Экспедиционный картограф Александр Ольгин, сын Ольги Юрьевны Евграфовой и Голубого Бобра из племени Сауни, никогда не был сыном Голубого Бобра. Тёмный, ореховый оттенок кожи достался ему от подлинного отца - Ивана Ивановича Чебанова, переводчика с молдаванского. Я видел о нём чей-то давний пост на фейсбуке. Вот что меня сейчас занимает: сколько времени пройдёт, прежде, чем моим словам потребуется сноска?
Он уехал из Иркутска в 1834 году под именем Александра Ольгина. Лица его не было видно за седой бородой. Он казался стариком. Ему было тогда 28 лет. В Ново-Архангельске он служил вплоть до 1846 года; в сорок шестом Александр покинул товарищей и, уведя из лагеря коня, отправился вглубь континента.
Переправивший его когда-то на Аляску капитан Михаил Гарягин писал: "...А.Ольгин, топограф, кантонист...лицом подобен индианцу, и, по моему разумению, еврей. Предъявил проездные и письмо от топографического депо. Представлялся как хороший гравер; а служба была указана 10 лет. Много говорил со мною об северных реках, кои знал в совершенстве по службе, и об древних народах Сибири". Не наблюдение ли капитана открыло Ольгину, как он похож на индейца? Десять лет службы, указанные в поддельном письме, были, думаю, грустной шуткой. Почти истекли десять лет со дня ареста Ольгина и этапирования его в Сибирь.
Сперва он назывался в Ново-Архангельске крещённым цыганом, а сразу при переводе со штабной службы - креолом. Может быть, он и сам уже верил в своё индейское происхождение. Сослуживцы поверили ему, тем более, он говорил на языках северных племён. Отвратительно, конечно, говорил, но кто мог это оценить? Его не искали; его вообще никогда не искали. Беглый каторжник Чебанов считался погибшим. Откопали финна, который якобы видел, как похожий на Чебанова человек погиб на льду у Аландских островов. Креол Ольгин, как отписали его спутники по возвращении, сгинул в буране, неожиданно пришедшем в конце марта. А следов-то конских там не было. А вот так и говорят: утром проснулись, человека нет. Ружьё, шкуры и четыре коня. Исчезли. Так-то. Есть такой индейский наговор. Картограф-то сам полукровка, вот он вечером сидел и всё шептал, а что шепчет, не слышно. И ночью...
Ни саблей не крещён, ни медью,
Я буду лакомою снедью
Родной земле.
Не послужив тебе при жизни,
Я стану для тебя, отчизна,
Травой на северной скале.
Он соорудил из шкур и войлока мешки. Натянул их на ноги себе и лошадям. Чему не научишься у сибирских конокрадов. Не оставляя следов, Александр Ольгин исчез и появился снова в телеге торговца пушниной. Ольгин плохо говорил по-английски, и коммивояжёр Фрэнки понял только, что грязный бородаты Алек служил некогда на Аляске, а теперь идёт пешком к югу, движимый некой невнятной целью. Странно, что Ольгина не съели в дороге звери. Он шёл пешком не один месяц, питался чёрт знает чем, но счастливо избежал цинги (спасибо кислым северным ягодам), и вообще, после каторги и бегства Америка представилась ему землёю обетованной. Фрэнки накормил Ольгина чем-то перчённым и липким. Александр говорил всю дорогу. Он рассказал Фрэнки о себе и службе, поделился тайными советами соблазнения женщины и ловли рыбы, назначил оруженосцем и познакомил с полусотней необычайно непристойных анекдотов, слышаных некогда от гусар. Память у Ольгина была невероятная. Фрэнки пожимал плечами, услышав нарастающую за спиной волну русской речи, и опускал голову, жуя табак и засыпая. Когда они удалились от Юкона, Фрэнки продал шкуры, а Ольгин ушёл. Он не знал куда идёт, но двигался от поселения к поселению, подолгу скрываясь ото всех и подъедая остатки украденного сахара и пойманной дичи. Вероятно, ему тогда встречались индейцы, но как состоялась их встреча и чем окончилась, неведомо ныне, и нет средства узнать сие в будущем.
