Пляж
Ежедневно на пляжах мира гибнут или пропадают без вести тысячи человек.
Туристический вестник
Он пришёл в себя за час до того, как прилив начал бы щекотать его голые пятки. Посмотрев на окрашенное в вечер небо, поднял лежащие рядом штаны и долго разглядывал их. На лице его читалось недоумение. Брюки были как будто выглажены и аккуратно сложены поверх пиджака. Ему показалось даже, что в них ещё сохранилось тепло утюга. Наверное, они просто накопили за день слишком много жара.
Неразборчиво бормоча себе под нос, прыгая на одной ноге, он сунул другую ногу в штанину и замер, прислушиваясь, потому что в какой-то миг почудилось, будто его зовут по имени. Впрочем, он тут же усомнился, что далёкий голос окликнул конкретно его. Потому что как ни напрягал память, а вспомнить своё имя не мог. Вернее, он вспоминал его, но не был уверен, что это не чьё-то ещё имя. Надев брюки, он огляделся вокруг в поисках того, кто мог бы его окликнуть. Пляж был совершенно пуст. Время позднее, не меньше половины одиннадцатого, если судить по скорости, с какою сумерки поглощали небо.
Наспех натянув пиджак, он похлопал по карманам в поиске случайно завалявшейся там сигареты. Нет. Ничего. Карманы были совершенно пусты. И от одежды нехорошо пахло. Несмотря на то, что она, казалось, совсем недавно постирана, проветрена и выглажена, от неё шёл пусть и слабый, но достаточно ощутимый и не очень приятный запах ветхости, долгой бессменной носки и, пожалуй, тления.
Вздохнув, он огляделся, ещё раз взглянул на тёмное небо, на котором уже являлись звёзды, и отправился к окоёму пляжа, где виднелось кафе под кучей наверняка цветных грибов-зонтиков. Песок щекотал босые ступни, и только тут он сообразил, что забыл обуться. Оглянулся на то место, где нашёл свой костюм, но туфель там не оказалось. Покачав головой, он выругался шёпотом и попытался вспомнить, пришёл на пляж в обуви или же так и явился босиком. Вопрошал память, было ли ему свойственно ходить без туфель. Кажется, нет.
Кафе пустовало. Зато из окна избушки смотрителя проливался в сгущающийся сумрак тёплый свет. Пораздумав немного, он решился и постучал в дверь. Голос изнутри пригласил войти. Он отметил для себя, что это был не тот голос, который звал его там, у кромки воды, если только его действительно кто-то окликнул.
Смотрителем оказался пожилой господин с лысиной в полголовы, тяжёлым носом и глазами сливового цвета. Лицо это было ему как-будто знакомо, но он никак не мог вспомнить сейчас, видел ли его когда-нибудь раньше.
— Мсье? — вопросил старик.
Надо было что-то отвечать, но он не знал — что. Зачем вообще он зашёл сюда? Чего хотел он от этого человека?
— Мсье? — повторил смотритель.
— Видите ли… — пробормотал он. — Я, кажется, потерял свои туфли.
Смотритель покачал головой и поцокал языком.
— Наверное, у вас их украли, — сказал он. — На пляже это не редкость.
— Правда?
— Да, мсье. Увы.
— Что же делать?
— Сообщить в полицию, конечно, — рука смотрителя потянулась к бежевому корпусу телефона на столе.
— Нет, постойте! — воскликнул он.
— Мсье?
— Не надо никакой полиции.
— Не надо?
— Не надо.
— Мсье?
— У вас есть сигарета?
Смотритель вздохнул.
— К сожалению, я не курю, мсье, — сказал он. И добавил: — Увы!
— И правда жаль.
— Ещё бы, мсье!
— Что ж, пожалуй, я пойду.
— Как вам угодно, мсье. Очень досадно, что вы не захотели сообщить в полицию.
Он кивнул и вышел. На минуту замер, прислушиваясь. Изнутри не доносилось ни звука. Тогда он прижался ухом к двери. И услышал.
