Сражающемуся с чудовищами следует позаботиться о том, чтобы самому не превратиться в чудовище.
Фридрих Ницше
Мы медленно передвигались по маленьким улочкам, немецкого города, осматриваясь по сторонам. С привычной твердостью духа вслушиваясь в громкую канонаду фронта на окраинах населенного пункта - в мелодию, которая за несколько лет войны стала для нас такой же повседневной, как и музыка уличных музыкантов в родном Дрездене. По небу плыли огромные серые тучи, которые всем своим видом говорили о скором приближении дождя. Дыхание боя чувствовалось повсюду, напоминая нам о стойкости камрадов, которых уже не было с нами.
Знали ли мы, что ждет нас впереди в дни, когда каждый из нас ощутит глубокую пустоту в душе, которая до этого была заполнена мечтой о мировом господстве? Но будущее еще не хотело приоткрыть нам свою завесу. Жестокая реальность войны, отрезвляла хмельные умы, как будто напоминая, что сейчас в наши задачи входит миновать очередной поворот, чтобы выйти на центральную улицу. Унтерштурмфюрер всячески подгонял наш отряд, заставляя сквозь боль тащить на себе амуницию, которая давила на тело свинцовым балластом. Шульц был прекрасным командиром. Он постоянно отказывался от предложений занять место в ставке фюрера и возвращался на фронт. Ганс не брал пленных. Однажды его раненного брата расстреляли у его на глазах. Смерть брата оставила глубокий шрам на его сердце, который постоянно кровоточил, напоминая о горечи утраты и трагическую симфонию театра военных действий.
Тем временем мы миновали поворот и ощутили первые капли дождя, которые медленно растекались по нашим грязным лицам, пытаясь смыть грязь, перемешанную с потом и кровью. Движение по центральной улице представляло собой для привыкшего к траншеям солдатского глаза чуждую картину. Лишь изредка взору попадались мирные жители в оборванной одежде, сражавшиеся за последнее место в грузовике, который с минуты на минуту должен был уехать в Дрезден. Повсюду ходили солдаты в потрепанных, грязных мундирах в большинстве случаев с жесткой щетиной на лице. Иногда нашему взору открывались небольшие группы, сидевшее у костра, которые с надеждой смотрели на две белые молнии, что красовались на наших правых петлицах. Где-то в стороне стояла полевая кухня, словно магнит, притягивавшая обессиленных солдат, потерявших смысл, ради которого они сражались. Молодые юнцы таскали тяжелые ящики с боеприпасами демонстрируя живучесть идеи, что еще жила в моем сердце и сердце моих товарищей. О верности родине напоминали висевшие на столбах дезертиры, возле городской ратуши, на груди которых болтались таблички, где красными буквами было написано напоминание о нашем долге: ""Они струсили защищать свою родину. ""
Перед тем, как покинуть центральную площадь, я еще раз окинул взглядом солдат Вермахта, которые оставались оборонять город. С горечью в сердце мы покидали очередной населенный пункт. Война приближалась все ближе к нашим родителям, братьям и возлюбленным. Любовь к вождям медленно растворялась в безграничной любви к родине и близким.
Неожиданно мои размышления прервал свист снарядов над нашими головами, что ознаменовал очередной артиллерийский обстрел. Командир отдал приказ ускорить темп, и мы с надеждой побежали в сторону укрытия. Всего за пару метров до укрытия, рядом со мной разорвался снаряд. Почувствовав невыносимую боль сразу в нескольких местах, я свалился на мокрый асфальт, и в попытке преодолеть контузию, начал судорожно бить левой рукой по голове. Рядом со мной задыхался от крови мой товарищ, прижавшись спиной к стене. Его перебитая рука странно болталась в воздухе придавая жуткости не без того паршивой ситуации. Я попытался подняться, чтобы помочь ему, но чувство невыносимой боли окончательно свалило меня на землю. Силы медленно покидали меня, а зрения отказывалось видеть. Перед тем, как потерять сознание я еще слышал крики моих товарищей, которые пытались меня оттащить до укрытия.
Удивительно, но находясь в бессознательном состоянии я продолжал отлично чувствовать влияние окружающей среды, которая очень изменилась. Запах сырости сменился неприятным запахом чьих-та помоев. Вдруг я ощутил, что на мою голову капает холодная родниковая вода. Чувство замкнутого пространства не покидало мое воображение. Приоткрыв глаза, я увидел, что нахожусь в пещере. В холодном Богом забытом месте, где о существовании цивилизации напоминал, лишь белый, как снег, скелет лежавший в пару метрах от меня. Ощущение страха и неизвестности начало будоражить мой ум. Чтобы успокоиться я решил попытаться уснуть. Свернувшись в клубочек, я положил голову на руки и закрыл глаза. Попытка оказалась удачной и через несколько минут мне суждено было вновь оказаться в реальности.