В 1851 году Алек Ольгин, уже неплохо освоивший английский, жил в городке Сан-Кэтрин. Он так и не женился (до поры, но об этом позже). Новая служба увлекла его. Александр Чебанов, он же Ольгин, рождённый в бессарабском посёлке Малул Алб, скитавшийся по Сибири и прошедший пешком половину Северной Америки, был, пристегните ремни, ковбоем. Каково? На самом деле, это мои домыслы, конечно. Его записали как помощника на ферме. Какой там помощник? Ольгину было сорок семь лет. Только две вещи умел Ольгин: запоминать услышанное и ездить верхом. Объезжать лошадей в его возрасте было давно поздно. Александр Иванович перегонял скот из Сан-Кэтрин в форт Кларк. Он был худ, морщинист, на левой руке его не сгибались два пальца, но в седле держался не хуже, чем тридцать лет назад.
В том же 1851 году его судьба вновь опрокинулась. Капитан Джеремайя Флинн, бывший поверенный, набирал в Сан-Кэтрин рекрутов. Людей не хватало. В городе Флинн пользовался уважением, но не доверием. Вторым, кто пришёл к нему сам, был Ольгин. Первым был местный бандит Крис Холипейдж по прозвищу Пёс. Крис поставил под ружьё всю банду, а Джеремайя Флин забыл об одном не очень хорошем налёте на курьера, случившемся месяц тому. Флинн мечтал о чинах и губернаторских назначениях.
"Ты стар, - сказал Флинн Ольгину. - Я всё-таки не сумасшедший." Ольгин обиделся: "Я родился в седле". - "Нет". - "Послушай. Ты хрен, а не солдат. Твои рекруты вытирают сопли о мою жилетку, когда напьются. А я солдат. Я, сука, дворянин, фанен-юнкер Чебанов. Хочешь стать полковником? Я твой последний шанс. Хотя ты не станешь..." - "Заманчиво, - вздохнул Флинн. - Но я буду бегать за мальчишками, проворовавшимися или обрюхатившими чьих-то дочерей, а ты возвращайся на ферму. Ну подумай сам... Губернатору меня представят - а вот Джеремайя Флинн, его отряд сопляков и старпёр-доброволец? Если ты начнёшь подыхать, спросят, на кой я тебя вербовал. А если ты так хорош, мои мальчишки будут выглядеть ещё большими идиотами". Ольгин ушёл, гневно раздувая усы и топая. Он не знал, сколько ему лет, и продолжал считать себя девятнадцатилетним. Вести счёт годам было некогда. Ольгин напился и уснул, обняв перила. Проснулся от того, что кто-то обшаривал ему карманы. Александр почувствовал нечто, не испытанное ранее. Он свернул вору голову лицом к спине и продолжал вращать, пока на шее покойника не лопнула кожа. Снял с трупа нож. Деньги брать не стал, зато унёс голову.
"Ваш парень хотел меня обокрасть, - сказал Александр Ольгин. - Он ничего не умел. Я умею больше". - "Ты кто такой?" - ошалело спросил Крис Пёс, целясь Ольгину в живот. - "Русский офицер. Фанен-юнкер его Императорского Величества Петербургского Уланского полка Александр Ольгин, сын Голубого Бобра из племени Сауни". - "Индеец, - протянул Бобби, адъютант Криса Пса. - Больной на всю голову индеец". "Я вашего брата знаю, - сказал Крис. - Хоть ты бурбоном залейся. Хоть фрак нацепи. Я твоих братьев резал и буду резать". - "У меня нет братьев" - сказал Александр и положил голову давешнего воришки поверх корзины с орехами. Одного из бандитов вырвало. "Знаешь язык местных дикарей?" - спросил Бобби. - "Да". "Он не местный, - сказал Бобби. - Ему здешних бить, как вшей давить. У них ведь как, что ни племя, то..." - "Я убил вашего, - сказал Ольгин. - Этого я не хотел. Теперь я буду служить вам". - "Верхом ездить умеешь?" - спросил Крис. "Он же индеец" - зашептали вокруг. Ольгин кивнул. - "Собирайся, - решил Крис. - Будешь переводчиком".
