Я очнулся на полу. Все тело ныло от боли, но интуиция подсказывала, что пыток больше не будет. Я лежал, уткнувшись в серые, холодные камни, и это были самые счастливые минуты моей жизни. Велетень брызгал водою в мое лицо, но я не подавал признаков жизни. Хотелось продлить эти мгновения.
- Хватани ты его щипцами еще раз, он и придет в себя, - посоветовал Василий Яковлевич.
- Нет! - запротестовал я.
- Ага! - обрадовался Василий Яковлевич. - Вставай, Дементьев, давай, мы уезжаем.
- Куда? - спросил я.
- Как - куда? - переспросил Василий Яковлевич. - Ты же сам говорил, в Кронштадт! Или еще какие-нибудь воспоминания пробудились?
- Нет! Нет! В Кронштадт, господа! - закричал я.
- А то смотри, любезный, если там в голове еще чего брезжит, так господин Марагур поможет память освежить!
- Нет, нет! В Кронштадт, господа, в Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину! - повторил я.
- Помоги ему оправиться, - распорядился Василий Яковлевич. - Да одевать не надо, просто в медвежью шкуру заверни, по пути с ним доктор Биттехер поработает. Пока доедем, будет как огурчик. Ну, поторопитесь. Мы будем ждать на улице.
Господин Марагур умыл меня и вытер белым полотенцем. Затем он усадил меня за стол, а сам вышел из камеры. Через минуту он вернулся, одетый в однобортный кафтан, с медвежьей шубой в руках. Я попытался встать из-за стола, но ноги не слушались. Велетень завернул меня в шкуру, поднял на руки и понес.
Три экипажа на полозьях ожидали нас на улице. Один из них был очень больших размеров. Я решил, что эта карета предназначена для велетеня. Но ошибся. В этот экипаж Василий Яковлевич распорядился поместить меня вместе с бывшим секретарем Безбородко и еще каким-то худощавым господином. Велетень уложил меня на пол, застланный красным ковром, и исчез. Иванов и худощавый влезли внутрь.
- Но, милая, но, трогай, твою мать! - прокричали извозчики.
Мы тронулись.
У худощавого в руках был саквояж, набитый, судя по мелодичному позвякиванию, склянками.
- Я доктор Биттехер, - представился он, разместившись рядом с Ивановым. - Ну, кому нужна помощь?
- Да вот тут с графом неприятность приключилась, - кивнул в мою сторону Иванов. - А ему в Кронштадте важная встреча предстоит.
Глядя на меня, бывший секретарь вице-канцлера улыбался. Улыбка на опухшем лице выглядела столь омерзительно, что я удивился, как это он с такой мордой других людей не стесняется. Как показали дальнейшие события, Иванов вообще не склонен был кого-либо стесняться и чего-либо стыдиться.
- Ну, Кронштадт. До Петергофа часа два добираться будем. За это время мертвого воскресить можно, - подбодрил меня доктор Биттехер.
- Что ж вы раньше-то не сказали, а? - воскликнул Иванов. - Мы бы этим воспользовались.
Доктор не понял его юмора и поправился:
- Ну, я немного преувеличиваю. Воскрешение из мертвых - не моя специфика. Да и, по-моему, воскреснуть можно только в виде зомби, привидения или вампира. Или еще там в виде кого-нибудь...
- Ну, нет уж, - помотал головой Иванов. - Граф Дементьев нужен нам в человеческом обличье.
Доктор раскрыл саквояж, вытащил бутылочку с темной жидкостью и, прищурившись, перелил часть ее содержимого в мензурку. Затем поднес мне ко рту сосуд.
- Ну-ка, милостивый государь, выпейте, вам будет лучше.
По вкусу жидкость напоминала дешевый портвейн. Я проглотил ее, и меня передернуло.
Доктор Биттехер развернул шубу, я застонал.
- Ничего-ничего, милостивый государь, все будет хорошо. Раны эти неопасны для жизни. Сейчас я вам еще одно снадобье дам, чтобы кости не ломило.
Он достал еще один пузырек из саквояжа.
- Ага, вот оно что, - произнес он, взглянув на ярлык, приклеенный к бутылочке. - Будет все хорошо, граф.
Он поднес эту склянку мне ко рту и заставил выпить прямо из горлышка. У этой жидкости был сладковатый привкус.
