Аннотация: Текст черновой. Будет выкладываться по мере создания.
Вакуум
Отчуждение длиной в тысячу световых лет
Реальность расфокусировалась, как только он ступил с трапа на подрагивающую, продуваемую со всех сторон платформу. Стальной ржавый прямоугольник размером сорок на пятнадцать, висит, раскачиваясь над бездной аж в две сотни метров. Если рискнешь, подойди к самому краю - там внизу копошатся незримые механические монстры. Посмотри наверх - лес причудливых ферм дока номер десять уходит в бесконечность. По большей части в ней царствует тьма, где еле проглядывают звезды. Но здесь яркий механический свет режет, сквозь одежду, кожу, добирается до мяса и костей.
Йонас чувствует нарастающую дрожь в руках и ногах. Только что корабль начал разгрузку, и техника грохочет; завывающие, словно призраки проклятых, подъемники, стараются перекричать друг друга, и эти звуки, дополняемые ударами по металлу, словно кто-то колошматит по здоровенной наковальне, усиливают долго дремавшую агорафобию. Йонас поднимает толстый коротник куртки, в которую тщательно запрятал свое тело. Опасаясь реальных и мнимых внешних воздействиуй, он решил не рисковать. Еще на нем мешковатые, потерявшие изначальный цвет штаны теха, заправленные в тяжелые ботинки за застежках, шапочка, маска, скрывающая лицо, перчатки и очки. Йонас похож на человека, живущего на свалке, и его неопределенная принадлежность делает его еще более чужим среди этой лихорадочной работы, подчинающейся расписанию. В мешанине танцующей тени и лучей света проносятся силуэты рабочих, безликие, хотя и лишенные масок. Йонасу они вовсе не кажутся людьми.
От "Новы" тянется длинный трап, покрытый слоем грязи, которую никто и не думал счищать с момента постройки звездолета. Поняв, что так и прирос к этому единственному пятачку чужого пространства на платформе, Йонас с надеждой обернулся. "Нове" он отдал последние шесть лет своей жизни, а до нее были - некоторые говорят это, словно имея в виду других женщин, - и другие корабли; все они уходили длинной вереницей в его прошлое, каждое судно он помнил до мелочей и провожал в небытие со слезами. Вереница эта забиралась все дальше назад, проламываясь сквозь нагромождения лет, пока не наталкивались на другого Йонаса. Тогда он был маленьким кричащим комочком, еще не представляющим себе, что такое Космос и что ему предстоит в будущем; запах смазки и технической грязи был первым, что он ощутил нежными розовыми ноздрями. Запах корабельных потрохов, в которых обречен был стать от рождения полезным животным-паразитом. Тот первый грузовик, где его мать произвела его на свет, назывался "Отвращение". Не это ли определило всю будущую жизнь Йонаса? - да, это, считал он, нельзя сбрасывать со счетов. Разглядывая трап и корабль, висящий на магнитных захватах под громадной мачтой, Йонас понимал, что теперь все кончено. Его изгнали и готовятся растоптать. Он больше не нужен. Слово "увольнение" стало вдруг чем-то насквозь материальным, и таким тяжелым, что Йонас физически чувствовал его вес. Его проклятие.
Капитан "Новы", которому пришло уведомление из компании, передал его Йонасу со словами: "Мы причалим через час. Тебя ждут в представительстве компании на четвертом уровне. Тут пометка "срочно"!" Капитаны редко снисходят до таких незначительных людей. Йонас удивился. Это как если бы глава корпорации лично забежал в цех по переработке отходов, чтобы передать уборщику записку. Спросил: в чем дело? Капитан ответил: это, кажется, насчет твоей отставки. И он ушел... Йонас. 39 лет. Вес 64 килограмма. Рост 170 сантиметров. Телосложение коренастое. Волосы русые... Отставка. Увольнение. Списание на берег. Мама: "Возможно, он будет пилотом! Стоит лишь захотеть!" Отец: "Боже, он похож на мою бабушку..." Пеленки, в которые его заворачивали, были шершавыми и пахли дезинфицирующим средством. Вообще, странно, что это воспоминание сохранилось. Кроватку, где спал Йонас на "Отвращении", отец соорудил своему единственному отпрыску из разрезанных и спаянных по нужной форме пластиковых фрагментов контейнеров... Йонас - 39 лет. Сделайте так, чтобы его не было. Глядя на него, капитан, наверное, брезгливо спрашивал себя, почему этот урод не умоется. Все лицо то ли в саже, то ли еще в чем-то. Людям, что носят белые рубашки, никогда такого не понять; их кожа без грязных разводов. Держа в руках пластиковый бланк, Йонас провожал его глазами, пока со скрипом не закрылась дверь в переборке. Час. Требовалось время на осознание.
Йонас все-таки умылся. Не только лицо. Нагрев воду до температуры сорок градусов, он влез в душевую кабинку, вмонтированную в стену его бокса. Тут было не развернуться даже одному человеку - точно влезаешь в гроб не по размеру. Вода лилась из отверстия в потолке. Глядя на нее, Йонас пытался вспомнить, когда он в последний раз общался со своими работодателями. Эти странные люди казались ему призраками, живущими в легендах по ту сторону корабельной обшивки. Словно далекие туманности, люди компании перманентно существовали за многие световые годы от него. Независимо. Параллельно. Но вот случается нечто, какое-то субатомарное колебание, сдвинушее пласты вероятностей, и эти люди-туманности сошли со своих мест и спустились, чтобы сообщить ему свое решение. Капитан прав, нельзя идти на встречу с ними в таком виде.
Семь лет назад - и это был один-единственный человек. Тогда Йонас полтора месяца просидел на орбиталке после очередного рейса, забившись в темный, воняющий гнилой органикой отсек под днищем громадных гидропонных модулей, и ждал, когда ему выпишут направление на новое судно. То было время холодного страха, того, чтобы куда больше и безжалостнее обычного. Йонас помнил его. Помнил и день избаления. Недовольный и злой менеджер по работе с персоналом, сопровождаемый конвоем из двух небритых техов, нашел его и вручил документы. Он сказал: "Выметайся отсюда". Йонас так и сделал.
Умывшись, он вытащил из выдвижного ящика одежду, ту, что была поновее и почище. Понятия эти были, впрочем, весьма условными. Существовала спецовка с большим количеством пятен или с меньшим, штаны могли быть протерты до дыр или же просто не стираны несколько лет. Долго выбирал, не зная, нужно ли ему производить на людей компании какое-нибудь особенное впечатление. Ведь им известно кто он и из какой породы, так? Даже надень он строгий костюм с модным галстуком, все равно, ему никогда не поднять свой статус в их глазах и не повлиять на решение; оно принято за многие световые годы отсюда, а значит, обжалованию не подлежит.
Йонас одевался медленно, воображая себе, что это перед казнью. Перед его глазами падали, сраженные у кирпичной стены пулями приговоренные к смерти люди. Их он видел на старых архивных записях. Санкционированное, документированное убийство, под которым поставили свои подписи важные персоны. Кирпичная стена выстреливает облачками бурой пыли там, где пуля пролетела мимо цели... Опустив очки для технических работ на глаза, Йонас повернулся к зеркалу, вмонтированному в переборку бокса. Две выпуклые линзы из затемненного стекла, длинное, ничего не выражающее лицо под ними. Маска, за которой простирается пустота, лишенная звезд. Щетине уже пять дней.
Выход из корабля был похож на вылазку в открытый космос, и Йонас пытался защититься максимально. Снаружи оказалось холодно, так что пришлось прибегнуть к матерчатой маске. Похожий на человекообразное насекомое, Йонас, наконец, сделал еще один шаг. Без малого пять минут жуткого оценения, словно ожидание выстрела возле кирпичной стены, закончились путешествием. Такой исход был куда более пугающим. Агорафобия не заставила себя долго ждать. Как в детстве, когда Йонас впервые осознал, что никогда не сможет ступить на поверхность ни одной планеты, теперь он так же боялся открытого пространства.
По платформе, куда погрузчики выволакивали из чрева "Новы" контейнеры, Йонас передвигался словно по минному полю. Его никто не замечал, он растворился в грохоте и свисте ветра, в запахе смазки и ржавчины, что год за годом грызла портовые конструкции. Идти по краю, прячась ото всех, значит, быть ближе к бездне, но для него это был единственный выход. Понимая вдруг, что требуется остановка, Йонас прятался в глубокой тени за громадными пирамидами из ящиков и элементами конструкций. Выключенные механизмы смотрели на него через тьму погашенными слепыми фарами. Тогда возникало тяжелое чувство ужаса, накатывало волнами. Казалось, где-то работает гоняющее предельный страх громадное чудовищное сердце. Через тридцать шагов Йонас почувствовал, что смертельно устал. Только вид лестницы, что вела на верхнюю платформу заставил его идти дальше. Пошел, горбясь, передвигая непослушными ногами. Дальше над поцарапанными металлическими ступенями дрожал свет допотопных диодовых ламп. Йонас устремился к нему, словно мотылек на последнюю свечу в ночи. Цель казалась недостижимой. Он проклинал свое прошлое, не давнее ему шанса хоть как-то бороться со своей фобией.
На другой платформе был потолок, почти стандратной высоты. Там Йонас почувствовал себя лучше, пустота уже не набрасывалась на него сверху, не пыталась вонзить когти. Беготни и рабочей суеты хватало, но он не обращал на нее внимания. Люди-призраки не имели никакого значения. Сверяясь с обозначениями на схеме, искал проход на четвертый уровень, пока не понял, что находится как раз на нем. Выше - надо подняться еще немного по крутым стальным лесенкам - видны горящие желтым светом здания-боксы. Там - администрация порта, офисы, конторы - места, неведомые Йонасу, образы из каких-то нечетких кошмаров. Он топчется на месте, пытаясь максимально отдалить от себя этот момент, но какая-то сила гонит его вперед, соблазняя окончательным саморазрушением. Ему 39, и, верно, он хочет смерти. Если так, думает он, то я пойду и буду у вас быстрее, чем вы ожидаете... Очнуться и увидеть, что стоишь у начала коридора, забитого угрюмыми и молчаливыми людьми. Фрагментами распавшихся личностей, обрывками эмоций. Йонас замечает, как все они похожи на него. Ждут очереди войти в серую гладкую дверь, ведь теперь только и способны коротать время до исполнения приговора. Показывая поочередно всем и каждому уведомление, где обозначено "Срочно", Йонас пробирается через массу техов. Стараясь вжаться в стену, чтобы дать ему возможность пройти, они не издают ни звука. Проведшие полжизни в чревах грузовых кораблей, в недрах орбитальных платформ, эти насекомые не способны возражать. Вакуумное безумие в их крови, и очень многие, подобно Йонасу, были зачаты и родились в бесконечном пространстве. Световые годы в их глазах спрессовались тихим отчаянием. "Срочно, срочно, срочно..." - приговаривает Йонас, продвигаясь боком. Мимо проплывают лица, проплывают и падают в ничто. Собственное лицо Йонаса закрыто, и никто не может видеть его выражения и как пот стекает по нему, будто лишенному плоти... Однако вот и она, дверь. Итог путешествия, цена, которую приходится платить за яркий свет, который Йонас ненавидит. Все это - люди в спецодежде, документы, инструменты, грязные пятна на полу от их ботинок - суммируется в сознании Йонаса, достигая критической массы; отчуждение фонтанирует частицами во всех спектрах, точно квазар, и происходит взрыв... Тогда белый-белый свет застилает взор Йонаса... Мама говорила ему, что родился он в рейсе, который продолжался две недели. Тысячу световых лет. Череда беспокойных вечеров, послеродовой депрессии, отцовых пьяных скандалов, ярко-голубых таблеток транквилизатора, лежащих на ладонях, где линии на коже обозначены въевшейся грязью. И прежней никчемной работы. Когда "Отвращение" прибыло к порту приписки у беты Персея, капитан увидел ребенка и подал жалобу. Не поставить командира в известность в этом вопросе считается нарушением Кодекса, что в свою очередь грозит лишением работы. Родителей Йонаса оштрафовали. "Так делают все!" - оправдывалась мать. Комиссия в составе четырех человек компании, пила натуральный кофе, запах которого вызывал тошноту. "Да, мы прекрасно знаем, - был ответ. - Нам приходится штрафовать таких людей десятками". Повезло - работы они не лишились... Йонас задыхается.
В высоком, похожем на башню стакане с водой плавают два кусочка льда. Они очень яркие.