Приход в сознание оказался очень болезненным. Открыв глаза, я ощутил адскую головную боль, а вслед за ней последовала жгучая боль в правом плече. Подождав несколько секунд и свыкшись с болью, я начал осматривать мое место нахождения - это была простая палата военного госпиталя. Пошевелив пальцами, я поневоле подумал о том сколько дней, я тут нахожусь. Мой товарищ, заметив мое возвращение радостно воскликнул и начал оживленно рассказывать, как меня чудом доставили до местного госпиталя.
- У тебя семь жизней, камрад. Врачи не верили, что ты выживешь. Ладно мне надо идти. Война еще не закончена. Унтерштурмфюрер, просил передать, что, когда реабилитируешься он ждет тебя в комендантской. - сказал Ганс и похлопав меня по плечу направился к выходу с палаты.
Реабилитация продлилась несколько дней. Все это время я каждую ночь вновь попадал в холодную пещеру и иногда было тяжело отличить сон от реальности, но я успокаивал себя, что пещера плод моих фантазий. На пятый день мне разрешили покинуть госпиталь. Опершись об стол медсестры, я ожидал заветную выписку и раздумывал над дальнейшими действиями. Размышляя я совсем не заметил, как медсестра закончила писать и с недоумением дернула меня за руку, чтобы вручить лист бумаги. Поблагодарив молодую девушку я пошатывая вышел на улицу и увидел несколько грузовиков. Санитары один за другим носили трупы солдат в вперемешку с раненными. Мой взгляд упал на корчившегося от боли юношу, который держал в руках залитую кровью фотографию матери, хрипло повторявшего простое "Помогите!", как будто пытаясь ослабить твердую хватку смерти. Прокручивая в голове увиденную картину, я не заметил, как вышел на центральную улицу, которая была практически пуста. Вялотекущая городская жизнь сменилась постоянной угрозой. Лишь иногда мне попадались одинокие группы людей, которые оживленно, что-то обсуждали. Под рассказы мирных жителей об очередных неудачах на фронте прошел оставшийся отрезок моего пути.
В ратуше меня встретил обрадовавшийся командир и сообщил что мне пора приступить к важному поручению. Задачей моей группы была ликвидация подпольной ячейки, что действовала внутри города. Дождавшись темноты, мы выдвинулись на выполнение задания. Расставив новобранцев у входа я со своими бойцами начал подниматься по скрипящей лестнице старого дома. Приостановившись у входной двери я легким движением руки отдал приказ зачистить квартиру. Трое бойцов выломав двери ворвались внутрь. Через несколько секунд все еще контуженное ухо услышало пару выстрелов и крик одного из камрадов. Войдя внутрь я подошел к бойцу и увидел молодую девушку, умоляющую о пощаде.
- Можете идти. Я закончу дело. Передайте унтерштурмфюреру, что задание выполнено.
Когда солдаты удалились я достал свой пистолет и принялся рассматривать девушку. Удивительно, как такое милое создание могло быть участником подполья. Ее маленькое милое личико, небольшой острый носик, немножко полненькие щечки на пару с прекрасными темными не очень длинными волосами, как будто говорили, что война не ее удел, но вдруг меня словно пронзило. Ведь передо мной сидела Ульрике. Эта подпольщица, враг фюрера и предатель - была моей любовью. Засунув пистолет в кобуру, я пошатываясь присел на стул и еще раз взглянул на Ульрику. Она удивленно посмотрела в мою сторону и немного успокоившись заговорила первой:
- А ты возмужал. Я как раз отправила тебе письмо две недели назад, но из-за отступления ты скорее всего его не получил.
Ее голос совсем не изменился. Мой слух привыкший, лишь к разрывам снарядов и стрельбе, начал вспоминать знакомые нотки, но я не знал, что сказать. Переведя дух, я спросил:
- Ульрике, что ты тут делаешь? Почему ты здесь? Ты знаешь, что я должен убить тебя?
- Знаю. Ты, наверное, считаешь меня предательницей, но оглянись вокруг разве этого мы желали, когда поддержали фюрера при власти? Ты помнишь, как мы вместе искали еду в лесе после окончания войны? Ты скажешь, что фюрер спас нас от голода, но ведь к чему он нас привел? Что ждет остальных? Они убили моего отца. Ты знал, что он был еврей? Я тебе не говорила, потому что переживала за его жизнь.
- Как убили? Почему ты мне раньше не сказала? Мы б, что-то придумали. Ульрика, но почему? Даже если так. Почему ты пошла в подполье к предателям? Ты хочешь принести смерть в наши города?
- Нет, не хочу. Я хочу остановить это безумие. Ты видел, что на фронт уже отправляют детей? Сколько еще должно погибнуть, чтобы вы осознали глупость ваших идей? Через час мы готовим нападение на комендантскую. Я прошу тебя помочь нам.
- Нет, я не могу. Я тебя держать не буду, но прошу остаться здесь. Утром я выведу тебя из города.
- Извини, но я уже сделала выбор. Возможно мы видимся последний раз. - сказала Ульрике и поцеловал меня на прощание направилась к выходу.
