Черт, и надолго, похоже.

Последние лет пятнадцать, с самого переезда в новую квартиру, за окном тихо зеленел парк на территории старого НИИ, пели птицы, изредка почти беззвучно проползали служебные уазики, шумела густая листва, весной страстно орали коты, стучал по подоконнику дождь, и лишь близкая федеральная трасса Нижний Новгород - Москва нарушала покой. Машин там становилось все больше, по утрам все чаще застывала огромная пробка. Но Надя привыкла думать, что это - море, а сирены, соревнующиеся с шести часов, кто громче, не более чем сигналы морских катеров. Так было проще жить, особенно с появлением ребенка.

Но три месяца назад начался кошмар. Прекрасный зеленый садик за древним бетонным забором за неделю спилили, пни выкорчевали, стволы красивых старых деревьев сожгли, добротные кирпичные корпуса НИИ безжалостно снесли, оставив лишь жалкие изуродованные фундаменты, нагнали техники, и теперь целыми днями вместо пения птиц за окном раздавался стук отбойного молотка, рев КАМАЗов и экскаваторов, грохот и вой, и конца этому не было даже с наступлением ночи. Иногда Надя просыпалась под утро с головной болью, под плач сына, подходила к окну и материлась, как извозчик, наблюдая едущие вереницей бетономешалки. Муж совсем перестал спать, а ребенок, годовалый Никита, плакал почти постоянно, выматывая родителям нервы не хуже любой стройки.

Роды у Нади были ужасными. Если использовать лексикон мужа, то был "трэш". Почти трое суток, извиваясь от колоссальной боли, она умоляла бога о смерти, и лишь в редкие минуты просветления вспоминала, что максимальная болевая доза для человека составляет 40 del, при том, что рожающая женщина испытывает до 57 del, что равносильно перелому 20 костей одновременно. Эта мысль совсем не утешала, но хотя бы вносила разнообразие. Именно тогда она поняла, зачем нужны решетки на окнах родового зала, расположенного на седьмом этаже - примерно затем же, зачем и сетки под окнами офисов в Токио, где офисная культура доведена до полного абсурда, и сотрудники используют любую возможность для самоубийства. Редкие акушерки, которые обращали на нее внимание, говорили одно: "Терпи!", и лишь специально приглашенный из другой больницы врач в ужасе заорал: "Резать немедленно!". Наде под общим наркозом сделали кесарево сечение, и ровно через двадцать минут родился Никита.

Три месяца она лежала, как сомнамбула, глядя в белый потолок комнаты, не кормила ребенка, не подходила к нему и ни с кем не разговаривала. Ей казалось, что нет ничего ужаснее пережитого, и все теперь неважно. Мальчиком занималась свекровь, домашние дела взял на себя муж, и лишь светлая летняя тишина за окном, пение птиц и шум листвы понемногу помогали ей прийти в себя. Лишь на четвертый месяц она, наконец, встала и понемногу начала жить. Не совсем понимая, зачем, и уж совсем не понимая, для чего все это было нужно, но - жить.

И вот - где теперь та жизнь? Отбойный молоток долбит с семи утра, сейчас только одиннадцать, а нервы уже на пределе.

- Ма-ма...

Никита сел в кроватке, сжав виски руками. Надя погладила его по голове, хотела поплотнее закрыть окно, но поняла, что оно уже закрыто. Почти всю ночь мальчик не спал, потому что соседи что-то отмечали и врубили музыку на полную катушку, сопровождая это пьяным пением. Выспаться ему не дали и днем, а ведь человеку год- как ему объяснишь, что в стране капитализм, и мало кого волнует чужой покой, если надо срочно построить офисный центр. Стране необходимы новые офисы! Нам не нужны хлебозаводы, фабрики по производству вещей и мебели, больницы, школы, детские сады, электростанции, котельные, дома культуры, красивые парки, да даже просто леса - нужны только сверкающие офисы, никем не населенные годами гостиницы, некрасивые и неудобные, штампованные под копирку дома, которые трескаются за полгода, паркинги для бесчисленных консервных банок с гайками, пустые ледовые дворцы, где раз в год по обещанию проходят местные матчи по хоккею, бессмысленные торговые центры без покупателей и прочая чушь.

- Ма-ма...

Надя выглянула в окно. Нет, это не просто отбойный молоток, это какая-то машина, похожая на экскаватор, с насадкой для разбивания старого бетона, пристроилась под самым окном и долбит, долбит...

- Потерпи, котенок...

А что еще скажешь ребенку? Это взрослый может купить беруши либо надеть наушники с любимой музыкой, абстрагироваться и, что называется, забить на все. А ребенку просто плохо, и ничего тут не сделаешь.

