Выхожу из автобуса на Московском вокзале. Мой путь до Московского шоссе лежит по ажурному железному мосту. Я иду сквозь клубы пара и дыма по гулкому дощатому настилу, нависающему над паровозами, вагонами, грязными нефтеналивными цистернами и сверкающим переплетением рельс железной дороги. Ужасает мысль, что эта железная дорога простирается на восток, на другой край галактики по имени СССР до самого Тихого океана, где на берегу бухты Золотой рог стоит город Владивосток.
Давным-давно, ранним утром, проехав за десять потрясающих дней, всю гигантскую страну насквозь, мы подъезжали к Владивостоку. Курьерский поезд N8, медленно постукивая колёсами, нехотя тянулся вдоль берега океана. Снаружи было темно. Заспанные мы стояли у окна вагона в жёлтом полумраке коридора среди чемоданов и тюков. Мой младший брат Вовка подтянулся на руках к окну и прижался носом к стеклу. Он стоял на одной ноге. Трагически случайно обожжённая перед отъездом, его правая нога ещё болела, она была забинтована и пахла рыбьим жиром. За стеклом, вдали, таинственно мерцали огни огромных океанских кораблей, и вдруг тихо так задумчиво он произнёс: "Моле. Как стласно"! У родителей, наверное, сжалось сердце, но все заулыбались, пришли в лёгкое возбуждение и заговорили о море, об умных понятливых детях и о том, что советские пароходы самые лучшие в мире и всё будет у нас хорошо. Да, было страшно. Это был край Земли, но мы должны были плыть ещё дальше на распрекрасном теплоходе "Ильич" туда за этот край, в неведомый город Магадан. Мысль о морском путешествии приводила меня в задумчивый и неповторимый восторг, и страшила, но, глядя на всех, я забыл о страхе, к тому - же букву "р" я уже давно выговаривал четко и поэтому тоже тихонько улыбнулся. Устами младенца, глаголет истина, и как поётся в песне: "Стоял впереди Магадан столица Колымского края".
О таком грандиозном путешествии я не то что мечтать, а даже помыслить не мог. Тогда были другие мечты, они были мне по возрасту и росту.
Была мечта о своей игрушечной железной дороге. Такая дорога была у моего соседа по площадке Сережи. Где они её взяли? Это была загадка.
Я долгое время мечтал сам построить свою дорогу, хоть какую ни будь, хоть из жести или пусть даже выпилить лобзиком из фанеры, но так и не построил. Не хватило времени и терпения для долгой кропотливой работы. Хотя мне казалось, что времени много и его должно хватить на всё.
После того, как бабушка научила меня читать, довольно быстро у меня возникла идея про книгу "обо всём", где было бы написано про всё, что есть на свете. Я, почему-то, был твёрдо уверен, что такая главная книга существует. Тем более, что всё у того же счастливчика Серёжи была книга -- "Почемучка". Я предполагал, что это та самая книга "обо всём", но мне её не давали. Наверное, они думали, что я маленький и обязательно её порву или оболью супом.
Наконец-то в школе я нашёл подходящую на роль главной книги -- "Рассказы о том, что тебя окружает". Я думал, что это то, что надо, но, как только я прочитал её, число вопросов только увеличилось. Наверное, такая книга "обо всём" должна непрерывно переписываться и переписываться и поэтому она не будет написана никогда. Об этом давно знал Сократ, сказав как-то по секрету Платону: "Я знаю только то, что ничего не знаю".
Нужна не книга, а непосредственные знания, как в сказке о "Чёрной курице...". Удивительно, но у нас в Зырянке одно время в хозяйстве была загадочная чёрная курица. Она была не такая как все куры. Она легко давалась в руки, и когда, обхватив за прижатые к бокам чёрные в крапинку крылья, её резко клали на бок на землю, то она закрывала глаза и засыпала коротким гипнотическим сном. А когда просыпалась, то вскакивала, распушала перья, кудахтала и по странной, как древнее заклинанье, команде "махить" прыгала через сомкнутое кольцо рук.
Прохожу пешеходный мост. Машин на Московском шоссе очень мало.
Троллейбусы стоят с опущенными "рогами". Наверное, от мороза где-то оборвались провода. Троллейбусы не ходят, -- нет электрического тока.
