Дядя Боря

Баян, Буян, Бурьян, - называли мы Бориса - старшего брата мамы. В моём детстве он был и остался - богатырь с пепельной волнистой "гривой" и бездонными карими глазами. Всегда что-то рассказывал рокочущим баском и папироса дымилась на отлете. Работал дядя Боря шофером больших грузовиков на "северах".

Гостил у нас по случаю, проездом в отпуск на юга. Всегда с новой тётей и полными руками подарков.- Господи, какая прелесть, - восклицала мама, принимая обновку. -

Дорого, наверно? Где только взял?- На Севере спецснабжение. Только маде ин не наше, - небрежно кидал он, награждая отца новыми часами и вручая мне увесистую плитку шоколада "Гвардейский" с красной пятиконечной звездой и боевой ленточкой на обертке.На столе росли горы яств и деликатесов. Красная и черная икра, крабы, балык, сухие колбасы, банки с ананасовым и клубничным компотом, коробки невиданных конфет и бутылки, бутылки, бутылки - шампанское, коньяк, заморские вина. Начинался пир горой. Дядя уважал только беленькую, пользуя ее чайными стаканами или фужерами - "шампанками". - Рюмки мелковаты, нос мешает, - шутил он.

А нос у него действительно был выдающийся. Крупный, кряжистый, как утес.

После плотного ужина я, со слезами на глазах, желал всем спокойной ночи. Мое участие в общем веселье по малолетству этим ограничивалось. Дядя, подмигивая остальным, говорил:- Ну, племяша, давай поцелуемся! На что я гордо отвечал:- Я не девчонка и не целуюсь, - и под общий хохот мама уводила меня в соседнюю комнату. Но я еще долго не засыпал и вел "прослушку", прижавшись ухом к стене.Шум и гам сгущался, переходил в нестройное пение. Особенно выделялся низкий, неспешный и правильный голос дяди. Потом он начинал "травить байки".

Рассказывать он умел, и ему было, что рассказать.Осенью 41-го пятнадцатилетним подростком сбежал на фронт. Прошел всю войну, служил в разведке, награжден двумя орденами Красной Звезды и медалями. В каких только передрягах не побывал, "и ниразу не зацепило". А после войны, по дороге домой, в Польше, эшелон, в котором он ехал, пустили под откос местные партизаны. "Погибло наших ребят, жутко вспомнить, а мне повезло, только два пальца левой руки оторвало". Потом, на Севере машина, которую он вел по зимнику, через реку "ушла под лед, но я вынырнул и как с гуся вода, хоть бы раз чихнул". О себе он говорил, что и карточки в поликлинике не имеет. "Не нужна. Не болею".Но все же помню, как однажды его "прихватило" - простудился. Жар, температура, раздирающий душу и тело кашель. Родители настоятельно предлагали вызвать врача.

Но дядя Боря излечился самостоятельно - по-сибирски. Заварил в литровой банке горчичный порошок, густо намазал им простынь, "понежился" в кипящей ванне. Потом "приял на грудь полкило ханки" и, обернувшись в горчичную простынь, лег спать. Утром встал, здоровым и веселым. Только очень красным, будто целый день загорал под жгучим солнцем.Дядя Боря был для меня самым сильным, смелым и справедливым человеком.

Но однажды, когда разошлись гости, а я, лежа в постели и прижимаясь ухом к стене, старался поймать обрывки таинственных взрослых разговоров, неожиданно услышал плач. По голосам я понял - плакал мой дядя. Он то всхлипывал, то путано говорил:- Понимаешь, понимаешь... Может они, и правда были крестьяне с хутора. Да только, кто их знает, что за люди, что у них на уме. Ну, отпустили бы, а они к немцам, и что тогда? Каюк. И задание бы провалили, да и сами бы не ушли. Нет нельзя, нельзя было их отпускать. Старшой правильно сделал. Правильно.

Ты мне что ни говори, - выкрикивал дядя. Хотя, как я слышал, ни мама, ни отец ему не возражали. Только мама уговаривала:- Иди, Боречка, спать. Иди. Уж поздно. Но он продолжал:- Старшой приказал мне и Сереге Кашкину. Убрать их без шума, ножичками, значит. А какой шум? Мужичонка, баба да их пацаненок. Чик, чик

и ..., - послышался тихий, тонкий плач. Потом, как я понял, дядя налил и выпил. -

Ну, взорвали мы этот драный мост. А кому он нужен был? Наши так попёрли, что и без моста немцу деваться было некуда. Драпал без задних ног. Мы "ему" там красиво вжарили, душевно, - дядя "повторил" и уже спокойнее добавил, - а мы задание выполнили, мост убрали и вернулись без потерь. За что к наградам и представили.Я впился в стену, похолодел от неожиданности, мой дядя - плачет!

Плачет, как все люди!На следующий день я долго крепился, но все-таки спросил маму, почему дядя Боря плакал, кто его обидел? - Плакал? Борька? - Она удивленно пожала плечами и неожиданно зло зашептала:- Подслушиваешь, шпионишь, змееныш, - и больно дернула меня за руку. Я остолбенел. Такой маму я никогда не видел. Прошло время.

Дядя вышел на пенсию. Купил "кооператив", и не то, что остепенился, а постарел, притих и "как бы женился". - Где он её раскопал? - возмущалась мама в адрес его сожительницы, - крепкий ещё мужчина, пенсия приличная, своя квартира, а сошелся Бог знает с кем, будто нет вокруг приличных женщин, - и с горечью добавляла, - потому что хорошей женщине пьяница не нужен, а эта сама без бутылки жить не может.Действительно, выпить дядя по-прежнему любил, но былого "гусарства" в нём уже не осталось. Виделся я с ним редко. Дядя стал тяжелым на подъём и появлялся у нас раза два в год по случаю дня рождения мамы или отца. Иногда я навещал его "из вежливости". И хотя теперь мог сидеть с ним за столом, выпивать и беседовать, но всякий раз мне было скучно и чувствовал я себя неуютно. Все его приключения и анекдоты я знал наизусть, и ничего интересного в них уже не находил. Он быстро хмелел, становился слезливым и мрачным. Начинал вспоминать "тот лес, тех крестьян и тот драный мост", а потом "рвать душу".- Жить тошно, племяша, а Бог смерти не дает. Ох, как тошно...

И вдруг дядя Боря умер. - От сердца, - поясняла его жена. -Инфаркт, разрыв сердца, - тяжело и с пониманием вздыхали люди, - это не предсказуемо. Медицина бессильна.Возможно инфаркт не предсказуем. Я не врач, судить не берусь. Но всё же, я думаю, свое сердце он разорвал сам.