Напротив сидит молодой человек в голубой рубашке, галстуке и подтяжках.
- Итак... Вы проходили последнее медицинское бследование месяц назад, - сказал он. - Верно?
- Да.
Перебирая желтые и белые листы бумаги, молодой менеджер, кривил губы зигзагом.
Йонас по старой привычке, заведенной еще в школе, пытался придумать что-нибудь про него. Например, вообразить, что по ночам он стоит на голове, чтобы подстегнуть мозговую деятельность приливом крови в мозг, но быстро испугался. Казалось, думать об этом, воображать, - слишком громко.
- Угу... Знаете, политика компании в отношении таких людей, как вы, довольно гибкая. Мы входим в ваше положение, мы не зовем вас "трюмными крысами", что позволяют себе многие... Понимаете?
- Конечно.
Йонас пьет из стакана. Кусочки льда покачиваются у самого его носа, вода щекочет усы.
- Ваш труд необходим, он экономит нам массу средств - и это для вас не секрет.
Конечно, не секрет, конечно. Вздумай компания переложить всю грязную работу на судах на роботов, и таких, как Йонас, останется только выбросить в открытый космос. Но техника требует громадных вложений, а "трюмные крысы" товар дешевый, исполнительный, не требующий постоянного ремонта. Пройдет время, и из них получится самая настоящая каста неприкасаемых. Надо лишь дать им возможность выстраивать свой мир и размножаться прямо на рабочем месте. Как муравьям.
- В этой связи мы закрываем глаза на многие несоответствия, которые выявляются, в частности, на таких вот эжегодных обследованиях. Существует список заболеваний, с которыми нельзя подниматься на борт корабля компании. Он довольно широк, и если пилот зарабатывает какое-то из них мы, скрепя сердце, списываем его. А что поделать? Безопасность полетов прежде всего. Стоимость грузов немалая. Ставки слишком высоки...
Менеджер уткнулся в ворох своих бумаг, зашуршал ими. Паузой воспользовался Йонас. Он спросил:
- Я болен?
Молодой человек удивленно посмотрел на него, разинув рот, но быстро собрался и замотал головой. Ну да, словно нелепее вопроса в жизни не слышал. Краска затопила его костистое лицо до уровня бровей.
Судя по кольцу на пальце, у него была жена. Йонас подумал, сколько раз в день он врет ей так же, и какова ее реакция.
- Я бы не назвал это... хм... Послушайте... вы уже поняли, зачем мы вызвали вас, верно?
Йонас кивнул. Почему-то сейчас он уже не испытывал такого слепящего ужаса перед компанией и мифическими вершителями судеб, что заседали на далеком галактическом олимпе. И этот холеный палач казался ему даже каким-то смешным.
- Я просто хочу прояснить... Слушайте... Сейчас нелегкие времена. Несколько серьезных аварий, причиной которых были медицинские дефекты технического персонала, заставили компанию скорректировать свою политику. Я бы назвал это повышением прагматизма. Мы живем в эпоху, когда никто не может позволить себе сантиментов.
Йонас ждал продолжения.
- Если упростить, то... у вас выявлены определенные нарушения интеллектуальной и психической деятельности... Деградация... Расстройство восприятия, прогрессирующий аутизм, который... - Подняв глаза, менеджер смотрит через стол. - Вы знаете, что это такое?
Йонас покачал головой, не сводя глаз с белых и желтых бумаг.
- Вы работали у нас многие годы. Мы это ценим. Не считайте, что вынесенное в отношении вас определение несправедливо. В этом месяце компании пришлось расстаться со многими, подобными вам... Да что там! Мы списали десять процентов пилотов! Пилотов! Поверьте, если бы была моя воля, я бы оставил вас в штате до конца ваших дней, ведь вы родились на корабле и могли бы... - Прокашлявшись, молодой человек складывает бумаги в стопку. - С сегодняшнего дня вы официально отправлены в отставку. Вам сохраняется шестьдесят процентов вашей зарплаты, медицинская и социальная страховка. Вы понимаете? Таким образом, вы теперь свободный человек, вы на заслуженной пенсии и вольны двинуться куда угодно и жить в свое удовольствие. - Улыбка, широкая, расползающаяся, словно горячая жевательная резинка, искажает нижнюю часть лица менеджера. - Вселенная, освоенная человеком, у ваших ног. Подумайте о вновь открывающихся возможностях! Они воистину безграничны. Теперь вам не нужно сидеть в душных сырых отсека, вы можете дышать свежим воздухом освоенных миров. Погулять по лесу, ощутить колкость травы... - Менеджер отчаянно строил из себя зазывалу из туристической фирмы, но даже Йонас понимал, насколько неубедительны его попытки. Этот человек в рубашке боялся, и в том была его проблема. Он не мог не думать о том, что прочел в заключении, не мог не фиксировать в памяти подробности, не мог мысленно не перебирать психиатрические термины и игнорировать расхожие ассоциации. В любой момент этот неухоженный человек может броситься на него с криком и вытаращенными глазами. Его часть коллективного бессознательного не ошибается. Компания закрывала глаза на диагнозы, выявленные в ходе дежурных обследований "нижнего" персонала, но теперь долго скрываемый нарыв лопнул; положение изменилось после того, как было доказано, что три последние катастрофы пассажирских и грузовых лайнеров произошли по вине психически неадекватной техобслуги. И вот, как логичное продолжение, "трюмные крысы" заполняют коридоры административных зданий, эти непредсказуемые монстры, пришедшие из иной вселенной на зов своих хозяев. Они ждут. По ним можно изучать психические болезни эры освоения космоса; составь список всего, что компания нашла в их головах - получишь обширный справочник в тысячу страниц. И менеджер понимал, что ничего не хочет об этом знать. Дома его ждет семья, йоркширский терьер Мелинда, новый телеканал, холодное пиво в холодильнике. Чтобы вернуться к этому, надо всего лишь выйти отсюда и пролететь семь световых лет, обогнув зону темных туманностей сектора fd-4500 по обычному каждодневному маршруту. Жена опять спросит, как прошел день, а он, наверное, расскажет ей про Йонаса. Либо соврет и выбросит этого человека и всех прочих из памяти навечно. Попытается.
- Подпишите здесь и здесь. Бумаги вам предоставят в любое время по истечении недельного срока в любой момент по вашему требованию. - Красный и потный, молодой человек наблюдает, как Йонас берет лазерную ручку. В ярком свете ему четко видны корявые пальцы, неистребимая грязь под ногтями, царапины, пожелтевшая и огрубевшая на суставах кожа, похожая на ту, что бывает у рептилий. Еще был запах, с которых Йонас вошел сюда. Так пахли, по мнению менеджера, залежалые трупы, хотя залежалых трупов он никогда не видел и не имел представления о них. Но воображение подкидывало несуществующие подробности, с которыми приходилось что-то делать.
- Вот памятка, каким образом вам нужно будет действовать, чтобы завершить оформление всех нужных бумаг. Там все подробно описано. Льготный кредит на перелеты здесь. - Менеджер указал на кусок пластика с абстрактным рисунком и квадратиком индентификационного чипа. - На судах нашей компании вам сорокапроцентная скидка... Хорошо... - Ручка в пальцах Йонаса движется медленно, практики писать нет. - Еще подпись здесь и здесь... Спасибо. Благодарю. - Быстро складывая бумаги в папку, менеджер уже не смотрит на Йонаса, точно уже вычеркнул его из списка и закрыл дело. - У вас есть вопросы?
Получив в ответ молчание, он снова заливается краской, и подталкивает к посетителю полупрозрачный конверт.
- Так, это все ваше. Посмотрите, внимательно почитате. Итак, теперь последнее... У "Новы" полностью сменяется экипаж. Отсюда она отправится в рейс с другими людьми, понимаете? Все, что было с вами, уже история... Ваша задача ввести вашего смещика в курс дела - показать ему, где и что, передать всю документацию... Завтра утром по местному времени он придет на "Нову". Как только вы закончите инструктаж, вы обязаны будет покинуть судно. Для вас на территории порта забронирован номер в гостинице для вахтовиков и техов... У вас есть вопросы?
Йонас не смог придумать ни одного из них. Человек, с которым он разговаривал эти полчаса, казался ему крошечным, меньше карлика. Не потому, что каким-то чудом его сложили вдвое, просто он был слишком далеко, на расстоянии метров ста. Чтобы рассмотреть его подтяжки, теперь нужна подзорная труба. Йонас размышлял, как ему такое удалось, однако не слишком погружался в исследование этого вопроса. Люди компании оправдывали свою репутацию безжалостных богов-палачей, и для него окончательно теряли всякий интерес.
Менеджер сделал вид, что увлечен документацией, но внимательно следит за тем, как Йонас поднимается со стула и делает эти четыре шага до серой двери. Открывает ее и медленно, словно нарочно замедляя процесс, исчезает во внешнем космосе. Из коридора тут же доносится громкая возня и голоса. Ожидающие своей очереди по-разному высказывают свое недовольство тем, что сбился установленный порядок. Ищут виноватого, а в кабинет тем временем проскальзывает женщина со шрамом от ожога в всей левой части лица. У нее рюкзак, в который уже собраны вещи. Она смотрит на человека компании узкими, ничего не выражающими глазами, и тот понимаете, что рабочий день будет очень долгим. За семь световых лет отсюда пиво ждет его в холодильнике. Йоркширский терьер спит на диване в гостиной. Жена читает журнал. Дочь собирает головоломку. Все сон, окруженный мраком.
В прошлом должность Йонаса называлась "оператор по обслуживанию автономных систем жизнеобеспечения". Даже в бесконечной вселенной нет ничего более важного, чем занимать свою маленькую ячейку в общей структуре. Йонас это понимал. Вылупляясь из скорлупы детства, прилагаешь немало сил, чтобы обзавестись социальными координатами, но не понимаешь, что они не вечны. Всегда найдется человек в рубашке, который вытащит тебя даже из самой глубокой норы. В мироздании нет места, где ты можешь купить хотя бы толику забвения.
Выходя из кабинета, он держал в руке конверт с документами и думал о том, как будет пересекать грузовую платформу в обратном направлении; пытался вспомнить все свои уловки, позволяющие обмануть агорафобию. Люди, которые раньше пугали его или, по меньшей мере, озадачивали, почти стерлись из реальности. Коридор казался пустым. Предстояло сделать еще множество шагов в никуда.
Сингулярность времени
"Нова" пуста, словно корабль, выброшенный на скалистый берег и покинутый командой. Можно представить себе, как выжившие благодарят небеса за то, что им так повезло, и убегают прочь как можно дальше. Они не вернутся. Добравшись до своего межзвездного приюта и потеряв счет времени, Йонас входит, наконец, под эти пластиково-металлические своды; идет по коридорам, погруженным во мрак, в котором перемигиваются контрольные датчики; чувствует знакомый запах "Новы", как чувствовал бы запах дома, в котором прожил всю жизнь; и знает каждый поворот, угол, каждую потертость, трещину, скол. Способен ходить тут даже с плотно завязанными глазами, даже без глаз. Йонас - экскурсовод для самого себя, призрак, явившийся пролить слезу над своим никчемным существованием. Уже завтра он будет мертв, но даже не это пугало его и подводило к самому краю бездны, а осознание полнейшей бесполезности. Годами он не задумывался над тем, как все это произойдет. Теперь появилась возможность проверить, завершить то, что начали его родители, никогда не знавшие счастья. Его шаги отдаются эхом, выученным наизусть. Оно разное. Если идешь по металлическим листам, получается одно. Ступаешь на многослойный прессованный пластик, совершенно другое. В секторе Z, где расположен реактор, все пространство, вытянутое по условной вертикали, заполнено платформами, мостиками и лестницами. Иногда они пускаются танцевать, порождая неповторимую и завораживающую симфонию металла, приправленную лирическим скрипом и скрежетом. Часами Йонас мог стоять на краю какой-нибудь площадки и, вцепившись обеими руками в поручни, слушать, что говорит ему "Нова". Ни разу еще корабль не сказал две одинаковые фразы, ни разу не спел двух одинаковых песен. Так было, и будет ли еще? А в каютах экипажа особое покрытие, не издающее ни звука. Немое. Неприветливое. Привыкшие к комфорту, пилоты и инженеры хотят сделать свое космическое бытие как можно более удобным; Йонас не понимает их, не любит их жилища. Когда его звали сделать там какой-нибудь мелкий ремонт или произвести чистку, он выполнял свою работу с остервенением, стремясь побыстрее закончить и уйти. Он убегал от работающих климатизаторов и очистителей воздуха, от чистоты, ярких красок и режущего глаз света. Убегал в свою нору - пластиковый модуль длиной пять и шириной три метра, стандартный, как знакомый с детства белковый паек, не имеющий вкуса, но донельзя богатый всем полезным.