Иногда она остро завидовала своей знакомой Алене. Когда-то нормально слышащая, к дошкольному возрасту эта девушка начала терять слух, и в двадцать семь лет этого слуха у нее осталось всего пять процентов на оба уха - два на правое и три на левое. Что это значит? Это значит, что, конечно, ты можешь слышать - например, взлетающий "Боинг-747" в ста метрах от себя, взрыв десяти килограммов тротила в семидесяти, звук пилы-"болгарки" в двух, поезд метро в сорока сантиметрах... Все, что меньше 90 децибелл, для тебя - тишина. Да, ты никогда не насладишься музыкой оркестра Поля Мориа, не услышишь голоса любимого человека и не узнаешь, как поет соловей, но при этом спокойно читаешь в маршрутке Рю Мураками, игнорируя громкий пьяный треп попутчиков и заливистый смех двух девчонок сзади, крик чьего-то младенца и шансон на весь салон, ты сладко спишь под соседский перфоратор, и тебе совершенно наплевать на любые стройки. Да, ты инвалид второй группы, на груди у тебя красуется значок общества глухих с перечеркнутым ухом, в магазине ты платишь, глядя на кассовый монитор, тебе трудно найти работу, ты не говоришь, не всегда читаешь по губам и общаешься с людьми только по интернету, но насколько же меньше стрессов в твоей жизни...

- Ма-ма... - снова сказал Никита. Надя остро пожалела его, такого маленького и слабого, присела рядом, обняла.

Как много звуков в нашей жизни! Вот долбит сейчас машина, ревут грузовики на стройке, гремит башенный кран, перекладывая бетонные плиты, лает собака, оглушительно шумит шоссе, воет где-то сирена, оглушительно клокочут над домами вертолеты, заводится под окном чья-то легковушка, громко орет в пожилых соседей телевизор, выше этажом резвится ребенок, кто-то скандалит в подъезде, кто-то сверлит стену, у кого-то музыка, где-то во дворах в металлический клетке дети играют в мяч... И едва-едва, чуть слышно, пробиваются еще звуки природы: шум леса, птицы, одинокая кошка на чьем-то подоконнике, редкие капли дождя по подоконнику, ветер. Больше ничего живого. Небольшой район маленького городка, общее население которого перевалило уже за полмиллиона. Начало двадцать первого века. А что дальше?

- Ничего, солнышко, - Надя погладила ребенка по голове. - Ничего не поделаешь. Мы же не волшебники, правда? Конечно, если бы ты мог...

Никита замолчал и поднял на нее круглые голубые глаза.

- Если бы ты мог взять, да и...

- А?

Надя засмеялась:

- Я шучу, сынок. Взрослые иногда так шутят, понимаешь? Мол, если бы ты у меня был вот таким особенным и мог взять да и сделать, чтобы было тихо...

Никита забавно поднял брови:

- Ти-хо?

- Ну да, котик. Чтобы вся эта мерзость превратилась... ну... в ржавчину! Был такой фантастический рассказ, только в нем ржавчиной стало оружие. Чтобы не было войны. Я тебе потом его почитаю, когда подрастешь. А вот я мечтаю, чтобы ржавчиной стали все эти машины, краны, долбилки, музыкальные центры, дрели, и чтобы люди, которые не умеют вести себя тихо, разучились бы говорить...

И тут Никита завизжал. Визг был пронзительным, переходящим в ультразвук, перекрывающим все шумы, режущим уши и потому особенно страшным. Надя отшатнулась, потом схватила сына в охапку и стала качать, как младенца, лишь бы прекратить истерику. Ей показалось - он испугался. Или внезапно его настиг первый приступ головной боли, такой, какая сводит людей с ума по тридцать лет и иногда доводит до самоубийства, когда понимаешь, что нет ни лекарств, ни врачей, и всем на тебя плевать. Или что-то еще, не менее страшное.

Поэтому в первые секунды после того, как сын замолчал, она не заметила ничего необычного.

...Когда-то, в раннем детстве, на берегу почти замерзшего моря, зимой, она слышала настоящую тишину. Было утро, часов девять, полярная ночь, шел мягкий пушистый снег, стояло безветрие. Ледяная, серо-синяя, спокойная вода беззвучно плескалась о каменистый берег, над ней кружили огромные белые чайки, засыпал под снегом редкий кустарник на темных скалах, вдалеке бродил толстый пушистый песец, огромные облака дремали над горизонтом, и все вокруг словно погружалось в мягкую, уютную вату до весны. И над всем этим красивым сонным миром висело в темном небе шикарное, фиолетово-зеленое, мерцающее тысячей оттенков северное сияние.

Надя стояла тогда на берегу, завороженная, несколько часов, пока совсем не замерзли в валенках ноги, и отец, добродушно ругаясь, не утащил ее домой.

Где все это теперь? Те места заброшены, маленькая воинская часть закрыта, а здесь рядом Москва, дневное население которое уперлось в тридцать миллионов человек и скоро перевалит за эту цифру. Мелкие областные городишки огромными темпами застраиваются, гибнут леса, нельзя купаться, две минуты возле трассы равносильны пачке сигарет по уровню токсических веществ, здоровая молодая женщина не может родить самостоятельно, а дети болеют все чаще.

Но это ладно бы, лишь бы было...

Т_и_х_о.

Никита замолчал и обессилено откинулся на подушку. Надя выдохнула и закрыла глаза. Да, если это головная боль, то пиши пропало. В ее полузабытом детстве еще можно было дать взятку участковому невропатологу и выбить рецепт на хорошее обезболивающее, но сейчас не то время. Хоть неотложку вызывай, хоть в больницу клади, максимум - анальгин вколят и еще лекцию прочтут о том, как ты неправильно живешь. А ведь мигрень наследуется...

