Был мрачный сентябрьский день, плавно переходящий в не менее мрачный, озлобленный и пугающий своей густой беспросветностью вечер. Один из тех многочисленных дней еще не поздней, но уже и не такой ранней осени, когда небо надолго оккупируют темные, тяжелые тучи, чем - то напоминающие откормленных бурых медведей, которых, впрочем, вам никогда не посчастливится встретить в обычном государственном зоопарке, а если и удастся, то, вероятнее всего, это будут животные, попавшие в свою тюрьму совсем недавно, а потому еще не успевшие обзавестись привычной для этого места болезненной отощалостью и облезлостью, сильно пугающей и без того немногочисленных посетителей изощренной пыточной и навсегда отбивающей всякое желание посещать в дальнейшем подобные места медленного, но верного истребления братьев наших меньших.
Длинные серебряные нити, раскрашиваемые внезапно появившимся солнцем в самые невероятные цвета, заботливо заполняли каждый сантиметр воздушного пространства. С молниеносной скоростью впиваясь в потемневший асфальт своими острыми наконечниками, словно стараясь пронзить его насквозь, они наталкивались на упрямое сопротивление и вынуждены были довольствоваться возможностью создавать в его многочисленных выбоинах сотни тускло - мутноватых зеркал разных форм и размеров, в которых, казалось, отражается вселенское Одиночество и Тоска по утраченным иллюзиям.
Так, по крайней мере, думала Вера Николаевна, уже около пятнадцати минут ждущая на остановке свой автобус и равнодушно наблюдающая за снующими мимо людьми и автомобилями, вечно куда - то опаздывающими и срывающими свою злость на тех, кому не посчастливилось случайно оказаться у них на пути. Куда они спешат? Зачем? Неужели их всех кто - то любит и ждет? Неужели нет среди этой нервно - пестрой, безликой, бесформенной толпы хотя бы еще одного одинокого человека, который мог бы позволить себе вот так же вот после долгого рабочего дня стоять под дождем, никуда не торопясь, наблюдать за тем, как жизнь, ярко - изменчивая и удивительно молодая, пролетает мимо; и ждать свой автобус, и думать о том, что когда - нибудь, в такой же дождливый мрачный день на этой самой остановке он встретит человека, которого уже видел раньше или не видел, но чувствовал, что это случится? Нет, все они пролетают мимо, не задумываясь над тем, как быстротечна и порой чудовищно несправедлива бывает жизнь, и как, в сущности, все мы одиноки, только не понимаем или не хотим этого понять...
И вот, наконец, подлетает автобус, забрызганный свежей грязью, неровными мелкими точками покрывшей более старую природную тонировку; как всегда переполненный, но все равно уютный, родной, готовый принять и обогреть каждого пассажира, словно заботливая мать любимого ребенка. Вера Николаевна, как всегда, попробовала пристроиться в своем любимом уголке возле окна, но на этот раз ее робкие попытки были грубо пресечены тучным лысоватым мужчиной, нагло и бесцеремонно оккупировавшим ее законную территорию. Кое - как пристроившись возле самого выхода, сконфуженная своей неудачей, а более того - бестактностью упомянутого пассажира, Вера Николаевна, промокшая до нитки, начала поправлять складки чего - то бесформенно - серого, некогда бывшего модным дорогим платьем, купленным десять лет назад в роскошном бутике по поводу так и не состоявшегося торжества; в тот день в магазине ей пришлось оставить почти всю свою скромную, если не сказать - мизерную зарплату гардеробщицы единственного в ее городе, а потому автоматически самого лучшего драмтеатра. Платье, такое мягкое и уютное, всегда оберегающее свою хозяйку не только от холода, но и от чудовищного страха быть случайно замеченной кем - то из окружающих ее людей; милую, в некоторых местах слегка попорченную молью, но от этого еще более дорогую сердцу ветошь Вера Николаевна надевала раз в год - двадцать восьмого сентября - в день, когда десять лет назад на тот момент еще довольно миловидная тридцатидвухлетняя Верочка должна была идти в ЗАГС подавать заявление со своим обожаемым Вадиком - успешным тридцатичетырехлетним бизнесменом под два метра ростом, с роскошной темно - каштановой шевелюрой, напоминающей гриву молодого льва из какого- то детского мультика, с большими черными глазами, которые и пугали и одновременно притягивали своей загадочной, потрясающе магнетической бездонностью.
