Он по-своему прав, тот логик, стратег, правитель, 
не тиран - удержавшийся на краю... 
"Что ж вы лезете, опомнитесь, не гневите. 
Всё равно, всё равно я её убью". 

Подбивала на бой, поджимала хвосты орава,
подчищала бумаги, хмелела, пила до дна. 
Он сказал: дескать, я не тварь, я имею право, 
я имею гораздо больше прав, чем она. 

Антикварный ножик. Тень за спиной, сгущаясь, 
потекла на землю, бледное озерко... 
Он убил её. 
А она не очень-то защищалась, 
Он убил её. Это было правильно и легко.  

И она ему - терпкой совестью не горела.  
И не снилась даже. Топкое забытьё. 
До тех пор пока... не сплавил в дом престарелых 
Мать, лицом немножко похожую на неё. 
 
Так и началось, и с дрожью года листая,
он грозил ей, выл ей, уже не храбрясь:  
"я не мог иначе", "слышишь, меня заставили", 
"это долг, зачем нам помнить былую грязь..." 

Окружение сторонилось: какой-то нервный, мол, 
пусть уйдёт в отставку, в остаток, меняя жён...    
"Но тебе очень больно не было? правда, не было?" 
Но, наверное, было... в прошлое - и ножом.  
 
Он как будто по трассе оледенелой нёсся
и хотел разбиться, расхристанный и чумной: 
"Может, я не убил тебя,  ты вернёшься?"... 
Пил, и звал, а соратники хмыкали за спиной. 

"У тебя же косы... совсем как у мамы, косы, 
а мои делишки - сплошная мерзость, и грязь, и гнусь...
И она сказала: "Вылей водку и успокойся. 
Глупый, ну конечно же, я вернусь".