Вместо аннотации:) У этого цикла стихотворений - два "родителя". Случайно обнаруженный в сети ролик про окна Овертона (его можно увидеть, например, здесь) и... спонтанный рассказ подруги, Татьяны Елесиной, о замысле её будущего романа (сюжет и герои Татьяны не перекликаются с моими, ну если только совсем уж обобщённо-идейно...). В общем, спасибо вдохновителям!
1. Город
Улицы, домики, детвора,
сон под защитой стен,
пара заводов - счастливый край,
маленький город N.
Жил очарованный городок,
делал запасы впрок,
строил, планировал, шил и пёк -
пестовал и берёг...
Край-заповедник повдоль реки.
Вширь залегли поля,
зло не всходило. Его ростки
блекли, в пыли дремля...
Манна ли, снег, серебрится пыль,
светится на плаще -
Ангел-хранитель среди толпы,
весел, красив и щедр...
2. Начало
Это ещё не летят столпы, это - предвестник, зуд... В городе N серебрится пыль, слухи шипят, ползут. Первая кровь. Предводитель стай - весел, красив и зол.
Ангел мой бедный, ты встань, восстань, видишь, какой позор... Враг перекрикивает, поёт, слышно его окрест. Ангел, подбито крыло твоё, рвано горит порез. Неисправимый ты... homoфил, толку с твоей любви!
Так что небесный включай эфир, местный канал TV.
3. Певец
Ждущий оскал. Лицо...
Грязь на губах - во рту.
Голый живот с золотым кольцом.
Вьются, стекают с лица тату...
Ждущий оскал толпы.
Площадь кипит, в дыму.
Это кругом серебрится пыль,
это прожектор ломает тьму.
Белый прожектор.
Скачут вокруг отраженья.
Люди, восстаньте...
Люди, живые, белёсые статуи,
слушают, слышат, глаза пусты,
задраны руки, оголены животы...
Орангутанги...
А вокруг певца - хоровод,
а певец, он распялил рот
и орёт:
"Я убью тебя, Ангел..."
И толпа хрипит
свежий, ритмичный хит:
"Я убью тебя, Ангел..."
4. Мода
Мода на черноту - в её прилипчивости.
Зло называется силой личности.
Сила соблазна.
Мода мягка и заразна,
вирус, внедрённый во всех подряд...
"Падшие ангелы" говорят:
"Кто не со мной, тот овца",
и - да ещё,
"Падшие ангелы" самодостаточны и страдающи...
Лечат духовные волдыри!
Против чего-то там бунтари!
Апологеты заманчивой тьмы,
"мы не рабы и рабы не мы"...
Это искусство - клеймить и порочить.
Полная чаша, и даже с верхом...
Сделаться "падшим ангелом" проще,
чем стать порядочным человеком...
5. Первая программа
Лидер TV, красивый и мертвоглазый,
всё говорил: ищи, убивай заразу -
светлую, светлую тиранию...
учат и пестуют - не они ли? -
нас, от рожденья свободных и непорочных,
Ангел - дурак и тиран...
"Да-а-а!" - возбуждённо вздыхает площадь.
"Нет!" - я кричу беззвучно ему в экран.
6. Дети...
А хочешь, верь мне, а хочешь, лги мне, -
неважно, первое ли, второе -
что дети будут орать гимны,
что дети будут ходить строем...
И дети ходят, и дети славят
героев-зомби из новых книг,
и дети гонят, и дети травят -
всех тех, кто вякает против них...
До ссор, скандалов и поножовщин,
чужие жизни идут в отсев...
И сей закон у детей жёстче...
Им надо быть такими, как все,
и надо быть не такими, как все...
Такой вот странный психоанализ...
А чёрный маркер, похабная надпись
на храме, как жуткие щупальца спрута.
Круто.
7. Вторая программа
И тех, кто остался верен, сегодня ищут.
На месте домиков серые пепелища.
Дымы пожаров алы и чернокрылы,
свежо серебрится крошево ближних взрывов.
Холёная дикторша с пеной у рта
вещает опять, что рабы - не мы,
но с места событий опять шумы,
потом только серые полосы... темнота.
8. Не такие
А хочешь, слушай, а хочешь, пой мне,
слова теплы, травяной бальзам.
Мы остаёмся - уже в подполье.
Мы узнаваемы по глазам.
Господи.
Если это конец, то скоро ли...