И что же, в конце концов, такое это электричество? Вот непосильный Гамлету вопрос. Известно, что электричество - это электрический ток. А ток - это изменение во времени заряда. А электрический заряд? Ну, это электроны. А что такое электрон? А он одна сплошная математика -- безразмерная пси функция, из которой следует, что электрон одновременно и частица и вероятности волна Де Бройля, которая интерферирует сама с собой. Опять же, великий классик говорил, что "электрон неисчерпаем, как и атом"!
Когда наука так умопомрачительно абстрактна, то нужно обратить свой взор к искусству. Моя фантазия взлетела в небеса, когда по радио услышал я стихи про электроны.
Быть может, эти электроны -
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Еще, быть может, каждый атом -
Вселенная, где сто планет;
Там всё, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
Я с тайной робкою надеждой подумал: "А вдруг на самом деле всё так оно и есть? Тогда и наше Солнце тоже атом, а Земля как электрон! Какая гениальная идея! И пришельцев нам надо искать, возможно, где-то рядом, там внутри атома".
Была весна. От бесконечной зубрежки, солнца, весенней пыли и игры гормонов у меня на верхней губе вскочил пугающий фурункул. Приближался выпускной вечер и там я мог бы им произвести наверняка неизгладимое впечатление на эстетически утончённую Риту Марципанову.
В поликлинике хирург пристально посмотрел на мою губу и радостно так поставил диагноз: "Парень, да у тебя ведь фурункулез, полный, а это не ко мне, а к дерматологу".
Со сложным выражением безразличия и досады на лице, наверное, потому, что стало ясно, что я никакой ценности для его науки уже не представляю, он стал быстро что-то писать в моей медицинской карточке.
Пожилой конопатый дерматолог, не мудрствуя лукаво, назначил мне мазь Вишневского. От неё исходил полузабытый стойкий запах дёгтя -- универсального лекарства всех времен и смазки для колёс телеги.
Мазь не помогала. Губа продолжала распухать. Я занервничал. Пришлось мне кратко, но с лёгким надрывом в голосе объяснить врачу, что мой фурункул и выпускной вечер "несовместны". Дерматолог поджал губы от обиды, что его поучают, но видимо вспомнил, что-то о своём давно прошедшем выпускном вечере, сжалился и велел медсестре сделать мне укол пять кубиков пенициллина. Дела сразу резко пошли на поправку, хотя губа оставалась пока ещё заметною деталью моего лица.
Я переживал, но вынужден был появляться в обществе одноклассников с болью в губе и тревогой в душе. На последний урок физики все припасли самые сокровенные и естественно самые глупейшие вопросы: двоек можно было уже не бояться. Я планировал задать два вопроса.
Первый: "Почему, всё-таки, гравитационная постоянная G -- является постоянной? Или это просто размерный коэффициент?"
И второй: "Быть может эти электроны...?" Но уже на уроке я понял, что на два вопроса времени не хватит. Я решил задать один главный вопрос об электроне.
Когда вопросы у всех уже иссякли, я собрался с духом и, с трудом шевеля больной губой, спросил: "Вячеслав Степанович. Что я увижу, если я, допустим, буду стоять на электроне, а он летит вокруг ядра"?
Учитель видимо слегка опешил от моей наглости и на секунду задумался, но потом поднял свою большую, седую, красивую, как у профессора Доуэля голову, посмотрел на меня так пронзительно своими стального цвета глазами и честно и прямо, как бывший фронтовик и заслуженный учитель РСФСР ответил: "Восход ядра ты не увидишь. А что увидишь? Этого тебе я не скажу. Ответ тебе придется самому найти, когда учиться будешь в университете". Серые глаза у Риты Марципановой прояснились и стали голубыми, а зрачки резко сузились как у кошки от яркого света. Гоша Веткин с разочарованием в голосе тихо сказал себе под нос: "Ну-у-у, во-от". Витя Елецкий с завистью посмотрел на мой фурункул.
На моей губе остался едва заметный шрам, как говориться шрамы украшают.
Вот, я уже давно учусь в университете, а до ответа на вопрос об электронах, как до Луны. Возможно, мой учитель сильно ошибался, и я начинаю догадываться в чём.
