Пресная Жвачка : другие произведения.

Иней

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стоя в потёмках у ворот, она сорвала белый цветок мальвы и медленно, подобно неприкаянному лепестку, брошенному в густую пыль ветреной ночи, закрыла за собой калитку. В ноздри бил отвратный запах копчёного сала. Меня мутило. Придя домой, я смотрел на себя в зеркало ванной комнаты и ненавидел. Светлые волосы, которые стукнуло в семнадцать лет отрастить, липли к лоснящемуся лицу с глубоко посаженными глазами и торчащими по-отцовски скулами. Но напротив я видел не мятежный образ ощетинившегося, познавшего горечь зрелости нигилиста, узкую личину которого долгие годы пытался наивно натянуть поверх толстой кожи. Отражение демонстрировало жалкого, безвольного приспособленца. Обосравшегося ребёнка, вымазанного в собственном дерьме.
  Стояло начало осени, я только-только перешёл на второй курс радиотехнического факультета в местном вузе и всё свободное время писал рассказы. Так, ничего особенного - обычная графомания, причём не первого сорта. Писал, заливал на литературные сайты. И вот однажды пользователь, зарегистрированный под никнеймом "i.ney", прислал в приват объёмный комментарий, в процессе чтения которого стало ясно, что писала девушка. В её словах не было оценки, она благодарила за тему, за искренность. Призналась, что в мыслях главного героя уловила отражение собственных переживаний, и, конечно, не зацепить это меня, не привыкшего к подобной реакции, не могло. Я ответил, завязалась переписка.
  Девушку звали Настей. Оказалось, мы проживали в одном городе, а учитывая низкую плотность населения нашей днищенской местности, я был приятно шокирован. О себе она практически ничего не говорила, в основном мы обсуждали сюжеты моих рассказов, источники идей, характеры персонажей. Всё, что я понял о личности моей анонимной читательницы, исходя из непродолжительного диалога, - она являлась крайней степени мизантропом и всё ещё училась в школе. Не будучи сторонником виртуального общения, я предложил выбрать удобный для обоих день и поговорить при личной встрече. Изначально она колебалась, ссылаясь на то, что у неё есть проблемы с коммуникацией, из-за чего обычно люди относятся к ней с неприязнью, но под конец разговора дала согласие. Условились на предстоящее воскресенье.
  Не знаю, чем она собиралась вызывать неприязнь, но когда я подошёл к ДК, увидел на ступеньках потерянно озиравшуюся по сторонам бледнолицую девушку с коротким ежиком тёмных волос, одетую в джинсы прямого кроя, чёрную стёганую куртку, накинутую поверх серой мужской толстовки, и красные конверсы. Сомнений в том, что это та самая Настя, не возникло. Более того - неловкость испытывал я, поскольку опоздал минут на десять. Заметив меня, она спустилась.
  - Привет. Настя?
  - Да, это я.
  - Рад знакомству, - произнёс я, по привычке протянув ладонь для рукопожатия. Подав в ответ холодную руку, она, как это обычно бывает, не отвела сконфуженно глаза, а смотрела прямо и как-то испытующе что ли, будто проверяла, можно ли мне доверять. Вблизи стало очевидно, что Иней - совсем юная девочка. Я ожидал увидеть кого-то постарше, но при всей её эрудированности и не по годам развитой рассудительности подростковая припухлость ещё не обрёкшего чёткие очертания округлого, не затёртого косметикой лица без прикрас выдавала возраст. Внешним видом новая знакомая сообщала миру, что протестует против него. Протестует почему? Потому что была не принята им?
  - Куда хочешь пойти?
  - Можно в сторону военно-мемориального парка, - ответила она, спрятав руки в карманы куртки, по-прежнему глядя проницательно-боязливым взглядом, в котором улавливалась тень разъедающей скорби.
  В первые минуты было трудно. Хоть я и не пользовался популярностью альфа и даже бета-самца, опыт общения с женским полом у меня имелся. Во-первых, в школе и в институте было несколько близких подруг, с которыми сложились приятельские отношения, во-вторых, однажды даже пробовал с одной из них повстречаться. Так, скорее с целью эксперимента, нежели под влиянием каких-то великих чувств. Соответственно, когда любопытство было утолено, интерес прошёл. Здесь же я понимал, что девочка из тех, к кому нужен аккуратный подход, поскольку совершенно ясно, что стоило слегка поднадавить, как хрупкое, ещё неокрепшее доверие, зародившееся в ней посредством моих рассказов, вмиг дало бы трещину.
  - Спасибо, что согласилась встретиться. Приятно осознавать, что есть кто-то, кого трогает моё творчество, - произнёс я, стараясь быть максимально непринуждённым. Она промолчала. -Может, ты и сама пишешь?
  - Нет. Я могу оценить чужое творчество, но сама далека от этого.
  В общем-то, разговорить её было труднее, чем я ожидал. Однако к середине нашей трёхчасовой прогулки под лучами сентябрьского солнца, резко сменившегося моросящим дождём, мне удалось узнать, что весной Насте исполнилось пятнадцать, она фанатела от Оззи Осборна, благодаря музыке которого в шестом классе решила научиться играть на гитаре. Не единожды пересмотрела аниме "Ходячий замок" Хаяо Миядзаки, имела слабость к киберпанковской теме, увлекалась викторианской эпохой и не исповедовала никакую религию. Достаточно поверхностная информация, но какое-то маломальское представление о собеседнице у меня сложилось. К тому же пару раз она даже улыбнулась, что не могло не послужить знаком того, что прогулка не оказалась напрасной.
  Простившись на автобусной остановке, я шёл домой, терзаясь противоречивыми мыслями. С одной стороны, был доволен необычным для себя опытом общения со своей, так сказать, читательницей, с другой же, создалось ощущение некоей недосказанности. Не то, чтобы я прям запал на новую знакомую. Не запал. В силу возрастной разницы, не хотел позволять себе видеть в ней девушку, однако глупо отрицать, что она пробудила во мне нездоровый интерес. Пусть мало о себе говорила, частенько терялась, выражая мысли, сомнений в том, что за внешней стеной кроется невероятный внутренний мир, у меня не было. Какого рода эта "невероятность", на тот момент понятия не имел, но при всём при этом уже тогда, провожая глазами автобус, на котором она уехала, чувствовал себя так, будто по неосторожности сунул руку в ёмкость с кипятком. Больно - волдыри появятся позже. Только потом пришло осознание, что ёмкостью была трещина в юной груди, заполненная обугленными сорняками и горечью.
  Добравшись до дома, я как был в мокрых джинсах и мокрой куртке завалился на диван и долго лежал, не в силах поднять отяжелевшее тело. Вечером пришло сообщение: "Извини, если что-то не так". "Не за что извиняться. Было приятно пообщаться, - хотел отправить в ответ, но, подумав, добавил. - Ты не занята в следующее воскресенье?".
