Свобода. Красивое слово. Хоть на русском, хоть на ином языке. Точно пение птички. И всё. А в приложении к жизни на Земле - примитивный лозунг. Особенно это касается воззвания к свободе слова. Что предполагает как бы освобождение от чего-то. Но не может быть освобождения от того, без чего не может быть самой жизни. Нет жизни без определённого порядка любого свойства и в любой сфере. В использовании человеческого слова тоже существует свой порядок. Хотя бы потому, что слово - это в том числе страшное интеллектуальное оружие. Поэтому требования свободы слова означают призывы к беспорядку в общении между людьми: один сказал, что попало, другой ответил, как попало, затем кухонный нож, пистолет и прочие орудия; из домашней обстановки - на площади, в СМИ; дальше на межгосударственный уровень...
Посредством слова решается почти всё в нашей жизни. Но оно никак бы не решалось, и самой нашей жизни бы не было, если бы не существовал определённый порядок в употреблении слова, гласный или негласный. Тот, кто требует свободы слова вообще, в принципе, тот требует по сути приравнять слова к отходам жизнедеятельности человека. Но ведь туалеты на придомовом участке всегда ставили и ставят в самом дальнем углу, в стороне. И очистные сооружения тоже располагают не в центре города.
Я почему о свободе слова? Да всё опять же потому, что по телеку и по радио в оправдание какой-то очередной злобной тирады, изречённой известным артистом или другим субъектом, что на слуху, снова талдычат нам о свободе слова. Он говорит, что мы уроды, хамы, пьяницы, что живём в грязи, что думаем не так, что правители у нас не те... - и всё это, оказывается, не канализация, а свобода слова. Или популярный радиоведущий, всего-то 25-ти лет от роду, категорически заявляет на многомиллионную аудиторию, что при социализме в СССР не было справедливости (не было и всё тут!), а в тридцатых годах всех расстреливали (именно всех!). И это, оказывается, тоже не канализация, а свобода слова. И мат в эфире, и безграмотная речь...
Дух свободы нас тревожит,
Но закон, увы, таков:
Быть её никак не может
В царстве лжи и дураков.
Вот именно. Неужели борцы за свободу вообще и свободу слова, в частности, искренне надеются на то, что человечество когда-нибудь способно будет жить исключительно по правде и по уму.
Свободы развитие - прежде всего,
К этому надо стремиться.
Но, кто так вещает, молчит, до чего
Можно вообще доразвиться.
Бесспорно, свобода от всего и от всех возможна только в одном случае. В связи с чем я вспоминаю и впервые сейчас вот записываю один стишок (если таковым его назвать можно), который сочинил когда-то, очень давно, лет в 16, по дороге домой. Шёл я после тяжёлой и вредной работы, с завода, зимой, в лютый мороз, ночью, со второй смены. Наверное, поэтому он таким и получился. Много чего тогда приходило мне в голову, но ничего подобного я не помню. А вот эти мрачноватые строчки почему-то врезались в память навсегда.
Тошнит, раздирает, душит.
Подальше б от этой вони.
Зарыться бы в землю поглубже,
Уткнувшись лицом в ладони.
Лежал бы во мраке один
Ничьи бы не видел рожи.
Я сам себе господин,
Никто бы не потревожил.
И я обуздал бы душу,
Став пищей могильных червей.
Возню бы я их не нарушил,
Сожрали бы только скорей.
Когда бы остался я в крохах
И синью поплыл над гробами,
Я б в вечность последним вздохом
Шепнул бы немыми губами:
"Сво-бо-да..."
А далее хочу предложить некое соответствующее теме статьи извлечение из своей повести "Всемогущий из СССР", написанной уже не экспромтом и в зрелом возрасте. Действие повести происходит во второй половине двадцатого века. Главный герой, Александр Панкратов, сын "вора в законе", по личным качествам и по превратности судьбы действительно является незаурядным человеком. Столкнувшись с бездушием и лицемерием власти, он твёрдо решает посвятить свою жизнь борьбе против тоталитарного режима, за торжество разума и свободы. Однако, борясь за свободу для всех, он теряет свободу для себя.
"...Квартира Маевских. На диване сидит Маевский, перед ним с угрюмым и озабоченным видом расхаживает Панкратов.
- Вот сегодня мне красивый вымпел ЦК вручили, - взволнованно говорит Панкратов. - А я не рад, Веня. Всё не то и не так. Все эти знамёна и грамоты совершенно оторваны от истинных проблем молодёжи. Вместо дела одни бумаги и показуха. Всё-таки дураки у власти пострашнее стихийного бедствия будут, от него хоть укрыться можно. А от них никуда не денешься. Я вот даже стишок такой по этому поводу сочинил, послушай. - И Панкратов читает:
Не бойтесь клопов и назойливых мух.
Не бойтесь худых и облезлых котят.
Пиявок не бойтесь и драных старух,
Которым по виду за сто пятьдесят.
Не бойтесь морозов, метелей и бурь.
Крапивы не бойтесь и даже волков.