Быстренько перебегаю Московское шоссе. В кармане пять копеек. Пожалуй, придется ехать на трамвае. Иду к трамвайной остановке. Недалеко хлебозавод и от хмельного дрожжевого запаха свежеиспеченного хлеба щиплет в носу, рот заполняется слюной и слегка кружится голова. А рядом в магазине за пять копеек продают такие свежие, снаружи твёрдые, а внутри мягкие и вкусные крендели. Хочется есть, и курить, одновременно. Но совершенно невозможно ни то, ни другое. Либо ехать на трамвае, либо купить "кренделябр", съесть его прямо в магазине, и чапать по морозу пешком до дома больше часа. Далековато. А мороз такой крепкий, что сигарета примерзнет к губам.
Стою на остановке, жду трамвая. Бросаю взгляд в пространство, забитое какими-то убогими заснеженными постройками и цепенею. На кирпичной стене гаража красуется надпись: "Посадка НЛО запрещена!" Теперь понятно, почему мы так одиноки во Вселенной.
Хотя -- это не мы, это я страшно и безнадежно одинок во Вселенной. Я вспомнил про несданный экзамен, и мне становится жалко себя. Я всего лишь одинокий "мыслящий тростник", с пониженными способностями к математике и телепатии. Пытаясь избавиться от мирового одиночества, в отсутствии пришельцев, как человек разумный, я неожиданно выдвигаю гипотезу о существование бога, которого придумали люди, а он создал всё и человека в том числе. С точки зрения научного коммунизма: "Бога нет", а с точки зрения теории колебаний образовалась положительная обратная связь. Чтобы избавиться от генерации пустых смыслов, возникает спасительная идея о Будде, про которого ничего нет в учении марксизма: "А может быть действительно всё, я сам, и что я вижу и думаю, это сон, который снится Будде?".
Сон Будды прерывает звон трамвая.
Вглядываюсь в морозное, почти космическое, пространство: откуда должен выехать трамвай. Взгляд натыкается на трансформаторную будку. На ней висит табличка "Не бери кабеля голыми руками". А рядом на столбе красуется изящный симметричный череп с двумя перекрещенными куриными косточками. В голове навязчиво струится фраза: "Бедный Ёрик!" Скорей всего - это электрик "Юрик". Череп "Юрика" пробит по-детски угловатой электрической молнией. Под этой зловещей картинкой печатными буквами написано: "Не влезай! Убьёт!" Опять кругом одни запреты. А так охота влезть на столб.
Из морозного тумана возникает трамвай шестой номер, громыхая и скрежеща колёсами. Он высекает из контактного провода дугой, похожей одновременно на букву "Т" и нелепую телеантенну, снопы ярких электрических искр, в каждой из которых взрывается и, расширившись до предела, угасает на зимнем морозе миллионы вселенных.
Промёрзшие деревянные вагоны когда-то покрашенные, наверное, ещё до войны, голубоватой краской, которая давно выцвела и теперь стала серой, наводили на мысль о неимоверной живучести отдельных пород мастодонтов. Скрипя всеми металлическими суставами, трамвай останавливается.
Держась рукой за отмороженное ухо, я гордо поднимаюсь по лесенке вагона, как капитан Немо на свою подлодку "Наутилус". Молча кивком головы, я отдаю команду: "Полный вперед!" Трамвай положенное время стоит и решительно трогается. Он делает крутой поворот налево, и, рыская из стороны в сторону, мчит меня домой в Сормово, звеня и подпрыгивая на неровных рельсах.
В трамвае холодно и пахнет электрической изоляцией. В такой атмосфере хочется непрерывно думать о том, как нарушить все запреты. А ведь первооткрыватели науки всегда их нарушали. Так вот в чём суть научного открытия - нарушить запрет! Я сформулировал для себя неожиданную важную мысль. Я в прямом смысле застываю, прислушиваясь к Вселенной. Она молчит. Она согласна.