   Так и начался период наших еженедельных воскресных прогулок. Единственный в городе ДК стал неизменным местом встречи, а о времени договаривались накануне. Таким образом, в будние дни я отсиживался на парах, строча бесполезные конспекты, вечерами безуспешно пытался сочинять истории, не заметив, как стал жить сплошным ожиданием воскресного дня. О чём мы говорили? Поначалу о прочитанных книгах, посмотренных фильмах, аниме, хард-роке и хэви-металле. В вопросах последнего Настя во многом, нужно сказать, была просвещена лучше меня. Иногда я делился забавными историями из учебной и повседневной жизни, рассказывал об одногруппниках, она же по-прежнему старалась увиливать от тем, касающихся её будничного существования. Однако, чем дальше заходило наше общение, тем более девушка с мальчишеской стрижкой открывалась, впуская меня в своё необъятно болезненное бытие.
  В один из ноябрьских дней я поцеловал её. Спонтанно. Несмело. Не знаю, с какого момента можно было официально называться парой, но после той прогулки Настя впервые позволила проводить себя не до остановки, а прямо до дома. Всё шло своим ходом. Жила она в частном секторе, поэтому, сойдя с автобуса на окраине города, мы свернули в переулок и большую часть пути шагали по песку, смешанному с глиной и мокрым снегом. На всю улицу горело лишь два фонаря.
  - Не страшно тебе одной возвращаться?
  - А чего страшного? Бояться надо того, что тут, - ответила она, указав на голову.
  Тогда, в силу своей толстокожести, я не придал этой фразе значения. Возле одноэтажного коттеджа со скромным палисадником и тёмно-зелёными воротами Настя остановилась.
  - Пришли?
  - Да. Спасибо, что проводил, и вообще спасибо за весь этот день. Кажется, во мне просыпается вкус к жизни.
  - Приятно это слышать.
  - Напомни, как называется тот фильм, о котором ты рассказывал в кафешке? Что-то связанное с космосом.
  - "Космическая одиссея"?
  - Да. И ещё один советский.
  - "Курьер"?
  - Именно. Посмотрю обязательно, как будет время.
  Какое-то время мы с неловкостью смотрели друг на друга, не зная, как быть. Из-под серой вязаной шапки Насти не выглядывал ни один волосок. С рюкзаком на спине, замотанная в шарф, она вдруг показалась мне беззащитным ребёнком, отчуждённо и разочарованно озиравшимся на внешний мир. Пересилив внутренние колебания относительно того, правильно ли встречаться с пятнадцатилетней девочкой, я вынул руки из карманов и крепко прижал её к себе. Думаю, это было необходимо. Сколько мы так простояли? Минут пять, не меньше. На прощанье обменялись дежурными фразами вроде "Хорошей недели", "Удачно написать контрольную", после чего Настя скрылась за калиткой.
  С тех пор провожания до дома и долгие объятия, чередующиеся с тогда ещё робкими поцелуями, обрели регулярный характер. Я по-прежнему ничего не знал ни о её родителях, ни о том, есть ли у неё родные братья-сёстры. Сама она не рассказывала, а я не давил, довольствуясь каждым нашим крошечным шагом на пути к сближению. В начале декабря мне исполнилось девятнадцать. Отмечать желания не было, поэтому празднование ограничилось семейными посиделками с тортом, салатами и бутылкой шампанского.
  Незадолго до Нового года Настя принесла на встречу пакет с парой кусочков капустного пирога, объяснив это тем, что в её семье днём ранее были поминки одного из родственников. Кого конкретно, не сказала, но мне, само собой, было приятно. "Знают ли её предки обо мне?" - промелькнула мимолётная мысль, резко сменившаяся неожиданным заявлением:
  - Сегодня тебя ждут у меня дома. Сможешь зайти минут на тридцать?
  - Зайти к тебе? - опешил я.
  - Ну да.
  - Конечно, но...
  - Что?
  - Нет, ничего. Я зайду.
  - Ничего такого не будет, просто знакомство, не более. Мне становится трудно объяснять, где и с кем я пропадаю по воскресеньям.
  На протяжении прогулки я чувствовал себя крайне скованно, опасаясь реакции родных Насти. Четыре года разницы - немного, когда вам обоим за двадцать, но наша ситуация относилась к категории отклонения от нормы. Кроме того, если б я имел хоть незначительное представление о том, какие люди меня встретят, возможно, волнение не было б таким паническим. Здесь же и предположить не мог, чего ждать от этой встречи. Может, её родители думают, что она гуляет с одноклассником? Может, соврать про возраст? Вдруг, узнав о том, что я совершеннолетний, запретят общаться со мной? Посадят под домашний арест? Не хотел омрачать прогулку, но не задаваться подобными вопросами не удавалось. Видя, что я напряжён, Настя предложила поехать к ней чуть раньше. Отказываться было глупо, неизвестность хуже.
  - Есть что-то, чего мне не стоит говорить? - спросил я, стоя у ворот её дома.
  - Например?
  - Например, о том, сколько мне лет, где учусь.
  - Ты об этом? Нет, незачем врать. Говори как есть.
  - У тебя настолько демократичные родители?
  Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Я не отрывал глаз от Насти, пытаясь понять, что она чувствует, однако вид её нёс железное спокойствие. Ощущал себя растаявшим куском сливочного масла не первой свежести.
  Поднявшись по ступенькам крыльца, мы вошли в дом, оказавшись в пустом тамбуре. Разулись, настроились.
  - Может, к чаю надо было чего-нибудь купить?
  - Есть всё к чаю, - улыбнулась Настя, расстегнув куртку. - Не паникуй раньше времени.
  За дверью нас встретила довольно сухая, блёклая на вид женщина лет пятидесяти. Разглядывать её, разбирая, как пазл по кусочкам, времени не было, но уже тогда я первым делом обратил внимание на густую шапку каштановых волос и крайней степени сутулость. При наличии покатых узких плеч она обладала широкими бёдрами, отчего обтекаемая фигура без гипербализации обретала форму лампочки. Что касается лица, то в нём сложно было уловить нечто выразительное. Запомнились опущенные уголки тусклых глаз, родинка над верхней губой, вдавленный подбородок. На ум пришла аналогия с высохшей картофелиной. "Вроде не мать", - сразу пронеслось в голове. Так оно и оказалось.
   - Здравствуйте, - нейтрально, абсолютно безэмоционально отчеканила хозяйка дома, демонстрируя плохо скрываемое равнодушие и неправильный прикус. - Денис?
   - Да, - кивнул я, снимая куртку. - Здравствуйте.
   - Я Ольга Викторовна, тётя Насти.
   - Очень приятно.
   - Раздевайтесь, проходите. Есть не хотите, кстати, Насть? Суп куриный недавно сварился.
   - Да нет, мы только чай попьём.
   Когда женщина в растянутом спортивном костюме скрылась за стенами кухни, Настя глянула на меня удостовериться, всё ли в порядке, после чего мы прошли вслед за её тёткой. Я не совсем понимал происходящее, но объяснять мне суть ситуации никто не спешил. На кухне, несмотря на устаревшую мебель и обои не первой свежести, было достаточно комфортно. Пока Ольга Викторовна молча наливала чай, а её племянница рядом так же молча нарезала тонкими ломтиками сервелат, я успел заметить коллекцию икон с ликами различных святых, стопку газет и журналов со сканвордами, молитвенник. Самодельное полотенце, православный календарь. Вероятно, подумалось в те мгновения, Бога в этом доме чтут.