Нигде ничего нет страшнее, чем дурь
У власти поставленных дураков.
Прочитав это, Панкратов тут же добавляет, - А можно и так ещё в конце:
Не бойтесь в помойку руками залезть.
Крапивы не бойтесь и даже волков.
Нигде ничего нет страшнее, чем спесь
Высокопоставленных дураков.
- Мой отец тоже как бы у власти и тоже не низко поставлен, - выслушав Панкратова, замечает Маевский. - Но ты ведь его не считаешь дураком спесивым.
- То-то и оно, что нет, - соглашается Панкратов. - И многие другие партийные чиновники очень даже не дураки, и сами по себе в отдельности вполне приличные люди. А все вместе бюрократы и демагоги. И я с ними. Вот в чём феномен! - всё более возбуждаясь, продолжает Панкратов. - Девки пашут в три смены, а я, здоровый мужик, какой-то ахинеей и словоблудием занимаюсь. Умом понимаю, что так заведено, такая идеология, такая политика, короче, так надо, в том числе для себя, для карьеры, а душа протестует. Последнее время сам себя постоянно спрашиваю, в кого же ты превращаешься, Панкрат? Ещё пару лет такой деятельности и всё, тебя нет, ты очередной законченный бюрократ, чинуша безликая. А я не хочу этого, Веня! Я настоящим, живым делом хочу заниматься, чтобы общество наше вперёд и вверх продвигалось. Я пользу хочу народу своему приносить, служить ему верой и правдой. Другие не могут, а я могу, потому что ум и силу имею. Но на Москву в этом смысле надежды нет, она сгнила окончательно, я же всё вижу. Для перемен к лучшему в Москве нет почвы, опереться не на кого. На Урал возвращаться надо, там узел и средоточие всех проблем. Там ещё остались нормальные люди, которых можно поднять на борьбу против существующего режима, за свободу и торжество разума. Так жить, как живёт сейчас наш народ, нельзя, Веня!
- Опять ты о свободе, Саша, а что она для тебя? - спрашивает Маевский. - Ты ведь мне так ни разу и не объяснил это, хотя часто ссылаешься на её отсутствие.
- Свобода, - уверенно отвечает Панкратов, - это возможность наказывать тех, кто ведёт себя не по уставу, вплоть до полной изоляции от общества. По какому такому уставу, спросишь. Объясняю. По уставу, принятому умными и честными людьми, которые понимают, что ум должен быть свободным от любой идеологии, а поведение должно быть зависимым от ума, совести и справедливости. Руководящей и направляющей силой общества должна быть не коммунистическая или какая-нибудь другая идеологическая партия, а партия свободы, ума и морали. Ты спросишь, а кто будет определять, умный ты или честный. Отвечу. А никто персонально. Просто один раз волевым решением надо выстроить государственную систему так, чтобы наверх, к власти и деньгам, поднимались исключительно люди умные и честные. И заковать такую систему в незыблемую железобетонную глыбу на века, чтобы поколений десять в ней воспиталось. Вот в этом смысле и в таком контексте закостенелость я признаю. И чтобы, главное, навсегда извести бездельников. Иначе капут человечеству. Моё самое глубокое убеждение заключается в том, что в конце концов человечество погубят те его представители, которые сами ничего не делают и живут за счёт других. Безработицы у нас нет, а ты посмотри, сколько у нас разного рода тунеядцев, толку от которых обществу никакого. И страшно то, что их в настоящее время становиться всё больше и больше. Жрут, пьют, крышу над головой имеют, советское государство их защищает, а они взамен ничего ему не дают. Это не люди, а крысы какие-то в людском обличии, жадно и безудержно захватывающие наши города и сёла. Какой-то хмырь и шалопай, ничего не делает и не хочет делать, эгоист и лентяй, тупой и необразованный обормот с преступными наклонностями, а меня призывают уважать его и воспитывать в нём нового человека. Да с какой это стати! Палкой хорошей ему дать по хребту и, как миленький, заработает. Хочешь жить в нормальном государстве, спокойно ходить по красивым улицам, покупать всё в магазинах, растить здоровых детей и так далее, тогда иди и работай, участвуй в улучшении жизни вокруг. Не нравиться вкалывать на заводе, учись, становись, кем хочешь. Только работай, живи достойно. Каждый трудоспособный член общества обязан кормить сам себя на им самим же добросовестно заработанные деньги. По природе тот, кто может, но не желает честно работать, а всё хитрит, обманывает, злоупотребляет справедливыми социалистическими законами и радуется тому, как он ловко устроился, оставляя свою страну и других людей в дураках, тот подлежит жесточайшему изгнанию из общества. Всё должно быть так, чтобы бездельники были обречены на вымирание. И чтобы никто и никогда не смог бы жить за счёт другого человека. Это закон жизни. Надо каждого проверять, на что он живёт, откуда он берёт средства к существованию. Молодой, здоровый, сильный и ничего полезного для общества не делает, значит, к ногтю его. Давить таких надо. В противном случае либо все всегда будут жить средненько, так себе, как