Как-то под сам чистый четверг обидел приходской поп мужика. Не станем говорить как, но - крепко обидел.
Была у мужика собака. Всем и для всех - собака на зависть. Пес добрый, но старый. Жизнь прожил честную, сторожевую и одной ночью мирно издох.
- Что же ты, друг верный, меня покинул, - сказал мужик. - Жить бы тебе да жить. Ну, ничего, последнюю службу ты мне сослужишь.
И оставил он пса как есть.
Идет тогда мужик прямо к поповскому дому. Там и попадья. Баба нарядная: губы полные, боки - справные.
- Здравствуй, матушка. Дома ли батюшка?
Попадья улыбается, попадье мужик нравится. Ведет она мужика в горницу. Поп за столом. Пьет да ест - чего же еще? Ни к столу, ни стулу мужика не приглашает, рюмки гостю не предлагает. Кланяется мужик попу мало не в пояс.
- Здравствуй, батюшка. Кормилец, здравствуй.
Поп ухмыляется. Помнит он, что мужика обидел, а поди ж ты - пришел мужик, никто его не волок, и с порога в пол немытым лбом.
- Чего тебе? - спрашивает, а сам - хвать хлеба с поджаркой, да рюмку - хвать.
- Горе мое, батюшка, большое. Вся опора в кручине моей - на тебя одного.
- Бог поможет, - поп ему.
А сам уж думает, как бы ему мужика спровадить, ведь понятное дело - мужик пожаловал за деньгами.
- Приключилась со мною, батюшка, большая потеря, - говорит мужик.
- Никак, жена. - Поп и вилку от уст отстранил, да недалеко.
- Если б - жена. Господь прибрал собаку мою. Верой и правдой служила мне долгие годы. И зимой и летом долг собачий несла исправно. Бывало - кобели сук объезжают, а мой - дома под образами. Словом, расписывать дела его святые - дело не мужиковское. А хочу я от тебя одного. Чтобы пса моего похоронили по христианскому обычаю, чтобы душа его чистая радовалась, глядя в лицо Господа нашего Христа.
Услыхал это поп, да как завопит:
- Да чего же ты, сукин сын, мелешь! Чтобы пса, блядь подзаборную, да по христианскому обычаю?
И много чего еще мужик от него услышал, чего писать здесь не следует. Но с мужика все, как с гуся вода. А когда поп проморосил, то мужик сказал:
- По правде, отец честной, покойный завещал тебе и приходу все, что нажил безгрешной жизнью. Хочешь, верь мне, хочешь - гони взашей, а только тебе от пса моего положено двадцать целковых.
- Завешал, говоришь? - успокоился немного честной отец.
- Вот тебе в том святой христианский крест, - отвечал мужик, не поднимая, однако, перстов.
Помолчали. Как-никак - двадцать целковых.
- Помянем же тварь божию, - сказал, наконец, поп и налил мужику рюмку горькой.
- Помянем, - вздохнул мужик и горькую выпил.
Новость о том, что мужикова пса похоронят по обычаю Святой Апостольской Церкви, прогремела по хуторам не хуже разорвавшейся пушки, и стоило народу подступить к мужику с расспросами, тот отвечал примерно так:
- Хотите - верьте, хотите - поколотите меня палками, да только пес мой великой святости был существо. Да ведомом о том было одному батюшке Аввакуму. И уж если по серости своей я в псе своем не видел никакого различения, то может ли забываться в диавольском богохульстве наш с вами духовник?
И деревенские сошлись на том, что нет, не может.
Пса же отпели и упокоили не хуже любого крещеного человека, да не где-нибудь, а самой в церковной ограде, что возможно стало после того, как мужик вспомнил, что пес завещал приходу, ко всему прочему, один червонный.
Недолго судачили о том по лавкам, а больше вспоминали, что сделал новопреставленный в безгрешной жизни. Как он выводил из болота детей, исцелял больных и как с тех самых пор, как появился у мужика, в селе не видели конокрадов, не дохла скотина и не приходила холера - известно стараниями божьего праведника. Поддакивал пастве и отец Аввакум, ибо хотя целковые приятно оттягивали его карман, принятие бессловесной твари в церковную ограду оправдывалось лишь благочестивыми слухами. Так что уже к Рождеству все мужики и бабы верили в непогрешимую святость издохшей собаки и, срамно сказать, нет-нет, да и появлялись на его могилке испросить доброго совета или подлечить захворавшую корову.