   - Где-то учишься? - неожиданно было брошено в мою сторону за чаем.
   - Да. На втором курсе в местном институте.
   - Что за факультет?
   - Радиотехнический.
   - А чем в свободное от учёбы время занимаешься?
   - Ничем таким особенным. Читаю, музыку слушаю. Как и все в этом возрасте, наверно, - говорить о творческих начинаниях желания не возникло. Как-то тупо бы это прозвучало в сложившейся обстановке. Да и неуместно.
   - Сколько тебе семнадцать? Восемнадцать?
   - Девятнадцать в декабре исполнилось.
   Я ожидал, что далее она примется пичкать меня наставлениями и угрозами касательно племянницы, но куда там. Замолкла, не выдав за оставшееся время встречи практически ни слова. Съела кусок бутерброда, допила чай и, бросив на ходу: "Если хотите - сидите ещё. Я буду в гостиной", вышла, оставив нас наедине. Я, признаться, выдохнул.
   - Что скажешь? - произнесла Настя, в упор уставившись на меня незнакомо обречённым взглядом.
   - Ты живёшь с Ольгой Викторовной?
   - Да.
   - А родители?
   - Нет родителей. С отцом не общаемся, а мама семь лет назад умерла. Пироги в её честь.
   Сказать, что я был в растерянности - ничего не сказать. Никто из моих знакомых и друзей не терял мать. Я понятия не имел, как реагировать на сказанные слова. Причём произнесены они были так обыденно, будто речь шла о колбасе.
   - Не стряпай такое выражение лица, - взяв с тарелки кусок сыра, отрезала Настя. - Старая история, которой я сто лет назад переболела. Терпеть не могу жалости и утешений.
   - Извини. Я не ожидал такого развития событий.
   - Пообещай, что не станешь относиться ко мне как к сироте.
   - Обещаю.
   - И не нужно вот этих формальных "мне очень жаль", "я понимаю", ладно?
   - Хорошо.
   Простившись как-то непонятно что с Настей, что с её тёткой около восьми вечера, я направился в сторону остановки, пытаясь уложить впечатления. "Пообещай, что не станешь относиться ко мне как к сироте". Конечно, моё отношение к этой девочке нисколько не поменялось, но теперь стало ясно, откуда росли ноги её страхов, социопатии и непринятия себя. Я-то видел в её отчуждённости от мира типичный подростковый максимализм, провозглашённый массовым непониманием, который, вероятно, свойственен особо впечатлительным натурам, однако тем вечером обнажилась кровоточащая истина. И понять то, что ей довелось пережить, действительно не каждый способен.
   Каково это - потерять в восемь лет маму? К счастью, я этого не знал и представить себе не мог, что в столь раннем возрасте, когда я без матери не способен был ни портфель собрать, ни майку в брюки заправить, жизнь выбросила бы меня на попечение родственников. Какими бы заботливыми и ответственными те ни являлись. Что тут сказать? Это невообразимая утрата, которая, вероятно, не заполняется ни временем, ни другими людьми, ни большими или маленькими радостями. Дыра в любом случае остаётся. Можно маскировать её, засыпать опилками, заливать цементом, но так уж ли это действенно? Любая травма, как телесная, так и психическая, имеет свойство проявляться в виде рецидивов.
   Всю последующую неделю до встречи с Настей я не переставал думать о том, чего ей стоило просыпаться по утрам, зная, что рядом нет родителей. Мне не хотелось её жалеть, как бездомного щенка или котёнка, но по-другому не получалось. Она и впрямь была испуганным, забитым в угол зверьком, хоть и вставала на дыбы, доказывая жестокой реальности, что, как бы тяжело ни было, она не намерена жалеть себя и другим не позволит. И тем не менее я понимал, что посвятив меня в подробности своей жизни, о которых мало кому рассказывают так просто за чаем, Настя тем самым продемонстрировала полное доверие, пренебречь которым я не имел права. Так вполне объяснимо во мне зародилось чувство максимальной ответственности за её физическое, психическое и эмоциональное состояние.
   Начиная с новогодних праздников, видеться мы стали гораздо чаще, не ограничиваясь воскресными вечерами, пусть не так уж это было просто. Если я мог по будням после пар быть предоставленным самому себе, не отчитываясь перед матерью, то Насте выкроить свободные часы было сложнее. После школы, в зависимости от дня, она посещала курсы по биологии, химии, русскому языку и математике, оттуда забегала на полчаса домой перекусить, после чего ехала на занятия по игре на гитаре. Помимо этого, нужно было успевать делать уроки и делать что-то по дому, если требовалось. Следовательно, освобождалась в лучшем случае лишь часам к семи - восьми вечера. Тогда, когда гулять её уже не пускали. Поэтому раз-два в неделю я стал ненадолго наведываться в гости. Тётка не возражала. Мне казалось, что так, возможно, ей даже в некотором роде спокойнее, поскольку мы или за отстранёнными разговорами пили на кухне чай, или смотрели в Настиной комнате фильмы, но так или иначе были в большей мере под её контролем. Меня это, безусловно, сковывало в жестах, словах, выражении мыслей, но всё лучше, чем ничего.
   Стандартная комната с бежевыми стенами, односпальной кроватью, книжным шкафом с русской классикой и мягкими игрушками советского образца, досталась Насте от старшей сестры Леры, дочери Ольги Викторовны. На тот момент в свои двадцать два года она училась в Москве на драматурга, с матерью практически не общалась и домой приезжала крайне редко, в основном на несколько летних дней. Почему не общалась? Конфликт между ними зрел долго, кульминацией же стало то, что поступив после окончания школы в институт главного областного города на факультет "Гостиничное дело", девушка поняла, что не видит себя в этой сфере, и на последнем курсе добровольно отчислилась. Матери не говорила до тех пор, пока не стало ясно, что перед новым учебным годом она прошла по конкурсу в МГИК, надеясь, что та поддержит её, но этого не произошло. Настиной тётке решение дочери показалось максимально легкомысленным, а узнав ко всему прочему, что, живя в студенческой общаге, Лера подрабатывает в качестве натурщицы в частных художественных студиях, напряжённые отношения вконец испортились.
   Для Насти же двоюродная сестра являлась в какой-то степени примером для подражания. Именно благодаря ей, она надумала на летних каникулах сменить причёску, начала экспериментировать с одеждой, одеваясь в привезённые вещи из сестринского гардероба. В её дисках нашла записи "Black Sabbath" и "Guns N' Roses", впоследствии фанатично увлёкшись хэви-металлом.