Наблюдая за ее силуэтом, который постепенно удалялся я невольно раздумывал над пережитым. Чувство угнетения, царившее после 1918 года и светлая надежда, которую принесла новая идея - идея заразившая наши умы и давшая силы пройти половину Европы, чтобы вернуться в родные края, и бороться за право вновь не быть угнетенными. Будучи солдатами, мы верили своим лидерам. С чувством полнейшего бессмыслия я покидал пыльную квартиру.
Выйдя на улицу, я начал думать над дальнейшими действиями. Смерть отца Ульрике стала для меня открытием. Мне было очень жаль, что так произошло. Я никогда не был в концлагерях и не занимался погромами евреев. Это не входило в компетенцию нашего отряда. Мы всегда были на передовой, будучи солдатами. Да мы были очень жестоки с врагами, но не с безоружными людьми. Канонада фронта не стихала. Все знали, что вражеские войска уже в пару километрах от города. Также многие знали, что до Берлина им осталось совсем нечего. Эта была бессмысленная бойня, но мы не умели сдаваться. У нас не оставалось другого выхода. Солдатов СС, никто жалеть не будет. Но ведь Ульрике. Как я мог так просто ее отпустить? Сомнений быть не должно мне следует спасти ее. Не замечая, что происходит вокруг я преодолел свой путь до ратуши и остановился в ста метрах от здания. Внутри здания шла перестрелка, но по периметру было чисто. У входа лежали убитые солдаты и двое подпольщиков. Недолго думая я побежал в сторону входа. Зайдя внутрь я осмотрелся и направился к лестнице. Бой шел на втором этаже. Рядом со мной лежали трупы солдат и еще один убитый подпольщик. Оценив обстановку, я решил подняться наверх. Поднявшись на второй этаж, я присел и гуськом направился к кабинету унтерштурмфюрера. Медленно повернув ручку, я приоткрыл двери и увидел вновь сидящую на коленях Ульрику.
Я с недоумением посмотрел на унтерштурмфюрера, который с еще большим удивлением взглянул на меня. Недолго думая я нажал на спусковой механизм своего пистолета. Удивленный Шульц попытался, что-то сказать, но оглушительные выстрелы прервали его речь, и офицер пошатнувшись упал на деревянный стол проломив его своим весом. Не дожидаясь прибытия подкрепления, я подбежал к девушке и обнял ее.
- Я знала, что ты придешь. Спаси... - но не успела она договорить, как ее речь прервал выстрел. Кто-то с ее товарищей услышав выстрели подоспел на помощь и обнаружив серый мундир с молниями открыл огонь. Легкий холодок пробежал по моему напряжённому телу. Почувствовав слабость, я пошатнулся и упал на колени ухватившись за край ее платья. Ульрика попыталась приподнят меня, но у ее ничего не вышло. По ее лицу текли слезы, и она уже себя не контролировала. Оглушительный крик был слышен в каждом углу здания. Товарищ на миг растерявшись снова пришел в себя и схватив Ульрику потащил к выходу. Им надо было уходить, и я не осуждал его, как бы там не было, но я спас, мою Ульрику. Ее крик постепенно отдалялся.
Упав на бок, я заметил фотографию, лежавшую совсем рядом со мной. Преодолевая боль я дрожащей рукой поднял фото. Это была наша старая юношеская фотография, сделанная отцом Ульрики. Мы стояли, возле входа в Дрезденскую галерею. Открыв карман гимнастерки, я засунул туда фотоснимок и перевернулся на живот, чтобы взглянуть в сторону дверного проема надеясь, что увижу там подоспевшее подкрепление, но вместо этого мое контуженое ухо услышало шквал выстрелов, доносившихся с первого этажа.
Безразличие царило в моем сердце, которое с каждой секундой билось все медленнее, как будто напоминая о дыхании смерти, что становилось все ощутимей. Я верю, что Ульрика успела сбежать. Рана ужасно кровоточила, нарушая порядок моих мыслей. Вдруг я начал ощущать холодный воздух моей одинокой пещеры и на миг показалось, что это всего на всего сон, но боль не стихала, а лишь усиливалась. Мне было безразлично умру я или снова попаду в одинокую пещеру, я был твердо уверен, что ухожу в место, где не будет дела до смертей, войны и жестокости. Утратившие смысл умы подобно моему станут напоминанием о павших кумирах и будут несколько десятков лет говорить о сотнях молодых жизней, ощутивших на себе всю жестокость мировой драмы в которой не будет правых и виноватых.
Рана кровоточила все сильнее и я, испуская последние вздохи чувствовал свежее дуновение ветра внутри пещеры. Через пару секунд страданию придет конец, а пока я заканчивал дописывать надпись на полу своей кровью, оставляя ее здесь не понятно кому, не понятно зачем: "" Начинаешь с того, что отучиваешься любить других, и кончаешь тем, что не находишь больше в себе ничего достойного любви. ""