- Бога, Бога просите в своей нужде, - ворчал поп, да поделать ничего не мог. Бабы же говорили:
- Так его, батюшка, и молим - через святое представительство заступника нашего, святую, безгрешную животину. Да и сам ты о том знаешь не хуже нас.
И взаправду, маленькая могила явила в недолгое время немало чудес и бесподобных знамений. А кое-кому пришлась по душе мысль, что не худо бы откопать из земли святые мощи и прибегнуть к их чудодейственным свойствам напрямую, во всех совершенно делах.
- О том решает Святой Синод, - похолодел поп, в подробностях воображая представление к канонизации усопшего праведника.
- Так проси, батюшка, проси, - возопили проклятые бабы. - И возрадуйся, что служишь при церкви, где каждый день являются чудеса, посланные святым угодником! Пиши в Синод, чтобы нам, несчастным, не пришлось молить о том епископа. Уж он-то поймет, что с таким делом надобно поторопиться.
И поп, только лишь представляя, как велика будет радость почтенных иерархов, соглашался со всею болтовней, но, конечно, никаких писем не писал.
Так, помалу, изводя его просьбами и блаженным воем, бабы и кое-кто из самых набожных мужиков заставили попа, как не тянул он с этим, извлечь при стечении всех деревенских нечистый прах из могилы и внести мощи в храм. Совершив все полагающие в таком случае службы, отец Аввакум вложил кости в ковчежец и поместил их под престолом. Собачий же череп его принудили возлагать на самом антиминсе во время литургии, и видеть, как кланяются ему беззубые старухи, неразумные дети, дебелые бабы и грубо сколоченные мужики, и отбивать поклоны самому. А кроме - исполнять при сем черепе все обязанности приходского священника и лобызать собачьи кости дрожащими губами. Позор и богохульства - еще неслыханные!
После всего подходит как-то поп к мужику и говорит:
- Знай, что за все эти кощунства висеть нам с тобой на одном суку.
Мужик же на то ему отвечает:
- Делай, что велит тебе Церковь. Уж народ-то знает - кто их святой.
На том и разошлись, и больше речи о том у них не было.
В таких делах они прожили до светлого праздника Пасхи, и к той поре деревенская церковь стала более походить на языческий храм, чем на дом Господа нашего Иисуса Христа. Поп уже расхаживал в рясе, сшитой из собачьих кож, с крестом, испоганенном нечистым значком, и литургия его, справляемая по чину христианскому, служила скорее сатане, чем святому Богу.
После внесения мощей в стены храма, чудеса посыпались одно за другим. Все прочие, дежурившие на иконах святые скромно молчали, смирив свои общие чаянья перед силой нового святого. Кроткий Христос взирал на череп своего подзаборного генерала с одинаково кроткой улыбкой, и рад был приветствовать явленного в народе заступника пред своим небесным престолом. Божественный и распятый, он одинаково благосклонно наблюдал за всем, что творилось под его прободанными стопами, а собачий святой, покуда являл чудеса и знамения, лишь укреплял людскую веру в незыблемости небесного начальства.
Но, какой бы благочестивой не стала жизнь глухого прихода, слух о том, что в одной из деревень неразумный народ поклоняется внесенной в храм песьей голове, достиг епископа, и спустя недолгое время в приход нагрянул земской начальник, епископская комиссия и поручик Иваном с десятком солдат.
Отца Аввакума увезли в кандалах и больше никогда в деревне не видели, взбунтовавшимся бабам всыпали розог, мужикам - палок, а наш мужичок вымазал рожу сажей и залез на печку - дурак дураком. Так земские от него и отстали.
Мужик потом пошел, напился водки и утоп в яме. К его вдове стал ездить поручик Иванов. Они скоро поженились, и он увез ее в Севастополь.