   - Мы не поддерживаем связь, общаемся при встрече, - делилась она, показывая фотографии долговязой девушки с вьющимися светлыми волосами. - Когда меня перевезли жить сюда, Лера училась в выпускном классе. Отчётливо помню, что она постоянно сидела за книжками, мало разговаривала и иногда, если выпадало хорошее настроение, пекла пиццу на слоёном тесте. Был памятный случай, когда я выглянула ночью в окно, заметив её на крыльце в слезах и с сигаретой. Меня это шокировало, но только недавно я стала понимать, каково ей жилось до поступления в вуз. В прошлом году она отрезала волосы до уровня подбородка, покрасив их в рыжий, на что тётя Оля сказала: "С такой вытянутой формой лица, как у тебя, короткие стрижки противопоказаны. Только подчеркнула свою массивную челюсть. С длинными тебе было лучше".
   Что касалось самой Ольги Викторовны, то из того, что я сумел понять, это была закомплексованная, обделённая любовью женщина, не имевшая особенных притязаний на жизнь, задавленная при этом собственным перфекционизмом, разрушившим на ранней стадии её брак и, спустя время, оборвавшим контакт с дочерью. Работала швеёй в небольшом ателье, иногда брала личные заказы на пошив женских платьев, юбок, детской школьной формы. Неплохо готовила мясные блюда, но недосаливала пироги и салаты. С Настей выстроила холодные, формальные отношения, основанные на чувстве долга. Большего сказать о ней я не мог, да и нужно ли? Важнее сказать другое.
  Я был счастлив, встречаясь с Настей по воскресеньям наедине, несмотря ни на февральские метели, ни на мартовскую слякоть и апрельские дожди. К тому времени общение между нами достигло максимальной открытости. Исключая тему родителей, мы могли говорить о многом, включая секс.
  - У тебя уже с кем-то было раньше? - спросила она однажды, сооружая носком ботинка ямку в мокром песке.
  - Нет. Тут мы равны.
  - А хотел бы?
  Вопрос ввёл меня в критически неловкое положение. Ответить ей честно? Признаться, что частенько, когда я чувствовал во рту её влажный язык, мне не без труда стоило подавлять стояк? Нет, говорить об этом было слишком рано, следовательно, я врал.
  - Когда-нибудь да, но пока мне и так хорошо живётся.
  - Не хочу быть для тебя балластом. Если поймёшь, что тебе нужен кто-то постарше, дай знать сразу.
  - Этого не случится.
   В мае Насте стукнуло шестнадцать. Тогда же она заявила, что решила вновь отрастить волосы. С чем было связано это решение, я не знал, но предполагал, что, возможно, проснулось желание стать чуточку женственнее, хотя, как уже подмечал, ни мальчишеская стрижка, ни бесформенная одежда не могли скрыть или подавить природой подаренное ей изящество. День рождения отметили скромно. Ольга Викторовна приготовила дежурную курицу с пюре, сделала приторный салат из ананасов, кукурузы, варёной колбасы и шампиньонов, который есть было невозможно, открыла банку солёных огурцов. К чаю подала бисквитный торт с заварным кремом. В целом ужин удался, но был отравлен всё пропитавшем ощущением дискомфорта. Какая-то неправильная складывалась картинка. Настя молча давилась отвратительным салатом, опустив голову в тарелку, Ольга Викторовна пялилась в вещающий о последних новостях ящик, а мне было больно. Я корил себя за то, что не придумал ничего более оригинального, как ограничиться обычным подарком в виде нескольких томов манги и набора коллекционных медиаторов. Надо было подарить имениннице чувство настоящего праздника, сводив её в боулинг, в кафешку, в кино - куда-нибудь за пределы дома, потому что то, что происходило в его стенах, больше напоминало поминальный обряд, нежели празднование шестнадцатилетия.
   Выйдя из-за стола, мы с Настей ушли в её комнату. Грустно как-то было. Сев на край кровати, я смотрел на неё, облачённую в бледно-синюю рубашку и чёрные джинсы, не зная, как исправить ситуацию. Злоба на себя захлёстывала. Тем вечером Настя впервые в присутствии меня прослезилась. Тихо, невинно, боясь, как бы тётка не заметила. Я растерялся, но сделал, наверно, единственно правильную в те мгновения вещь - не стал допытываться ответов на звучавшие в голове вопросы. Всё было и без того ясно. Придя домой подавленным, сразу же завалился спать, желая как можно скорее избавиться от болезненных впечатлений, однако этот инцидент стал лишь маленьким предисловием к череде дальнейших нервных срывов.
  Закрыв успешно летнюю сессию, я стремился любую свободную минуту провести с Настей, но так как она была повязана домашними и дачными делами, виделись мы раза четыре в неделю. Тогда, когда не удавалось встретиться, общались в соцсетях. Именно в тот период я узнал, что на протяжении многих лет Настю периодически атакуют или бессонница, или кошмары. Что конкретно снится, она не говорила, а я не спрашивал. Мне тоже порой снилось бредовое нагромождение алогичных образов, о которых не возникало желания рассказывать, и с бессонницей был знаком не понаслышке. Только позже открылась разница между тем, что я считал в своём восприятии кошмаром, и тем, чем он действительно являлся для человека, который панически боялся наступления ночи.
  В конце августа у Насти случилась истерика. Неотвратимо ли это было, или же катализатором послужили некоторые события, не знаю. Накануне, взяв в супермаркете по пломбиру в стаканчике, мы случайно столкнулись на кассе с моей мамой. Неловкое, скомканное вышло знакомство, и чтоб как-то это компенсировать, вечером того же дня мама настоятельно попросила меня выбрать день, пригласив Настю от её имени к нам в гости.
  - Пусть по-человечески будет. Всё-таки давно вы встречаетесь.
   - Ладно, я предложу.
   - Денис, а сколько ей лет? Я ничего против не имею, но должна знать о таких вещах.
   - Шестнадцать.
   - Были опасения, что ещё меньше, - улыбнулась она с облегчением, выдавив на тыльную сторону ладони увлажняющий крем. - Три года разницы терпимы, - говорить о том, что шестнадцать ей исполнилось лишь весной, я не стал. - А её родители как к этому относятся? Они в курсе?
   - Настя с тёткой живёт.
   - С тёткой? А что с родителями?
   - Мать умерла, почти восемь лет назад, отец в её жизни не присутствует. Живёт в Оренбурге, там у него другая семья, другие дети.
   Мама была сокрушена услышанным.
   - Умерла по болезни?
   - Точно не знаю, но я так понял, что суицид.
   Больше мы ничего друг другу не сказали, а перед сном она снова заглянула ко мне со словами:
   - Надеюсь, ты понимаешь, какую ответственность берёшь на себя.
   Настя пришла в субботу. К её приходу мама замутила фирменную шарлотку, заварила припрятанный супердорогой чай. И всё вроде бы было хорошо. Поначалу. Мама, как умела, включила до максимального уровня режим обаяния и радушия, с неподдельным интересом расспрашивала у Насти, чем та увлекается, чем занимается. Рассказывала какие-то факты обо мне, о себе. Обычно ей ничего не стоило найти общий язык с человеком, но в определённый момент я заметил, что чем больше она старается, тем скованнее становится наша гостья, забираясь в невидимый глазу защитный чехол. Мама, вероятно, тоже это почувствовала, поскольку, провожая нас чуть позже, выглядела несколько разочарованно.
   - Красивая она у тебя, - произнесла Настя в подъезде. - Вы похожи.
