Моё детство до одиннадцати лет прошло в маленьком рабочем посёлке под названием "Отдельный". Это название вполне соответствовало его местонахождению. Располагался он на краю большого лесного массива, в трёх километрах от узловой железнодорожной станции. Численность проживающих в нашем посёлке едва ли превышала сто человек, поэтому все хорошо знали друг друга не только по фамилиям, но и по именам. Жили все в одинаковых условиях: в бараках с печным отоплением, все удобства на улице. Эти бараки, их было три, были построены очень давно, одновременно с пилорамой по изготовлению шпал и шпалопропиточным цехом, где работали в основном все взрослые посёлка. Рядом с пилорамой была общая баня с кочегаркой, где кочегаром работала тётя Паша, наша соседка по коридору, поэтому она всегда нас пускала в баню бесплатно. Я втайне недолюбливал тётю Пашу за её злой язык, но об этом позже. Баня работала два дня в неделю, в субботу и воскресенье, до обеда - для мужского населения, после обеда - для женщин с детьми. Я до пяти лет ходил в баню вместе с матерью, как и многие мои сверстники, и нам всегда было по-детски интересно наблюдать за физиологическими различиями между женщинами и мужчинами. Таким образом, мы, пацаны, рано познали многие запретные вещи, о чём и не подозревали наши родители.

Главное руководство незатейливого поселкового производства находилось на узловой станции, а на месте всем руководил начальник участка, из местных жителей, Николай Иванович - для нас, детей, просто дядя Коля. Он был самым грамотным и образованным в посёлке, так как когда-то окончил железнодорожный техникум. И поэтому все шли к нему с разными вопросами и проблемами, которые он всегда решал. Его все уважали и даже, как нам казалось, немного побаивались.

Иногда в посёлок приезжало большое начальство с узловой станции, чтобы проверить на месте производство шпал. Эти проверки, как правило, проводились накануне больших праздников, все знали об этом и готовились к этой встрече очень серьёзно. На производственном участке наводились идеальный порядок и чистота, ремонтировались и обновлялись деревянные тротуары, подметалась вся территория вокруг жилых бараков. Это больше походило на большой праздник, так как во всём этом участвовали не только взрослые, но и дети. С утра, в назначенный день, из громкоговорителя, установленного на крыше шпалопропиточного цеха, звучали бодрые песни советских композиторов, и все мы пребывали в приподнятом настроении. Такие праздники - а они нам, неизбалованной детворе, очень нравились - происходили нечасто и поэтому запоминались надолго.

Наш барак был коридорного типа: по всей длине барака шел сквозной коридор, а справа и слева одна за другой располагались равные по площади комнаты, в которых сразу под дверью, справа или слева, у кого как, стояла печь, которая служила для приготовления пищи и, конечно же, для обогрева. После печи висела занавеска, которая разделяла комнату на кухню и на жилую комнату с единственным небольшим окном, поэтому на так называемой кухне, где окна не было, всегда горела маленькая электрическая лампочка, которую выключали только ночью, когда все ложились спать. На середине нашей комнаты, у окна, стоял стол, на котором я выполнял уроки, и на нём же мы все принимали пищу. Справа стояла металлическая койка, на которой спали мои родители, а мне стелили постель на большом сундуке, который стоял слева, рядом с шифоньером и трюмо. Мне казалось тогда, что мы живём очень просторно и вольготно по сравнению с другими семьями, где было по двое, а то и по трое детей. Вообще наша комната отличалась от многих комнат соседей особым уютом и чистотой. Мать очень любила наводить порядок в своем небольшом жилище и приучала меня с отцом всегда и во всём поддерживать это. Благодаря той ранней науке и строгости я до сих пор стараюсь проявлять аккуратность всюду, как учила меня когда-то мать.

