Аннотация: Не всегда пишется последовательно. Потому выкладываю забегая вперед эпилог первой части.
Эпилог...
Облако было маленькое и одинокое, похожее на клок шерсти. Сначала серый, темный на фоне такого же серого неба уже лишившегося звезд. Медленно, словно украдкой, серость эта наполнялась едва уловимым оттенком голубого, и вместе с тем светлел верхний для лежащего на спине случайного зрителя край облака, а противоположная его сторона, наоборот, все больше проваливалась в сизый сумрак. Потом внезапно, совершенно вдруг, небосвод залило глубокой синевой, оставив не раскрашенным лишь кусочек полотна за тучкой. Словно широкая кисть прошлась по небосводу небрежными, но уверенными мазками четко разделив свет и тень...
Тан Фын проморгался. Прислушался к чувствам. Странно, но несмотря на четкое воспоминание хруста ломающихся ребер, глубокий вдох дался малой болью в спине. Как от растревоженных синяков... Саднила ободранная кожа на плече и шее... И все...
"Это что ж было?"
Гаолян попытался восстановить события ночи. Дошел до пропущенного удара и ощущения ломаемых ребер... На этом воспоминания заканчивались...
"После такого не живут. Интересно, а мертвые помнят, что происходит с их телом после смерти?.. Да откуда? Как можно стоять перед Подземным Судом и разлагаться одновременно? Значит, ничего они и не помнят... Но тело души то у них есть. И болит оно как настоящее тело, иначе к чему все те страшные пытки предназначенные грешникам..."
Сердце кольнул запоздалый испуг: "Я что, тоже?!"
Вот поди ж ты, попробуй ответить на этот вопрос, если по ощущениям отличить мир мертвых от мира живых не получается. Однако, признавать себя подданным Ян-вана не хотелось - в Срединном осталось слишком много не сделанных дел и не пройденных дорог. Тан попытался придумать доводы против своей смерти, но не преуспел, напрочь забыв про известное отсутствие солнца в Подземном царстве. Прислушался - рядом шумела, рокотала вода: "Вчера такого не было". Еще перекликались птицы. Самые обычные, знакомые с детства. Под облаком раскинул сизые из-за дали крылья ястреб. А еще в ушах навязчиво зазвенел комар - длинноногий кровосос завис над бровью, выбирая место повкуснее, и тут же был наказан за неторопливость безжалостной дланью несостоявшейся жертвы...
- Если у Янь-вана и комары обычные, то так и быть... - проговорил Тан Фын, принимая сидячее положение. И оборвал речь на полуслове.
Вокруг был тот же мир, что и накануне. Во всяком случае, земля была той же - зеленой, живой. Но не везде. Вокруг Гаоляна шагов на десять в обе стороны вдоль берега и непонятно, как далеко в сторону от него, трава и кустарник были серо-бурого цвета, как будто не истлели даже, а иссохли, избежав также и гниения. Сам парень при этом сидел на кучке трухи и хлопьев, в которых не сразу узнал рассыпавшиеся листья и ветки... Но сильнее всего изменилась река - спокойная еще недавно, окаймленная камышом и ивой, кажется, сонная гладь исчезла. Сейчас на ее месте бурлили, вскипали грязно-рыжие буруны. Перекатывались через горб отмели, трепали острые обломки бамбуковой рощицы, разбивались тяжелыми жирными брызгами о камень там, где ночью был остров, где стояла палатка и горел костер, согревавший беглецов, где перед зияющим мраком пришедшей с берега мерзости - "Ох! Это ж подо мной его след!" - произошло яростное и безнадежное сражение с предателем...
Тан в отчаянии запустил грязную пятерню в волосы.
- Ах ты, горький корень... Где ж все то?.. - и воспротивился невысказанному, - Быть не может... Не может. У-у, тварь! - он врезал кулаком по мертвой земле рядом с собой, подняв облако похожей на пепел пыли. - Не верю! Не верю!.. Не может так все кончиться!..
Едва вынырнув, Гун хватанула ртом воздух.