  Я лишь неудовлетворённо пожал плечами. Иначе мне представлялись такие посиделки.
  С тех пор Настя стала время от времени наведываться к нам. Чаще всего, когда мамы не было дома, но если вдруг они сталкивались, то у обеих оставался не самый приятный осадок от встречи. В силу незрелости я думал, что это нормально, что им обеим просто нужно привыкнуть друг к другу.
  В один из дней мы сидели с Настей на диване в моей комнате, смотрели на ноуте фильм. Сейчас уже не вспомню, какой. Вероятно, что-то не особо серьёзное. Кроме нас, дома никого не было, с улицы через открытое окно отдалённо доносились детские возгласы, мы жевали сочную сливу с дачи Ольги Викторовны - такая тёплая летняя идиллия. Вдруг Настя резко вскочила и мгновенно скрылась в ванной. Подавилась? Кровь из носа пошла? Живот скрутило? Не сразу пришло понимание происходящего. Слышал, как тонкой струёй побежала из крана вода.
  - Насть? - произнёс я, постучав. Видел, что дверь была не заперта на защёлку, но врываться не стал. - Всё нормально?
  Она не отвечала, вода продолжала литься. Я ждал минуту, две, три, четыре. Сообразил, что дело крайне плохо только тогда, когда сквозь журчание воды уловил непрерывные всхлипывания. Осторожно повернув ручку, застал невыносимо жгучую сцену: сидя на ледяном кафеле, оперевшись на ванну с зажатой в ладони надкусанной сливой, Настя не просто плакала, а исступлённо рыдала. Сгруппированное тело содрогалось в болезненных конвульсиях, голова лежала на прижатых к груди обожжённых крапивой коленях. В те секунды я увидел в ней того испуганного восьмилетнего ребёнка, спрятанного глубоко внутри, которому она всячески перекрывала выход. Недолго думая, попробовал аккуратно поднять её, готовый быть оттолкнутым, но, вопреки ожиданию, Настя не стала брыкаться, а смиренно поддалась на мои действия. Уже скоро мы снова находились в комнате, но сумасшедшая дрожь в теле и градом струящиеся слёзы не прекращались. Я уложил её на диван, не переставая прижимать к себе. Радовало, что в такие жуткие минуты она не закрылась в себе, а позволила быть рядом, раскрыв тем самым все спрятанные болячки.
  Сколько мы так пролежали? Полчаса? Час? Не могу сказать. Когда Настя стала успокаиваться, я сходил на кухню за стаканом воды, захватив параллельно бумажные полотенца и влажные салфетки. Бледная кожа покрылась красными пятнами, обессиленный взгляд был обращён в непробиваемую пустоту. Я хотел помочь, но что от меня зависело?
  Приподнявшись, она вытерла салфеткой лицо, глотнула раза два воду, после чего хриплым голосом произнесла:
  - Извини.
  - Не надо. Ты не должна извиняться.
  Я опасался что-либо спрашивать, боясь ненароком ранить её, одновременно осознавая, что этому человеку необходимо выговориться.
  Не дожидаясь встречи с мамой, ближе к семи часам мы покинули квартиру.
  - Хочешь домой? - спросил я, выйдя из подъезда. Со скамейки с неприкрытым любопытством таращились соседские бабульки, рядом носились визжащие дети.
  - Нет. Да и мне пока что нельзя с таким опухшим лицом.
  - Тогда предлагаю доехать до твоего района и прогуляться.
  - Давай. Там недалеко озеро есть.
  Добравшись каждый в своих мыслях до водоёма, повязнувшего в тине, мы расположились на относительно чистом пригорке, заросшем осокой. Не самое живописное место, от воды пахло сыростью, зато тихо. Безлюдно. Накинув на загорелые женские плечи джинсовку, я сорвал ромашку и тупо принялся вертеть её между большим и указательным пальцами. Сказать хотелось много, но слова застревали на кончике языка, смешиваясь с вязкой слюной. Настя первая нарушила тишину.
  - Сегодня моей маме исполнилось бы тридцать девять лет, - подняв от неожиданности глаза, я с чувством тревоги ждал продолжения, и оно последовало. - Помню, в свой последний день рождения она испекла рогалики с повидлом, открыла банку вишнёвого компота. Я обожала запах выпечки, гуляющий по квартире, обожала, когда мама делала себе завивку, суетилась с улыбкой на кухне - редкостные ощущения простой радости. Мы вышли прогуляться, покормили у пруда уток, купили стакан земляники. День складывался идеально, а ближе к ночи она напилась и до утра просидела над унитазом. Я, как обычно в такие часы, просила кого-то там свыше, чтоб с ней всё было хорошо - как видишь, никто меня не услышал.
  - Она выпивала?
  - Да. Не часто, но если срывалась, то это продолжалось по два - три дня. Первые годы после развода держалась, работала учителем начальных классов, и мы не так уж плохо жили. Сдала она примерно за полгода до смерти, с того времени я видела её или плачущей, или нервной, или пьяной. В школе, конечно, держать такого человека не стали, попросили написать заявление и уйти по собственному желанию. После этого последовала череда частой смены рабочих мест, периоды, когда и на обед, и на ужин мы ели варёную картошку, а порой не хватало денег на хлеб. Какое-то время никто из родни не знал, что у мамы зависимость. Она скрывала, боясь, наверно, осуждения, но такие вещи недолго хранятся в тайне. Когда правда всплыла, начались конфликты, и, наверно, это её добило. До лет десяти я воспринимала отравление как несчастный случай, винила в произошедшем бога, который в нашей семье, сколько помню себя, всегда являлся культом, и, только взрослея, стала осознавать, что она сделала это намеренно. Когда маму похоронили, мне первое время хотелось уткнуться кому-то в плечо и поплакаться, но рядом была только тётя Оля. Если я пыталась найти в ней немного тепла, она пресекала проявления слабостей. Сначала игнорировала, потом, слыша мои рыдания по ночам, раздражалась. Мы тогда спали вместе, и бывало, она вскакивала с кровати, повышенным тоном заявляла, что я не даю ей уснуть, что "не верну мамку слезами", что если не буду примерно вести себя, отдаст меня в интернат. Может, я была бы рада прожить эти годы с бабушкой, но после смерти мамы ту парализовало. С того времени она находится в недееспособном состоянии на попечении дяди Юры (это её сын) и его жены. Мы редко видимся. Слива, кстати, как раз-таки с когда-то её огорода. Иногда кажется, что если б не мамина квартира, за сдачу которой тётя Оля на протяжении семи лет получает дополнительную прибыль, не факт, что она решилась бы оставить меня в своём доме.
  Мне не нашлось что сказать. Настя говорила ровным, непоколебимым тоном - оно понятно. Столько времени прошло. Как реагировать на услышанное, каких комментариев она от меня ждала и ждала ли, я не знал.