В полумраке, в свете единственной лампы, порождающей тени, Йонас часами сидел на полу между тумочкой и кроватью, которую никогда не убирал нишу стены, и смотрел в пустоту. Он умел определять, когда корабль движется, а когда стоит, даже момент входа в нуль-прыжок не был для него загадкой. Обшивка звездолета становилась его собственной кожей. Метеоры, бомбардирующией корпус, доставляли зуд, частицы более крупные иногда даже синяки. Когда "Нова" шла через скопления пыли, прощупывая вакуум сканерами, точно слепой своей тростью, Йонас задыхался, как человек в запертом наглухо помещении. Ему были доступны мельчайшие вибрации, по которым он определял какое сегодня у "Новы" настроение. Ему не нужно было сверяться с показаниями на планшетнике, куда поступала вся диагностическая информация по работе систем, Йонас и так знал, когда запускается и отключается так или иная, можно ли ждать от нее сюрпризов или на этот раз обойдется. Это и многое другое было доступно ему, словно какая-то ненормальная эволюция, доступная лишь "трюмным крысам", вырастила внутри него особый орган. Глаз, взирающий через внешний оболочки вещей и событий в самую сердцевинцу. Да. Возможно. Йонас, впрочем, был далек от подобных мыслей.
Он вслушивается в обиженное молчание "Новы". Сейчас, когда большинство систем отключено, а центральный командный блок спит в режиме ожидания, корабль кажется склепом. Дойдя до шлюза, разделяющего "портовый" сектор корабля, и блок технических отсеков, Йонас останавливается, а потом медленно кладет руку на голый участок переборки, туда, где не проходят кабели. Словно это обнаженная плоть старого существа. "Чего ты хочешь?" Иногда "Нова" отвечала, но не словами, конечно, а, скорее, как животное, звуками. Йонас видел их в старых записях, назывались они "касатки", большие черно-белые, прекрасные, любящие сырое мясо. "Нова" всегда напоминала ему такое странное существо, только живущее не в воде, а в вакууме. Говорили, "касатки" умные, и Йонас не сомневался - конечно, если они хотя бы чуть-чуть похожи на "Нову". Стянув с головы шапочку, Йонас прикладывает лоб к переборке. Пластик кажется мягким, возможно, если надавить, голова просто провалится через него, как сквозь патоку. Корабль молчит, выбросив его из своей жизни. Одиночество обретает острые грани, жаждущие новой порции его крови.
Йонас закрывает глаза. Раньше они пользовались любым удобным случаем остаться наедине друг с другом и разговаривали. Могли начать со смешных историй о техах и их контрабанде, о которой Йонас знал все, и за свое молчание получал от нарушителей Кодекса батончики настоящего шоколада, а могли закончить обсуждением философских вопросов. "Нова" делилась с ним чем-то глубоко сокровенным, но Йонас не понимал, а лишь улавливал странные вибрации самым краем разума, такого удивленного в такие моменты, что не хватало сил дышать. Тогда его слепил свет, как бывало после мощных эмоциональных перегрузок; Йонас плакал в своем одиночестве среди теней и полусвета. Нельзя сказать, что это было горе, не как во сне, когда что-то так и рвет грудь и сдавливает горло, но нечто большее, иное. "Чего ты хочешь? Что я могу сделать?" Поглаживая подушечками пальцем пластик переборки, Йонас напрасно ждет ответа. "Нова" мертва, для нее его уже не существует. Корабль вычеркнул Йонаса из своего бытия.
Он идет дальше, по длинному коридору, делает несколько поворотов, спускается по ступеням, потом проходит, согнувшись, через люк, и снова вниз по вертикальной лестнице, пока не добирается до "дома". Инфракрасный элемент срабатывает, и над дверью загорается тусклый глаз светильника. Видны обшарпанные стены, обшитые пластиковыми панелями цвета кожи желтушного больного. Вдоль и поперек они расчерканы граффити, их так много, что залегаю эти надписи и картинки в несколько слоев, смешиваясь до степени неразличимости. Йонас смотрит на эту свистопляску ломаных грязных образов и по-прежнему не может понять, для чего они. "Нове" почти полсотни лет - авторы этих граффити давно мертвы, а он не добавил к ним ничего своего. Не видел смысла. Когда Йонас подходит к двери, росписи мертвецов вдруг словно обретают собственные голоса - перекрикивают друг друга; он бежит от них внутрь жилого модуля, в темноту, которая только и способна защитить его. Только она. Вечная субстанция, через которое бежит время.
В модуле он раздевается, совершенно механически, и натягивает прежнюю одежду; она пытается передать ему ощущение возврата к прежнему порядку, но тщетно. Там, где раньше Йонас заставал сумрачные, но крепкие города своего внутреннего мира, теперь стояли развалины. На их фоне чувство чужеродности и леденящего страха пустоты возрастает с каждой минутой. Йонас озирается. Вот кровать, вот тумбочка, вот бледные голограммы, приклеенные к стене и покрытые слоем грязи, вот исцарапанные стенные панели, вот тот запах, который пропитал все вокруг. Йонас внес в него свою немалую лепту, сцементировал то, что оставили его предшественники, а уже завтра тут будет жить другой человек. Он начнет другую работу. И даже имени его Йонас не знал, оно осталось на бумаге, в конверте, который он бросил на пол в угол, задыхаясь от ненависти. Хотелось вымыть руки после кабинета менеджера, после нечаянных прикосновений к таким же бродягам, разделившим его участь, к стакану с водой, где плавали кусочки льда, к этим документам. Это чувство Йонас испытывал крайне редко, но сейчас оно затопило его, заставляя кричать, задыхаться, плакать и ощущать, как соленые сопли сползают по густой щетине на губы. Потом он лежал, вздрагивая и прислушивался к микроскопическим толчкам крови в ранах. Бился в стену кулаками, сорвал кожу на костяшках, пока не сполз на пол; если бы Йонас знал, как вызвать смерть, он бы не колебался, а убить себя, скажем, при помощи стального троса, боялся; мысль о самоубийстве казалась жуткой. Болят и дрожат руки. Йонас мысленно собирает осколки зеркала. Далекий от аллегорий, он понимает, тем не менее, что так пытается всего навсего собрать заново свою жизнь. Осколки выпадывают из пальцев, стукаются об пол, дробясь, рассыпаясь в песок. Его носит призрачный ветер. Сон медленно, но верно обнимает мягкими ватными руками. "Вернись, - шепчет Йонас, - вернись..." Далеко не сразу понимает, что обращается к кораблю. На грани сна, он посылает через пустоту свой мысленный призыв, но места, куда он обращен попросту нет.
В семилетнем возрасте родители привезли его на большой орбитальный комплекс Зернити-6 и отдали в школу. Коридор, в конце которого был кабинет директора, пах резко и неприятно, и волочащего ноги Йонаса разъяренный отец постоянно дергал за руку, осыпая ругательствами. Йонас думал, что его хотят убить. Другие дети кричали за переборкой. Казалось, что их истязали, ведь он никогда не видел и не знал, что такими могут быть всего-навсего игры; мир, в котором он очутился после замкнутого пространства корабельных трюмов, был невыносимо велик и ужасен. Конечно, он не хотел переступать порог, даже укусил отца за предплечье; тот все-таки втащил его внутрь за шиворот, заставив сесть на стул перед столом. Опустил на сиденье так, что по всему позвоночнику прошла волна боли. Йонас изо всех сил старался не кривиться, считая, что этим только усугубит свое положение. На директоре, толстом человеке с красным лицом, которое, казалось, готово было лопнуть, была отглаженная рукашка и подтяжки. Он смотрел на Йонаса глазами-стекляшками. Задавал вопросы, не имеющие никакого смысла. Шутил. По его словам, "тебе, мальчик, тут будет хорошо... благодари государственную программу помощи "леташкам"..." Отец подписывал бумаги, кивая, будто понимал все до последнего слова, а затем встал и сказал Йонасу: "Мне надо идти!" - и потрепал по голове, спутав волосы. Йонас не сразу понял, что остался один. Мать, которая отказалась сопровождать его сюда, находилась еще дальше в тот момент, чем отец. Это было крушение. Крича, Йонас понял, что сил вырваться не хватит. Директор, держащий его за шиворот, был слишком силен. По его словам, все "леташки" такие смешные, совсем почти нелюди", однако он умеет с ними ладить. Очень советовал не рыпаться, иначе будет хуже. Йонас ничего не слышал из-за собственного крика и добился лишь того, что вскоре оказался лежащим под яркой ослепляющей лампой на носилках. Ремни держали руки и ноги. Успокоительное сделало его безучастным к происходящему, из угла рта вытекала струйка слюны. Говорила женщина в желтом врачебном халате: "Эмоционально неуравновешен. Нестабилен. Поставим на учет". На ее груди покачивается кулон из фальшивого янтаря. Йонас не видит женщину, он не в силах оторвать взгляда от видимого в иллюминатор космоса. Где-то там люди, с которыми он провел первые семь лет своей жизни и которые, в конце концов, вышвырнули его. Страха уже нет, его вытеснило холодное осознание предательства. Под воздействием препаратов, Йонас чувствует, что плывет с закрытыми глазами, пока не достигает конечной станции. Тут нет женщины с кулоном из фальшивого янтаря, она давно умерла и осталась в прошлом. Давно. Давно.
Йонас просыпается. Освещение, настроенное по умолчанию, на стандартный суточный цикл, знаменует начало нового дня частыми вспышками, способными вызвать приступ эпилепсии. Но он привык. Удивленно смотрит на свои костяшки, успевшие покрыться коростами. Это очень странно. Больно. И память не отвечает на запросы. Что вчера было? Но шутит она недолго - Йонасу подбрасывают порции правды большими окровавленными кусками: жри!... Он должен встретить сменщика, а потом убраться в поисках самостоятельной орбиты. Конечно, при этом никого не интересует, умеет ли он это делать. Раз ему дали пенсию, а не выпнули на свалку, значит, по закону Йонас автоматически зачислен в ряды счастливых людей. Да, да, да, ему еще повезло; в освоенной вселенной немного таких везунчиков.
Он встает, некоторое время думает, принять ли душ, и решает принять. Забирается в ту же кабинку, похожую на гроб, и смотрит на падающие из отверстия в потолке струи воды. Совсем как вчера. Возникает предположение, что вчера вообще не было, что вроде это только сон, но иллюзия, такая успокоительная, разрушается. Выйдя из душевой кабинки, Йонас смотрит на пакет, валяющийся в углу, куда его вчера зашвырнули. На нем стоит его имя.
По корабельному времени - девять часов утра. Прислушавшись, Йонас понял, что основные системы уже работают, и что-то в нем встрепенулось, вскрикнуло то ли от страха, то ли от восторга. "Нова" жила, она не была мертвой, как в его фантомных ощущениях. Пусть, она не хочет говорить с ним, пускай, это сейчас, по большому счету, неважно. Ведь наконец-то, у Йонаса появился шанс все исправить и захлопнуть дверь перед носом у хаоса. Да, он еще посмеется над ним, будет называть потом все происходящее сейчас обычной нелепостью, ошибкой. Вдохновляясь, Йонас натягивает то, что полагается называть чистой одеждой; даже белье отыскал на вид совсем новое, только трусы в одном месте обзавелись дыркой. Размышляет о команде, о том, что надо прийти и познакомиться, но, конечно, не с панибратской усмешкой, а доложить по всей форме. Это наводит на него мысль о бритье, и он ищет баллончик с пеной и станок. Казалось, они потерялись, однако, в конце концов, Йонас стоит перед зеркалом и, сутулясь, соскребает с лица щетину. Она хрустит, словно сминаемая фольга.
Завтрак состоит из трех видов концентратов. Словно самый настоящий обед, как праздничное застолье, словно есть повод. Первое - суп-пюре, приправленное растертой псевдоговядиной и замешанное на комплексном соусе из дюжины полезных веществ и вкусовых добавок. Оно лежит в пластиковом саморазогревающемся пакете, и вкусное. Второе - бифстроганов, как повествует надпись, но на вид, это самое настоящее коричневое желе с неопределенным запахом. Его Йонас просто глотает - просто потому, что нравится сразу. Третье - горячий чай. Разорви клапан сбоку пакета, запусти реакцию и получай настоящий напиток, терпкий, такой, какой обеспечит тебе только высококлассная пищева химия производства известной компании. Йонас не оставляет ни капли пищи, все кажется нереально вкусным. Постепенно его внутренний мир приходит к весьма шаткому, но все-таки равновесию.