— Да, мсье, — говорил смотритель. — Крайне подозрительный тип, мсье. Он так и затрясся, едва я помянул про полицию, мсье. А пахнет от него… Не иначе, как его одежда снята с покойника, мсье… Да, мсье, жду… Хорошо, мсье, конечно, мсье… Я понимаю, мсье… Да, мсье…
Не медля больше ни секунды, он спрыгнул с крыльца и побежал. Босые ноги увязали в песке, бежать было трудно, он то и дело едва не падал. В какой-то момент под ступню попал осколок стекла или нечто подобное из того, что не очень умные люди позволяют себе разбрасывать на пляже. Быть может даже, они делают это специально. Острая боль пронзила ногу. Он охнул, сел на песок и попытался осмотреть подошву. Сгустившиеся сумерки не позволяли ему этого. Тогда он провёл по всей длине подошвы ладонью и поднёс её к глазам. Нет, следов крови заметно не было. В конце концов, под ногу попал, видимо, не осколок бутылки, а камешек или щепка. Даже его привычной к хождению босиком ноге боль показалась чудовищной. Ну что ж, хорошо, что нет крови — коль рана не открытая, можно не опасаться заражения.
Скрипнула дверь, в темноту упал целый квадрат света — наверное, смотритель, получив от полиции указания, хотел проверить, далеко ли ушёл подозрительный тип. Тогда он повалился спиной на песок и замер, почти не дыша.
— Эй! — окликнул смотритель. Была надежда, что он не видит его, а кричит наугад. — Эй, мсье!
Разумеется, он не ответил. И не шелохнулся.
— Мсье, вы здесь? Кажется, я знаю, где ваши туфли.
Он не поддался на хитрость смотрителя.
— Мсье?
Ни за что! Ни за что он не ответит.
— Как бы то ни было, вам не вернуться, мсье, — сказал смотритель. Похоже, он не сомневался, что его слышат. — Не ошибайтесь, думая иначе, ибо это опасно, — добавил он.
Эта тирада завершилась тяжким вздохом, дверь закрылась, снова предоставив темноту самой себе, ведь сумерки действительно уже сменились темнотой. Эти летние ночи так скоры на расправу!
Он поднялся, и, то и дело оглядываясь на домик смотрителя, готовый в любую минуту снова упасть на песок, захромал к выходу с пляжа.
Выйти не удалось. Потому что когда он приближался и уже видел ворота и будку билетёра возле них, послышался шум двигателя, а следом блеснула голубым полицейская мигалка и за забором визгливо затормозила машина. За нею ещё одна. И ещё.
Он метнулся к будке билетёра, дёрнул дверь. По счастью, она оказалась незапертой. Он ввалился внутрь тесного помещения и скорчился на полу. Слышал, как умолкают двигатели, как хлопают двери, слышал деловитые голоса и топот ног.
— Ты и ты — останетесь здесь, — распоряжался чей-то суровый баритон. — Смотрите в оба, чтобы ни одна крыса не проскочила через ворота! Вы шестеро прочёсываете территорию, Пифомэтр старший. Визьон с напарником остаётесь уворот, да смотрите в оба! Остальные — за мной.
Слышно было, как щёлкают предохранители и клацают затворы, приводимого в боеготовность оружия. Топот многочисленных ног стал удаляться вглубь пляжа, по направлению к домику смотрителя. Только тогда он позволил себе приподняться и выглянуть в маленькое окошко, через которое в дневное время билетёр принимал деньги и выдавал взамен зелёные с красной полоской бумажки.
У ворот маячили двое полицейских с карабинами наперевес. Выхода не было. Но наверняка полиция не задержится здесь. Обыскав пляж, они конечно же уберутся. Вот только вопрос: заглянут они в избушку билетёра? Ведь наверняка заглянут. Значит, нужно бежать.
Он, моля бога, чтобы дверь не скрипнула, принялся толкать её, расширяя по сантиметру щель, которой хватило бы, чтобы просочиться наружу. Когда наконец дверь открылась достаточно широко, чтобы в неё протиснуться, он лёг на правый бок, вытянул вперёд руку и в таком положении, отталкиваясь левой ногой стал протаскивать себя в узкий промежуток. Ему потребовалось не меньше десяти минут, но в конце концов он оказался на свободе. Носком придержал дверь, чтобы она не дай бог не хлопнула, закрываясь, потом сел и, уже придерживая рукой, позволил двери мягко и бесшумно закрыться. Замечательно, полицейские у ворот ничего не услышали! Но что дальше?