  - Когда вся эта история случилась, я замкнулась в себе, съехала в учёбе. За спиной гуляли разговоры вроде: "Ну да, бедный ребёнок. Мать удавилась, ладно, тётка есть". В школе одноклассникам говорили что-то вроде: "Ребят, Насте тяжело. Не надо её лишний раз дёргать". Я чувствовала предвзятое отношение со стороны взрослых людей, учителей, но значение ему придала только тогда, когда, уже перейдя в пятый класс, стала ловить косые взгляды одноклассников, а впоследствии слыша и открытые упрёки по поводу того, что мне многое прощают и завышают оценки из-за статуса сироты. Хотя на тот момент я частично смирилась с утратой и действительно старалась назло себе учиться, но тема жалости ещё долго гуляла. Неприятно это было. Стала видеть фальшь в каждой пятёрке и приятном слове, поэтому, стремясь как-то оправдаться, с головой ушла в учёбу, помогала тёте Оле в любой работе по дому, чтоб никто не мог сказать, будто я извлекаю выгоду из своего сиротского положения.
  Я с болью смотрел на отросшие у висков мягкие волосы, поражаясь тому, насколько искалеченным может быть юное сознание. В отличие от Насти, у меня не было детских травм, я рос в тепличных условиях. Всегда сытый, согретый. После развода родителей продолжал общаться с отцом, не чувствуя себя отвергнутым. В подростковом возрасте слегка познал псевдо-страдальческий период, навеянный безответной влюблённостью, но об этом и говорить смешно. То, испытание, через которое прошли люди, оставшиеся в мирное время без родителей, невозможно ни с чем сравнить. Поэтому в дальнейшем мне казалось, что какие бы жизненные моменты меня ни тревожили и ни выбивали из колеи, жаловаться Насте на свою судьбу, я не имел права. Она обладала гораздо большими моральными силами и при всём при этом ожидала видеть во мне спасателя, а мне хотелось этим спасателем стать. Однако не так-то это просто.
  Проводив тем августовским вечером её до дома, я боялся что, проснувшись утром, она пожалеет о минутной слабости, оттолкнёт меня, но этого не случилось. Да, смущалась, включала где-то показную грубость, но в целом сожаления о том, что позволила увидеть себя в столь беззащитном состоянии, я в её поведении не заметил. Мы не говорили о произошедшем, но оба сделали для себя нужные выводы.
  Вскоре начался новый учебный год, зарядили дожди. Отношения между нами крепли, обрастая защитным слоем от вешних воздействий, несмотря ни на загруженность в учёбе, ни на сократившееся время встреч. В октябре Настя вдруг уверенно заявила, что надумала поступать на психолога, и я, само собой, поддержал её. Чуть ли не каждый день она занималась с репетиторами, завязала с посещением гитарных уроков, оправдывая себя тем, что самые важные навыки уже получила. Что касается моей учебной и внеучебной деятельности, то я погряз в скуке. Перестал писать, потерял интерес к специальности. Хотя последнего изначально не было. Мой мир сузился до Насти и её жизни, себя я вытолкнул за обочину.
  Тогда, когда не удавалось встретиться, запоем глотал книги, стремясь как можно меньше времени оставаться наедине со своей головой, начавшей выкидывать неприятные фокусы. Под фокусами подразумеваю внезапно пробудившиеся загоны по поводу того, что я поступил не на ту специальность, окружил себя не теми людьми. Не знаю, почему и в какой момент это началось, но, сидя однажды в ущербной институтской столовке с одногруппниками, с которыми в принципе имел достаточно неплохие отношения, ощутил ядовитое раздражение. По этой причине стал отмазываться от любых неформальных встреч, студенческих мероприятий. Включился в режим стремительной самоизоляции, другими словами, и долгое время вполне комфортно себя чувствовал в этой непроницаемой среде. Возможно, если б не перспектива быть призванным на военную службу, отчислился бы, устроился работать в сферу обслуживания. Но, увы. Случиться этому не пришлось.
  Незаметно годы подвели меня к черте двадцатилетия. Тогда же наши отношения с Настей перестали быть исключительно платоническими. Трудно теперь судить о том, правильно или неправильно это было. С точки зрения социума, морали и закона - неправильно, но как вышло, так вышло. Думаю, в нашем случае данного рода развитие событий было неотвратимо и логично. Я не строил планов, не имел мыслей вроде: "Пора уже". Всё получилось спонтанно. В одну из субботних вечеров Настя встретила меня прямиком из бани. В голубом флисовом халате на запАхе, с румянцем на лице, от влажных волос исходил аромат вишни. Когда закипел чайник, мы сели в прохладной, плохо освещённой кухне пить кофе с кабачковыми оладьями. Помню, Настя увлечённо рассказывала об успешно написанном тесте то ли по биологии, то ли по химии, а я смотрел на её чистую белоснежную кожу, на заметно вытянувшееся и заострившееся за год лицо, терзаемый тёплым, каким-то даже трепетным волнением. Незрелая смурная девочка превращалась в самостоятельную, полную эмоциональной и физической энергии девушку, и только тем вечером я вдруг в приятном опьянении осознал это.
  Закончив с чаем, мы, как обычно, ушли в комнату. Ольга Викторовна, сонно распластавшись в кресле за стенкой, смотрела по телеку очередное развлекательное шоу. К нам она заглядывала редко, но если собиралась по какой-то причине сделать это, то скрипящая на пути половица стремительно оповещала о её намерении. Следовательно, первые месяца два мы особняком сидели за компьютерным столом, походя на скромных шестиклассников, трясущихся при любой близости, подобно двум взболтанным студням, опасаясь быть застуканными и неправильно расцененными внезапно ворвавшейся тёткой. Когда позже просекли фишку, стали чувствовать себя более раскрепощённо, понимая: секунды три в запасе для того, чтоб отстраниться друг от друга, у нас есть. Главное - навострить уши и не забывать про бдительность. Хотя ничего, кроме несмелых поцелуев и держания за ручки, Ольга Викторовна не могла увидеть. До того снежного декабрьского вечера.
  - Хочешь отметить у нас Новый год? - спросила Настя, плюхнувшись в приподнятом духе на кровать, застеленную серым пледом. - Тётя Оля сказала, что не против.
  - Серьёзно?
  - Да, только что насчёт твоей мамы?
  - Я поговорю с ней. Думаю, найдёт, с кем отпраздновать, - (забегая наперёд скажу, что с матерью мы на этой почве поцапались. Она не выступала открыто против моих отношений, но время от времени выкидывала неприятные фразы типа: "Ну, конечно. Теперь же у тебя Настя есть!" или "Куда мне до неё?". Я оправдывал это тем, что подобное ревностное поведение было следствием обиды, вызванной одностронними попытками найти контакт, однако Настя в дружбе с моей мамой не нуждалась. Если во мне этот очевидный факт пробудил смирение, то взрослая женщина при всей своей женской мудрости повела себя как обиженный ребёнок. Разговор о новогодней ночи не стал исключением).
  - Ничего интересного правда не будет. Поедим оливье, посмотрим телек, но зато в районе часа тётя Оля уйдёт спать, и у нас останется целая ночь. Можем выйти на улицу позажигать бенгальские огни, сходить на горку.
  Настя ещё долго с воодушевлением строила предположения касательно того, чем можно будет заняться, я же не переставал пялиться на её оголённые ноги, выглядывавшие из-за периодически разъезжающихся пол тёплого халата.