- Сынок, ты как?

Никита улыбнулся:

- Ти-хо.

Надя замерла. С возрастающим удивлением она поняла, что отбойный молоток умолк. Не рычат грузовики. Выключился телевизор у соседей. Тишина на трассе за окном. Тишина в подъезде. Не работает дрель за стенкой. Даже чей-то неугомонный ребенок перестал орать и прыгать, долбя в потолок.

И она услышала... Где-то там, далеко, за тройными стеклопакетами, за стройкой, за шоссе, в невообразимой дали, тихонько запела птица. Бог знает, какая - разве станешь разбираться в птицах, живя в таком мире? Но пела она невероятно красиво, тонко, мелодично, слушать такое можно часами.

- Надо же, Никит, правда - тихо...

Мальчишка улыбался, засыпая. Он закинул маленькие руки за голову и проваливался в мир грез, жмурясь, как котенок.

- Ма... Тихо!

И тут на улице закричали множеством голосов.

Утешая себя, что это - всего лишь в магазин, сыну за йогуртом, а мужу за пивом, она вылетела из подъезда и зажала себе рот обеими руками.

Трасса была пуста. Изредка проносились лишь продуктовые фуры с логотипами известных магазинов на грязных бортах и рейсовые автобусы с бледными водителями за лобовыми стеклами, проехала одинокая "скорая", показалась машина ДПС, остановилась на обочине, и оттуда выбрались двое молодых полицейских с вытянутыми лицами. Весь асфальт - от подземного перехода до впустую горящего светофора - был толстым ковром усыпан серым пеплом, словно тут пронесся немыслимых масштабов пожар. И стояли люди, десятки, сотни людей - по обочинам, по тропинкам загаженных дворов, прямо на шоссе, озираясь в ужасе и недоумении.

Исчезли машины во дворах. Исчезла "клетка", в которой, доставая всех жильцов, постоянно играли дети. Не стало стройки - на ровном пространстве стояли кучкой напуганные гастарбайтеры и прораб, невнятно объясняющий что-то по мобильному телефону неизвестно кому. Хотя - что тут объяснять? В мгновение ока пропали три башенных крана, грузовики, машина-долбилка, бетономешалки, огромный экскаватор, бульдозер, даже легковушка прораба - и той нет.

Надя, растрепанная, не накрашенная, в футболке и домашних джинсах, стояла посреди двора и не верила своим глазам. Моросил дождь, она его не замечала. В ее голове крутилась без остановки только одна фраза: "Омэн", часть пятая, теперь и в России... "Омэн", часть пятая, теперь и в России..."**

Она представила себе, как превращаются в пепел машины, строительная техника, инструменты, музыкальные центры, как падает на землю пилот рассыпавшегося вертолета - скорее всего, кричали именно очевидцы этого. Как люди, внезапно утратившие дар речи, хватаются за горло, не в силах выдавить из себя хоть звук. Как ребенок соседей сверху сидит на полу, понимая, что не может двигаться быстрее, чем ползком. Как надоевшая собака в гаражном кооперативе впустую скулит и бесится от невозможности залаять. Как отключаются магнитолы в автобусах. Как смолкает мегафон у промоутера мехового салона, затыкается надоевшая звуковая реклама, какая везде наступает тишина...

Пискнул телефон. Входящая sms. Отправитель: Алена. Текст: "Представляешь, сейчас муж написал мне, что первый раз за пять лет хорошо себя чувствует!". Надя засмеялась и набрала ответ: "Потому что стало тихо. Он сейчас слышит то же, что и ты - то есть тишину". Через минуту пришло новое сообщение: "Понимаю!"

В супермаркете впервые не работало радио.

- Как вы себя чувствуете? - шепотом спросила знакомая кассирша.

Надя задумалась. А правда - как? Долгий год после родов она ощущала себя измученной, слабой, разбитой и несчастной. А уж про последние три месяца и говорить нечего, от недосыпа и тревоги за мужа и сына у нее обострилась хроническая мигрень, а нервы совсем полетели к черту. Но сейчас?

Она прислушалась: вокруг стояла поразительная тишина. Почти ни звука, только дождь, писк кассового сканера, чей-то шепот в торговом зале, мяуканье магазинной кошки, щебет воробьев на крыльце, далекий шум одинокого автобусного мотора, ветер. И ничего больше, исчезла обычная лавина ненужных звуков, так давящая на психику.

- Хорошо, - искренне ответила она. - Я еще не знаю, чем все кончится, но, по крайней мере, все это было не зря.

- В каком смысле?

- Да нет... не обращайте внимания, - Надя забрала свои покупки, улыбнулась кассирше и пошла на выход, радуясь, что не надела каблуки: ей не хотелось шуметь.

* * *

* Идея рассказа частично позаимствована из произведения Р.Брэдбери "Ржавчина"

** "Омэн" - художественный фильм Ричарда Доннера по роману "Знамение" Дэвида Зельцера. На данный момент снято 4 части.