Моя мать работала на пропитке шпал лаборантом, но это была работа не в лаборатории, где царили чистота и порядок, а в цехе, который считался вредным. Она участвовала в приготовлении вредных химических растворов в больших пропиточных ваннах и даже помогала рабочим производить непосредственно пропитку шпал. От её суконной спецовки всегда исходил резкий запах какой-то кислоты, а вместо обуви она носила большие резиновые сапоги. Дети, кто были постарше, часто приходили на рабочие места к родителям и помогали им, если была такая необходимость. Вход на рабочие места был свободным, и мы, даже те, кто помладше, часто бегали к родителям, чтобы понаблюдать за тем или иным процессом работы. Дядя Коля, как начальник всего производства, часто ругал тех родителей, которым иногда помогали в работе их подросшие дети, и предупреждал об ответственности, которую они берут на себя, если, как он говорил, не дай бог что случится. "Отвечать за всё будете вы, - говорил он, - а не я, так как я предупреждал вас, и неоднократно". Но всё продолжалось по-прежнему и, к счастью, без происшествий.

Мой отец, как исключение из всех мужчин нашего посёлка, работал на узловой станции помощником машиниста. Его график работы отличался от графика матери тем, что он уходил на работу на сутки, потом двое суток отдыхал - и снова на работу. Согласно этому графику он работал так даже в праздники, поэтому многие из них мы проводили с матерью вдвоём, без него. Центральным местом нашего посёлка, где все собирались вечерами, был небольшой сквер длиной не более пятидесяти метров. Там протекала небольшая речка и стояло несколько скамеек для отдыха. Речка была неширокая, и мы, пацаны, часто устраивали игры, купаясь и перепрыгивая через неё в нешироких местах. Зимой, когда она замерзала, катались на коньках.

Летними вечерами в этом сквере собирались не только взрослые, но и дети. Мужчины играли в домино, в карты, нередко выпивая, а женщины просто болтали и обменивались разными новостями. Самым большим источником новостей была тётя Паша, наша соседка. Она всегда всё узнавала самая первая, и все с интересом её слушали. Она казалась мне очень злой и невоспитанной женщиной, так как могла о ком угодно сказать что-либо в грубой и оскорбительной форме, применяя иногда даже мат. Но никто её никогда не одёргивал и не осуждал. Все смеялись над несчастным, попавшимся ей на язык, не задумываясь, что завтра могут так же посмеяться и над ним. Тётя Паша это чувствовала. Видимо, поэтому она никого и не боялась и могла себе позволять это. Ей нравилось всегда быть в центре внимания, она к этому привыкла.

Мы жили в среднем бараке, его так и называли: "средний". Почему его так назвали, я до сих пор не могу понять, так как по краям два барака называли по номерам "первый" и "третий". В первом бараке жила семья Курковых. Единственное окно комнаты, где они жили, находилось напротив нашего окна, так что мне доводилось довольно часто наблюдать за всем, что происходило в этой семье. Моё любопытство было особенным, так как за этим окном жила девушка по имени Лена, в которую я был безнадёжно и безответно влюблён с самого раннего детства. Она была старше меня на шесть лет и казалась мне самой красивой девушкой на свете. Да что красивой! Она была самой необыкновенной и возвышенной духовно и нравственно среди всех, кто окружал её в этом посёлке. Она всегда со всеми была очень приветливой, всегда улыбалась, и я видел, что она нравится многим мужчинам нашего небольшого посёлка.

Мне трудно вспомнить теперь, когда это всё началось, когда и в какой момент своей жизни я так искренне полюбил её. Я хорошо понимал, что я ей не пара и, встречаясь с ней на улице, отводил взгляд, так как боялся выдать свои чувства и быть непонятым или, не дай бог, осмеянным за мои тайные чувства к ней. В свои десять лет я мечтал о том, что когда-нибудь получу такое же образование, как у нашего дяди Коли, и вернусь в посёлок начальником производства. И меня будут все уважать так же, как и его. Именно тогда я смогу подойти к Лене и рассказать о своей давней любви к ней. Я представлял разные картины этого будущего, но все они сводились к тому, что она обязательно должна будет полюбить меня и прожить со мной вместе долгую и прекрасную жизнь.

Окончив восьмилетку, Лена устроилась работать на узловую станцию помощником экспедитора. Это что-то вроде учётчика товарных вагонов, которые необходимо постоянно пересчитывать. Об этом рассказывала моей матери её мать, а я внимательно вслушивался во все мелочи и подробности жизни её дочери. Она с благодарностью отзывалась о дяде Коле, говоря, что, если бы не он, Ленку в жизни бы никто не взял на эту работу. Рассказывала о том, какую теперь она будет получать зарплату и.т.д.