Возможно, если бы у него был хотя бы баллончик с газом, он бы попробовал прорваться на волю. Но баллончика — к несчастью или наоборот — не было, а горсть песка не казалась достаточно эффективным средством. Оставалось одно — по возможности бесшумно ползти вглубь пляжа и в сторону от избушки смотрителя — туда, за кафе, уже едва различимое во мраке, туда, где окружённые редкими кустами сирени, жасмина и бог весть чего ещё, прятались туалет и несколько раздевалок. Там он мог бы на время найти себе пристанище. Только на время, потому что ведь шести полицейским была отдана команда прочесать пляж. И несомненно, они заглянут в раздевалки.
Уже когда он почти дополз до цели, мозг пронзила мысль, что тело его оставляет на песке глубокий и хорошо различимый след. И если у полицейских есть фонари — а они у них безусловно есть, — на то, чтобы найти его по этому следу потребуется не больше пяти минут. Что ж…
Достигнув ближайшего куста, он приподнялся и на четвереньках юркнул за него. Хоть какая-то передышка и пара мгновений, чтобы подумать и решить, как быть дальше. Очень хотелось курить.
Издали, от линии прибоя до него доносились голоса полицейских. Они то ли перекликались, чтобы внезапная гибель кого-то из них не прошла незамеченной, то ли звали его, прячущегося в кустах. Ну не глупость ли?! Будто он сейчас возьмёт и отзовётся. Да ни за что! Он только сильней прижался к влажной траве, что отделяла здесь линию пляжа от другого мира — мира, в который входят полуобнажёнными, а выходят из него одетыми и уже не принадлежащими этому песку, этому приливу, этому небу с россыпью слепых звёзд.
Шаги полицейских приближались. Несомненно, они решили осмотреть этот зелёный оазис. Лучи света от фонарей чертили на песке и в воздухе замысловатые кривые, выхватывая, отгрызая у благостной темноты куски доставшегося ей пространства. Надо было бежать.
Выбрав подходящий момент, когда ни один луч света не падал на кусты, он вскочил и бросился вглубь оазиса, туда, где за раздевалками пролегала граница пляжа, огороженного высоким, метра в три бетонным забором.
— Стой! — крикнули ему в спину.
Его увидели, увидели! Всё напрасно. Действительно, правду, видать, говорят — от себя не убежишь.
Голос показался ему знакомым, но мог ли он поверить, что знал в своей жизни хотя бы одного полицейского, знал настолько близко, чтобы узнать его голос в панике бегства. А быть может, это был не полицейский? Может быть, это смотритель, с которым он недавно разговаривал, присоединился к погоне? Задумываться об этом и проверять свою догадку не было ни времени, ни желания. Нужно было спасаться. И он, на пределе своих возможностей, помчался вдоль забора, налево, в сторону противоположную воротам, уворачиваясь от слепых лучей света, пытавшихся нащупать его во мраке.
— Стой! — кричали преследователи. — Мсье, остановитесь! Именем закона! Мы будем стрелять, мсье!
Что ж, такова жизнь. Человек всегда живёт на тонкой грани между двумя мирами. Один неверный шаг, и тьма поглотит его. Или поглотит свет. Не всё ли равно? Стреляйте.
Но они не стреляли. Пока — не стреляли. Он слышал только пыхтение и шорох шагов, увязавших в песке — оазис закончился и теперь вокруг не было ничего, кроме песка. Теперь-то он мог по достоинству оценить своё преимущество, заключавшееся в отсутствии обуви. Бежать ему было гораздо легче, чем этим людям, закованным в ботинки и тяжёлые латы бронежилетов. Он даже улыбнулся на бегу, отдаваясь восторгу погони, радости жертвы, понявшей, что охотнику никогда, никогда не догнать её.
Выстрел прозвучал внезапно. Но он — прозвучал. А значит, это не тот последний выстрел, которого ты никогда не услышишь.
— Стой! Стоять, или я стреляю на поражение, — крикнул один суровый голос.
— Эй! — закричал другой. — Остановись ты, дурень!
— Постойте, мсье, зачем вы бежите? Остановитесь же. Мы не хотим вам ничего плохого.
Эту последнюю фразу уже явно произнёс смотритель пляжа. Ему трудно было говорить на бегу, в его-то возрасте, поэтому голос его прерывался на каждом слове, а тяжёлое сиплое дыхание было слышно лучше, чем слова.