- Х-х-хаах! - вдох ворвался в горящие огнем легкие вместе с каплями, и тут же устремился обратно мучительным кашлем. - Кха-кха-кха...
Новая волна накрыла ее с головой, и кашель заметался перед лицом крупными пузырями. Спазм сжал грудь, удержав на миг от вдоха. Только на миг!
"Дышать! Дышать! Вверх!"
Гун рванулась вверх всем телом, зная, что сейчас уже не выдержит и в безумии удушья пустит в себя взбаламученную реку...
Что-то зацепило ее волосы и резко потянуло к свету, преодолевая сопротивление водоворота.
- А-а-а-ах! - воздух был таким сладким, что заслонил боль в корнях волос. Перед глазами плясали брызги и качался горбатый бесцветный берег. Плыть стало легче, и Гун с новой силой заработала руками и ногами...
- Греби! Греби сильнее, еще немного! - пробилось в залитые уши.
Да! Да! Совсем чуть! Казалось, стоило только руку протянуть! Но бурлящий поток сводил на нет все усилия! И берег все несся мимо... Пока колени, а потом и бедра не ударились в заломленную волной траву отмели. Женщину чуть не перевернуло, когда поток перехлестнул через нее. Она ослепла от залившей лицо воды. Но удержалась. Удержалась, обдирая, рассекая о жесткие стебли ладони и колени. И тут чья-то рука ухватила за плечо. Потянула куда-то. "К берегу", - увидела она сквозь пелену воды.
- Ползи! Ползи, корова!
И она ползла, пока под руками и ногами не оказалась смесь грязи, камней и ломаной растительности. И тогда упала захлебываясь рыданиями от счастья и боли в избитом теле.
А потом ее кто-то поднял на руки и понес вверх по склону. В солнечное тепло. А она пыталась уцепиться кровоточащими пальцами за мокрую кожу того, кто ее нес.
- Все хорошо, все хорошо... Ты жива... И малявка жива...
Взгляд ухватил слипшиеся белые космы.
- Ба... Бань... Деда...
- Бань... да не Бань, - ответила заслоненная слезами фигура. Гун почувствовала, что ее кладут на землю, а потом шершавая рука стерла влагу с глаз. И над ней склонился сухощавый молодой человек с серо-белыми волосами, бровями, усами и клочком бороды. "Он же почти голый... А я?.." - колыхнулось неуместное.
- Старый долг напомнил о себе, - усмехнулся этот молодой... Бань. - И теперь я не Бань, а... Мао Ши Лунху. Опять...
...
- Зеленый Лев? - почему-то легко вспомнила Гун. И захохотала хрипло, запрокидывая голову, мешая с пылью мокрые волосы. - Я сошла с ума? Да?! Беглая принцесса, речной дракон, умертвие! А теперь и молодой дед! Аха-ха-ха!
Она заколотила ладонями по земле. Смех захлебнулся кашлем, а потом на лицо обрушилась оплеуха.
Когда в глазах опять стало светло, она увидела склонившегося над ней Ба... нет, Зеленого Льва.
- Ну что, теперь веришь?..
- Да...
И замолчала обессиленная, слушая как бывший повар, - "И потрясатель государства", - возится рядом с кем-то. "Такой же измочаленной Микако..."
- А принцесса? Что стало с ней?.. И с... Ляном.
Микако рядом вырвало - зажурчала вода, которой девчонка наглоталась в реке.
- А что с ними станется? Их Путь еще только начался... И у твоего драчуна, видно, тоже.
Гун вспомнила Тан Фына. Улыбнулась через силу. И улыбаясь, провалилась в сон.