И тут раздается громкий голос: "Ну, а вы стиляги платить за проезд собираетесь"? Оборачиваюсь. Оказывается это кондуктор, обозвала стилягами двух румяных незамысловатых на вид, но ярко одетых пареньков. На них короткие пальто реглан светло-горохового цвета, с шалевыми меховыми воротниками. На головах, как гребешки, красуются меховые шапки "московки", а на шее разноцветные, полосатые китайские шарфы. Хорошо платят молодым рабочим. "Слава рабочему классу!" - отмечаю я про себя, автоматически.
Ну, разве это стиляги? Всем известно, что все стиляги живут в Москве. В журнале "Крокодил" их рисуют эдакими хлыщами с тонкими, как ниточка усиками и с блестящими от бриолина коками волос. Они обычно одеты в свободные с большими ватными плечами клетчатые пиджаки, мутно-сиреневого цвета, почему-то такой цвет называют "атомный", узкие - 18 см зелёные брюки дудочки и жёлтые тупоносые ботинки на белой подошве, на так называемой "манке". Галстук узенький и обязательно на нем пальма и обезьянка. Вот это стиляга. Кажется, про них была такая песенка: "Мы не сеем и не пашем, а валяем дурака, с колокольни шляпой машем, раз-го-ня-ем облака". А это разве стиляги, это обычные молодые работяги, наши люди.
Когда мы возвращались из Зырянки, то были проездом в Москве. Там я узнал, какие бывают стиляги.
Сначала мы долго летели с пересадками на самолётах Ил-14, а остаток пути от Новосибирска преодолели за две взлёт -- посадки на новом реактивном самолёте ТУ 104Б. Серебристый самолёт был стремительно прекрасен. В нём разместилось сто пассажиров. В полёте нам бесплатно давали карамель и газировку. Это было чудо двадцатого века.
Мы были в Москве уже три дня. Всё это время мы ходили по музеям, выставкам и магазинам. Утром я вышел из гостиницы "Восток". Была тёплая весна, от которой я отвык. Я был радостно возбужден от нахлынувшего на меня потока приятных столичных впечатлений. Я был в восторге от всего: от метро, где на каждой станции продавали томатный и виноградный сок, от музея подарков Сталину, от ВДНХ, от лотков с книгами, где я купил "Магелланово Облако" Станислава Лема и, наконец, от магазина "Детский мир". На мне была новенькая, цветастая в сине-красную клетку рубашка-ковбойка с коротким рукавом. Ковбойка приятно так пахла швейной машиной и уксусом. Хотя брюки на мне были и не новые, а от знаменитого бостонового костюма, но я себе казался почти счастливым москвичом.
И вот в толпе прохожих наискосок пробегали двое парней, они куда-то спешили. Они были меня постарше и одеты великолепно, во всё светлое и в тон, москвичи ё-к-л-м-н. Я почему-то, обратил внимание на них. Один, который справа, улыбнулся мне, так приветливо и я ему тоже. А этот улыбчивый повернулся к своему спутнику и что-то сказал. И я всё понял. Из какой-то книги про шпионов, я освоил полезный метод чтения по губам. На улице шум, а я по губам прочитал: "Смотри Боб, какой хиповый кент хиляет, ну железно - стиляга". В его словах была такая тонкая и ядовитая издёвка, как неожиданный укус улыбчивой змеи. Ребята эти были совсем не безобидны, как мне вначале показалось. "Москва бьёт с носка".
"МАсквА"! -- так дедушка мой с восхищением говаривал об этом городе после принятия маленького граненого стаканчика Московской водки, разбавленной настоем полыни. Дело этим не ограничивалось. После каждого очередного стаканчика он неожиданно для всех говорил - Вар-шАва, а затем - Копен-хА-ген, и как апофеоз этого фантастического путешествия во внутренний мир, он гордо сообщал -- Чи-ха-гО! В реальности он не был никогда в таких прекрасных городах.
И сколько бы я потом ни придумывал оправданий для молодых москвичей, обозвавших меня стилягой, в глубине души я осознавал, что они меня просто искренне, и беззлобно презирали. Я был для них существом низшего уровня. И как бы я ни одевался, было видно, что я только что с Колымы. Ну, в общем, "Человек человеку друг, товарищ и брат".
Чтобы освободиться от мизантропического настроения, я вспомнил, как на уроке пения в Зырянке мы пели бодрый "Марш энтузиастов".