Йонас делает уборки, тщательно водя щеткой по полу и пытаясь убрать с него принесенную извне чужую грязь. Собирает пыль и жирные комочки, бросает ее в зев мусоросборника. Автоматика, всосав дрянь, тихо урчит, словно большая кошка. Для Йонаса этот звук означает, что все идет своим чередом; несомненный признак уюта. Через полчаса, закончив все приготовления и вполне довольный результатом, Йонас выходит из модуля и отправляется на обход. Точнее, это разведка - надо выяснить, в какой стадии сейчас подготовка к новому полету. По всем признакам, загрузка еще не начата, следовательно, до старта еще долго и есть время для некоторых небольших дел. Йонас знает, что ему повезет.
Подключив планшетник к одному из портов на консоли возле переплетения кабелей в зоне системы охлаждения, он загружает текущую информацию. Столбцы данных бегут по дисплею. Программа сравнивает поступающие данные с теми, что установлены от века и выдает свой вердик. Йонас отключает планшетник, хваля старушку "Нову" за исправную работу. А еще он знает, что командный пост задействован только на тридцать процентов. Вероятно там уже кто-то есть, возможно, новый капитан или старпом, или системный администратор, копающийся в электронных мозгах корабля. Туда идти Йонау еще рано. Он подождет. Вероятно, его вызовут: в конечном итоге, команда должна знать, кто именно обитает в нижних уровнях корабля и от кого зависит ее жизнь. Йонас улыбается, переходя из зоны в зону, из отсека в отсек, и прислушивается к знакомой музыке просыпающихся корабельных систем. Он ловит вибрацию, отмечая, как скачет частота, и безо всякого компьютера способен поставить диагноз тому или иному узлу. Из него получился бы отличный тех-ремонтник. И, пожалуй, это единственное занятие, которое могло бы стать делом его жизни, если бы он учился, если мог учиться. Мама мечтала, чтобы он стал пилотом, однако лишь тешила себя пустыми надеждами. Случаи, когда "трюмные крысы" поднимались на несколько уровней выше на так тщательно выстроенной столетиями лестнице, неизвестны. И уж во всяком случае, не Йонас будет тем, кто нарушит традицию. Он и не жалел. Тех - это, конечно, хорошо, но больно суетливо. Тех не менее грязен, чем он, "подтирающий за хозяевами", и ответственность на нем огромная. Тех не свободен, и, возможно, именно это толкает его так ненавидеть "домовых", что живут в самых темных закоулках корабельных внутренностей. Техи боятся всю жизнь провести с инструментами в руках, неудовлетворенные амбиции, словно призраки мертвых, являются им в кошмарах и задают бесконечные вопросы. Именно возможность для теха стать кем-то большим делает его бытие невыносимым. У Йонаса все иначе. По одной простой причине: ему известно, где он должен быть, он знает, где он хочет быть. Умирая в темноте и безмолвии, он ничуть не пожалеет о прожитом, лишь бы только у него не отняли этой возможности. Обход Йонас заканчивает спустя сорок пять минут. Старыми тропками он проходит в темноте, вдыхая сырой и терпкий запах "Новы", и чувствует, что она наблюдает за ним. Еще не определилась, как же будет между ними дальше и будет ли вообще. В попытках ободрить ее, Йонас поглаживает по шершавому пластику первой попавшейся переборки. Говорит: "Я никуда не ушел. Я здесь". Она, конечно, знает. Разве это обман? Нет. Йонас никогда не врал "Нове".
Возвращаясь к себе, он, наконец, видит своего сменщика. Пришелец, заранее зная, где можно найти его, спустился сюда и сидит, положив большой рюкзак на пол, на краю шахты. Волосы растрепаны, свалялись, разной длины, лицо серое, но оно улыбается, что кажется Йонасу неестественным. Сразу представился: "Меня зовут Клэй!" Добавил: "А вас я знаю, мне сообщили..." Йонас слушал. Сменщик сказал, что здесь просторно, а вот до "Новы" он работал на классе "Пирога", а те звездолеты меньше бочки из-под рыбы, где не развернуться. Клэю хорошо. Йонас принял у него документы, полупрозрачные пластиковые листочки, заполненные данными и, скользнув взглядом, вернул хозяину. Подхватив с пола рюкзак, Клэй стоит и чего-то ждет. Йонас смотрит на него, вернее, на его улыбку, будто на нечто экзотическое, найденное на другой планете, и так продолжается до тех пор, пока сменщик не серьезнеет. Клэй выглядит смущенным, вспоминая, что он только что мог сказать неприятного. Йонас произнес: "Я покажу тебе. Вещи можешь оставить прямо тут... Идем".
И они идут, словно по большому рынку с бесконечными рядами лотков, на которых разложены сокровища. Или это пещера Али-Бабы. Для обоих внутреннее убранство "Новы", не терпящее никакого украшательства и строго функциональное, имеет ту же ценность, словно картины древних мастеров для коллекционера. Йонас испытывает чувство гордости, и оно вполне родительское. Так, например, он мог бы хвастаться своим отпрыском, демонстрируя, чему тот научился. Клэй - само внимание. Парень - оказалось, что ему всего двадцать пять, - впитывает каждое слово, каждую подробность, задает бесконечные вопросы. Ритуал этот повторяется всегда. Один человек приходит, другой уходит, и вскоре их уже разделяют гигантские расстояния. Один передает знания, другой учится, с каким бы весомым багажом не пришел на новое место. Века прошли, а у них, "трюмных крыс", ничего не изменилось. Когда-то и родители Йонаса познакомились таким образом; он пришел сменять ее, но быстро понял, что их орбиты отныне должны слиться, чтобы породить нечто новое; так диктовала ему судьба, в которую он не верил до сего момента. Отец рассказывал, как бежал подавать рапорт; на все про все у него было всего три часа, и он спешил, словно от его быстроты зависела судьба вселенной; и то, пожалуй, в этом случае так бы не торопился. В конце концов, случилось такое редкое маленькое чудо - родителей Йонаса оставили на одном корабле, и компания быстро нашла замену. Не случись тогда того мельчайшего колебания в потоке времени, история пошла бы по-другому. Но тридцать девять лет - слишком далеко и давно для Йонаса, чтобы воочию представить себе эти картины. К тому же страшно. Все равно что понять: тебя нет, ведь до сих пор вероятность, иной сценарий допускает такое. Отец мог упасть с лестницы, поскользнуться и рухнуть в шахту, и если не разбиться насмерть, то упустить возможность... Йонас закрывает глаза, ощущая новый прилив давления, знакомое чувство светового шторма, проходящего через сознание. Не хватает воздуха. Йонас пытается вернуться на прежнюю волну, войти в ту реальность, из которой его вытолкнули эти холодные мысли, но не может. Ему кажется, что он бьется в запертую дверь отсека, а позади него - только бесконечный вакуумный провал, призрачное дно которого усеяно звездами... Так умер отец. Он сам словно в его шкуре. Обратно! Попытки тщетны. Йонасу кажется, что его голову сжимает невидимый обруч, и скоро череп треснет, чтобы дать больному мозгу свободу. Обратно! Стой! Вакуум тянет к нему свои щупальца. Отец и теперь продолжает свой путь где-то в пространстве, мертвый, мумифицированный, замерзший в своем скафандре. Лицо наверняка искажено в агонии. Что чувствует человек, у которого кончается запас кислорода? Уже не видно корабля, внутри которого еще час назад ты починял аппарат для производства кофейного напитка; корабль слился со звездами, но умирающему все равно. Даже если бы передатчик в скафандре оказался исправен, давая возможность позвать на помощь, это не помогло бы. Никто не станет разворачивать звездолет, чтобы подобрать "трюмную крысу". Мама так Йонасу и сказала: никто не станет, это будет означать выход из графика, а за опоздание команду могут оштрафовать... Больше она ничего не говорила, никогда... Обратно! Всматриваясь в иллюминатор, трогая его кончиками пальцем, Йонас долго не мог поверить, что так и не услышит от отца ни единой фразы. Все было просто. Йонас заставлял воображение работать, и в нем отец умирал мучительно; сам Йонас точно испытывал симптомы приближающегося конца... Тогда впервые его посетил слепяще-белый свет. И он вновь затопляет все, скрывая и стирая детали... Кто-то хватает за руку, и будто некий силач выдергивает твое тело из воды. У тебя судорога, но помощь вот она - и Йонас делает судорожный вдох, замечая, что предмет, который он видел уже некоторое время, это обескураженное лицо Клэя.
- Нужна помощь? - спрашивает он. - Нужна?
Йонас упирается лопатками в стену; возвращаются запахи; они в машинном отделении, где пластик за многие годы не растерял своей химической вони, а металл, казалось выделяет, смрадную липкую синтетику. Усиливает эффект и влажность, конденсат на стенах и потолке кажется предсмертной испариной.
Клэй по-прежнему пытается добиться от него ответа, и Йонас отталкивает его, говоря, что ничего не нужно. На ходу придумывает байку, что в духоте закружилась голова. В принципе, от истины не так уж она и далека; во всяком случае, обладает достаточным зарядом правды, чтобы Клэй прекратил свои расспросы. Йонас никогда не терпел вмешательство за границы зону, которые очертил вокруг себя. Клэй, в общем, улавливая его недовольство, не слишком удовлетворен, и тут Йонас принимается рассказывать об особенностях главного водовода: сколько раз в день его нужно проверять, как регулировать давление воды, температуру, как следить за герметичностью труб, как часто менять фильтры и обхаживать капризную очистную систему, которой сто лет в обед. Клэй смеется над монотонно-раздражительной манерой Йонаса повествовать о простых вещах и хочет поведать ему о его сходстве с одним старым техом из анекдотической истории, но воврем соображает, что Йонас не настроен на шутки. Странным человеком показался Клэю этот старик с нестриженными волосами, торчащими из-под шапочки. Волосы, в основном, седые, но эта седь залегает не сплошными участками, а островками, иногда даже по отдельной прядке, и кажется нездорово желтой. Клэй думал, что он один из тех, кто родился на звездолете; почему бы нет? А если надавить, Йонас расскажет свою историю? Может, быть, со временем, которого, к сожалению, нет. Скоро их пути разойдутся, чтобы определенно больше не пересечься в период жизни этой вселенной... Экскурсия заканчивается на платформе возле главного узла охладителя реактора. Йонас уверен, что показал сменщику все, однако даже если он что-то пропустил, это было совершенно неважно. Времени для принятия решения было, в общем достаточно. Беря Клэя за локоть рукой в перчатке, Йонас спрашивает как бы невзначай: "Ты виделся с новой командой?" Нет, он еще не успел. Следующий вопрос: "Знаешь кого-нибудь из них?" Челка падает Клэю на брови, он трясет ею и смеется: "Конечно, нет, да и какая разница?" Йонас кивает, изображая улыбку; ведь в самом деле - разницы никакой. Он запоминает его таким: удивленным человеком с солидным багажом будущего впереди.
