Верку-документ убили! Об этой новости говорила вся Одесса: в трамваях, на разжиревшем привозе, барахолке за еврейским кладбищем, на улицах под акациями, где кружит поземкой пыль и пахнет уборными и, конечно же, в гостях друг у друга.
Ненормальная Верка-документ была живой достопримечательностью города. С раннего утра и до темноты ее тощая фигура шаркала разбитыми туфлями по Дерибасовской и окрестным улицам, сгибаясь под тяжестью двух больших чемоданов с "документами".
Старуха часто и нервно оглядывалась, пристально всматривалась в прохожих и, бормоча, - документы, документы, - таинственно скрывалась в подворотнях, будто уходила от слежки. Если же кто-нибудь пытался помочь ей донести чемоданы, она, издавая пронзительные вопли, прижимала ношу к сухим бедрам и улепетывала, что было мочи.
Кормилась она в кафе "Куманец", собирая с тарелок объедки. Некоторые посетители специально брали лишнюю порцию и оставляли ее несчастной Верке. Прямых угощений она никогда не принимала.
Где она спала, никто не знал. Больше всего доставалось душевнобольной от обкуренных дурью мальчишек, день-деньской тусовавшихся между горсадом и "биржей" - маленьким черным рынком на Греческой площади. Приперев Верку к стене дома, они грозно кричали. - Отдай чемодан! Отдай документы.
Глаза полоумной источали ненависть и отчаяние, нижняя челюсть с обломками зубов подавалась вперед, тело напрягалось и Верка... "взлетала".
- Гадом буду, - клялись одурманенные наркоманы, - как ведьма взлетела, меня чемоданом зацепила и кепку сшибла.
И как ни старались мучители, документов увидеть им так и не удалось ....
ххх
Многое уже позабыли одесские старожилы. Но о дочери грека- портного Вере Маргараки они будут помнить и на том свете. О ней когда-то говорила вся Одесса.
Когда Вера парила над Дерибасовской и окрестными улицами, разнося заказы клиентам, мужчины, свернув шеи, каменели, глядя ей вслед, а женщины "падали с инфарктами" от зависти.
- Неужели на свете найдется мужчина, достойный прикоснуться к этому чуду, - размышлял шляпный мастер, старик Юкельсон, замирая у окна мастерской.
Его хозяин, немец Циммерваль, медленно раскуривал папиросу "Сальве", пускал дым сквозь буденовские усы и, таинственно усмехаясь, шел в кабинет. С нежностью доставал скрипку Гварнери (он был заядлым коллекционером скрипок) и долго играл Сарасате.
Родители Циммерваля приехали в Россию еще до революции. Отец - горный инженер - работал на шахтах в Донбассе. Во время гражданской войны семья оказалась в Одессе. Родители скончались от тифа. Молодой Циммерваль женился, начал свое дело. Но опять осиротел. Во время родов жена и ребенок умерли. Он замкнулся, ушел в работу и скоро разбогател.
Когда сворачивали "нэпманов" его не тронули как иностранного подданного. Но когда в Германии утвердился фашизм, ему предложили вернуться на родину или принять советское гражданство. Он выбрал второе.
- Ха! Вы слышали? Нет, вы слышали? Дочь грека-портного окрутила немца-буржуя. - Об этом говорила, нет, кричала вся Одесса.
- Бог забыл нас, - сокрушался Юкельсон, глядя на молодоженов, - она и он - это же две большие разницы.
- А почему бы и нет? Он муж, а не любовник. Девочке крупно повезло. Такие деньжищи. Теперь у нее будет все. - С завистью вздыхали многие.
И действительно, муж денег не жалел. У Веры появилась шикарная квартира, домработница. Обувь она заказывала у Наума Болгарина, а платья у Зойдониса. Все остальное несли с черного рынка.
Вера родила сына. Генрих, - так назвали мальчика, взял от матери тонкие черты лица, изящную кость и волны черных волос. Отец одарил его любовью к музыке, умом и трудолюбием. Оба души не чаяли в сыне. Но матери постоянно казалось, что мальчик болен и нужны лучшие врачи, лекарства. Отец считал это блажью, требовал сурового воспитания и закалки. В семье не угасали скандалы.
Вера жила сыном, дорогими туалетами, любовниками. Ей нравился сам процесс обмана. Она видела себя непревзойденной интриганкой. "Старый, жирный тюфяк", - с удовольствием думала Вера, сидя за столом с мужем и болтая невинный вздор. "Лопаешь за троих и даже не подозреваешь, что сегодня я буду в объятиях другого".
