все вокруг,
Что вам надо и что вам не надо...
Памяти Б. Пастернака
Сегодня начинается сегодня.
И хмурая июльская пора,
Как сваха безработная, как сводня,
Все семечками сыплет у двора,
Ютясь на недокрашенной скамейке.
Да, по всему заметно: недород.
Неся живот в лиловой телогрейке,
Вот и сосед вступает в огород
И небеса окидывает. Глухо.
Не внемлют его зовам небеса.
И Золотая Рыбка, и Старуха
Отводят подозрительно глаза.
Не вызрела ни вишня, ни черешня,
Малина подвела и кабачки.
Наверно, встал какой-то поперечник
И солнечные выкрал пятачки:
Мужик вздыхает... Странная, сырая
С рассвета продолжается игра.
И поросята возятся в сарае,
И куры бродят возле топора.
Все, все самоубийственно! Столетье
Идет к закату. Только лишь рука
Влюбленная и легкая, как ветер,
Летуча у седого старика.
Торопится, торопит век двадцатый!
И жаль, что сочинен "Мост Мирабо".
И я гляжу, как будто соглядатай,
На небо, что ребристо и рябо.
Оправдание
Сквозь ангельские всхлипы за плечом
Я, видя Бога, но взирая мимо:
"Она не виноватая ни в чем!" -
Отвечу на вопрос неотвратимый.
Она не виноватая ни в чем,
Печальная молчальница рассветов.
И то, что я нечайно увлечен
Был ею, вопреки Твоим заветам, -
Моя вина, а не ее. Она,
По совести, мне не давала слова.
А то, что ель есть ель, а не сосна -
Вина ведь не создания земного,
Но лишь творца и мастера?.. Прости,
Мои, Всевышний, дерзостные речи!
Я говорил, что пресеклись пути.
А Ты подумал - прикоснулись плечи.
Она не виноватая ни в чем.
Все обвиненья призрачны и ложны.
И я готов стать камнем, кирпичом,
И пустотелым облаком дорожным,
Но отведи десницу от нея!
И пусть она хитра и глуповата.
Во всем виновен только я и я -
Она ни в чем, ни в чем не виновата.
* * *
Ночь проходит понемногу.
Никого со мною нет.
Только этот - слава Богу -
Тихий, сумеречный свет.
Только этот, только этот
Свет над крышкою стола.
Никого со мною нету,
А когда-то ты была.
А когда-то ты дышала,
Хохотала за плечом,
И смущала, и мешала,
И болтала ни о чем.
И не то чтоб там кружилась
Голова в твоем дыму -
Просто пелось и служилось
Счастью, счастью одному.
Ведь и в дождь, и в зной, и в холод,
В сроки самых полных лун -
Был и я когда-то молод,
Был и я когда-то юн.
А теперь, помимо грусти,
Никого со мною нет.
Только свет из захолустья.
Тихий свет, последний свет.
* * *
Уже за шторами черно.
И день минувший поминая,
Не понимаю ничего,
Я ничего не понимаю.
И все не то, и ты не та.
Под дверью вспыхнет свет мгновенный
И вновь погаснет. Темнота.
Измена полная. Измена.
Смешон стареющий поэт,
Но откровенно ужасаясь,
Я соглашаюсь - нет так нет.
Ну, соглашаюсь, соглашаюсь!
Огонь из пепла твоего
Я сам раздул. И сам отвечу.
Не понимаю ничего.
И не перечу, не перечу.
Дай Бог тебе не ведать мук
И не идти дорогой ада.
А мне, мой маленький, мой друг,
И ничего уже не надо.
Палата
Ю. Ильясову
Восемь коек в тесной комнате и восемь
Разных судеб. Стекленеющий рассвет.
Сколько было позади веселых весен -
Столько будет впереди бредовых лет.
Здесь очнулся я... Здесь все мне незнакомо -
Даже месяц, примерзающий к окну.
Спит седьмое отделение дурдома -
Только храпы разрывают тишину.
Спит седьмое отделение. Пропахла
Вся палата алкогольным запашком.
Снится Мише золотая черепаха,
А Сереже простокваша с творожком.
Снятся-видятся соседям по палате
Безмятежные, как отрочество, сны.
Кто поссорится с судьбою, кто заплатит
Три сребряника свите Сатаны?