Познакомились они зимой того же года, как и следовало ожидать - в том самом театре, где Верочка работала гардеробщицей. Он пришел тогда с молоденькой пышногрудой блондинкой на спектакль по пьесе Теннесси Уильямса "Стеклянный зверинец". И так уж случилось, что, по воли судьбы ли, или из - за собственной рассеянности, он потерял номерок, по которому должен был получить свое шикарное темно - серое пальто от Кардена. Рассерженная подруга не захотела ждать, пока вся одежда будет разобрана, и демонстративно зацокала на своих невообразимо высоких тонюсеньких шпильках, по форме и длине напоминающих знаменитые корсиканские стилеты, в сторону стоянки такси. А он остался. Ждать пришлось около получаса - народу в театре собралось море, что, впрочем, совсем не удивительно - премьеры, да еще такого уровня, в нем случаются не так часто. Несколько минут давки, во время которой даже самые воспитанные граждане превращаются в нахальных, грубо бесцеремонных, выкрикивающих самые площадные ругательства стервятников, норовящих вырвать друг у другу долгожданную добычу. И вдруг - тишина. Внезапная, заполняющая собой все пространство от фойе до самого балкона, сдавливающая каждую часть твоего тела, стараясь вконец размолоть всем нам присущее чувство оптимизма и принадлежности обществу, пусть даже не слишком хорошему, и уж тем более не высшему, но все - таки позволяющему чувствовать себя не совсем одиноким в этом поистине огромном и жестоком мире, который когда - то один великий писатель очень метко назвал театром. Да... Так вот. Внезапно наступившая тишина словно оглушила Видима. Он даже забыл на мгновение, с какой целью стоит сейчас возле гардероба и просительным взглядом провинившегося школьника смотрит на эту невзрачную, строгую, но в то же время такую тихую, домашнюю и такую давно знакомую женщину, которая протягивает ему дорогое пальто, спрашивая при этом: "Ваше?". Оцепенение прошло так же быстро, как и наступило. "Да, спасибо. Сколько я должен за утерянный номерок?" - хриповатым, словно бы не своим голосом произнес Вадим. "Пятьдесят рублей", - после небольшой паузы выпалила Верочка. "Вот, возьмите",- рука, протягивающая новенькую тысячную купюру, чуть дрогнула - "И... это... сдачи не надо". " То есть, как это не надо? Нет уж, постойте, я сейчас разменяю...", - лицо Веры Николаевны, угловатое, с тонкими бесцветными губами, до сих пор не знавшими прикосновения мужских и губной помады, с не накрашенными голубыми глазами (теперь же выцветшими серыми), внезапно стало покрываться легким румянцем - в ее бумажнике оказалось несколько десятирублевых купюр и одна сотня. Заметив ее смущение, Вадим еще раз повторил: "Нет, даже не ищите, я все равно не возьму! И... можно мне в знак благодарности отвезти вас домой. Сейчас уже довольно поздно. Вы наверняка опоздали на последний автобус, а у меня собственная машина". Предваряя всевозможные возражения со стороны Верочки, которая, к слову сказать, вовсе и не собиралась отказываться, что было удивительно даже для нее самой, абсолютно не избалованной мужским вниманием и уж точно не страдавшей от недостатка скромности и так называемого хорошего воспитания, согласно которому садиться в машину к незнакомому человеку считалось не только дурным тоном, но и жутко опасным поступком, чреватым самыми чудовищными последствиями, вплоть до обретения себя где - нибудь в глухом лесу изнасилованной, расчлененной и тщательно зарытой под старым, полу - засохшим дубом; предваряя эти возражения, Вадим добавил: " Не бойтесь, я не маньяк какой - нибудь, а всего лишь безобидный рядовой бизнесмен. К тому же вы можете позвонить своим родным и продиктовать им номер и марку моей машины, чтобы, в случае чего, они могли обратиться в милицию. Впрочем, до этого не дойдет". "А я и не боюсь - у вас глаза добрые", - внезапно осмелела Вера Николаевна - "И родных у меня нет. Я сирота...". "Простите, я не хотел вас расстроить. Ну так едем?". "Да, конечно".
Всю ночь они катались по городу, любуясь морозным небом, усыпанным миллионами таких далеких, но теперь и таких близких звезд, все еще не замерзающей рекой, покрытой многочисленными волнами, от малейшего дуновения ветерка готовыми встрепенуться, встать на дыбы, выскочить на берег и рысью помчаться прочь от этого мира цивилизации, вообразившей, будто ей под силу усмирить и приручить даже такого непокорного зверя, как природа.
Он рассказывал ей о прекрасной Венеции, где у него есть собственный дом - старинный особняк начала шестнадцатого века, выстроенный в готическом стиле, так редко употреблявшимся для возведения светских сооружений Италии; немного мрачноватый, причудливо - тяжеловесный, с множеством арок, сильно заостренных вверху, с узкими, очень высокими башнями и колоннами, с богато украшенным фасадом, многочисленными резными деталями и многоцветными витражными стрельчатыми окнами, из которых, находясь в западной части особняка, можно увидеть расположенный всего лишь в пятистах метрах от него знаменитый Миланский собор, строительство которого длилось более пяти веков, в результате чего он соединил в себе черты многих архитектурных стилей, от барокко, до неоготики. Он с неподдельным упоением уверял ее, что очень скоро они вместе будут жить в этом особняке, и никто - ни одна живая и неживая душа не посмеет помешать их долгожданному счастью, такому хрупкому, беззащитному, свернувшемуся мягким пушистым комочком у домашнего камина, и тихо, монотонно мурлыкающему в ответ на нежные ласки его хозяев.