Квантовые флуктуации
Круглый, как таблетка конференц-зал, освещенный голубыми лампами, встроенными в потолочные панели. Круглый стол, покрытый не создающей бликов серой краской. Она сильно потерта за все эти годы, пока "Нова" бороздит звездные трассы. Миллионы прикосновений почти уничтожили верхний слой. Стены - это словно части каких-то конструкций, для приличия задекорированные панелями в озлобленно-технологическом стиле. Призванные создавать хотя бы видимость присутствия людей, панели эти наоборот, делали конференц-зал похожим на помещение морга. Так его видел в своих фантазиях Йонас. Только мертвецов, завернутых в саваны из пластиковой пленки не хватает. Он сидит в углу, в месте, которое давно сам для себя выбрал, и старается остаться незаметным. На его глазах громоздкие темные очки, волосы торчат во все стороны, такие, какими их видел Клэй, желтоватые и крайне неприятные на вид. Свет, даже такой неяркий, сверлит его зрительные нервы; Йонас потирает руки, сжимает их в кулаки, переплетает пальцы, точно пробуя кости на прочность, ковыряет ногтями наслоения кожи на ладонях, похожие на микроскопические холмы; чувствует пот, бегущий по груди под курткой. Старается отвлечься и думать о контейнерах, который приняла "Нова" на борт, о погрузке, которую он наблюдал, подключившись к внешним камерам и тем, что следили за процессом из коридоров и громадного отсека для карго. Через свой планшетник Йонас мог видеть все стадии. Роботы, сопровождаемые людьми, затаскивали контейнеры в утробу звездолета и распределяли их по секциям. Работа шла споро. Здешний персонал на памяти Йонаса никогда не осложнял работу проволочками и не затягивал дело. Почти никто не ругался и не кричал, даже нервный, худой и высокий бригадир. Спецы в одежде, больше похожей на скафандры высшей защиты, подключились на заключительном этапе. Чистильщики следили за биологической безопасностью всех проводимых в порту работ; на их плечах яркие шевроны, выдающие принадлежность к особой касте умников на службу у компании. Раз в несколько месяцев они приходят на каждый корабль и производят свои таинственные ритуалы. Йонас ненавидит такие дни, когда он вынужден покидать свой дом и думать, как в чистильщики хозяйничают в нем, распыляя на борту свои вонючие аэрозоли и размахивая излучателями ультрафиолета, от вони которых Йонаса мутило. И вот они заканчивают свои манипуляции, шагая во тьму, и исчезают, как привидения. Отсек опечатывают и наглухо закрывают, чтобы вскрыть только в точке выгрузки. Пломбирование занимает всего несколько мгновений. В момент, когда громадные створки ворот закрылись, "Нова" вздрогнула, как человек, вдруг проснувшийся от кошмарного сна. Йонас попробовал ее успокоить и понял, что корабль по-прежнему держит на него обиду. "Нова" ничего не хотела слышать, отзываясь на его слова только сухим скрежетом в дальних отсеках и холодной вибрацией. Но Йогнас умеет ждать. Рано или поздно грузовик ответит; стоит им отдалиться от основных трасс на десяток световых лет, как все изменится; "Нова" сама сделает попытку сближения. Нуль-прыжок суда переживают особенно болезненно, как если бы они на самом деле были теми экзотическими животными, "касатками", которых заставляют летать по воздуху над океаном, своей родной стихией. Йонас думает об этом почти с мстительным удовольствием, но его уединение прерывает появление новой команды. Первым входит капитан, за ним старший помощник, потом системный администратор, потом три теха из хорошо известной Йонасу породы. Они почти не отличаются от только что покинувших судно, их тоже было трое. По сути, никакой разницы. Эти тоже будут сторониться его и проложат внутри "Новы" собственные маршруты; у них будут свои места для сборов, закрытые для других, свои темы для бесед и шуток. Они проходят мимо Йонаса и смотрят, не мигая, словно сытые хищники, намечающие его в качестве жертвы. Только один, самый молодой, с длинной бородкой, словной у фараона, "кошачьим хвостом", делает жест, словно козыряет. Гремя инструментами, которые они всюду таскают с собой, техи проходят к трем свободным стульям и разваливаются на них. Йонас ждет, когда она начнут класть ноги на стол, но присутствие капитана, очевидно, удерживает троицу от такой вольности. Тем не менее, пытаясь, показать, что им известна их собственная цена, техи ведут себя псы на свалке. Йорнас чувствует, как под потолком конференц-зала скапливается обычная в таких случаях неловкость. Но необычным было то, что новая команда не знала друг друга. Работая на одну компанию, они должны были бы переодически встречаться и, если не ходить в одни рейсы, то уже точно становиться собутыльниками в барах портов приписки или транзитных станций. Эти люди, по мнению Йонаса, были друг другу абсолютными чужаками. Сидя в углу и прекрасно понимая, что привлекает внимание сообщества, он пытается улучить момент для наблюдений. Капитан старый человек с лицом, изобилующим впадинами, и взглядом уставшего мула. Старший помощник толст, как мусорный мешок, до отказа набитый пищевыми отходами, и у него толстые, неприятно жирные на вид губы. Системный администратор, молодая женщина, состоит из одних костей, кожи и отчетливо проявляющейся мизантропии. Возможно, она тайная наркоманка, которой удается как-то скрывать от компании свое пристрастие. Сев на стул, женщина подтянула ноги и устроилась так, отрешившись ото всего. Почти все время, пока новая команда пыталась познакомиться, она изучала собственные ногти. Йонас долго не сводил взгляда со шрама на ее шее пониже затылка; шрам был странной формы, словно когда-то в это место вцепился зубами какой-то хищник.
- Вылет назначен на шесть часов по местному времени, - сказал капитан, глядя по очереди на каждого. - Груз уже на борту. Помимо этого мы возьмем группу вахтовиков, которые возвращаются на Гидру-12. Станция находиться чуть в стороне от нашего пути, но это приказ компании. Вахтовиков будет семеро, они разместятся в секторе S. Вопросы есть?
Когда очередь дошла до Йонаса, он покачал головой.
- Я всегда требую от своей команды точного выполнения обязанностей. - Взгляд капитана приобретает отработанную долгими годами полетов начальственность; прирожденный пилот и командир, этот чудо-робот в биолоболочке, выхолощенный профи, сразу определяет свои координаты на борту. Йонас не мог бы сосчитать, сколько разу уже видел такое. Но капитан ошибается, ведь никто на его добычу не претендует. Здесь не пиратское судно. Опустив взгляд в пол, Йонас не замечает, что худая женщина удивленно поднимает глаза на старика. - Есть профессиональные обязанности и все остальные. Первые меня интересуют, остальные - нет. Можете заниматься чем угодно, но если это скажется на качестве работы, пеняйте на себя. Кодекс вы знаете. Если есть пробелы в образовании, милости прошу в архив. - Присев на край стола, капитан, уже вполне освоившись, проявляет типичную самцовую агрессию. Главный орангутан в стае не потерпит конкуренции. В первую очередь его слова относятся к техам, которые до сих пор скалятся, словно немые, смотрящие фильм в кинотеатре. От них не слышно ни звука. Капитан снова задает свой вопрос: вопросы есть? У техов не было, и им, похоже, вообще наплевать, что капитан о себе думает. Йонас воображает себе всю компанию в шутовских бумажных колпаках, раскрашенных в яркие цвета. Так ему легче представить себе их настоящими людьми, а не миражами, сконструированными собственным воображением.
Старший помощник пожелал узнать, как быть в случае ворс-мажора с вахтовиками. Люди, работающие на "потрошителях планет", все эти буровики, добытчики минералов, геологи из партий, вечные "земляные черви", славятся своим умением наводить на кораблях беспорядок. Для их транспортировки есть специальные рейсы, особые корабли, оборудованные системой длительной гибернации, и там бродяги находятся под особым контролем; главное, даже если напьются до потери пульса, с ними справятся вполне профессионально специально обученные люди. На кораблях, что брали вахтовиков попутно, за неимением лучшего варианта, всегда сохранялась опасность потерять контроль над ситуацией. Пьяные, психические неуравновешенные пассажиры иногда даже захватывали зведолеты. Йонас слышал об этом. Захватят ли эти люди "Нову"? Никто не может запретить им напиваться после долгой и тяжелой работы - иначе будет еще хуже; или они могут наширяться какой-нибудь химии и бегать по отсекам голышом. Старший помощник хотел знать границы своих полномочий по отношению к потенциальным смутьянам. Йонас думает: неужели он собирался бить их, заковывать в наручники, пользоваться электрошоком? Что будет предпринимать этот человек с жирными губами, если какой-нибудь вахтовик заблюет пол в конференц-зале или изрисует его каюту изображениями гениталий? В толстяке достаточно чопорности, чтобы смотреть на капитана с высоко задранными носом, но того подобным не смутишь, о нет, - Йонас хорошо видит, как вздрагивают от ярости старческие ноздри этого человека. Возможно, он был раньше военным. Странным жестом он ищет что-то несуществующее на пояса справа. Пистолет? Худая женщина, системный администратор, снова оторвалась от созерцания своих ногтей, чтобы посмотреть на них.
- Предлагаю обсудить это чуть позже, - говорит капитан, глядя на толстяка. - А пока займемся подготовкой к старту.
Это всем ясно и означает: разговор закончен. Йонас кусает губы, ожидая, что кто-то все-таки обратится к нему хотя бы с вопросом, почему он так и не снял очки. Прежний капитан обязательно бы пошутил, и вообще он любил шутить, хотя его юмор по уровню имел в сравнении даже с математической плоскостью и вовсе отрицательную кривизну. Но это и облегчение: теперь никто не будет обращать на него внимания больше, чем потребует ситуация. Дальше будет только "уберите в каюте", "кран протекает - это ваше дело", "смените светодиоды на палубе три-джей". Йонас ждет, когда все будет по-прежнему. Если его мир снова прочно сцементируют холодно-формальные нотки в обращениях "коллег", он будет чувствовать, что победил. Так удастся отвоевать у времени еще небольшой плацдарм, на котором можно создать новую иллюзию порядка.
Йонас пропустил момент, когда все начали расходиться. Оставшись в одиночестве, он перевел дыхание и посмотрел на коросты, покрывающие те места, где кожи на костяшках кулаков не было. С трудом вспомнил, с чем связаны эти повреждения. Образы вчерашнего дня поблекли, став похожими на древние черно-белые снимки. И ни на одном их не было его. То, что произошло, произошло с другими человеком. От включившейся в дальнем секторе сирены, чье эхо долетало и сюда, Йонас вздрогнул, встал и направился к выходу. Конференц-зал погрузился во тьму за его спиной, дверь закрылась, слегка прошипев старой пневматикой. Началась подготовка к старту. В командном блоке капитан, старпом и системный администратор сейчас гоняют корабельные системы в стресс-режиме, нагружая их максимально и стараясь найти слабые места. Один за другим сектора "Новы", оживали и, словно в них буйствовал полтергейст, начинали лихорадочно трезвонить. Включались в грузовых отсеках вращающиеся проблесковые маячки, перекрикивали друг друга сирены, консоли бросались голографическими экранами, требуя ввести данные вручную, а потом вдруг все замирало, и становилось тихо. Йонас ловил эту хаотичную музыку. Без всякого диагностического оборудования он мог понять, как себя ведет корабль. Так пульсировала понятная ему жизнь.
Сейчас капитан стоит над терминалом. Старпом делает вид, что очень заинтересован рутиной, которая ему поперек горла. Худая женщина, имени которой Йонас не помнил, подключила свой мозг к управлению при помощи нейровхода. Оптоволоконный кабель, потертый и грязный, овивает ее шею. Искусственный интеллект, на который в полете ложится основная нагрузка по управлению "Новой", проверяется особенно тщательно, однако на памяти Йонаса он еще ни разу не давал серьезного сбоя. Потрепанный звездолет всегда добиралась до пункта назначения. Техи, вступившие во владение своим кластером корабля, производят осмотр наличного хозяйства и ругаются на старье, как ругались все те, что были до них. Йонас, словно провидец, способен в деталях описывать то, что скрывается за переборками. Он возвращается к себе, чтобы ждать приказов. Реальность чистая и ясная, без малейшего изъяна; более того - у Йонаса она не вызывает никаких вопросов.