Ах, больничная, потливая трясучка!
Жженой мерзостью несет от батарей.
"Где ж, синичка, ты, где, птичка ты и сучка?"
Женку кличет сумасшедший брадобрей.
И под капельницей тихо замирает,
И, споткнувшись, улетает в тот тупик,
Где душа его сгорает и сгорает,
Пламенея, словно камень сердолик.
* * *
Вот и все. Я стар и страшен,
Только никому не нужен,
Как Евгений Рейн признался.
Мы встречались под Москвой.
Над дымами труб и башен
Городских, по лжи и лужам,
Осень свищет в темпе вальса,
Занося наш путь листвой.
Вот и все. А думал - только
Это середина жизни.
И болезнь, и смерть, и тризна,
И забвенье впереди.
Отшумела наша полька.
Разбрелися по отчизнам
Все друзья мои, с капризным
Рваным солнышком в груди.
Доставай пузырь, товарищ!
И хоть я давно не пьющий,
Посижу, повспоминаю
Наш бывалый перетреп.
Ты талоны отоваришь
И домой вернешься злющий,
Пачку с творогом сминая -
Впрочем, все об этом, стоп.
Но как тянет бабье лето!
Да закончилась потеха.
И усталость напласталась
На последние стихи.
Так и надо жить поэту.
От рыдания до смеха
Расстояние-то малость -
Может, пудра и духи...
Агасфер и Магдалина
Ты сейчас, наверно, видишь сверху
Все, что недоступно нам внизу -
Страстную щетину Агасфера
И Марии долгую слезу.
Двух скитальцев, тронутых распадом,
У Голгофы встретившихся вновь -
Жаждущих прощенья и расплаты
За жестокосердность и любовь.
Вечный жид и плакальщица-дева,
Мы одной алкаем высоты.
Ты ж, источник милости и гнева,
Отзовись, откликнись - где же Ты,
Всемогущий, Слышащий и Зрящий?
И во сне зовем, и наяву -
Гибнет род Твой, в скверну уходящий,
Не хватает Пастыря в хлеву.
Погасают звезды Вифлеема.
Взбудоражен баснями народ.
Ангелы возлюбленные немы,
А отступники раскрыли рот!
Всемогущий, Слышащий и Зрящий,
Мы такое видели в пути,
Что - бегущих, тонущих, горящих -
Нас уже к кресту не подвести!
Мы переросли Твои пределы -
Вечный жид и блудная жена,
Чистящая веткой чистотела
Грязную бутылку от вина.
В сердце редко что-то шевельнется.
Невозможен Твой второй приход.
Только ждать да верить остается,
Когда солнце катит на заход
И летит в тяжелых красных тучах
И бледнеет прямо на глазах -
Иисус, Твой облик неминучий
С пламенем терновым в волосах...
Дальше - немота
Мы пробыли бок о бок лишь полгода -
И вот июль сменился январем.
Остыло все. Остановились воды,
Запаянные льдом, как янтарем.
Но, кажется, она меня любила -
Та женщина, тепла и холодна.
Иначе бы зачем меня знобило
С рассвета и до самого темна?
Иначе бы зачем и все мытарства.
Все муки, призываемые вновь?
Нет от любви достойного лекарства -
Быть может, только новая любовь.
Подобное залечивать подобным -
Советовали древние умы.
Кому-нибудь, наверно, и удобна
Такая постановка, но от тьмы,
Усугубленной ревностью, отречься
Не в силах я... Спросите хитреца:
А ты не мог бы раньше поберечься?
И не отвечу. Встану у крыльца.
И на луну прекрасную завою.
Прилипнут слезы к тени на окне.
Идти бы мне дорогой столбовою,
А я все по стерне, все по стерне.
А я все по обочине, по краю,
По лезвию, по бритве, по ножу.
Воспламенюсь и сразу догораю,
То чушь плету, то слова не свяжу.
Поэтам глупо толковать о мудром.
И не пристало - умников полно.
...Полгода жил я муторно и мутно,
И матерное пил свое вино.
И вдруг все смыло. Хочешь жить, как раньше,
Живи себе. А вот же - не могу.
Любовь не оставляет нам гарантий
На том, да и на этом берегу.
Все символы, повсюду предрассудки!