Им выдали новые поворотные пистолеты, но Ольгину запретили заряжать. В середине июня они выехали из Миссури в Вайоминг. С красными мордами нынче принято договариваться. Но ты знаешь, старик, красные морды всегда останутся красными мордами. Даже во фраке. И однажды кто-то из них покажет своё звериное нутро. Тут и будет наша работа, старик. Александра записали сорокалетним, хотя выглядел он на шестьдесят. У форта Ларами отряд Криса слился с другим, под командованием ленивого бледного офицерика. От офицерика узнали, что полковником назначили некоего Хенке, из немцев, а Джеремайя Флинн спивается в Сан-Кэтрин, где его с прочими волонтёрами позабыли. Ольгин порадовался, что Флинн ему отказал. Индейцев видели всё чаще, но, вопреки ожиданиям Криса Пса, мирных. Несколько раз к лагерю подъезжали разведчики из ближних племён. Один из них громко заговорил, обращаясь к часовому. Часовой вызвал Александра переводить. "Месьё, - сказал Александр на остатках французского. - Что вы ищете?" - "Вы понимаете по-французски! - обрадовался индеец. - Из какого вы племени?" - "Из Бессарабии". Индеец уважительно щёлкнул. Он был молод и хотел казаться всезнающим. "Что ему нужно?" - крикнул вышедший на голоса Крис. Он был в одной рубашке, свисающей до колен, но с ружьём в руках. "Что вам нужно?" - Индеец смутился. Часовой и Крис подняли ружья. - "Месьё, - мягко сказал Ольгин. - Расскажите мне, что за дерьмо здесь происходит?" - "Вы солдаты?" "Он спрашивает, солдаты ли мы". - "Ишь ты". "Да". - "Бешенный Воробей посмотрел на солдат. Бешенный Воробей уходит". "Он приехал посмотреть на нас", - перевёл Ольгин. - "Пусть проваливает". "Стой! Спроси, сколько их там?" Ольгин снял шляпу и показал индейцу: "Нравится?" - "Очень." - "Тогда будьте добры, поясните мне, что вам всем здесь нужно? Я, видите ли, не местный". - "Бешеный Воробей ехал посмотреть на солдат". "Тупой, - сказал Ольгин. - Бешеный воробей хочет шляпу? Все столичные денди обосрутся от зависти. Тогда пусть Бешенный Воробей отвечает". Индеец кивнул и, свесившись с коня, протянул руку к шляпе. - "Грабят!" - заорал сзади Крис Пёс. И выстрелил.
Бешеный Воробей выхватил шляпу и помчался за холм. Часовой моргал. Крис Пёс сидел, положив ружьё на колени. Лоб его был ровно рассечён топориком. Тогда Ольгин вынул из рук покойника ружьё и прикладом ударил часового в висок. Отвязал коня и, вскочив без седла, поскакал прочь. В него стреляли, но Ольгин никак не мог перехватить ружьё на скаку, чтобы выстрелить в ответ. Помимо ружья с одним зарядом, оружия у него не было. Он оторвался от погони, когда конь уже задыхался. Ольгин спешился у ручья и пошёл вдоль течения. Нужно выучить язык, думал он. Bello, bellorum, bellis, bellis. Без языка ты никто.