Четыре часа - нашествие вахтовиков; от семерых столько шума, словно это семьдесят человек или даже сто. Уловив какие-то странные вибрации, сидящий в своем модуле Йонас подключился к системе видеонаблюдения, чтобы посмотреть на гостей. Основной вид с камеры - трап, по которому они идут, топоча ногами в холодной металлической тишине дока номер десять. Походят на солдат, загружающихся в транспортник. У каждого объемистый рюкзак за спиной, набитый вещами, о которых Йонас не имел понятия. Идут, согнувшись и подавшись вперед, и по пути хохочут и громко разговаривают о чем-то своем. Один, самый большой, держит в руке бутылку с каким-то светло-коричневым пойлом, и ею же машет перед носом старпома, стоящего в шестиугольном проеме шлюза. Йонас видит, как толстяк становится бледным и злым, по его физиономии ползут красные пятна, жирные губы трясутся, словно желе. Старший из вахтовиков хлебает из бутылки, нагло рассматривая старпома, и шагает внутрь "Новы". Если бы Йонас подключил и микрофон, то услышал бы, как этот большой человек с небритым лицом и армейскими ботинками, хохочет во все горло. Второй, третий, четвертый. Йонас считал, беззвучно водя губами. Пятой шла женщина. Йонас определил это по походке и росту, остальное скрывала рабочая одежда, тщательно стирающая половые признаки. На голове женщины капюшон, возможно, даже маска. Йонас провожает взглядом ее фигуру, самую призрачную и нереальную из всех, пока женщина не исчезает. Ни одна камера внешнего наблюдения теперь не фиксирует ее. Чтобы убедиться, что это не было галлюцинацией, Йонас быстро переключается на внутренний уровень; прыгает с камеры один на два, три, четыре, перетасовывает их, боясь пропустить самое важное, и, наконец, находит. Он не ошибся. Она существовала в действительности. Шестой и седьмой, мужчины, о чем-то говорили с ней, пока пересекали мостик портового сектора. Шествие замыкал разъяренный, но молчаливый старпом. Йонас подключил микрофон, и внимательно слушал, как эхо перемешивает, искажает звуки, превращая их в хаотичный набор аудиоколебаний. Настройка не смогла исправить положение. Казалось, вахтовики, словно безумные роботы, общаются нечленораздельными вскриками. Сектор S, где должна разместиться команда с какой-то там орбитальной платформы, занимающейся выемкой полезных ископаемых из далеких планет, - это комплекс запасных кают на два человека. Их достаточно, чтобы разместить тридцать душ, и там почти никого никогда нет. Автоматическая расконсервация произошла полчаса назад. Йонас ждал вызова, но обошлись без него; техи сами нашли какую-то незначительную поломку и устранились. Йонас списал это на открытую демонстрацию недоверия. В употрядоченность, которую он начал чувствовать недавно, лелея надежду, что все вернется на круги своя, опять вмешалась чужеродная нотка. Видимо, кому-то здесь хочется показать, кто в доме хозяин... В секторе S вахтовики занимают свободные каюты. У них есть возможность отхватить отдельные апартаменты, но, как правило, они устраиваются по двое. За исключением пятой. Женщина, явно держащаяся особняком от группы, вошла в отсек с маркировкой 10, следом заволокла большой рюкзак и отгородилась от остального мира. Йонас видел большого человека, который слонялся по сектору в то время, как вокруг него кипела работа. В конце концов, он постучался в единственную запертую дверь. Йонас ждал, когда та откроется, но женщина не собиралась пускать никого. Прождав несколько минут и убедившись, что большой человек уходит, он выключил планшетник. Дрожь в руках вернула Йонаса к действительности. В груди поселился неприятный обжигающий холод, как явный намек на возможное возвращение световой бури. Очередной перегруз Йонас чувствует покалыванием в позвоночнике и нарастающий электризации в собственной крови. Очень скоро пространство начнет высвечиваться, белеть; в этой белизне начнут знакомо пропадать детали и формы, объемы станут всего лишь плоскостными галлюцинациями; дальше - шок, чувство, сходное с тем, как тонешь в ледяной воде. Йонас слишком хорошо знает свои симптомы, поэтому не ждет прихода катастрофы. Дойдя до кровати, он ложится в нее, подтягивает колени к подбородку, надвигает одеяло на голову, выключает свет. Перед глазами, даже если закрыть их плотно-плотно, стоит образ в куртке и с закрытым лицом. Стоп-кадр, чуть подергивающийся из-за сбоя в программе воспроизведения. Йонас всеми силами пытается выбросить его из сознания, но не может. Вместе с ней, возможно, человеком, которого никогда не существовало, он погружается в сон. Незримое вдавливает в матрац. В конце концов, доходит до того, что запускается обратный процесс. Теперь Йона всеми силами старается удержать в себе образ этой женщины. Он кажется ему единственным, что способно удержать его "я" на плаву, хотя бы в какой-то форме. Не дать распасться на атомы, расщепиться, поможет установить защиту от флуктуаций, пронизывающих континуум, в котором Йонас находится в плену всю жизнь. Он понимает, что непременно и любой ценой должен увидеться с ней. Возможно, эта женщина и есть ключ к давней загадке. Той, что еще предстоит сформулировать. Йонас падает в темноту, убегая от световой бури, и ему удается забыться на время. Отсрочить неизбежное.
Анима
Звездолет уже ничто не удерживает здесь. Видавший виды корпус пронизывает дрожь нетерпения; "Нова" словно лошадь на старте, ей видна через загородку трасса, по которой предстоит бежать, и ожидание просто сводит ее с ума. Реактор набирает необходимую мощность, искусственный интеллект корабля отрабатывает программу, как это тысячи раз раньше, - и вот осталось последнее. Оторваться. Бросить в бездну порт, висящий над поверхностью необитаемой планеты, и нырнуть в безграничное пространство; за кормой останутся громадные конструкции, нанизанные на исполинские стержни причалы и для более внушительных гигантов, платформы, мосты, огромные модули, где сосредоточены комплексы жилых помещений и бесконечные по площадям склады, похожие на сумрачные города, населенные роботами. Все это упадет в ничто, вместе с тушами прибывающих и отбывающих кораблей, и "Нова" обретет свободу. С грохотом отстегиваются магнитные захваты, корпус грузовика еле заметно покачивается; внутрикорабельная сирена предупреждает о начале маневрирования, словно и так кому-то еще неясно. Корабль медленно отползает от причала, пятится, неуверенно, но это лишь видимость. "Нова" на автоматическом управлении, и искин просчитывает все до миллиметра. Людям в креслах остается только ждать. Ждет и Йонас в своей модуле. Он лежит на кровати, вытянувшись в струнку, точно уже умер, и представляет себе ту женщину в отсеке номер десять, сектор S. Ее голова, откинутая на специальное ложе. Руки на подлокотниках, пальцы без маникюра. Легкие морщинки на лице - Йонас уверен, что она не так уж молода; ему кажется, что в момент, когда "Нова" начинает делать робкий разворот, эта женщина думает о давлении времени, о том же, что хорошо знает он сам. Думает о своем ремесле скользить между мощными сгустками четвертого измерениями, вечными попытками избегнуть катастрофы. Словно есть в реке времени места, где ты можешь разом исчезнуть, превратиться в пыль. И он, Йонас, думал об этом, и мысли женщины, лежащей в кресле, кажутся овеществленными. Они тяжелы; тяжесть приятна. Фантазия все-так же ведет его через лабиринты тьмы, пока он не находит в каком-то ее закоулке образ. Лицо-маску. Освещено желтой лампой, четко выделяющей каждую деталь кожи. Веки, едва тронутые складками, и нечто усталое в уголках рта; это отметины бывалого моряка, путешествующего через вечность. И в том, какую форму имеет этот рот, Йонас видит уверенность, которую сам никогда не знал; готов преклоняться. Заглядывать за полог этой странной тайны. Возможно, ждать. Йонас сжимает кулаки, слыша, как шуршит огрубевшая желтоватая кожа, а звездолет тем временем выходит за пределы своей клетки. Тени от переплетений металлических паутинок плывут по обшивке, такие резкие на фоне мощных лучей прожекторов, что Йонас, хоть и не видит их сам, но ощущает фантомную резь в глазах. Ему необходимо бороться с подступающим безумием. Наступают плохие времена. Сколько понадобится сил, чтобы удержаться на склоне? Сирена, как бешеная, продолжает терзать тишину. Вдруг она затыкается, словно выключили энергию. Йонас ловит озадаченное ничто, мечущееся в плену объема его маленького модуля. Вот оно затихает и умирает. "Нова" теперь полностью развернулась и начинает маневр выхода из атмосферы; и одновременно с этим включаются компенсаторы тяготения и инерции, позволяющие максимально снизить последствия перегрузок. Йонас чувствует запах космоса. Словно человек, гуляющий в парке, подставляет лицо встречному свежему ветру, который бросает вверх пригоршни желтых листьев. А каково это? Йонас не знал. Он ни разу не ступал на поверхность планеты. Для него парки, города, улицы, здания из камня или бетона были всего лишь образами из записей, плоскими картинками архивных изображений. Что это - природа? Чем отличаются растения, выращенные на гидропонике, от тех, что впитали в себя энергию звезды и умылись дождями? Может, это мираж? Может, на самом деле нет никаких планет, никакой жизни, никакой флоры и фауны, а есть только безжизненные куски камня, летающие в пустоте? Иногда Йонас думал о том, чтобы попробовать, но долгими его размышления не были; приходил страх, изгоняющий из сознания даже намеки на эту крамолу. Даже думать нельзя! Стоит покинуть мир, к которому привык, шансов на возвращение не будет... Пока "Нова" борется с атмосферой и тяготением, Йонас проваливается в сон, и тот, как всегда, запутывает дело, неся его на циркадных волнах меняющегося времени. И чем глубже, тем меньше ощущений. Есть опасность проскользнуть в воспоминания, однако к такому риску Йонас привык. Стоит ли обращать на него внимания? Бросая в пустоту порт номер десять и саму планету, "Нова" стремится к звездам. Сквозь сон Йонас слышит, что корабль кричит от восторга. Йонас улыбается. Значит, так нужно.