Водяному было страшно. Страх поселился в нем совсем недавно, в тот миг, когда зеленое спокойствие омута оказалось сметено яростью защищающейся от скверны реки, когда появилось ощущение себя, вернее той пустоты, которая образовалась на месте разрушенного мира. Пустота эта росла, жгла изнутри и снаружи - чуждостью окружающей воды, голодом, непониманием - въедалась в сердце, заставляя мучительно чувствовать этот странный и несомненно вредный для водяного орган, требовала чего-то, что не смогла дать пойманная и съеденная тут же рыбина... Наверное потому бывший хозяин омута не утопил проплывавшего над ним человека, а подвсплыл к поверхности, выставил над водой подслеповатые глаза и плоскую макушку, и с тревожным любопытством стал разглядывать это существо из породы возмутителей мирового спокойствия. Человек, цеплявшийся за примитивный бамбуковый плотик, в свою очередь уставился на сына воды, моргнул плотными веками противного розоватого цвета, растянул рот, отчего на лице его образовались резкие складки, и потерял сознание...
"Вот и хорошо", - с облегчением подумал водяной, погружаясь в глубину. - "Так он мне ничего не сделает".
Но тут же пришла другая мысль: - "А что если спросить его, что делать с Пустотой? Уж эта-то голая обезьяна должна знать. Пустота - вторая часть их натуры".
И уже торопливо гребя перепончатыми лапами в обратную сторону додумал: "Надо расспросить пока этот родич беды слаб".
Он вынырнул как раз вовремя, чтобы подхватить соскальзывающего с плотика человека и вытолкать его обратно, дабы не захлебнулся - утопленника спрашивать бесполезно...
Вечность выплюнула его в сумрак заканчивающейся ночи с презрительным равнодушием ребенка изжевавшего драгоценный чайный лист. И столь же измятого, едва живого... Скрюченные пальцы проскребли по колючей росистой траве. Голое тело свела судорога.
"Ненавижу... ненавижу... ненавижу..." - растоптанная гордость нестерпимо жгла сердце, и боль этого огня была сильнее боли тела, гнала, требовала, заставляла раздобыть силы, черпая их вокруг, из деревьев, травы, насекомых - немых свидетелей унижения. Грубо и безжалостно. До серого пепла...
Тот, кто недавно называл себя шаоцином Ма Цюаньи, встал на четвереньки, слабо мотая головой с длинными распущенными волосами... Потом упруго выпрямился, поднялся на ноги и задрав к небу искаженное мукой лицо завыл. Долго и страшно...
Вокруг клубилась пронизанная светом пелена тумана. Неслышно убегала от бортов лодки раздвигаемая вода, сминалась тонкими складками позади кормы, играла длинными нитями распущенных волос, колыхала желтые звезды лилий - "И совсем они не пахнут тиной," - на расстоянии вытянутой руки. Лился в лодку шелк платьев. Было легко и спокойно. И совсем не было времени...
"Куда я плыву?" - вопрос пришел ленивый. Совершенно случайный в покойном безмыслии. "Из тумана в туман"...
По туманной реке моя лодка плывет.
Отраженьем играет волна.
Время вместе с волною течет.
Вновь становится гладью вдали от меня...
Песенка сложилась сама, пологая и протяжная, как и волна. И как сходит в зеркальную гладь горбатость воды, так же затих, превратился в тишину звук голоса пропевшего последнее слово... А вокруг все так же дымился туман. Святящийся солнечным золотом. Теплый. Сухой. Непрозрачный... Странный туман над странной лодкой, плывущей без весел по странной воде, среди странных цветов. "И я тоже странная", - вздохнула девушка разглядывая пальцы опущенной за борт руки. Тонкий слой воды ласково обтекал кисть, играл странно резкой тенью на коже. Рядом струился пламенным языком тонкий шелк рукава. И подобно пламени привораживал взгляд. Будил странные, трудные воспоминания... Обжигающие до слез, до закушенной губы...
Вода не остудила лица, а загородившие свет ладони не защитили от памяти. Только сделали ее ярче, пронзительней. Мучительней. И слаще.
Томоэ запрокинула голову к невидимому и неощущаемому солнцу - "Оно есть! Я знаю!"
- Я помню! Я помню все! Все! Я ни от чего не отказываюсь! Я жить хочу!!!
Ударила кулачками по бортам. Больно, не жалея себя. Ломая морок и скорлупу безвременья...