Он сдался племени Могуэви. Собственно, это не было решением Александра. Первым человеком, кого он встретил, спускаясь вдоль реки, был паренёк, моющий земляные плоды. Он убежал в ужасе, а вскоре Александра обступили лучники. Их было пятеро, а за кустами, кажется, топтался шестой. Ольгин осторожно положил ружьё. "Переводчика" - потребовал он. Повторил по-французски. Не помогла и латынь. Звуки греческого воинам Могуэви, похоже, не понравились. Ольгина грубо толкали и кричали ему что-то, несомненно оскорбительное. Лагерь показался Александру построенным бездарно и бедно. Дальнейшие наблюдения укрепили его в этой мысли. Здесь жило не более двадцати человек, все мужчины; то есть станица была военная. Хижины были расставлены так, что с первым же набегом конницы были бы сметены разом. Ставить надо так, чтобы всадникам приходилось разделяться. Местный народ не привык и не умел воевать, решил Ольгин. Он повторил индейцам слова, которые те говорили ему. Его ударили по голове. Вышел пожилой индеец, которого здесь называли Кваг-Зот. Он сказал несколько слов, которые Ольгин не решился повторять. Лучники положили избитого пленника на траву. Ольгин запоминал слова. Без языка и переводчика он был никем. Кваг-Зот потянул его за волосы и что-то серьёзно произнёс, обращаясь к Ольгину. Ольгин повторил. Кваг-Зот покачал головой. Он был сед, на груди его висело причудливое сплетение прутьев, в волосах торчало единственное пёрышко. Кваг-Зота слушали с почтением. Ольгин позвал его по имени. Кваг-Зот поглядел на него внимательно и остро. Произнёс что-то успокаивающим тоном. Ольгина привязали к дереву и оставили на три часа.
Переводчик появился на закате. Индейца звали Потерявшийся-в-Траве. Он говорил по-английски. "Меня зовут Санду - сказал Ольгин. - Я пришёл издалека. Пусть Кваг-Зот даст мне два месяца, и я буду знать ваш язык. Люди говорят, что я стар. Ещё я люблю лошадей". Переводчик перевёл. Кваг-Зот что-то сказал. "Делающий-Волосам-Хорошо спрашивает: был ли ты болен болезнью белых?" Цирюльник он, что ли? - подивился Ольгин. Кваг-Зот стал казаться ещё загадочнее. Ольгин не понимал, как на самом деле переводится его имя. "Нет", - сказал он. Потерявшийся-в-Траве рассказал, что из лагеря бледнолицых убежал старик-полукровка, убивший двоих солдат. Бешенный Воробей из племени Арикара клялся на совете, что старик отнял у него топорик. Поэтому, объяснил Потерявшийся-в-Траве, утром Санду отведут к белым. "Пусть так, - ответил Александр. - Но это будет утром. Сейчас мне нужно поговорить с Делающим-Волосам-Хорошо". Кваг-Зот выдал переводчику длинную гневную фразу. "Попросите его собрать племя, - сказал Ольгин, дождавшись, когда Кваг-Зот замолчит. - Я буду танцевать". Кваг-Зот, услышав перевод, изумлённо кашлянул. Шаманы везде одинаковые, думал Ольгин. Даже если они тут навроде парикмахеров. Он видел шаманов бурятских и алеутских, на Аляске успел познакомиться с Сауни, изгнанным из племени, и видел в индейском язычестве некие общности. Рисковал он сильно, но ввиду ограниченности собственного разумения, не слишком боялся.
Ему развязали руки. Племя собралось у костра посмотреть. Ольгин начал танцевать. Воины Могуэви не видели прежде ничего похожего. Это был истинный танцевальный баттл, друзья. Двое совершенно седых мужчин, один в солдатской форме, худой, жилистый, с лицом глубокого старика, другой по пояс голый, с длинной косой со вплетённым пером, с горящими от дурмана глазами, плясали насмерть, каждый по-своему, и, кажется, не помнили друг о друге.