Он был прав. Мета видела сны о времени, путешествовала сквозь них, но ее путь был неизмеримо легче и не приносил таких страданий. Время она воспринимала по-другому, не как врага, не как тень смерти, что может только одно - иссушать; время ей представлялось дистанцией, которую нужно преодолеть, чтобы достичь чего-то большего. В конце виделся некий красивый мираж, видение с немалыми шансами стать реальностью. Иногда весь ее внутренний мир превращался в своего рода игру: преодолей препятствия и получишь приз. И Мета принималась крошить вырастающую вокруг нее скорлупу, крошить остервенело, а потом, освободившись, бежала куда-то, чувствуя, как время, в очередной раз обманывая ее, замедляется. Хотела ли она раньше срока дойти до своей последней точки? Хотела ли Мета умереть, выгореть, оставив после себя пустую оболочку? Что на самом деле хотела увидеть в конце пути? У нее постоянная работа и личная жизнь, напоминающая выжженную пустыню, покрытую пеплом, чьи облака носит сухой ветер. У нее нет родных и уже не будет детей. Все мужчины, на которых она возлагала когда-то надежды, исчезли: кто-то умер, кто-то просто закрыл за собой дверь, не сказав и слова на прощанье. Нет даже любимого животного - его невозможно иметь при постоянных переездах и перелетах. Но далеко отсюда есть дом, куда Мета периодически возвращается. Маленькое пыльное звездное скопление, задвинутое в дальний угол Галактики, словно ненужная корабка с игрушками в темную кладовку, было ее настоящим домом. Невыносимо провинциальное место, где планеты напоминают шарики из папье-маше, слепленные детскими руками, где астероиды словно неровные бусины, рассыпанные в вакууме. Предсказуемое место, где ничего не происходит. Ее родина, от которой Мета с восторгом убегала пятнадцать лет назад на сияющие и грохочущие просторы центральных областей Млечного Пути. За плечами у нее был большой багаж надежд и обязательный набор стремлений, который берет с собой всякий провинциал в путешествие. С упоением Мета оставлял за спиной эти песчинки и ждала обновления. А потом те, первые годы вспоминались с трудом и неохотой. Для Меты они были как пропитанные наркотических туманом видения распавшейся личности. Все, за что она бралась, разрушалось на глазах. Отношения и связи не могли продержаться в сфере ее личного пространства долго и, умирая, приносили ей невыносимую боль. Так она воспринимала разочарование, проходя тот путь, который уготован всем беглецам, ищущим лучшей доли в чужом мире. Бездны пространства спрессовывали в сознании Меты в кирпичи, но она не могла построить из них ничего. Пробовала завести дом и семью, чтобы окончательно разорвать свою связь с материнским миром, однако попытка закончилась катастрофически. Желая отомстить самой себе, Мета искала связи с любым мужчиной, что не ленился смотреть в ее сторону. И тут ее ждали неудачи, и время замедлялось сильнее, отдаляя конечную цель. Иногда казалось, что цели нет вовсе, и тогда Мета искала способы умереть. И то, однако, ей не удалось; она ненавидела себя за откровенную трусость. Год шел за годом, и в конце концов, ей пришлось вернуться домой. Зализать раны - лишь так это и выглядело. Все, кто знал ее и помнил о том бегстве, смотрел косо, не высказывая, однако, осуждения. Здесь, по большому счету, никому не было дела, жив ты или мертв; на планетке из папье-маше люди похожи на микробов. Мета знала, что, по большому счету, немногим отличается от них. Время ей не победить. В конце не будет ничего. Все, о чем думал, развеется, словно космическая пыль, и быть может, даст где-то и когда-то начало новой жизни. Без тебя. И все-таки она вырвалась, примирившись с мыслью о том, что придется иногда возвращаться, и сделала шаг в сторону. Теперь ее скитания приобрели смысл. Мета потрошила планеты, являясь прямым соучастникам узаконенного убийства миров, пусть занимала лишь фельдшерскую должность. Основной ее работой было приводить в порядок вахтовиков, мучающихся похмельем, и слетевших с катушек пилотов и техов-наладчиков, страдающих от "пустотного безумия". Рутина, длящаяся по два месяца. Потом - отдых. Потом - новая платформа-добытчик и новые часы и дни наедине с диким неосвоенным космосом. Она оказывала помощь, хотя, наверное, больше кого бы то ни было нуждалась в помощи сама... И когда в очередной раз звездолет рвет с планетой все узы и устремляется в ничто, Мета вздыхает с благодарностью. Почему-то сейчас мысль вернуться не вызывает у нее отвращения. Что с того? Чего ей ждать? Жизнь на два фронта, оказывается, не столь и утомительна; нужно лишь принять обе свои половинки такими, какие они есть. Сначала ты - звездный странник без надежды и желаний, потом - провинциалка, чей домик стоит на берегу залива в северных широтах Туонны-3(а). Домик похож на детский рисунок, даже еще более минималистичный и трогательно-нелепый. Если смотреть сбоку он вовсе кажется плоским, точно вырезанным из раскрашенного картона, и время не властно над ним. Мета помнила его еще с той поры, когда была маленькой; от самого крыльца бегала к воде, каменистому берегу, где среди обтесанных голышей пенилась вода. Вода имела свой неповторимый запах, и мама говорила, что это химия. Не та, вредная, а природная, чью тайну наука давно объяснила. Мета удивлялась: разве может такое быть? Зачем эта ложь? И молчала. Мать была не тем человеком, который способен на диалог. Мета знала об этом давным давно, кажется, с того момента, как выучилась говорить... Мать стояла на берегу и смотрела в море, словно кого-то ждала - вспоминая сейчас те минуты, Мета думала о фальши и подменном романтизме. О том, что ее мать принимала за истинные сокровища, не желая замечать очевидного. И она, Мета, сидит на корточках, наблюдая, как пенистые волны, уже потерявшие силы, с шелестом, из последних сил, добегают до ее сандалий; не касаясь их, они уходят назад, чтобы вскоре повторить свою попытку... Возвращаясь домой, Мета мучительно изгоняла из себя этим образы, вела с ними самую настоящую войну... Старое семейное фото - все улыбаются, и она сама показывает брешь на месте еще не выросших зубов. Снимка давно нет, однако Мета помнить даже мельчайшие детали голограммы. Оттуда, из прямоугольной рамки, на нее взирают мертвецы. Никого не осталось, жизнь прожевала и проглотила этих людей. Впрочем, может ли Мета дать гарантии, что сама до сих пор жива? Думать о возвращении оказывается единственным спасением от всепоглощающей пустоты; она растет внутри нее, и нет ничего, что могло бы заполнить каверны, образовавшиеся на поверхности ее сознания. Дом, очевидно, ветшает без хозяина, и Мета, вдруг проникнувшись сугубо провинциальной любовью к мелочам и быту, вдруг начинает строить в уме планы ремонта. Сменить обои, пол, стены, почему нет? Нет, начать бы с крыши, а то в сезон штормов она просто стонет, будто умирающий на одре, и просит пощады - и так многие годы. Да, крыша, именно крыша. Пока звездолет вздрагивает, Мета думает о возможности - впервые за вечность - остаться на родине навсегда. Дома ремонтируют, чтобы в них жить, а не убегать из них на следующий же день, ведь это верно? У нее есть деньги, Мета может позволить себе сделать какой угодно ремонт. Может все вернуть во времени назад, воссоздать быть, в котором выросла. Почему нет? Считайте это вызовом. Она, потрошительница планет и королева чужих похмельных синдромов, решает изменить свою жизнь... Отчетливо видно, как мать убирает закинутую на лоб прядку каштановых волос, и смотрит в океан. На дальнем мысе, над скалой, похожей на пирамиду, кружатся одноглазые, покрытые чешуей птицы; но эти твари только носят это название и нисколько не похожи на мифических, воспетых поэтами чаек, которые обитали когда-то на Земле. Они глупы и отвратительны, однако в их бесконечном кружении на воздушных потоках, пронизанных соленым ветром, есть что-то невероятно вдохновляющее. В тот момент маленькая девочка на берегу испытывает невероятную любовь к своей матери, ту, что больше никогда не приходила вновь. А потом морской бриз словно уносит это чувство и рассеивает в пустоте. Мать поворачивается и уходит, под ее ногами хрустят отполированные миллионами лет знакомства с водой голыши. Все дальше. Мета мучительно набирается смелости окликнуть ее и остановить, но все ее попытки терпят крах... Корабельная сирена продолжает выть... Гидра-12, потом новая пересадочная станция; Мета будет еще на семьсот световых лет ближе к дому, к той скале, над которой кружат нелепые создания, к стонущей под ветрами крыше. В конце концов, к призракам, что зададут ей свои привычные вопросы. Впервые за вечность Мета осознает, что может хотя бы сделать попытку примириться. Стать прощенной, простить самой. "Нова" набирает ускорение. Быстрее! Быстрее! Мета сосредотачивается на доме, впервые обретая уверенность, что ее возвращение наконец обретает хоть какой-то смысл. Станет ли дом таким, каким она его увидела только что, неизвестно, но ведь стоит попытаться. Пять дней пути до пересадочной станции - как долго! Еще не меньше недели полета на другом судне - какая невероятная пытка! А уже потом - пассжирский лайнер, третий класс, чистые салоны и сонные люди в ячейках... Мета беспокойно шевелится в своем кресле, ее глаза под закрытыми веками мечутся вправо-влево с огромной скоростью. Тело давит, сковывает мысль. Анима конвульсирует, пробуя вырваться на свободу, не понимая, что свобода означает смерть. Самую обычную. И время опять замедляется, повисая тяжелыми веригами, - и Мета протестующе сжимает зубы. Теперь думать о доме, о возвращении просто мучительно. Оставайся она до сих пор той маленькой девочкой, от которой мать отгородилась крепостной стеной, ничего бы не изменилось. От страха и отчаяния не спасает даже незамутненное детское восприятие. Пустое. Надо просто успокоиться. Дом никуда не денется. Планета на той же орбите - чтобы сойти с нее, уничтожиться, ей понадобится миллиарды лет. Мета облизывает губы, кажущиеся двумя валиками сухого пергамента, покрытого пылью. Знакомый вкус серого существования, разлитого в промежутках между твердыми событийными слоями ее реальности, где она только часть системы и никто более. Дом. Четко фиксируй его, пока можешь. Это твой спасательный круг. Подумай над тем, в какой мере ты ошибалась раньше, отвергая самую вероятность жизни без этих бесконечных перелетов. Жизни оседлой. Той, которую прожила твоя мать и все твои предки. И ведь они были не глупее тебя, они не видели необходимости метаться в вакууме, что-то доказывая людям, этого не заслуживающим. Нет. Нет. Нет! Мета не понимает, что с ней происходит. Видимо, последняя вахта стала той соломинкой, что ломает спину верблюда. Остается упасть и ждать смерти. Ты врач - помоги себе самой. Мета поднимает руку от подлокотника и проводит сначала по одной щеке, затем по другой, стирая слезы. Так лучше. Дайте время. Просто еще немного времени, и тогда все изменится.
Корабельная сирена замолкает. Последние конвульсии корпуса - и вот "Нова" уже летит ровно, достигнув стабильной промежуточной скорости. Теперь пройдет не менее трех часов, прежде чем корабль выйдет в прыжковую зону, расположенную на достаточном расстоянии от планеты и спутников, и будет готов к переходу в нуль-пространство. Это время искусственный интеллект посвятит расчетам траектории, а экипаж проверке данных. Мета думает, что ей повезло, что она не пилот. Ее всегда пугала слишком большая ответственность. Ей трудно, почти невозможно решить что-то за себя саму, так разве может идти речь о чем-то большем? По этой причине Мета не смогла бы воспитать собственного ребенка. Уже через неделю она сошла бы с ума от неопределенности, пытаясь просчитать последствия даже самых своих невинных шагов. А ребенок бы умер. Просто, наверное, решил бы, что совершил ошибку, выбрав для воплощения именно эти координаты. Так, наверное, и к лучшему, что детей она иметь не может. Мета садится в кресле, отстегивая ремень и возвращается, словно волчица в нору, на кровать и ложится на бок. Ее мучает голод, но она долго не может заставить себя встать и пойти в столовую. В багаже нет ни крошки съестного, зато полно барахла. Громадный рюкзак, набитый неизвестно чем, так и лежит у пластиковой стенки. Что внутри, Мета не может вспомнить. Состояние полутранса, в которое она впала во время старта, прошло, оставив после себя ощущение наэлектризованной пустоты; словно Мета принимала стимулятор, действие которого прошло. В теле трескучая сушь, а в голове и груди только отвращение к себе самой. Ни для кого не проходит даром годами ощущать себя не на своем месте. Эпоха добывающих автономных платформ медленно, но верно уходила в небытие. Последнюю вахту Мета едва пережила. Возможно, виновато было место, куда ее направили. Ужасная депрессивная планета, безжизненная, но под завязку набитая металлами, серая, скучная, похожая на шар, обшитый старым застиранным и полинялым одеялом. Мету тошнило при одном только взгляде на нее. Но еще хуже были люди, с которыми пришлось работать, мужчины, считавшие своим долгом "поухаживать" за ней; она была неосторожна, сказав, что незамужем, и сама подписалась на долгие и нудные приставания. Напиваясь, вахтовики осаждали ее сутками напролет, а она лечила их, испытывая чувства, которые по определению не положено испытывать врачу. Однажды она представила себе, что могла бы убить их всех, и выбросить тела в космос. Вызвать спасателей и рассказать им историю о несчастном случае. Проще простого - надо лишь немного ошибиться с дозировкой мультисыровотки Б-34. Кто потом узнает, если трупы давным давно превратились в вакууме в скелеты с ободранным мясом, промерзшие до самой последней молекулы костного мозга? С этим планом Мета жила три дня, он даже придавал ей сил, но потом все само собой сошло на нет. В очередной раз ей пришлось смириться, напомнить себе о неспособности принимать важные решения. Вахту она доработала до конца, но даже здесь, на "Нове" коллеги продолжали ее доставать. Однако после Гидры-12, Мета знала, их уже не будет в ее мире; они навсегда исчезнут. Ради этого стоило чуточку потерпеть, не правда ли? Во всяком случае, она может провести все время здесь, в каюте, отгородившись переборкой от чужого мира. Теперь Мета не обязана следить за здоровьем этих людей. Вахта закончилась.
На "Нове" нет столовой. Для этого у звездолета слишком мало экипажа, а регулярная и комфортная перевозка пассажиров не предусмотрена. Поэтому чтобы разжиться едой, нужно добраться до автомата в секторе B и, вознеся ему молитву в виде нажатия нескольких ритуальных клавиш на консоли, получить все, что пожелаешь. Выйдя из отсека, Мета проигнорировала своих бывших коллег; пьяные, они развалились вокруг стола в подобие кают-компании и травили байки, которые Мета слышала уже миллион раз; углубилась в лабиринты корабельных коридоров и долго искала правильный путь, используя указующие таблички на стенах. Ее раздражало отсутствие людей и холод, гуляющий по палубам. На платформе она так и не смогла привыкнуть к тотальной экономии отопления. День и ночь дышишь холодным воздухом, выдыхая облачка пара, мерзнешь, словно попала в вечную зиму. Проходит время, и забываешь, что значит самый обычный, минимальный комфорт; каждая мелочь начинает вызывать раздражение, особенно яркое освещение в медицинском боксе, твоем святая святых. И все-таки "Нова" отличается от платформы. Здесь Мета свободна, избавлена ото всех обязанностей, и именно этой вызывает в ней нечаянную растерянность. В какой-то миг, задумавшись, она поняла, что потерялась. Стояла на перекрестке двух туннелей, сходящихся под углом девяносто градусов, и не знала, куда двинуться. Указателей тут не было. Освещение - мигающая панель величиной с ладонь - еле пробивалось через густой холодящий мрак. Повернувшись, как ей казалось, в направлении, откуда пришла, Мета сделала несколько шагов, но ее одолели сомнения. Туннель казался другим, даже звук шагов в нем отличался от того, что настойчиво толкался в уши. Мета снова развернулась, еще не целиком осознав глупость своего положения, и увидела этого человека. Он стоял в арочном проходе в десяти метрах от нее, скрытый густой тенью, но, несомненно, живой. Мета была уверена, что это не галлюцинация, поэтому, не мешкая, шагнула в его направлении. Человек, мужчина, стоял, опустив руки и чуть склонив голову вправо. Рассматривал. Возможно, решал, не призрак ли она, эта странная женщина, бродящая в темноте.