- Теперь ей надо искать хорошего парня, - говорила моя мать, а я, как никогда, злился на неё за такие глупые предложения.

- Да, конечно, - отвечала мать Лены и продолжала: - только вот где теперь такого найдёшь в наше время, посмотри вокруг, кого тут найти можно?

Я был полностью с ней согласен в этом, так как продолжал верить, что моя Лена обязательно дождётся меня, когда я повзрослею, потому что действительно вокруг нет никого достойного её внимания и любви.

Я знал о ней буквально всё. В какое время она просыпается утром, когда уходит на работу, когда возвращается с работы, чем занимается вечерами. Иногда, в какие-то дни, она не возвращалась с работы, и, хотя я знал от своей матери, что на узловой станции у неё есть тётка, у которой она иногда остаётся ночевать, я очень переживал и мучился.

Я начинал понимать, что не могу долго не видеть её, для меня это было слишком мучительно и больно. Так продолжалось около двух лет, до того момента, когда она поступила учиться в железнодорожный техникум на вечернее отделение. В этот день все соседи и жители посёлка поздравляли её родителей и её саму с такой удачей, сам дядя Коля приехал вечером на своём УАЗике с букетом цветов и при всех поздравил, как он выразился, новоиспечённую студентку. В этот вечер я долго наблюдал из своего окна за всем тем, что происходило в семействе Курковых. Через раскрытое окно допоздна слышалась музыка, пение и танцы, а я лежал на своём сундуке, укрывшись одеялом с головой, и плакал. Мне, как никогда, было жалко себя за то, что я теперь буду видеть её очень редко, разве что по выходным, мне было также жаль и её за то, что она не знает и, наверное, никогда не узнает о том, что как я люблю её.

Я знал, что она всегда очень нравилась многим молодым парням и мужчинам нашего посёлка. Замужние молодые женщины постоянно ревновали к ней своих мужей и незаслуженно оскорбительно отзывались о ней. Я понимал, что этих женщин Лена раздражала только потому, что вела себя, в отличие от них, независимо и не уподоблялась им. Мне часто приходилось наблюдать, как выпившие молодые люди, среди которых были и женатые, всячески приставали к ней, дежурили вечерами, ожидая её. При этом они играли на гитарах, пели и создавали шум, мешающий спокойно отдыхать. Наша соседка, тётя Паша, кричала на них и ругалась, и чаще всего на Лену за то, что, мол, это она сама заманивает их сюда.

- Вот, сучка, - кричала она из своего раскрытого настежь окна, - не приманивала бы, и никто бы тут не шарашился по ночам. А то шарахаются все, кому не лень. Сучка не захочет, кобель не вскочит! - продолжала кричать она, и никто из соседей её не одёргивал за эти оскорбительные слова в адрес Лены, даже эта пьяная компания, ради которой они все здесь собираются. Более того, иногда они хохотали, когда тётя Паша распоясывалась, не подбирая слов, и было не понять, над кем они больше смеялись, толи над ней самой, то ли над Леной. Среди них часто присутствовал и Колька Зайцев по кличке Заяц. Этот Колька год назад вернулся из армии и работал шофёром на грузовой машине, на которой возил из посёлка шпалы на узловую станцию. По своей натуре он был очень тихим скромным парнем, и мне иногда казалось, что Лене он нравился. Он иногда подвозил её на работу до узловой станции и обратно в посёлок с работы. Когда же он напивался со своими друзьями, он менялся, и его можно было заставить делать всё, что угодно.

- Давай, Заяц, зови свою кралю! - кричали ему пьяные дружки. - Чего она ломается перед нами и перед тобой? Кто она такая? - подбадривали они его, подталкивая ближе к окну. И он, слушаясь их, покорно что-то мямлил под её окном своим писклявым, похожим больше на женский, чем на мужской, голосом.

- Ну, выходи, правда, Ленка! Чего тебе ломаться перед ребятами, если тебя просят. Выходи, кому говорю, слышишь, это я, Колька! Не шути со мной! - угрожающе голосил он, оглядываясь на "друзей", ища в них одобрение и поддержку.