А у нее перед глазами возникали полу - мифические, полу - реальные образы загорелых венецианских гондольеров, неторопливо переправляющих ее в какой- то далекий, сказочный замок, где Верочку ждет - не дождется прекрасный принц, сильно смахивающий на графа Рудольшнадта из бессмертного романа Санд, графа, которого она, Консуэло двадцать первого века, как и ее знаменитая предшественница, сумела покорить не столько красотой, которой и не особо отличалась, сколько своим уникальным даром. Каким именно? Так сразу и не вспомнишь... Кажется, она великолепно, божественно пела... Да, точно, пела. Но это та, другая. А Вера Николаевна? Нет, она петь точно не умела. А если б и умела, то все равно Вадим об этом еще не мог знать. Так чем же она, это невзрачная, серенькая мышка, сумела привлечь к себе внимание прекрасного и успешного джентльмена? Красавицей, как мы выяснили, она не была, букета с желтыми цветами в руках не держала... Оказалось, весь секрет (тоже мне, секрет называется!) заключался в ее глазах, в которых, словно в старинном венецианском зеркале, отражалось глубокое, бездонно - голубое, вселенское одиночество в сочетании с тихой грустью и покорностью своей садистке - судьбе. Позже этот взгляд заставлял обращать на его обладательницу внимание еще многих мужчин, но она этого не замечала, а вернее - не хотела замечать.
Тот день, когда они познакомились, был, как ни банально это звучит, самым счастливым, самым красочным днем в ее тусклой, размеренной жизни. Домой он ее привез уже под утро, часа в четыре. А ровно в десять ее разбудил долгий настойчивый звонок в дверь. Едва заметный лучик радости, мелькнувший на заспанном лице, пробежался по всему ее телу, начиная от угловатых, чересчур худых плеч, с которых, пока она спала, успели сползти обе бретельки старенькой, немного великоватой сорочки, и, заканчивая не менее худенькими ножками, быстро всунутыми в стоптанные тапки в виде розовых слоников с веселыми глазками - пуговками, которые, казалось, стоит только хозяйке отвернуться на минутку, тут же начнут шаловливо перемигиваться друг с другом; итак, лучик, пробежавшийся по всему ее телу, внезапно потух, как только она открыла дверь - его там не было. Вместо этого к стене был прислонен внушительный сверток - что - то плоское, ростом чуть ниже самой Веры Николаевны. А сверху - записка. От него: "Не удивляйся, что дарю тебе такой странный подарок. Просто вы с ним очень похожи. Я понял это, как только приехал к себе домой и увидел его, такое великолепное, старинное, живое, творение великого мастера прошлых веков, среди современных дизайнерских вещей, стильных, грамотно подобранных, но так не сочетающихсяс утонченным узором улетучившихся столетий. Нет, ему среди них не место. Впрочем, я и не собирался держать его в этой квартире. Оно было куплено специально для моего (теперь уже нашего) венецианского особняка. Но сегодня я понял - что бы дальше ни произошло, это произведение искусства должно принадлежать тебе. Оно необычное - все предметы и люди отражаются в нем совершенно такими, какие есть на самом деле, без малейших искажений. Торговец антикварной лавки объяснил мне, что мастер, создавший его, сумел добиться такого потрясающего эффекта благодаря применению каких - то уникальных древних технологий, увы, не дошедших до наших дней. Сотни венценосных особ гляделись в него перед выходом в свет, сотни же старались от него избавиться, как только им раскрывался его секрет - многие предпочитали заказывать зеркала, которые делали бы их лица более привлекательными, а фигуры стройными. Правдивое отражение действительности никогда не было в моде. Но тебе, я знаю, оно понравится.Потому что только в нем ты сможешь, наконец, увидеть свои глаза, необыкновенные, чудесно - голубые, такими, какими вчера их видел я, какими они были всегда, но какими ты их еще не видела. И ты поймешь, что они - тоже зеркало - в них отражается не только твоя душа, твое настроение, но и вся твоя жизнь, все лица, предметы, которые попадались и будут попадаться на твоем пути. Поэтому в течение жизни их цвет меняется. И только в старости можно понять,какую жизнь прожил человек, с какими людьми он общался, был ли он счастлив или нет. Все это отразится в его глазах, помутившихся, выцветших, или по - прежнему веселых и молодых. Но нам до этого еще далеко. Жизнь только начинается. С этого дня. Наша. Общая. Одна на двоих.". Тонкими дрожащими пальцами аккуратно сняла обертку и... замерла в оцепенении... Не потому, что из углов старинной оправы на нее смотрели четыре величественных, потрясающе вылепленных льва, захваченных талантливым мастером в самый напряженный момент перед прыжком за жертвой; и не потому, что оправа была из чистого венецианского серебра, а потому, что глаза, ее глаза, на которые она никогда не обращала особого внимания, но которыми так часто восхищались ее немногочисленные знакомые, эти самые глаза вдруг показались ей и не глазами вовсе, а двумя огромными драгоценными камнями, многочисленные грани которых ловко притягивали к себе солнечные лучики - ладошки, способные растопить даже самые массивные глыбы льда в мужских сердцах. Минут пять она в упор смотрела на себя в зеркало, не смея отвести взгляд, и только теперь до нее постепенно доходил смысл слов из записки Вадима. Да, глаза ее были печальны, в них действительно отражалось мрачно - голубое одиночество, но они не были мутны и тусклы. Нет, это были глаза человека, познавшего в жизни не только печаль, но и счастье.