Госпиталь.
Мы врачи в умирающем городе.
Мы ненормальные... сыновья и дщери.
Наша любовь и помощь - "опасное извращение".
9.Первая
Он меня увидел - так и замер. Будто над добычей дикари... Юноша с безумными глазами рыкнул: "Умирай и не дури". Было страшно, а ещё противно. Я безумца подпустила вблизь, но не стала говорить картинно: ни "иди проспись", ни "исцелись".
Он для храбрости сорвался в ругань, вынул нож, пошёл, глаза слепы, я всего лишь вытянула руку -
а навстречу заструилась пыль, обвалились крошки, серый гравий ссыпался, сложился на слои.
Видно, так они и умирают. Мёртвые, безумные мои...
Спасибо, Ангел, за то, что вспомнил,
ты очень вовремя, мой хороший...
Я задрожала, прижалась к полу,
лицом на камни, на эти крошки...
Здесь пахнет злом, рафинадом... адом...
и сумрак пылью седой окрашен.
Убить.
Так страшно - и всё же надо.
Убить.
Так надо - и всё же страшно.
10.Нашедший
Что за странная книга. Вымерший жанр - стихи.
Запрещённый том. Печать, потайной архив.
Так и тянет верить давнишним говорунам,
что любовь - совсем не то, что внушали нам...
Не свободный доступ юных, здоровых тел.
Тут какие-то архаизмы - "судьба", "удел".
Не конфликт, сводящийся к "дашь - не дашь",
а... не знаю, как выразить - боль и блажь.
Оказалось, любят - родителей и детей,
и бродячих псов, и радугу на холсте,
и закат, и ветер - листьев сухую дрожь,
даже книги, те, что ввергают в шок.
Слушай, автор, ты, безусловно, врёшь.
Но от этой лжи удивительно хорошо.
То ли блажь, а то ли блаженная тишина.
Фиолетовый штамп. Эта книга запрещена.
11. Мама
Дурная жизнь, откос или отвес.
Стать либо тварью, либо героиней.
Дитя моё. Твой ветреный отец -
не муж мне, знаешь, брак у нас не принят.
Да, так растят сегодня сыновей.
Упрямей! боевитей! деловитей!
Хороший мой, не верь, не верь, не верь,
что наступило время ненавидеть.
Я знаю, что не ценятся труды,
что у закона не глаза, а бельма.
Но время страха, жажды и вражды -
для нас ещё и время колыбельной...
Ты вырастешь и не забьёшься в тень
от совести, от внутреннего гласа...
Я мать, и говорю: ты станешь тем,
кто станет бить безумцев мертвоглазых...
12. Воин
Нас много - не ушедших в тень.
Не верь, что нас осталось мало...
И час настал, и стал я тем,
кем ты предсказывала, мама...
Мы давим каменную шваль,
дурную, подлую.
Иди, прохожий, не мешай,
не каркай под руку.
Я вижу солнце, вижу снег,
рука натружена,
а в ней оружие, но нет,
я сам - оружие.
Пусть эти гады под конец
сипят и дразнятся.
Я не фанатик, я боец,
и в этом разница.
13. Ангел
...Нет, я не умер, вопреки телесным и душевным ранам, по мановению руки фальшивых ангелов экранных, ополоумевших тиранов. Я не играю в поддавки.
Нет, я не умер, несмотря на то, что прокляли зазря. Но на руинах - алтаря пока не будет: слишком рано...
А время пущено, пошло, сперва скрипуче, тяжело, ключ повернулся туго, ржаво, и дверь - железное нутро - слегка шатнулась, задрожала, за нею свет - не блик пожара, но рдеет надпись на скрижалях: "Не всё продашь за серебро".
Не все становятся "как все".
Мой город съёжился, просел... Там новый храм, срамные фрески. А старый храм пошёл на слом. А кладбище - внезапно, резко расширилось и подросло. К востоку, вдоль шоссе, правее... И серебрятся, бронзовеют его ограды на снегу...
Я от людей закрыт неверьем, но помогаю, чем могу... Мне, в общем-то, не до себя. Неужто мало вам на свете добра: дарите! верьте! сейте! Я жив, и разрываю сети, и говорю о милосердье - той скорбной яростью кипя, с которой жить. С которой петь. Прощать и строить, звать и биться, высвобождаться из цепей. А день струится, серебрится. И сердцу в такт стучит капель...