Но за тёмным окном никто не откликался, как будто там никого не было. Но они, как и я, знали, что она там одна и абсолютно беззащитная, так как её мать ушла на работу на сутки и вернётся только завтра к вечеру.

Мне часто хотелось выбежать на улицу и защитить Лену от этих оскорблений, но я ни разу так и не решился, так как больше всего боялся, что надо мной может посмеяться не только эта пьяная компания с тётей Пашей, но и сама Лена. Я ложился на свой сундук и под шум и хохот тихо по-детски плакал, жалея себя и, конечно же, Лену.

Однажды в один из летних вечеров в нашем сквере я вновь оказался свидетелем того, как тётя Паша в компании женщин сквернословила о Лене. Она утверждала, что давно догадывается, что, мол, эта Ленка та еще цаца, каких поискать. Что, мол, все мужики, кому не лень в нашем посёлке, уже давно с ней переспали, и поэтому теперь они бегают все вокруг неё. Женщины молча слушали её, и ни одна из них ей ни разу ни в чём не возразила, более того, некоторые из них хихикали над этой грязной ложью.

- Мало ей мужиков нашего посёлка, так она ещё и на узловую станцию устроилась работать, как будто здесь негде работать, - продолжала тётя Паша.

- Да, слава богу, - произнесла одна из женщин, - может, глядишь, и от наших мужиков отстанет. Найдёт себе там какого-нибудь городского парня.

- Да кому она теперь нужна, какому парню! - возразила со злобой в голосе тётя Паша. Что в ней уже осталось после такого? У неё и мать, я знаю, такой же была, ни одного мужика не могла пропустить мимо, отчего и Василий, её муж, через два года жизни ушёл от неё, вообще уехал неизвестно куда от такой стервы. Не посмотрел даже на то, что дочь совместно нажитая, хотя, как я слышала, он очень сомневался в том, что эта дочь от него.

- Ой, да перестань, Паша, - возразила ей та же женщина. Они, я знаю, жили хорошо, и дочь он любил, и жену свою очень любил. Ты ведь не знаешь всего того, что у них произошло, а говоришь. Да и сколько лет уже прошло с тех пор, что поминать!

- Вот именно, сколько лет, - продолжала тётя Паша, - а всё повторяется. Яблоко от яблони недалеко падает, и дочка-то вся в мать, как две капли воды, хоть внешне, хоть распутством характера. Сейчас времена-то совсем иные, не то, что раньше, так она ещё дальше своей матери пошла. У неё там уже между ног-то, наверное, ничего от женского-то не осталось, - распалялась всё больше тётя Паша, - и рожать то уже, наверное, нечем, там у неё мешок, скорее всего, как сумка у кенгуру, - и громко захохотала.

Многие женщины тоже засмеялись над этим столь странным сравнением, а некоторые встали и ушли, высказав этой наглой старухе нелицеприятные для неё слова осуждения.

Я тоже, не выдержав, подбежал к тёте Паше и выкрикнул ей о том, что она самая страшная и злая старуха в нашем посёлке. Что она завидует красоте и чистоте этой прекрасной девушки, что она сама никогда такой не была и не будет. Что она хуже бабы-яги и что она сама больше похожая на кенгуру... И многое что еще, о чём мне сейчас, после стольких лет, уже трудно вспомнить. Потом дома мне за это очень досталось от родителей, а отец сказал, что я в любом случае не имел права так разговаривать со старшими, кто бы они ни были и как бы они ни поступали. "Сначала подрасти, а потом суди кого-то", - сказала мать, и этими словами закончилось моё воспитание по этому редкому и столь необычному случаю.

Потом все жители нашего посёлка долго друг другу пересказывали всё, что произошло между тётей Пашей и мной, и каждый раз это событие обрастало всё новыми и новыми картинками, которых, как я знаю, не было и не могло быть. Самое страшное из того, что произошло, так это то, что к Лене пристала кличка Ленка-кенгуру. В этом я винил в какой-то степени себя, так как, если бы я не спровоцировал этот скандал, его бы так бурно и не обсуждали и на это сравнение просто бы не обратили внимание. А так случилось то, что случилось. Всем было смешно, и все стали употреблять эту кличку в её адрес. В то время я плохо представлял себе это странное и загадочное животное под названием кенгуру и, конечно, не мог до конца осознать это сравнение.