То, что они вступили в активные переговоры, могло значить только одно: он отрывается от погони, они вот-вот потеряют его. Поэтому он прибавил скорости, сколько позволило открывшееся на радости второе дыхание.
Он бежал на свет костра, который доедал брошенные в него сухие ветки и щепьё. Не стоило выбегать на свет, пусть и столь слабый, но почему-то ему казалось, что возле этого костра его непременно ждёт спасение. Быть может там, у огня — извечного спутника человека — его встретит отдых, понимание, выяснение всех странных обстоятельств, ввергнувших его в пучину бессмысленной погони. Там есть люди, которые несомненно знают его и скажут полицейским, что он ни в чём не виноват, что он оказался на этом пляже совершенно…
А как он здесь очутился? Зачем? Волею (или безволием) каких судеб? Для начала надо вспомнить хотя бы это.
Кто-то ударил его по голове. Да, несомненно, она и сейчас ещё гудит. Остановившись, он поднял дрожащую руку и потрогал затылок. Нет, шишки, кажется, нет. Быть может, ударили чем-то мягким — например, мешком с песком. А может быть, это был солнечный удар… Или он просто уснул? Но нельзя останавливаться! Радостные крики преследователей вернули его к действительности. Бежать! Костёр уже совсем близко.
Где-то, в чём-то он совершил ужасную ошибку. Но — где, в чём? Он не знал. Или не помнил.
У костра не было никого. Это стало разочарованием для него, уже обретшего смутную надежду. Если бы там были люди, они не дали бы его в обиду. Но возле костра не было никого. Огонь с ленивой сытостью догладывал брошенные в него, быть может, час назад или больше ветви и щепьё. Вероятно, местные пляжные клошары мирно проводили здесь время за ужином, пока суматоха, поднятая полицейскими, не согнала их с насиженного места. А быть может, он сам развёл костёр, только забыл? Что, если на этом огне он сжигал улики?
Не сбавляя хода, он резко повернул влево и бросился в сторону моря. Или реки? Нет, конечно же моря, потому что у реки не бывает приливов. Или они бывают и у рек? Теперь это уже не важно.
Снова прозвучал выстрел. Но это был, кажется, выстрел отчаяния, потому что преследователи, похоже, совсем отстали. Или они остановились, чтобы хотя бы на мгновение перевести дыхание. Но он-то не собирался останавливаться!
Добежав до линии прибоя, он не раздумывая вошёл в воду. Уже через несколько секунд упорного движения вода доходила ему до груди, ещё шаг — и до подбородка. Он остановился, чтобы прислушаться. Погони не было. Кажется, голоса полицейских доносились теперь с противоположного конца пляжа. Быть может, они плюнули на неизвестного и отказались от преследования? Вряд ли, конечно, но то ли ещё бывает на свете. Во всяком случае, если они появятся, он просто уйдёт с головой под воду. На минуту-полторы ему хватит дыхания оставаться невидимым.
Он стоял в воде долго, чувствуя, как передаётся ему озноб ночного моря, как в ноги его то и дело тычутся слепые морды неведомых холодных тварей, как высыхает солёной горечью на губах морская пена. Было уже, наверное, час или даже два часа ночи, когда он наконец вышел на берег, явившись во мраке на песке, как морское чудовище. Если бы он был женщиной, то сравнил бы себя с Афродитой, а так… Ах, если бы он был Афродитой! Сейчас не пришлось бы бегать от этих назойливых полицейских.
Подрагивая в опасении устроенной засады, он двинулся вдоль кромки прибоя направо, туда, где прятался во мраке выход с пляжа. Вода покидала его одежду, стекая — слава богу бесшумно! — в песок и оставаясь позади чудны́ми следами.
За спиной раздались шаги, он порывисто обернулся, поднял руки, готовый защищать себя до последнего. Но то была всего лишь шутка прибоя. Или галлюцинация. Бывали ли у него слуховые галлюцинации в прошлом? Наверняка.
Проходя мимо домика смотрителя, он видел, что старик стоит у полуоткрытой двери и курит. Свет из комнатушки падал на его лысину, отражаясь от неё странноватым золотистым облачком, напоминавшим нимб. Ветерок донёс до обоняния запах табачного дыма. Снова захотелось курить, так захотелось, что хоть вой. Но ещё раз идти к смотрителю и просить у него сигарету было совершенно невозможно.
Когда он дошёл до ворот, те оказались закрытыми. Этого следовало ожидать!