Циммерваль, возможно, знал многое. О похождениях жены громко и нагло говорила вся Одесса. Но ему спокойней было ни о чем не догадываться. Он жил сыном, делом, музыкой, коллекцией.
Мать пыталась образумить Веру. - Гуляй на здоровье, но тихо, как нормальные люди. Не летай стрекозой, отложи что-нибудь на черный день.
- Какой черный день? - удивлялась дочь,- развестись у него духу не хватит. А умрет, все достанется мне.
В то лето все складывалось удачно. Вера уехала отдыхать в Крым. Но тревожная телеграмма от матери заставила срочно вернуться. "Только бы не сын. Что угодно, лишь бы ничего не случилось с мальчиком". - Молилась Вера.
Генрих был здоров. Арестовали мужа - враг народа, немецкий шпион. Тогда много немцев, друзей и знакомых Циммерваля, оказались шпионами. Даже похожий на доброго волшебника органист из кирхи, что стоит в Лютеранском переулке, оказывается "по ночам сигналил фонарем фашистским самолетам". Об этом шепталась вся Одесса. Квартиру у Веры забрали, оставили на двоих крохотную комнатенку, имущество конфисковали. По настоянию родителей она сменила фамилию. А сына теперь звали Гена.
Когда началась война, ему исполнилось пятнадцать лет. Генрих, как и его сверстники, рыл окопы, таскал мешки с песком, дежурил на крышах. Мечтал подхватить " зажигалку" и утопить ее в бочке с водой. Но бомбы падали мимо их дома. А бабушка и дедушка погибли во время одного из налетов. Вера и сын остались совсем одни...
Одессу оккупировали немцы и румыны. Появились новые слова "гестапо", "сигуранца", "враги Рейха". Каждый жил в страхе, кормился, как умел. Вера устроилась на табачную фабрику. Ее открыл в бывшем артиллерийском училище на Большом фонтане полурумын, полурусский коммерсант. - Вы обязаны называть меня господин Господин, - наставлял он подчиненных. Господин была его фамилия.
К Вере относился с особым вниманием и заботой. Перевел на легкую работу, делал подарки. Вера начала "шиковать". Кому-то это не понравилось, и в гестапо полетел донос о том, что сына она "нагуляла" от еврея Мойзи Юкельсона.
Генриха забрали в гестапо. Ошеломленная мать уверяла, доказывала, клялась, что мальчик "почти" немец. Что отец его - жертва советской власти и погиб как "агент немецкой разведки".
Господин помог, выправил "аусвайс", где говорилось, что Генрих работал на фабрике, помогал рейху. Его выпустили с поседевшей головой и сломанными пальцами на руках. Он долго боялся выходить на улицу. При стуке в дверь и немецкой речи испуганно прятался под кровать.
Одессу освободили. Город очищался от руин и фашистских прихвостней. Каждый день разлетались слухи о том, что обнаружен агент гестапо, разоблачен полицай, обезврежен затаившийся враг. Вера с сыном радовались освобождению. Как и многие одесситы, они работали на разбитом вокзале, таскали камни и бревна. Мальчик постепенно приходил в себя.
С жильем в городе было очень сложно. Чуланчик Веры считался роскошью. - Где же правда? - возмущались некоторые. - До войны жила как царица, а муж шпион. При, немцах шиковала и теперь в тепле.
И чтобы справедливость восторжествовала, отписали донос "об опасной семье". Роман Веры с Господином никого не заинтересовал, а вот Генрих... Работал на фабрике у немцев. Сын врага народа. Надо проверить.
Его арестовали.
Вера обезумела, искала нужные документы. Пыталась - доказать, что сын ни в чем не виноват. Сам пострадал от немцев, а от отца отрекся еще до войны. В органах разобрались. Выпустили. Но Генрих не перенес допросов - сошел с ума. И, попав в психиатрическую больницу, вскоре умер "от сердечной недостаточности".
Мать не признала тело сына. - Вы обманываете. Это не он.
И действительно. В гробу лежало тело не семнадцатилетнего юноши, а старика с беззубым ртом и клоками седых волос.
- Генрих жив и скоро выйдет. Надо только найти главный документ. - Навязчиво объясняла прохожим безумная старуха, шатаясь по улицам города.
Ее труп нашли на развалинах кирхи в Старом Лютеранском переулке. Три подростка забили ее до смерти.
- Хотели посмотреть документы, - бубнили они в оправдание.
В протоколе осмотра места преступления записали: "...рядом с трупом обнаружены два чемодана. В них находились обрывки газет со следами засохшего кала".
Но об этом никто в городе не говорил. Это была служебная тайна.