- Минут через двадцать подействует, боль в руках и ногах перестанете чувствовать, руки слушаться начнут, - сообщил доктор.
- Ну, вы там смотрите, - подал голос Иванов. - Богатыря-то нам из него делать не надо.
Я с надеждой следил за действиями доктора. Вот как странно человек устроен. Несколько минут назад хотел сдохнуть, а теперь уповал на то, что найдется волшебное средство, которое залечит раны на спине, ожоги на ногах, снимет боль и превратит меня в сильного и уверенного в себе молодца, такого, каким я был еще несколько часов назад до встречи с этой компанией.
- Мамзель Аннетт-то ловко нас вокруг пальца обвела, - сказал Иванов. - Но мы потом уж быстро сообразили, что к чему. В письме-то, что она тебе написала, был только трактир однорукого Фрола указан. Значит, кроме, как там, нигде больше сообщений оставить она не могла. А там - у кого? Фролу она обманный след оставила. Манька - его жена, Варька, считай, тоже как жена ему - им, значит, не могла Аннетт довериться. Остается кто? Девка твоя, Любка эта. Понял?
Иванов пихнул меня ногой. Ему, видимо, было важно, чтобы собеседник поддакивал.
- Ну, да, в смекалке вам не откажешь, - отозвался я.
- Ага! - обрадовался Иванов и сообщил. - А Любку-то твою придушил я.
Не скрывая вызванных его словами чувств, я взглянул на него снизу вверх. Конечно, Любка была случайным эпизодом в моей жизни. Но мне не понравилось, что гнусный тип, каким был этот Иванов, позволял себе душить женщину, которую считает моей. Мне вообще не нравится, когда душат женщин.
Мильфейъ-пардонъ, граф! Ишь, не нравится, когда женщин душат! А сам полчаса назад предал Аннетт! И теперь везешь к ней шайку убийц! Они же и ее придушат!
Я проклинал себя за малодушие! Взял и выдал им Аннетт! Эх, Лерчик-эклерчик! И главное, если б хоть сколько-нибудь облегчил этим свою участь! Все равно меня били и пытали, а я знай орал: "В Кронштадт, господа, в Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину!" С таким же успехом мог бы повторять про Осиную рощу и дом штабс-капитана Саликова. Пытали бы столько же, зато теперь не мучился бы угрызениями совести за сделанную низость и не валялся бы на этом красном ковре!
Не валялся бы на этом красном ковре! А где бы я тогда валялся?!
Где бы ни валялся, все лучше, чем такой позор.
Сердце мое сжалось так, словно его сдавили щипцы палача, даром, что не раскаленные. Да, нераскаленные, только боль от них такая, которая до конца дней моих не отпустит.
И вдруг меня осенило! Я понял, что скрывало мое прошлое, что лечилось водой забвения и почему я безропотно принял этот напиток из рук Аннетт? Как там Варька-то сказала: "Барышня, значит, ваша что-то говорила, что вот, мол, больно вам вспоминать чево-та там будет...". Вот, что больно вспоминать! Значит, и в прошлом нашем случай был такой, что предал я Аннетт, тоже под пытками, вероятно! Но предал же! А она простила! И не только простила, а и позаботилась о том, чтобы совесть меня не мучила! Господи, вот повезло же мне, дураку, встретить такую женщину! А я предал ее! Второй раз предал! Прав был Василий Яковлевич, когда заявил, что мне надо на печи лежать и в мамкину юбку сморкаться! Как же я ненавидел его за эту правоту! А что я теперь Аннетт скажу? Здравствуй, милая Анечка, не осталось ли там еще глотка забвения, а то жить тошно?!
Я стиснул зубы и замычал.
- Что, больно, голубчик? - спросил доктор Биттехер.
Пока я предавался неприятным размышлениям, он колдовал над моим телом. И весьма успешно! Я больше не чувствовал, что у меня есть тело, что является верным признаком физического здоровья. Эх, если бы этот австрияк мог бы и душу так же залатать! Но нет, в этом медицина бессильна. Не моя специфика, сказал бы доктор Биттехер. Душевное спокойствие обрету я лишь в том случае, если сумею расправиться с бандой негодяев, в лапы которых угодил.
Что ж, доктор поставил меня на ноги, и я буду полнейшим ничтожеством, если не использую шанс оправдать свое спасение - спасение, достигнутое ценой предательства!