  На протяжении часа мы говорили о чём-то незначительном, включая негромко музыку на смартфоне. Когда в определённый момент Настя замолкла, без объяснений вышла из комнаты, а затем вернулась, буравя меня у дверей нерешительным взглядом, я насторожился.
  - В чём дело?
  Заняв прежнее место, она продолжала молча впиваться в меня встревоженными глазами. Я чувствовал дикое жжение в паху, но при этом не сразу уловил опасность создавшегося положения.
  - Если ты думаешь, что я ничего не вижу и не чувствую, то я всё вижу и всё чувствую. Через четыре месяца мне семнадцать. Я уже не настолько маленькая, какой ты привык меня считать.
  - Я знаю, Насть.
  На мгновение она растерялась, после чего собралась и продолжила.
  - Если хочешь, мы можем делать это руками. Я читала, что такой способ не опасен. У нас ведь настоящие, не поверхностные, не мимолётные отношения.
  Глядя на неё секунду - другую, я понятия не имел, как нужно вести себя в создавшемся положении, но тело моего мнения не спрашивало. Разумеется, я хотел её, хотел так, что уши закладывало. Неважно, в какой форме: путём генитального слияния или как-то иначе. Поэтому когда Настя добавила к своей речи: "Тётя Оля уснула с включённым телевизором", мне окончательно снесло крышу. Так всё и началось.
  Петтинг стал частью наших встреч. Не основной, но неразрывной. Это происходило иногда у меня дома, когда мать отсутствовала, иногда в доме Ольги Викторовны, когда она похрапывала в кресле за стенкой. Рискованно, легкомысленно, незрело - да, возможно. Но я не считал, что совершаю нечто аморальное, утешал себя тем, что так делают все, что подобные действия нельзя назвать полноценным сексом с проникновением. Просто взаимный обмен оргазмом, сократившей духовное расстояние между нами до минимума.
  Мы не являлись теми шестиклассниками, какими ощущали себя в начальный период отношений. В свои шестнадцать Настя рассуждала и вела себя по жизни куда более разумно и зрело, нежели многие мои ровесницы, поэтому, получив доступ к её юному телу, как обделённый любовью ребёнок к кастрюле карамельного крема, я находил массу оправданий тому, что делал. К тому же она неоднократно признавалась, что для неё это вроде анестезии, пусть и кратковременной. Мысль о том, что я совращаю несовершеннолетнюю, даже отдалённо у меня не всплывала. Наши отношения не базировались на похоти, поэтому происходящее не воспринималось девиацией. Мы доверяли друг другу, вместе взрослели, развивались, и безопасный суррогат секса казался логичным дополнением ко всему перечисленному. Однако при всём при этом периодические мышечные спазмы не избавляли Настю от душевных.
  - О чём ты думаешь? - спросил я как-то, когда заглянув ко мне ненадолго от репетитора, она прилегла на край несобранного дивана и минут двадцать лежала, отрешённо уставившись в пожелтевшую местами потолочную плитку.
  - Ни о чём. Перед глазами туман какой-то.
  - Спать хочешь?
  - Да. Сегодня снова в два часа ночи проснулась и до утра пролежала, залипая в телефон.
  - Что приснилось?
  - Как обычно. Может, снотворное начать пить? Из-за того, что не высыпаюсь, не могу сосредоточиться на уроках, половину полученной информации не усваиваю.
  - Снотворное не решит проблему.
  - Что ты предлагаешь? К психологу обратиться?
  - Да, я давно тебе об этом говорю.
  - Это дорого и времени нет. Ты сам знаешь, как грузят с долбанным ЕГЭ.
  - Если бессонница не пройдёт, а она не пройдёт сама по себе, ты не сдашь нормально экзамены.
  На этом тема закрывалась. Я понимал, что Насте нужна профессиональная помощь. Она старалась быть сильной, рациональной, ненавидела себя в минуты слабости, по-прежнему не желая признавать в себе искалеченную, исковерканную сущность, отчаянно бьющуюся о стену посредством ночных подсознательных видений. Я не мог ей помочь ни словом, ни заботой, ни нежностью. Давал некий временный анастетик, но нет таблетки, способной заменить полноценное лечение. Однако, думаю, нет и такой терапии, способной начисто и безвозвратно выдавить из нутра годами сидевшую боль.
  Сны под кодовым названием "Как обычно" обозначали не образы зомби, призраков или дохлых крыс. Настиным монстром являлось её прошлое. Причём снилась не могила матери, не похороны, не дни, последующие за ними, а вечер и ночь накануне известия. Постоянно один и тот же сон с небольшой сменой деталей. Рассказывала она так: "Когда это случилось, в связи с школьным карантином я жила у бабушки в деревне. Вечером на улице поднялась метель, мы сели есть тушёную тыкву, всё было спокойно. В какой-то момент к дому подъехала машина. Выглянув в окно, бабушка, наверно, сразу осознала неладное, поскольку отчётливо помню, как она перекрестилась, что-то шепнула себе под нос, прежде чем бежать встречать гостей. А приехали тётя Оля, Лера и дядя Юра. Они не выглядели страдающими, но и тени особой радости на лицах не проглядывалось. Скорее можно было заметить отпечаток паники, шока что ли. Понятно - случившееся застало их врасплох, нужно было менять планы, искать деньги, решать формальные моменты. В общем, когда происходил разговор, сестру попросили помочь мне в соседней комнате собрать вещи. Я уезжать не хотела, но Лера успокоила тем, что мы поедем все вместе, включая бабушку. Почему? На этот вопрос она ответила: "Так нужно. Позже узнаешь". Бабушка уехала на скорой, так как её слабое сердце сразу дало сбой, а мы выехали следом. Тревога проснулась тогда, когда вместо дома меня привезли к тёте Оле. До этого я бывала у неё, но редко и никогда с ночевой, а тут мне предъявили, что домой тем вечером нельзя. От моих расспросов отмахивались, а я-то чувствовала, что что-то произошло. Переросла бессознательный возраст, многое понимала, и от этого становилось невыносимо. Может, если бы мне сказали о смерти сразу, я бы легче её пережила, но когда ты беспомощно лежишь в кромешной тьме чужой постели чужого дома, терзаясь неизвестностью, уровень тревоги неописуем. Ощущение, будто тебя завели вглубь леса, ампутировали руки, ноги, выдавили глаза, но не убили, оставив гнить в сырой земле, кишащей опарышами. Это была агония. Я хотела верить, что наступит утро, приедет мама, заберёт меня, но не верила. Разное лезло в голову. Были мысли, что, возможно, её лишили родительских прав, или положили в больницу, или избили в подворотне, поскольку там, где мы жили, частенько такое происходило. Той ночью я впервые узнала, какой вкус у отчаяния. Словно окружающий мир разом сменился зеркальной комнатой, где, кроме собственных ледяных отражений, ничего не было. Именно в это состояние безмолвной истерики кошмары и погружают меня".