Трясясь от холода, источая воду так, словно впитал в себя половину моря, он опустился у ворот на песок, готовый заплакать. Если бы не привычка преодолевать трудности, он бы скорей всего так и сделал. Но он подавил нахлынувшую тоску и постарался здраво оценить своё положение.
И тут ему в голову пришла прекрасная мысль: если невозможно уйти с пляжа по суше, что мешает покинуть его водным путём? И ведь правда, достаточно сойти в море перед дамбой, на которой заканчивался забор, проплыть несколько десятков метров вокруг и выйти на берег по ту сторону дамбы. И всё — вот она, свобода!
Вдохновлённый этой идеей, обзывая себя дураком за то, что не додумался до столь простой вещи раньше, он немедленно поднялся и бросился к морю, туда, где забор делал дугу, приближался к берегу и заползал на высокую дамбу.
Плавал он всегда плохо, если не сказать, что очень плохо, поэтому лёгкий по началу план теперь, когда он вступил в схватку с прибоем, выглядел почти невыполнимым. Тем не менее, он проявил характер и продолжал упорно двигаться вперёд «по-собачьи».
Путь вокруг дамбы оказался совсем не таким коротким, как виделось ему с берега. Он уже подумывал покориться судьбе и вернуться на пляж, но оглянувшись (и едва не наглотавшись при этом воды), понял, что берег уже столь же далеко, как и конец мола, а потому решил, что лучше двигаться вперёд, к надежде.
Как много прошло минут или часов, прежде чем он обогнул дамбу, сказать было некому. Вокруг слышно было только вздохи моря, что колыхалось насколько хватало взгляда, да шорохи звёзд, из которых изредка одна вдруг срывалась с места и устремлялась к морю, чтобы провалиться в него где-то далеко за горизонтом.
Он плыл и плыл, ожидая, что вот-вот покажется берег, что ноги обретут наконец-то под собою твёрдую почву. Но берега не было. Дамба плавно и медленно закруглялась, забирая всё время влево. Шедший по краю её высокий забор не кончался и не уступал морю ни одного метра берега.
Быть может, не меньше получаса понадобилось ему, чтобы понять, что забор не кончается, что он не кончится никогда. Это был остров, ну конечно! Остров-пляж, по всему периметру обнесённый глухим забором.
Такое открытие враз лишило его остатка сил и он тут же прекратил бороться и пошёл ко дну. Инстинкт жизни-во-что-бы-то-ни-стало заставил его закрыть рот и перестать дышать, чтобы море не довершило дело, начатое отчаянием.
Ко дну он шёл совсем недолго, потому что дно здесь едва ли полтора метра уступало воде, так что он мог бы не барахтаться в ней, как очумелая дворняга, а спокойно двигаться шагом. Так он и сделал, и теперь шёл вперёд по самому краю суши, придерживаясь рукой за забор и до боли в глазах всматриваясь в ночной мрак в безнадёжном ожидании того, что сейчас явятся перед ним огни ночного города. Но они не являлись и не являлись.
В какой-то момент земля под его ногами оборвалась, и как он ни пытался проплыть несколько метров, минуя, как он думал, впадину, но больше уже твёрдой опоры обрести его ногам не удалось. Поняв, что далее дороги нет, он ослабел настолько, что не мог более сдерживать слёзы и так, глотая их солёную, как море, горечь, отправился в обратный путь.
Выбравшись на пляж, он подумал, что можно было бы попробовать обогнуть остров ещё с другой стороны, но… какой смысл, коли это на самом деле остров? Обессиленно упав на песок, он лежал и смотрел в небо, с которого продолжали изредка падать звёзды, и где одна звёздочка настойчиво двигалась вперёд, не меняя высоты и не сбиваясь с выбранного направления — должно быть, спутник облетал землю, которая, кстати, подумалось ему, — тоже маленький остров в безбрежном океане вселенной. Остров-пляж посреди холодной пустоты. Он рассмеялся.
Что ж, если нет водного пути, нужно ещё раз (или столько раз, сколько потребуется) попробовать уйти сухопутным. Коль скоро ворота закрываются, они должны и открываться. А за ними…
А что за ними? — спросил он себя.
