... И стекло - стекло, разбитое всмятку - трещины - искры - зигзаги - и небо, расплавленный синий кипящий пластик, течёт по лицу - выжигает глаза - горячо - небо - нет, это кровь - липкая каша из волос и крови - рыжая - больно - глаза, глаза... алые всполохи... нет...
... И рука без тела, онемевший обрубок, потная, кровавая, нажимает и нажимает, и руки тоже нет - и больно, нечем дышать - я не хочу - не поддаётся - стекло, небо, горячее, синее, душит, ненавижу...
А потом - пощёчина свежего воздуха, и чёрная грязь, на которую капает кровь. Волосы, очень мешают волосы... И камни кромсают платье и грудь... И трава - земля - ногти - зелёные - чёрные...
Изо рта течёт бурое месиво - то ли кровь, то ли слюна, то ли рвота...
И я ползу, я ползу ... И я -
... И за спиной...
- Я не оглянулась...
... Прямо за спиной...
... Но я не оглянулась...
Я не оглянулась.
Утром этого дня я сидела - смиренно и неподвижно, как когда-то за школьной партой, - за столом на кухне, ухмылявшейся с каждого окна тошнотворно розовыми занавесками. А рядом со мной, на помпезно высоком деревянном креслице восседала, точно в витрине, трёхлетняя девочка.
Моя дочь.
Покорно и заученно, как дрессированный тигр, безотказно скачущий с тумбы на тумбу среди ядовито-жёлтых опилок, я отправляла ей в аккуратно распахнутый ротик манную кашу - ложку за ложкой. Она обожала манную кашу. Восхитительно, правда? Каждая мать, наверное, втайне мечтает об идеальном ребёнке, пахнущем мылом и любящем манную кашу. Так что можете мне позавидовать, если хотите. Я вообще счастливица. Просто счастливица.
Пытаясь увернуться взглядом от этих проклятых занавесок, я неотрывно смотрела на личико дочери, изучая его, как фотографию.
Голубые пуговицы глаз, абрикосовый румянец на щеках. Красавица, просто красавица.
... Когда мне было пять лет, я всюду таскала с собой огромную куклу, казавшуюся мне божественно красивой. У неё были пышные кудри лимонного цвета, руки и ноги, обтянутые мягкой резиной, и угрожающе пухлые щёки. Кукла хлопала тяжёлыми ресницами и ворковала "мама" томным контральто.
Съешь ещё ложечку - вот так, моя сладкая. Ах, хорошо, какая послушная девочка.
... Непонятно мне только одно - стоит ли жить, взрослеть, ложиться в постель с мужчиной, в муках рожать - и всё для того, чтобы сменить одну белокурую куклу с голубыми глазами и бархатной кожей на другую, точно такую же?..
... Вытирая ей тщательно рот и сметая хлебные крошки со скатерти, я в тысячный раз тупо пыталась понять: как это вышло, что я оказалась здесь - в этой душной засаленной кухне, в старом фартуке с оторванной лямкой и засохшим пятном от вишнёвого джема? И почему, во имя всего святого, я суечусь, как заведённая, вокруг лилипутской принцессы, восседающей на деревянном троне в постиранном мною батистовом платьице и со сваренной мною вкуснейшей кашей в тугом животе?
Я никак не могла сосредоточиться. Мысли кружили в моей голове как изумрудные сонные мухи в жару, над столом, где горит, истекая багровым соком, свежее мясо... Лишь иногда из клейкого марева возникали картины, отзвуки, запахи - и вмиг исчезали, оставляя во рту гнилостный привкус и свинцовую тяжесть во лбу...
Сначала был родительский дом с крошащимися жёлтыми обоями. И тоска - такая же жёлтая, липкая, протухшая; неотвязная, точно жвачка, намертво присохшая к зубам. Каждый вечер я чистила картошку, и грязный серпантин, пахнущий землёй и разложением, падал в жестяное помойное ведро с помятыми боками.
А потом я вышла замуж.
Это было настолько банально и пошло, что сейчас меня начинает мутить, когда я пытаюсь об этом подумать. Но тогда я была влюблена. Я думала, что влюблена. Я верила, что влюблена. Я вообразила, что влюблена. Выбирайте, что вам больше по вкусу. И я вышла замуж, вошла в его дом с такой же слепой и блаженной верой, с какой праведник вступает в райские кущи. Это и был настоящий рай - накрахмаленный, белый, сияющий, полный покоя и нежной заботы. И знаете, на что ещё это было похоже? Нет? Я вам скажу - на больничный морг.
... Когда я поняла, что жду от него ребёнка, я была счастлива. Клянусь, это правда. В этот день всё вокруг озарилось, и даже кухонная утварь плясала в моих руках, а сияющий чайник скакал на плите и визжал "аллилуйя"! Всё мой тело твердило: вот оно! Вот оно! Я верила, искренне верила, что наступает новая эра; что в тот самый миг, когда мой ребёнок (о господи, как это дивно звучало - мой ребёнок!) войдёт в этот мир, я, держа его доверчиво за маленькую ручку, тоже перейду некую границу; и всё станет иным, абсолютно иным, - как будто в тёмной захламленной комнате вспыхнет вдруг яркий электрический свет.