Но жизнь в посёлке продолжалась, как и прежде, со своими житейскими заботами и насущными хлопотами. Я каждый день приходил из школы и вечерами, выполняя заданные на дом уроки, с сожалением наблюдал за пустым и кажущимся безжизненным окном Лены. Теперь она стала приезжать домой только по воскресениям и не регулярно, а я продолжал ещё сильнее скучать и тосковать по ней. Из разговоров своих родителей я знал, что она теперь проживает у своей родной тёти в районе, где работает и учится на вечернем отделении железнодорожного техникума, о котором я продолжал ещё больше, чем прежде, мечтать. Но иногда она приезжала, и это был для меня праздник.

В одно из таких воскресений случилось то, о чём я мог, как ребёнок, только мечтать. Был конец сентября, и весь день шёл непрерывный дождь. Возвращаясь домой от друга, я увидел Лену в красном плаще и с таким же красным зонтиком. Она спешила по деревянному тротуару и вдруг резко остановилась, и её красивая правая ножка без туфельки повисла в воздухе, так как сама туфелька провалилась тонким каблуком в щель между досок и застряла. Она стояла под дождём, с зонтиком в руках, смотрела на туфельку и не знала, как ей поступить. Недолго думая, я подбежал к ней, позабыв обо всём на свете, встал на колени и стал осторожно освобождать туфельку из этой щели.

Я благодарил случай и наш старый разбитый дощатый тротуар за то, что мне представилась такая возможность оказать помощь самому любимому и родному человеку. Освободив туфельку, я аккуратно протёр ее и осторожно, опасаясь коснуться ноги Лены, крепко держал ее обеими руками за носок и каблук, чтобы Лена легко могла вставить в него свою ножку. Я, смущаясь, стоял перед ней и боялся посмотреть ей в глаза. Дождь струйками стекал по моему лицу, и мне казалось, что я плачу от счастья.

Она подошла ко мне вплотную, поставила свой зонтик вверх ногами на грязный тротуар, прижала свои ладони к моим щекам и поцеловала меня в губы.

- Спасибо тебе за всё, мальчик, - прошептала она. - За всё, за всё! И за то, как ты защищал меня от тёти Паши! - и, подхватив свой зонтик, она повернулась и пошла прочь своей красивой походкой.

Она удалялась, а я продолжал неподвижно стоять и смотреть ей вслед, не замечая того, что промок насквозь. Я очень боялся, что она может обернуться, а я не увижу этого и не помашу ей рукой. Но она уже скрылась за поворотом, так ни разу и не обернувшись. Я продолжал ощущать на своих губах нежное прикосновение её горячих губ, исходящий от неё головокружительный запах и понимал, что теперь этого, как бы я ни хотел, мне никогда не забыть. Я поклялся в тот момент, что во что бы то ни стало, когда повзрослею, найду её, где бы и с кем бы она ни была, чтобы подарить ей ответный свой поцелуй. Чтобы и у неё, как сейчас у меня, также закружилась голова, и с такой же сумасшедшей скоростью забилось сердце.

Наступила весна, стоял апрель месяц. Мать жила приготовлениями к нашему с ней отъезду из посёлка, как она говорила, навсегда. Она ждала конца учебного года, так как я в этом году оканчивал начальную школу. Дело в том, что мой отец встретил в районе, где он работал, другую женщину и перешёл от нас к ней жить. Мать долго плакала, переживала, а потом решила уехать со мной к своей матери, моей бабушке, которая жила в областном центре. Мне не хотелось уезжать из посёлка, так как у меня было много друзей и знакомых, и мне не хотелось их терять. Конечно же, была и ещё одна тайная причина. Моя любовь к Лене. 8 марта я подарил Лениной матери и ей самой красивую открытку, которую старательно подписывал и разрисовывал целую неделю. Это, наверное, выглядело смешно, но Лена тоже пообещала удивить меня и поздравить на первомайские праздники. Я очень ждал этого, и мои фантазии опять рисовали мне самые невероятные картины предстоящего события. И она не обманула. Она удивила не только меня одного.