Спустя без малого десять лет после того, как какой - то обкуренный подонок одним лихорадочным движением дрожащей руки, не справившейся с управлением, лишил смысла всю ее жизнь, она вновь, как обычно, после долгого рабочего дня и изнурительной поездки в душном переполненном автобусе, идет домой, мысленно подсчитывая, хватит ли у нее в бумажнике денег на бутылку его любимого армянского коньяка и коробку хороших шоколадных конфет - ежегодных атрибутов ее поминального стола; хватит ли денег, которые ежемесячно, с каждой зарплаты в течение всего года заботливо откладывались на это маленькое поминальное торжество, денег, которые слишком часто в последнее время вводили в искушение потратить их на несколько пар новых чулок или на три лишних похода в кинотеатр на какую - нибудь новую мелодраму с неотвратимым хэппи эндом; затем, стараясь как можно скорее забыть такое привычное чувство стыда и неловкости перед продавщицей местного супермаркета, после того, как пришлось вытрясти весь кошелек, что не слишком - то помогло - два рубля она оказалась должна и клятвенно обещала занести завтра же утром; стараясь как можно скорее забыть обо всем, что составляло ее повседневную бесцветно - однообразную жизнь стареющей улитки, так уютно спрятавшейся в своем тесненьком, но родном, драгоценном панцире от внешнего мира; стараясь забыть о самой жизни, она поднимается на третий этаж своей однокомнатной хрущевки, давно требующей капитального ремонта, на которой у нее никогда не было, да, вероятно, и не будет денег; спустя десять лет, она снова снимает с зеркала старенькое, изъеденное молью покрывало и смотрит в эту драгоценность долгим, напряженно - оценивающим взглядом очень постаревших, заметно помутневших и почему - то даже посеревших глаз. Смотрит и не понимает - когда, ну когда же успели злые волшебники выкрасть оттуда еще не старую, немного даже миловидную женщину с удивительно глубокими голубыми глазами, и посадить на ее место тощую старуху с помутившимся взглядом безжизненных серых камней? Неужели только год назад? Или раньше? А, может, это случилось в день трагедии, только она этого не заметила, а, точнее - не хотела замечать? Или никто ее не утаскивал, а она сама захотела превратиться в жуткую старуху, подумав, что так будет проще затеряться среди бездарных актеров в этом отвратительном театре, где до сих пор пользуется популярностью комедия Дель Арте? Как бы там ни было, но эта старуха в зеркале сначала нахмурила брови, потом попыталась скорчить веселую рожицу, которая, впрочем, у нее не получилась, а потом и вовсе исчезла. А другая, та, что торопливо укутывала старинную драгоценность изъеденным молью покрывалом, вытащила из шкафа огромную старую сумку, еще в студенческие годы служившую и вещевым чемоданом, и авоськой для транспортировки овощей, кое - как запихнула в нее зеркало, а затем и скинутое с себя бесформенно - серое платье, быстро натянула поношенный спортивный костюм, тоже, видимо, причастный далекой студенческой жизни, и, блеснув невысохшими бриллиантами помутневших зеркал, бросилась вон из квартиры, до ближайшего мусорного бака, где и нашли свой последний приют старинная венецианская драгоценность, дорогое платье из модного бутика и сморщенная старуха - улитка в своем треснувшем панцире.
По - весеннему яркое, нежно - заботливое, ласковое солнце - неизменно главный герой всех представлений этого не устаревающего театра - на секунду вышло из - за кулис на сцену, чтобы известить зрителей о том, что представление продолжится после антракта. Но когда же он закончится? Этого не знает даже солнце.