А потом родилась моя дочь. И случилось это.
Мне потом говорили, что это - обычное дело. Послеродовая депрессия. Не знаю. Может быть. Откуда мне знать? Я помню только пустоту и пыль. Пыль забивала меня изнутри, точно я была чучелом. Не было сердца, не было мозга - только пыль, комковатая пыль. Она оседала на пол, на белоснежные простыни, хрустящие, как вафли; на цветы, лопотавшие пустые поздравления влажными лживыми ртами. И пыль покрывала, как серая маска, конфетное личико целлулоидного пупса, которого мне настырно совали в одеревеневшие бесчувственные руки.
И это - оно? Этот комок из мяса и кожи с мутными стеклянными глазами и есть то чудо, которого я ждала? То, ради чего я восходила каждое утро, как солнце, устремляясь навстречу этому дню - дню новой эры, нового... Господи боже.
Пыль, только пыль...
Я пыталась успокоиться. Пыталась. Я убеждала себя, что меня, как рой мошкары, окружают сплошные мифы и предрассудки. Наверное, всё это чушь, и вовсе не каждая мать, впервые увидев своё дитя, тает от нежности и умиления, как снеговик в солнечный день. Возможно, это приходит со временем. Приходит. Придёт. Должно прийти. А пока... я буду хорошей матерью.
Я буду хорошей женой и хорошей матерью.
И вот, прошло три года, не так ли? Три года и два с половиной месяца. Я хорошая мать. Я помню, когда у тебя день рождения, детка. Три года, но пыль на твоём лице - и в моём сердце - всё та же. Почему? Я не знаю. Я знаю только одно: я задыхаюсь, как от угарного газа, в этом игрушечном домике, среди твоих соплей, цветных карандашей, розовых колготок с чёрными пятками, пластмассовых кружек с зайчиками и медведями, лупоглазых кукол, с которыми ты в унисон повторяешь своё неизменное "мама". Твои отутюженные шёлковые ленточки сковали мне руки, как кандалы; детская присыпка забила мне горло и лёгкие, а чудо-шампунь, который не щиплет твои бесценные глазки, режет ножом и заставляет слезиться мои. И я не могу, не могу понять одного - почему? Этот вопрос обжигает меня изнутри, точно кто-то проткнул мне рёбра раскалёнными щипцами для завивки. Почему, почему, почему?..
- Ты покушала, милая? Больше не хочешь? Ладно, тогда давай собираться. Скоро приедет наш папа и мы поедем все вместе на машине. Ты ведь любишь кататься на машине, правда?
Машина, дорога, небо, машина. Гнусный душок бензина и улюлюканье ветра в ушах. Жарко. Но это - такая безделица, верно? Главное то, что мы - образцовая счастливая семья. Вот, за рулём - наш любимый заботливый папочка. А рядом со мной, в удушливо-плюшевом бордовом закутке заднего сидения - ненаглядная доченька, наш златокудрый ангел, круглый год цветущий улыбкой. Где твои крылышки, ангел? Не эти ли пёрышки в небе? Ха-ха. Милая, всё в порядке? Золотой ребёнок. Солнце бьёт прямо в глаза. Дорогой, нельзя ли помедленней? Дорогой! Ты слышишь? Можно... Что? Что ты сказал? Тормоза?!!
Машина - дорога - небо - машина - всё быстрее - нет, этого не может быть - подождите - я не хочу... Небо накреняется - падает - треск - разбилось - огромное синее зеркало - много осколков - нет, это не небо - стекло - осколки - нет - неправда - я не хочу...
По стеклу разбегаются красные трещины - кровь - моя кровь - заливает глаза - и тело, скомкано, словно бумажка - и рука, кровавая, потная, шарит и нажимает - нажимает - нажимает...
... И я падаю вниз - локти расколоты огненной болью - красные волосы - что-то течёт изо рта - горькое, липкое, - и ничего, почти ничего не видно - волосы очень мешают - но я волочу по камням и земле онемевшее тело - и оно оживает - я ползу - я могу - ещё немного - ещё...
И в этот момент...
Но я не...
- За моей спиной - машина -
... Я не оглянулась...
- взорвалась - ... но я -
Я не оглянулась...
... Сейчас я в больнице. Порезы на лбу заживают. Всё заживает.
Я здорова.
И я свободна.
Прошлого нет. Оно не имеет значения. Хотя иногда я вспоминаю. Я вижу. Разбитое всмятку стекло в разводах моей рыжей крови. Свои ногти, скребущие землю. Горькую рвоту во рту. Сосульки алых волос.
И то, как она взорвалась за моей спиной, обдав меня жаром.