мы все здесь сейчас живём, терпеливо довольствуясь лишь самым необходимым, либо одна малая часть населения будет жить хорошо за счёт другой части, как там, на Западе. Чтобы такого не было, надо срочно начать исправлять ситуацию. Неправильно, когда политика государства продолжает формально находиться под диктатом идеи о всеобщей свободе, а всеобщий контроль за исполнением гражданских обязанностей практически исчез. В идеологическом смысле свобода нужна нам, как воздух. Но на гербе, на знамени и ещё, где угодно, надо записать: свобода во всём, кроме обязанности работать на благо общества. Если большинство не будет работать или будет работать плохо, или одни будут просто отбирать хлеб у других, воровать, грабить, то жизнь станет невыносимой и государство развалится. Сознательное меньшинство страну не удержит, дураки и бездельники её погубят. Мне что противно, Веня. То, что у нас на деле сейчас ни реальной свободы, ни результативной работы. Конституция есть, а свободы нет. Пятилетки объявляются, планы как всегда грандиозные, а, например, половина москвичей ничего не делают. Чаи гоняют в конторах разных и дефицитом приторговывают. Вот я и говорю, пора уже всем нам выкарабкаться из грязных революционных пелёнок полувековой давности и освободиться, наконец, от порочной практики управления страной, когда умными, способными и приличными людьми правит невежественное, неблагодарное и ленивое большинство. Ну, сколько можно не очень-то сейчас уже и стройными рядами шествовать к какой-то фантастической цели, полностью игнорируя по пути обычное житейское благоразумие. С безликим и серым арифметическим большинством коммунизм не построишь. И хватит морочить людям головы. А, если уж и отнимать у них свободу, то только в том, что не вписывается в исторически справедливое устройство общественно-политической жизни. Свободу в человеческом обществе обеспечивает не диктатура господствующего класса, а диктатура ума, совести, справедливости и ответственности. Такой свободы у нас нет. А я только за такую свободу. Нельзя допускать больше, чтобы свою диктатуру устанавливали то богатые подлецы, то злые бедняки. Вот, как хочешь, так и понимай это, Веня.
- Ох, дружище, - вздыхает Маевский. - Ты оратор, конечно, спору нет. И говоришь убедительно. Но сдаётся мне, что тебе не за свободу, непонятно какую, бороться надо и не о народе, непонятно каком, думать. А надо, например, в девчонку хорошую влюбиться, благо на твоей фабрике есть из кого выбирать, жениться на ней, детей нарожать и жить, как все живут, приспосабливаясь к обстановке. В плане обычной человеческой жизни ты как индивидуум и так свободен. Живи и люби, вот и вся премудрость, Саша. Чего ты заковал-то себя в эти вечные рассуждения о справедливом общественном устройстве. Тебе от самого себя, такого вот беспокойного мыслителя о свободе, освободиться надо. Пока ты только внутренне конфликтуешь с существующим строем. Но, если ты не изменишь в принципе своего отношения к происходящему вокруг тебя, то рано или поздно неизбежно вступишь в противостояние с властью. А чем это у нас заканчивается, все хорошо знают. Угодить в психушку - это ещё не самая страшная перспектива. Жизнь у человека одна. Потрать ты свою избыточную энергию на себя, на близких, на творчество, на увлечения, на путешествия, в конце концов. Больше позитива, друг мой!
Панкратов прекращает ходить по комнате и садится на диван рядом с Маевским.
- Может, ты и прав, Веня, - говорит он. - Я очень благодарен и тебе и твоему отцу. Но постарайся понять, не могу я постоянно приспосабливаться и лицемерить. Душа не приемлет почти всё, что вижу вокруг. Весь день как в маске хожу или роль какую играю, говорю не то, делаю не то. Слушаю серьёзно, когда ржать охота над элементарной тупостью и безграмотностью. Улыбаюсь, когда не смешно, руку жму, когда в морду дать охота. Сижу на разных собраниях и не понимаю, кому нужны эти скучные сборища. Нет, Веня, не как физический индивидуум, а как ответственный гражданин, я несвободен в таком государстве. И все несвободны. А, значит, практически всё равно кому-то что-то делать надо, чтобы изменить жизнь к лучшему. И я буду это делать. Позитивы с негативами тут ни при чём. Ты думаешь, я не могу жить так, как ты советуешь. Могу, Веня, я всё могу.
- Да я давно уже понял, что ты всемогущий, - добродушно улыбаясь, говорит Маевский.
- А ты зря хихикаешь, Веня, - продолжает Панкратов. - Мне ещё в детстве хорошо разъяснили, какую и чью фамилию я ношу. И имя у меня с определённой общественной обязанностью. Но это так, между прочим. А что касается женитьбы, на что, кстати, и мать моя давно намекает, то до этого мне ещё с одной особой разобраться надо, которая когда-то отвернулась от меня из-за того только, что я не по своей воле рабочим стал. Одним словом, предала она меня. А мы дружили с ней с третьего класса, и я любил её. И сейчас люблю..."