Потом его напоили горьким чаем из глиняной плошки. Я Могуэви, - рассказывал Ольгин. - Я родился вашим братом и пришёл к братьям. Моя жизнь закончилась, когда я видел лето столько раз, сколько пальцев на моих руках и ногах. Моя жизнь снова вернулась ко мне. Вам нужно уходить, потому что белые не принесут ничего хорошего. Я хочу растить бобы и возделывать землю, приносить жертву богу, давшему вам дождь и реку.
Человек-Который-не-Знал-как-Стал-Старым, так назвали Ольгина Могуэви. Кваг-Зот перед смертью нанёс на лицо Ольгина тёмно-фиолетовую татуировку: две полосы на щеках, одна на подбородке, два ромба в уголках рта. Потом он умер, вероятно, от инфаркта. У старика было больное сердце и танца с чужаком оно не вынесло. Днём Александр учил язык, а вечером танцевал. В шатре покойного шамана лежали скальпы, с которыми нужно было что-то делать. Скальпы были старые, добытые, очевидно, ещё до рождения нынешних воинов. Ольгин не знал, как спросить о них. От него чего-то ждали. "Духи говорили со мной, - сказал он однажды Весёлой Сойке. - Волосы наших врагов больше не помогают нам. Те, кто отнял их у наших врагов, давно ловят рыбу в водах Мнемозины. Великий дух хочет иного". Закончился август. Представлять Могуэви на совете племён было некому, ибо прежний шаман умер, а новый был в розыске у белых, а заодно у Арикара. Лагерь снялся с места и двинулся к югу, туда, где ждали их братья, дети и женщины. Человек-Который-не-Знал-как-Стал-Старым носил три серых пера в спутанных волосах и плетёный доспех шамана поверх побелевшей от пыли куртки. Племя Могуэви так и не появилось на совете у форта Ларами. Великий дух говорил странные вещи. Воины понимали мало и ждали встречи с Падающим Камнем, чтобы тот рассудил их. Падающий Камень был великим и мудрым вождём. Он понял, что перед ним не белый, но и не Могуэви. И уж наверно не пророк, за которого себя выдаёт. Чужак был умён умом наблюдателя, если духи выбрали его, это были нездешние духи. Он давал людям имена, которые те не умели сказать. В одном Падающий Камень поверил Человеку-Который-не-Знал-как-Стал-Старым: белые покупали землю лишь до той поры, пока их страшные болезни не убьют последнего Могуэви. После этого торговаться об условиях станет некому. Падающий Камень подарил Человеку-Который-не-Знал-как-Стал-Старым трубку, чтобы та помогла чужому колдуну на его странном пути, и жену из пленённых в детстве Пауни. Ольгин назвал её Лизой. В сентябре 1851 года Могуэви отправились по течению реки к теплым долинам, где и зимой можно было растить бобы и ловить рыбу. Ольгину с женой было велено убраться из племени.
Всё-таки, Падающий Камень недооценил Ольгина. В день его ухода племя покинули: Потерявшийся-в-Траве с женой, Белкой-в-Кронах, и двумя сыновьями; Весёлая Сойка с братом, Молчащим-от-Песка; Чешуя Карпа с женой, Весенним Дождём; Чёрная Ночь с малолетним сыном, дочерью и двумя братьями: Водой-в-Небе и Остановившим-Лошадь-Которая-Побежала, их жёнами, Тучей Скворцов и Белым Листком, и сыновьями - безымянным мальчиком и Тем-Кто-Первым-Увидел-Человека-Который-не-Знал-как-Стал-Старым. У каждого из мужчин был вытатуирован на груди собственный портрет (нужно признать, довольно верный) и подробные карты: Ново-Архангельска, Камчатки, Мурманска, течения Енисея и пр., и пр. Они были воинами, или старались таковыми быть, и видели, что в странном шамане, давшем им новые имена, больше родственного им, нежели в рыболовах и сеятелях, продавших свою землю белому человеку.
