меня, их "деточку" большую, ждёт капля счастья... и пирог.
Стыдливо яблоньки алеют, разморенно гудят шмели.
Мой дядя Гриша снова клеит - здесь, на веранде, корабли.
И бережно ласкает лучик травы приблудной острия...
Она зовёт его "голубчик". А он её - "душа моя".
Не скатерть - кружево курится, позёмкой вьётся вдоль стола - метель, девица-озорница, крахмальна и белым-бела. Белым-бело - и не елейно, а так покойно в доме днесь. Хотя - страдали и болели, и чудом - живы, чудом - здесь.
Трещит пластинка равномерно, разматывая вспять года. Чтоб Толкунову или Герман услышать - так, как никогда... Комод с потрескавшимся лаком. Чаёк душисто подслащён. Мне дико хочется заплакать. Не больно. Что-то тут ещё... Немодные, смешные ныне бордово-красные ковры, ступаешь - по цветной перине, по царь-девицыной долине, ступаешь - в прежние миры. Тепло и мягко до поры.
Ступали. Шли. Вела дорога.
Лесная тропка шла полого, коряги, шелест ручейка, овраг, репейник, ежевика... и где откроется развилка? Так солнечна и широка... Неотвратимо и безгневно. Сквозь лиственную бахрому. Откроется - с земли на небо. Кому-то одному.
Кому?..
И я смиряюсь оробело, склоняюсь тихо и земно... пред вашим старым, чёрно-белым и нестареющим кино.
И путь не выдохся, не вышел, не завихлялся в стороне, пока фрегаты дяди Гриши - плывут доверчиво ко мне.
И сколько штормы ни бушуют - я здесь, и не пойду на дно.
Пока цветут у тёти Шуры... те флоксы, звёзды надо мной.