И это - я? Святой, неприкасаемый, чело под нимбом, бледная рука...
Дитя моё, да что ж понаписали вы... Порвите. И простите старика.
Вам где-то тридцать. Не ребёнок, вроде бы. Уже не пешка в собственной игре. Хотели - житие, а здесь - пародия. Что в лоб, что по лбу - тот же смех и грех. Келейный слог, елейный и удушливый. Всё так сусально, гладко и общо. Вот парадокс: от вашего радушия, от вашей правды я не защищён...
Я полз. И выдирал себя из лени я. Горел в сомненьях. Боль встречал в штыки. Вот так давались эти исцеления - не просто возложением руки... И подступала поздняя и горькая... наверно, мудрость, горестная дань. И бунтовал я, и орал вдогонку я - воровке-смерти: маму, тварь, отдай... Потом витали гарпии когтистые, и было одиноко-ледяно... Я странный и не истинный - неистовый, огонь, не агнец. Кровь, а не руно...
Вы снова что-то пишете, надев очки... Не розовые. Впрочем, с кривизной. Вы думали, так лучше... Верю, девочка. Но вышло - как насмешка надо мной.
Расстроилась. В блокнот цветастый прячутся промокшие глазищи в пол-лица. ...Я даже в детстве не был сладким пряничком - ершистый и обидчивый пацан...
Она не понимает, мнётся, морщится. С чего я, старый пень, опять ворчу... Ей скучно без явлений чудотворчества.
А творчество - увы, не по плечу.
Не различая святость и невежество, закрасив белым спорные места, -
бьёт по святому.
По живому режется.
Бесчинствует святая простота...
*О простодушном, наивном человеке, который в своей невежественности не ведает, что творит.