Ушли Александр и Елизавета Чебановы, Анненков, Пестель, Лорер, Муравьёв-Апостол, Лунин, Трубецкой, Каховский, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Оболенский. С ними их жёны и дети. С весны 1852 года они жили на границе Форта Пирра, торгуя с колонистами и изучая военное ремесло. К ним присоединились несколько Сиу, названных Басаргин, Ивашев, Штейнгель, Норов и Свистунов. Прошло два года.
"Друг мой, - сказал как-то Пестель Чебанову, раскуривая вечернюю трубку. - Метисы, пришедшие с запада с поселенцами, говорят, что Разящий Медведь умирает, или уже умер. Не Лакота ли суждено первыми восстать против самодержавия?" - "Лакота... - Чебанов задумался. - Что стряслось с Разящим Медведем?" - "Глупая стычка с белыми, - отмахнулся Пестель. - Пройдёт год-другой, и всё забудется. Да только новый вождь ещё поживёт..." Чебанов созвал совет. "Господа, - сказал он. - Нас мало, но времени нет. Умер Разящий Медведь, и нужно без промедления выступать к Лакота с требованием установления Республики". Тут же они проголосовали. Против были Рылеев, Оболенский и Басаргин, прочие поддержали, осознанно ли, по привычке ли.
За чубуком, в вечор иной,
Под сенью дружеского свода,
Какая дивная свобода
Разделит бдение со мной!
Дым разбегается; луне
Пора бежать пред Фебом гневным.
Чего мне ждать в чертоге дневном?
Какие сны приснятся мне?
Дела их шли не гладко. Они едва не подрались, когда Бестужев взъелся на Лунина за какую-то мелочь. Другой раз Каховский отпустил непристойную шутку по поводу жены Муравьёва-Апостола. Дуэль не состоялась только чудом. В последние минуты перед поединком Лунин сообщил Чебанову о замыслах друзей; пришлось срочно вмешиваться. Дочь Рылеева, тайно влюблённая в Лорера, просила у Чебанова аудиенции. Чебанов, недавно женивший Лорера на симпатичной Сиу, понятия не имел, чего дама хочет, и отказывал ей под любым предлогом. Звезда Республики горела над ними.
Союз Благоденствия выдвинулся туда, где прежде возник: в сторону форта Ларами. Там всё и случилось.
У форта их встретил отряд под командованием пьяного, но гордого Джеремайи Флинна. Флинн не узнал Александра. Перед ним стоял индеец с татуированным лицом. "Нам нет забот до вас и ваших занятий, - сказал Чебанов, рассыпая, как зерно, индейский акцент. - Мы идём к племени Лакота, дабы привести их к свободе". Это была первая большая ошибка Человека-Который-не-Знал-как-Стал-Старым. "Ты знаешь, что тут было?" - спросил Флинн. - "Какая-то потасовка". - "За эту потасовку, - усмехнулся Флинн, - каждому Лакота полагалось бы висеть вот тут, - он махнул на ворота. - И вам бы не помешало, откровенно говоря, раз уж ты заговорил о свободе". - "Мы не враги вам, - ответил Чебанов. - Мы принесли Лакота Конституцию". - "Что?!" - "Да", - радостно подтвердил Чебанов. - "Чего же вы хотите?" - "Освободить крепостных". Это была вторая ошибка. Чебанов не знал, как называются крепостные по-английски. Он сказал "людей крепости". Флинн понял его однозначно, да иначе и не мог понять. В Форте Ларами содержались под стражей десятеро пленных Лакота, чудом не убитых при карательной экспедиции. Флинн поразился глупости индейца, вот так, в лицо, заявившего о намерении штурма Форта Ларами. "Огонь", - приказал Джеремайя Флинн. Он же и погиб одним из первых. Стрела Оболенского выбросила его из седла, а лейтенант Миллард снёс Оболенскому полголовы выстрелом из "Уокера". Далее началась резня. Убили Каховского и Басаргина; куда-то исчез Мурьвьёв-Апостол; Свистунов и Лорер подхватили раненого Бестужева и упали оба. Последние выжившие из Союза Благоденствия бежали, предводимые Трубецким. Чебанов дрался со всей жестокостью, какую способен был запомнить. Когда его, окровавленного, страшного, привели к полковнику Хенке, Чебанов вдруг понял, что почти вся кровь на его теле чужая. У него было лишь пробито ухо, на которое он оглох. Великий бог Мастамаго отвернулся от него. Чебанова бросили на дворе у ног полковника.