Это было 30 апреля. Все жители нашего посёлка готовились к предстоящим праздникам. Я тоже ждал этих праздников, как никто, потому что именно в тот день Лена должна была приехать на целые четыре дня. План по сдаче готовых шпал, как объявил всем дядя Коля, участок перевыполнил, а потому всем работникам были предоставлены дополнительные выходные дни к празднику. Многие уже заранее начали праздновать, из окон посёлка слышались звуки гармошки и пение.

Вдруг разноголосый шум и веселье неожиданно прекратились, и в нависшей тишине был еле слышен какой-то нарастающий и тревожный гул. Выбежав на улицу, я увидел у барака, где жила Лена, множество собравшихся в кучу людей, окруживших милицейский мотоцикл, нашего участкового милиционера дядю Сашу и ещё какого-то незнакомого мужчину в гражданской одежде, к которому он обращался, как к своему начальнику. Как выяснилось, это был следователь по каким-то особым делам. В коляску мотоцикла усаживалась не без помощи соседей мать Лены, так как она была вся в слезах и не могла самостоятельно передвигаться - по словам соседей, у неё отнялись ноги, когда она это услышала.

- Что это? - переспрашивали вновь подходившие люди. - Что случилось? - спрашивали они почти что шёпотом у подошедших людей раньше, но никто ничего вразумительного не мог объяснить.

Как выяснилось позже, приезд участкового и следователя из района был вызван трагическим происшествием, связанным с Леной. В разных концах собравшейся толпы говорили о том, что якобы в районе узловой станции, по дороге домой, на железнодорожных путях была сбита проходящей электричкой Ленка-кенгуру. И вот теперь мать поехала в морг на опознание своей дочери. Кто-то говорил, что это, как часто бывает, может быть, ошибка, и сейчас мать вернётся, и окажется, что это не её дочь, но в такое предположение уже мало кто верил.

Праздники в посёлке прошли при всеобщем трауре и скорби. Плакали женщины, на улице люди при встрече больше молчали, нежели говорили. Я очень переживал и, сколько мог, держался до тех пор, пока, убегая за посёлок к лесу, не оставался один на один с самим с собой. Только тут я давал волю своим переживаниям и плакал. Это приносило временное облегчение. По этой причине, чтобы не расплакаться на людях, я не присутствовал на похоронах и не зашёл ни разу в помещение конторы, где в красном уголке находился гроб Лены. Так распорядился дядя Коля, к тому же все расходы на похороны взял на себя производственный участок. Моя мать, возвратившись с похорон, рассказывала, что больше всех на похоронах плакала тётя Паша. Судебная экспертиза при расследовании показала, что Лена была девственницей, а, по словам и доводам тёти Паши, всё было наоборот. Она стояла на коленях перед гробом и молила у умершей прощение, при всех называя её святой, неистово молилась и каялась за свой грех перед этой так безвременно ушедшей из жизни девочкой.

Спустя месяц, мы вдвоём с матерью собрались полностью в дорогу. Накануне я сбегал на кладбище, нашёл могилу Лены и долго, глядя на её фотографию, рассказывал о том, как я её любил. Рассказывал о том, как представлял нашу с ней совместную счастливую жизнь. Я рассказал ей и о том ответном моём поцелуе, который я поклялся ей вернуть, когда повзрослею. Я смотрел на фотографию, пытаясь вспомнить её такой, какой она была здесь изображена, и не мог. Фотография была, видимо, сделана недавно, во время её учёбы в техникуме, но, тем не менее, на меня смотрели до боли знакомые и красивые глаза, которые я буду помнить всю свою жизнь. Я опустился на колени, обнял шершавый металлический памятник и прижался своими детскими губами к её холодной фотографии. Я постарался передать ей, как будто находящейся где-то совсем рядом, со мной, всё, что только могло передать в это мгновение моё детское, впервые так горячо полюбившее сердце.

С тех пор прошло уже много лет. У меня семья, свои дети, казалось бы, любимая жена, но время от времени я опять и опять мысленно возвращаюсь в те далёкие годы, как будто на свидание со своей самой заветной и самой желанной мечтой из далёкого детства. С мечтой, у которой неизменно одно и то же, самое прекрасное на свете лицо, лицо той девочки, живущей когда-то по соседству со мной. И ещё у неё было, казалось бы, простое и в то же время такое необыкновенное и красивое имя - Лена.

2003 г.