- Подождите! - Мета боялась, что мужчина уйдет. Не ошиблась. До того абсолютно неподвижный, незнакомец вдруг повернулся и сделал шаг в сторону, исчезнув, слившись с тенью. - Постойте! - Мета побежала. Схватившись за выступ кабельно канала на углу, она остановилась, всматриваясь в темный коридор, где пропал человек. - Вы не слышите? Помогите мне!
Он шел без фонарика, уверенно, словно был тут полновластным хозяином, и все больше отдалялся во мрак.
- Да постойте же!
Он не отозвался. Мета почувствовала, как за горло ее берет страх, которого она давно уже не знала. Ей приходится идти, точнее, бежать в темноту следом за ним. Зачем? Из-за опасности навсегда потеряться в этих коридорах? Мета твердит себе, что это смешно, хотя, конечно врет. Именно сейчас ей требовалась компания, присутствие какого угодно другого чужака; хотя бы в качестве доказательства, что происходящее не иллюзия. А этот странный человек продолжает идти и идти, сводя ее с ума своим молчанием. Но вот, наконец, останавливается. Мета спотыкается о порожек, о котором не знала в кромешной темноте, и хватается за стену туннеля. Где-то работает неизвестный ей агрегат, от которого вибрирует металл и пластик.
- Что вам нужно? - спрашивает мужчина, стоящий где-то впереди. Мета отмечает его странный шелестящий, неуверенный голос, словно он не привык много разговаривать и недостаточно натренировал связки. Что ей нужно? Да, именно, что нужно! Мета долго не в состоянии подобрать ответ: теперь все кажется глупостью, эта вспышка достойно последней дуры; соломинка, за которую хватается утопающий в пословице. Сейчас лучше всего извиниться, уйти, а потом вспомнить, наконец, что она взрослая женщина и сама способна решать свои проблемы. Всегда могла, пыталась, по крайней мере.
Мета теперь благодарит темноту за то, что та скрывает ее лицо. Глупое лицо. Погрузиться в свое прошлое настолько, что видеть и слышать давно умершее; принимать надежды за перспективы - это очень в ее стиле. Теперь все образы дома и идеи возвращения кажутся банальными, не вызывают ничего, кроме стыда, поэтому Мета и благодарит темноту. Лучше бы все обратиться в шутку, посмеяться. Наверняка это тех и, должно быть, человек бесхитростный; если он посчитает ее чокнутой, ничего страшного, пусть. Мета переживет.
- Я, похоже, заблудилась, - говорит Мета, старясь придать своему голосу непринужденности. - Освещение плохое. Заблудилась.
Глаза должны были уже привыкнуть, но все равно она не видит его. Зато другие органы чувство работают на полную катушку. Мета старается определить этого человека по запаху, ловит звук дыхания и малейшие подвижки воздуха, порождаемые нечаянными движениями, но нет, ничего. Незнакомец стоит абсолютно неподвижно. Мета сцепляет руки, костяшки пальцев похрустывают. Нет никакой уверенности, что стоит, что даже безопасно продолжать разговор. Собираясь повернуться и уйти, Мета слышит его голос:
- Куда вам нужно? Я провожу.
Словно на это тяжело, просто немыслимо решиться - так прозвучала реплика. Мета сжимает руки крепче.
- Я собиралась найти аппарат, который выдает пайки.
- Идите за мной.
В темноте он идет, слегка приволакивая ноги, будто невероятно устал. Он проходит мимо Меты, прижавшейся спиной к неровной стене туннеля, и движется в противоположном направлении. От него пахнет потом, технической грязью, чем-то, что напоминает пряности и еще, возможно, атмосферой старого чердака, куда много лет никто не входил. Мета шагает сзади, установив дистанцию длиной не менее полуметра. Он рассматривает и оценивает, чувствуя себя исследователем, который нашел на далекой планете неизвестную науке особь. Это определенно не тех, не инженер, тем более, не пилот. Тогда кто? Неужели "трюмная крыса", леташка? Мета всего однажды за всю свою карьеру видела это существо, и оно больше походило на пугливое животное, выползающее из норы по ночам. Мете казалось, такие люди, а ходили шутки, что леташки настоящие мутанты, просто другая ветвь эволюции, самая новая, порожденная эпохой освоения Галактики. Пришло их время возникнуть и жить в своем замкнутом ареале, экологической нише. Какой срок им отпущен и смогут ли они достичь чего-то большего? Вылупиться из своей скорлупы? Что они думают о себе? Насколько важен вопрос дальнейших перспектив?.. Ей - да, очень важен. А этому человеку? Думая о вывертах эволюции, пусть на деле она всего лишь социальная, лишенная грубого и не обходимого для окончательной трансформации биологизма, Мета ждет, когда они выйдут, наконец, туда, где больше света. Ей нужно рассмотреть своего странного спасителя в деталях.
Первое, что она, в конце концов, различает отчетливо - волосы. Торчат из-под шапочки в разные стороны, почти все седые, желтовато-неприятные, стариковские; именно стариковские, и этот контраст поражает, потому что лицо у незнакомца нормальное; в нем можно найти много признаков ужаса, отчаяни, безнадеги - большая часть в прошлом, не в настоящем, - но на старика он не тянет. Мете удается увидеть его морщины, когда он повернулся, поддавшись на провокационный, ничего не значащий вопрос. И тут же, видно, об этом жалеет. Втягивает свою растрепанную голову в узкие плечи, еще сильнее сутулится. На некоторое время замедляет шаги, и Мета решает, что сейчас он кинется бежать со всех ног, и замедляется сама. Потом наваждение проходит. В хорошо освещенных сегментах очередного сектора совсем другой ритм жизни, и хотя людей здесь тоже не встретишь, ощущение давящего страха не возникает. Мета не может понять, как ей удалось заблудиться; она видит тепепрь, где надо было свернуть, чтобы не попасть в темноту, где правильно подняться по ступеням; точно какая-то сила влекла ее в неизвестность. Через овальное отверстие, которым заканчивался туненель, обшитый когда-то белым, а сейчас пожелтевшим пластиком Мета и незнакомец попали на палубу. Оказалось, она тоже входит в сектор S, нужно было только пойти налево, а не направо. Мета слышит голоса вахтовиков, продолжающих за перегородкой пить и играть в карты. Вот появляется старпом - выяснить, как тут идут дела. Голоса становятся злыми, насмешливыми. Мета ежится, испытывая сильный укол ненависти. Незнакомец стоит у стены, он нашел затененное место и отвернулся, чтобы не смотреть на нее. Мета забыла о том, куда шла и о какой помощи просила его.
- Автомат, - сказал незнакомец, указывая на короб в рост человека, размеченный надписями и рекламой. - Там есть еда. - С этим он поворачивается, чтобы уйти тем же самым путем, но Мета преграждает ему дорогу. У нее нет разумных объяснений, почему она так сделала, заговорила, спросила, как его зовут и кто он; точно другая совсем женщина набралась храбрости, а скорее, наглости заявить о своих правах на установление контакта. Может, дело в том, что она хочет постоять на той ступеньке эволюции, что отвоевали для себя "трюмные крысы"? Нужны острые ощущения? А может, все дело в том, чтобы побольнее ударить себя опустившись ниже всякого предела? Мета плюет на вопросы.
- Кто вы? Как вас зовут? Не молчите! - Словно имеет право что-то требовать. Он поднимает голову, мучительно хмуря брови и кусая губы, и Мета замечает, что у него серые глаза, подернутые легкими мазками желтизны. Нездоровая кожа, сероватая, глазные впадины отмечены пятнами тени. Так этот человек больше напоминает старика. Яркий свет безжалостен.
- Йонас. Я работаю внизу. - Звуки собираются в слова. Неуверенно. С трудом. Сколько этот человек провел в отрыве от себе подобных и где он живет? Мета знает, что хочет идти дальше. Под этой коркой, что нарастала годами, под этой шапкой из нестриженных косм, возможно, скрывается что-то другое. Кто-то другой. Да, возможно, другое дело - зачем ей это? Мета не знала, просто ей показалось правильным внести в без того яркий абсурд собственного существования еще небольшую нотку хаоса, непредсказуемости, неопределенности. В конечном итоге, до дома еще целая вечность - нужно убить немного времени. Потому Мета не выпускает его из отсека. Йонас пытается прорваться, но понимает, что проход закрыт.
- Что вам нужно? - спрашивает он. Сухие тонкие губы шевелятся, обрамленные щетиной. Мета придумывает следующий вопрос, точно зная, что не собирается быть мямлей, дурой, отстраненной мечтательницей. Пусть этот Йонас увидит ее хорошо сконструированной, даже пугающе уверенной. Именно так.
- Как вы давно на корабле?
- Всегда, - отвечает, поведя плечами. - Что вам нужно? - Еще через паузу.
- Почему вы бежали, когда я вас позвала? Я могла всерьез заблудиться, и кто знает, что бы случилось. Неизвестно, что от вас ожидать!
Ни к чему быть такой резкой, Мета это знает; но ей нравится играть эту роль. Мужчина съеживается, точно увядающий цветок. Но еще больше он напоминает собаку, которую долго били и теперь пытаются завоевать ее доверие подачками; но собака все помнит и одергивает себя, не позволяя радоваться вниманию. Йонас выглядит так же. Его привычка не смотреть на собеседника, а, поднимая голову, направлять взгляд куда-то в сторону, профессиональна. Такое появляется только после многих лет тренировок. По спине Меты бегут мурашки. Буря протеста возникает у нее внутри и опадает, потом повторяется. Что-то неопредлимое, неуловимое принуждает ее испытывать чувство стыда, а разум тут же подбрасывает предсказуемую реакцию. Она ничего ему не должна. Как прошел мимо, так и пройдет. Не оставит следа. Для чегой ей, женщине с грузом своих неприятностей и своего отчаяния, еще и чужое барахло? Подумать серьезно! Для начала надо просто уйти - не так сложно, верно? Мета отворачивается и подходит к автомату, и ждет, что сделает Йонас. Нажимает кнопки, даже не читая надписей. Все автоматы все равно одинаковые, ей же без разницы, чем питаться. Автомат старый и при выдаче глухо урчит, но в лоток все же падают две упаковки, предназначенные для обеда. Сверху покрыты ярко раскрашенной пленкой, где изображены натуральные продукты: мясо, овощи, зелень. Ничего из этого Мета никогда не видела воочию. Для ее положения, кошелька и образа жизни все слишком дорого, далеко, непривычно. Только в детстве, дома, она питалась по-другому, в этой своей провинции, откуда, казалось, нет выхода. А потом стала как все, аналогичный человек-концентрат; тогда стало удобно не выделяться. Подбрасывая в руке паек, Мета улыбается. Глупо. Все глупо. Она спрашивала у Йонаса дорогу, как будто он единственный человек в пустыне, который знает дорогу к оазису. Была слабой, показала страх. Что он о ней думает? Почему до сих пор не ушел по своим делам? На Гидре-12 Мета сойдет с "Новы", и больше его не увидит - и это соображение тоже вызывает в ней дикий протест, заставляющий до боли сжимать зубы. В чем дело? Сама виновата. Сама заварила эту кашу. Ну почему он не уходит? Дойдет ли до того, что она Мета сама попросит его убраться? Поворачиваясь, ждет застать на его лице мстительную злость, но там ничего нет. Глазницы словно пустые, рот приоткрыт, щеки точно покрыты желтоватым воском, руки в карманах куртки. Таким мог бы быть потерпевший кораблекрушение на чужой необитаемой планете, отчаявшийся, не имеющий никаких шансов человек. Мета ощущает нарастающую неловкость, словно обманула какие-то его ожидания, и мечется в поисках выхода. Наконец, она просто спрашивает, стараясь сделать голос обыденным, не несущим никакой особой окраски:
- Может, разделим? - Держит пакеты с пайком, точно рекламирует. - У вас найдется немного времени? У меня - полно. Я только пассажир.