  К лету Настина психика слегка успокоилась. Это беспечное время, которое она провела в статусе семнадцатилетней школьницы, а я - студента-третьекурсника, стало особенно памятным, но последним для нас. В тот период меня словно выбросило в безмятежное, безболезненное детство. Чувствовалась некая связь с природой, отчего голова и лёгкие заполнялись тихим умиротворением, заправленным сладким пасторальным сиропом. Так, будто тебе лет десять, и, наслаждаясь свободой вдали от дома, ты с жадностью глотаешь купленный в сельском магазе лимонад по пути с друзьями на речку. Примерно такие одолевали чувства.
  За год Настины волосы отрасли и к лету стали касаться плеч. Когда она распускала их, надевая дома найденные в сестринском гардеробе лёгкие струящиеся сарафаны, я жалел, что не обладал художественным талантом. И сейчас вспоминая тот значимый отрезок жизни, первым делом вижу не содрогающиеся от рыданий плечи или хрупкую руку, несмело расстегивающую ремень на моих джинсах, а пряди тёмных волос, развевающихся на безобидном ветру. Россыпь родинок между выступающими лопатками, слегка заострённые кончики ушей, которых она стеснялась, называя эльфийскими.
  Когда же пришла осень, реальность показала лицо, и летняя идиллия пустила титры. Меня стали грузить предстоящим дипломом, Настю рвать во все стороны устрашающим ЕГЭ. Преподы, родственники и знакомые всё чаще атаковали расспросами о том, чем я планирую заняться после окончания института. Собираюсь ли продолжить обучение в магистратуре или же подумываю внедриться подмастерьем куда-нибудь на завод. Мне же не хотелось ни того, ни другого. Я понятия не имел, чем хочу заниматься, но ни дальнейшее обучение, ни работа по специальности не казались тем, что я должен делать. При этом Настя с нетерпением ждала восемнадцатилетие, поскольку с того момента она могла покинуть дом Ольги Викторовны и начать существовать самостоятельной жизнью в материной квартире, но существовать не один на один с собой. Моя роль, разумеется, в созданных ею мизансценах являлась неотъемлемой, и я вроде бы поначалу искренне загорелся этим. Плохо ли после нескольких лет регулярных встреч начать жить вместе, не слыша со стороны ничьи наставления? Наверно, хорошо. Омрачала неуверенность в том, что я сумею обеспечить нам полноценную жизнь, лишённую нехватки средств на самые примитивные нужды. Голод убивает любые отношения, а меня так и не приучили к двадцати одному году зарабатывать на хлеб.
  В этом грузном состоянии давления и непонимания собственных желаний я стал задыхаться. Проснулось едкое недовольство собой и тем образом жизни, в котором повязла моя ленивая, забитая общественными штампами сущность. Казалось, все от меня чего-то требуют, ждут, а я же упустил в пустой суете нечто действительно важное. Что-то неуловимо сокровенное, в связи с чем за три года не сделал ни одного шага вперёд. Ничего, за что мог бы признаться себе, что не потратил это время впустую. Лишний раз не хотелось ни видеться с кем-либо, ни с кем-либо говорить. Настя, как никогда, нуждалась в моей поддержке, а я не мог ей её дать, хотя знал, насколько эмоционально тяжёл год перед поступлением в вуз. Из-за этого мы ссорились, говорили друг другу вещи, о которых впоследствии жалели. Это, разумеется, расходовало энергию, и вместо прежнего удовлетворения оба получали гигантские порции раздражения. Встречи приобрели токсичный характер.
  С периодом окончания зимней сессии я решил минимизировать их. Придумывал тупые отмазки вроде: "Сегодня времени нет. Надо готовиться к госам" или "К завтрашнему утру нужно добить главу по диплому". Первое время она вроде бы велась на это, потом осознала, что дело не в нагрузке, а в том, что я самым банальным образом дал заднюю скорость. Мы могли увидеться раз в неделю, иногда два, но встречи были отравлены желчью недосказанности, обидами, взаимными упрёками. Причём я не могу сказать, что утратил интерес к этим отношениям. Отчётливо понимал, что не хочу потерять её, но и поделать с собой ничего не мог, продолжая дистанцироваться. Возможно, виной были наваленные в кучу обстоятельства, и мне требовалась пауза, чтоб разобраться в себе, выдохнуть. Или это оправдание в угоду трусости и эгоизма? Вероятно.
  Однажды в одну из майских ночей, незадолго до дня рождения, Настя позвонила мне ночью и, задыхаясь от слёз, призналась, что не переживёт второй потери. Я успокоил её, пообещал, что у нас всё наладится. Верил ли в это сам? Стоя на балконе, выкурив за полчаса девять сигарет, верил, а, проснувшись утром, ощутил во рту вкус гнили и предательское чувство вины. Тем не менее мы достаточно тепло отметили её совершеннолетие, посвятив друг другу целый день с раннего утра до поздней ночи. Сходили в кафе, в кино, в парк аттракционов, погуляли по торговым центрам, покормили голубей у ДК и в довершение с каким-то новым, особым ощущением дозволенности занимались привычным петтингом. Общение текло настолько легко и непринуждённо, будто не существовало конфликта, ссор, месяцев непонимания. Не знаю, чем это объяснить: удачно совпавшими настроениями или же обоюдным принятием того факта, что всё это в последний раз.
  Стоя в потёмках у ворот, она сорвала белый цветок мальвы и медленно, подобно неприкаянному лепестку, брошенному в густую пыль ветреной ночи, закрыла за собой калитку. В ноздри бил отвратный запах копчёного сала. Меня мутило. Придя домой, я смотрел на себя в зеркало ванной комнаты и ненавидел. Светлые волосы, которые стукнуло в семнадцать лет отрастить, липли к лоснящемуся лицу с глубоко посаженными глазами и торчащими по-отцовски скулами. Но напротив я видел не мятежный образ ощетинившегося, познавшего горечь зрелости нигилиста, узкую личину которого долгие годы пытался наивно натянуть поверх толстой кожи. Отражение демонстрировало жалкого, безвольного приспособленца. Обосравшегося ребёнка, вымазанного в собственном дерьме. Неприязнь к себе захлёстывала. Знал, что надо было честно поговорить. Не тешить её иллюзиями, не делать вид, будто ничего не произошло. Произошло. Подло было с моей стороны поступать так, как поступили когда-то её родственники, думая, что всё как-нибудь само рассосётся. Не рассосалось. Думаю, для неё так точно.
  Тем временем у школьников грянули последние звонки, началась череда экзаменов, у студентов - сессия, защита дипломов. В июле я всё же надумал подать документы в магистратуру. Зачем? Это было проще всего. В период вступительных экзаменов наладил отношения с одногруппниками, перестав позиционировать себя социопатом, постригся, возродил умеренное влечение к алкоголю, с которым завязал когда-то. С Настей мы с того времени не встречались. Ни в одном списке местных вузов её не было - напрашивается вывод о том, что она уехала.
  Думал, что постепенно отпущу эту историю, вернусь к обыденной студенческой жизни, и вроде бы оно удалось, но с тех пор мне регулярно снится тоскливо скрипящая половица из того холодного дома.
  
  "Иней", пресная жвачка
  2019
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"