И нынче я - один и не один.
Владеет мной которые уж сутки -
То ль дух из лампы, то ли Аладдин.
Любимые нас больше не жалеют.
А мы, душа, живем лишь сущим днем.
Шумит, шумит подлунная аллея.
Повенчанная с тьмою и огнем!
То снег с небес, то вороны из тучи.
То смех, то слезы... Господи, верни
Мне призрак тот, пронзительно-летучий.
Или свою мелодию смени!
Поставь пластинку новую! А эта
Мне надоела, Батюшка, прости!
...И Боже отвечает: песни нету.
Ты все, что смел, - успел произнести.
Четверг
I
Четверг сегодня, мокрая простуда
Гуляет по дурдомовскому саду.
И мой сосед, задумчивый, как Будда,
Мечтает о сосульке самосада.
И очи долу опускает. Лето -
Ах! - не для всех свободою согрето.
И не для всех любовью осиянна
И хмарь, и одурь алого тумана.
Я тоже заперт в поднадзорной клетке -
Ни выхода, ни входа, лишь решетки.
Меж тем как внуков нянчат однолетки -
Увядшие любовники и тетки.
Полвека я по мелочам растратил:
Вот синяки и вспухли под глазами,
Как кляксы в ученической тетради
Зануды, завалившего экзамен.
Вот потому и мерзкие морщины
Прорезались на щеках, и наевшись
Искусством подзаборной матерщины
Мне дышится печальнее, но легче.
Ах, жизнь моя!.. А ты была вот этим
Кромешным вздохом, символом, понятьем
Всего святого!.. Разве мы не встретим
Еще минутку пред моим распятьем!
Как примерзало сердце мое к сердцу!
(Надеюсь, к твоему, а не чужому).
А в результате отворились дверцы -
Увы! - магнитогорского дурдома.
Народ здесь славный. Дивные сестрицы,
Почти как солнце, носят свои пятна.
...Но хочется порою удавиться.
Но это-то, дружок мой, и понятно.
II
Вторая половина четверга,
Как первая, была скоропостижна.
Хотя напомнить было бы нелишне,
Что молнии сверкала кочерга
Среди листвы, упавшей на луга,
И краснооких оперений вишни,
К земле уж накренившейся слегка.
... Сказал поэт: "Печаль моя светла".
Но я тряхну седою головою
И возражу: да, ты, печаль, была
Не только светлою, но и любою.
III
Как чувствую, закончу дни в дурдоме,
Споткнувшись на своем четвертом томе.
Вдруг разойдутся швы, рубцы, ожоги -
И не поможет сын золотощекий.
Как чувствую, любовь уж мне не светит -
Хотя живет, проклятая, на свете.
И руки простирает, и клянется.
Все в результате тленом обернется.
Как чувствую - ни яблочек мне сладких
Уж не вкусить, ни женщины прелестной.
Хотя все с виду, кажется, в порядке -
Да грустно и темно, темно и пресно.
Ироническая элегия
...Пока играется та сцена,
Где шут поет свои загадки,
И гаснут свечи, и венчально
Белеет платье у окна.
Приди ко мне, скажи: "Бесценный,
Смешной мой, горестный и сладкий,
Мгновенный и полуслучайный!"
...И я отвечу - есть цена.
Твой поцелуй, твой тихий, - тихий
(... пока играется та сцена...) -
Всему цена. Одним касаньем
За все заплатишь ты сполна!
Зачем твой волос пахнет дымом,
Кострами сизыми, лесными?
(...дай подышу одну минуту,
а после можно просто жить...).
Твоя душа так нелюдима.
И непосильно твое имя.
(...дай подышу одну минуту,
чтоб стало, чем мне дорожить...).
Пока играется та сцена,
Где монолог довольно мрачен -
Я тихо выйду из партера,
Уже входя в иную роль.
По театральным коридорам
Нырну сквозь сумрак, наудачу -
В мир смеха, шепота и плача!
(...но как узнать к тебе пароль?..).
Пока играется та сцена,
Где болен совестью избранник,
Я, ничего не понимая,
Ломлюсь сквозь стены напрямик!
...Приди ко мне, скажи: "Бесценный,
Приблудный и блудливый странник,
Согласно приговору мая -
Ты окончательный старик!"