"Сэр, - сказал Чебанов. - Я приму свою смерть, как надлежит офицеру. Но дайте мне несколько минут для молитвы". Хенке устал от индейцев и американцев, и человек, стоящий перед ним на коленях, значил для него не больше, чем пуговица. Полковник поднял саблю.
Александр закрыл глаза. Он поискал в царстве мёртвых Ивана Дмитриевича Якушкина, но не нашёл его. Тогда он попросил духов передать Якушкину следующие слова:
"Милый Иван Дмитриевич. Теперь, у порога моей жизни, я пренебрегаю разницей в годах между нами. В конце концов, все мы однажды будем пасти бизонов и рыбачить у вечных рек. Я помнил и помню Вас и всё, сказанное Вами на Павловском заводе. Надеюсь, условия каторги вам смягчены, как Вы желали, да ведь и срок уж прошёл немалый. Вы прочили мне быть академиком, - я им не стал. И, кажется, я просрал всё, во что верил. Впрочем, Вам ли не знать, не я первый. Я вечно благодарен Вам за уроки грамоте, русской и иностранной, и счёту, за твёрдую веру в мой ум, равно и за уважительное отношение к моему сословию. Вспомните меня, когда придёт Ваш час, как я вспоминал Вас и Ваше сердечное участие, коим вовек буду я утешен.
Ваш
Санду Чобан, ссыльно-каторжный (10 лет за разбойный грабёж).
P.S. Каховский не так уж плох, зря вы.
P.P.S. Если духи сообщат вам мои слова при жизни, прошу покорно об исполнении моей последней просьбы: Случись вам встретиться в будущем с юношей или девушкой с подобным моему свойством, склоните его (её?) к цирковой карьере. Публика может называть случайные числа или фразы на мудрёных языках, а герой представления бы повторял их по прошествии времени. Может получиться блестяще, если всё правильно устроить."
В эту область, покидаемую нами,
Мы когда-нибудь вернёмся облаками.
Не спасти её ни ливнями, ни тенью,
Но как радостно рассеяться над нею;
Задохнуться от бесцельного всесилья...
Даже если были чернью, - станем синью.
Вот и всё.
Стрела вошла полковнику Хенке в висок и насквозь прошила череп. Хенке упал, ранив Чебанова саблей. А из-за ворот хлынули всадники.
Это верный Трубецкой домчался до стоянки Лакота и привёл за собою лихую конницу. Пятнистый Хвост, без пяти минут новый вождь, не смог устоять перед столь славным началом правления. Форт Ларами пылал ещё сутки.
"Своих не бросаем" - сказал Трубецкой, обняв на прощание Чебанова. Последние члены Союза Благоденствия разъезжались, рассеивались по Великим Равнинам, предвидя скорое преследование. "Даст Бог, увидимся, - Чебанов похлопал Трубецкого по спине и грустно улыбнулся смятенной и покорной Лизе. - Поехали, ангел мой". Они с Лизой отправились на юг.
Его видели через десять лет, в конце Гражданской войны. Старик с изрисованным лицом подбивал к бунту негров в Луизиане. Найти его не удалось, да в то тревожное время никто особенно не пытался.