А за ними — жизнь, ответил он себе. Жизнь и смерть, любовь и ненависть, прошлое и будущее… за ними — мир. Ведь приехали откуда-то полицейские машины, а значит, там есть как минимум дорога и хотя бы полицейский участок. Впрочем, можно, конечно, подождать до утра, когда ворота откроются в ожидании посетителей пляжа. Только что-то подсказывало ему, что утро не наступит для него никогда…
Путь до ворот показался бесконечно долгим. Приблизившись, он окинул массивные створки взглядом. Никакого признака замка не было на этих высоких — метра в три — прямоугольниках, как казалось во мраке, целиком отлитых из чугуна. Он даже постучал по одной створке кулаком, прислушиваясь к отзвуку. Да, это был какой-то металл. Он попробовал взобраться по створке, но она была гладкой, как лезвие ножа и столь же, кажется острой — ладонь его обожгло болью; в непроглядной темноте поднеся руку к самым глазам он рассмотрел на бледной коже полоску пореза, из которого уже сочилась кровь.
Хорошо, сказал он себе, хорошо, высота ворот метра три, не больше. Если принести из кафе пару столов и стульев и поставить их друг на друга, желанная свобода станет вполне достижима. Вырвав из брюк подкладку кармана, он наспех обмотал ею саднящую ладонь и двинулся влево, в сторону кафе.
Столики были пластиковые и совсем не тяжёлые. Он снял с двух составленные на них в ожидании утра стулья и по одному отнёс столы к воротам. Выходило, что если поставить их друг на друга, получится башенка высотой около полутора метров. Пожалуй, вполне достаточно, чтобы, встав на них, дотянуться до верхнего края ворот. Остаётся только надеяться, что край этот не остёр, как бритва и по нему не протянут оголённый провод под напряжением, не намотана колючая проволока и не рассыпано битое стекло.
Несколько томительных минут он, уподобившись цирковому акробату, балансировал на хлипком пластиковом столике, пытаясь забраться с него на второй. Пару раз ему казалось, что вот сейчас он непременно упадёт. Однако ему повезло. И вот, он влез на второй стол и, кое-как сохраняя равновесие, потянулся к краю ворот. Но, кажется, он неверно рассчитал во мраке высоту створок, потому что даже если бы ему взбрело в голову подпрыгнуть на шаткой своей опоре, он всё равно не дотянулся бы до заветной кромки. Пришлось, чертыхаясь, спускаться и идти обратно к кафе. А порезанная рука болела, и трясло от холода в насквозь мокрой одежде.
Он даже и не подумал, каким образом умудрится водрузить на место в этой шаткой конструкции третий столик. А ведь совершенно немыслимо было забраться с ним на первый и, кое-как удерживаясь на самом краю, поднять и поставить его на второй. Абсолютно немыслимо! Но ему потребовалось не меньше получаса, чтобы в этом убедиться. И лишь когда он упал, больно ударившись рёбрами о край нижнего стола, только тогда понял всю бессмысленность своей затеи. Более того, он был уверен теперь, что даже если и сумеет выстроить трёхэтажную башню, или, чем чёрт не шутит, четырёх-, пяти-… всё равно ничего у него не выйдет: ворота опять увеличат свою высоту (а в том, что они увеличили её во время первой попытки, он теперь не сомневался). Лёжа на песке и ощупывая рёбра — не сломаны ли, — он снова плакал.
Потом поднялся и решительно направился к домику смотрителя.
Тот дремал у стола над какой-то книгой, развалившись в старом истёртом кресле. Когда заскрипела и сердито хлопнула дверь, смотритель открыл глаза и ошалело-испуганно уставился на вошедшего. Кажется, первой его мыслью было пуститься наутёк. Потом, стряхнув с себя дремоту, он понял, что бежать невозможно. Тогда глазки его затянулись масляной плёнкой наигранного добродушия и даже радости.
— Мсье! — произнёс смотритель, и на губах его заиграла робкая улыбка. — Вы вернулись, мсье!
— Как отсюда выйти? — без дальнейших предисловий вопросил он.
— Э?.. — замялся смотритель. — Как выйти?.. Но… Так же, как вошли мсье. Через дверь.
— Я спрашиваю, не как выйти отсюда, а как убраться с этого ужасного пляжа.
— Что же в нём ужасного, мсье? — обиженно возразил смотритель, немного осмелев и позволяя себе подняться из кресла. — Это хороший пляж. Очень жаль, что мсье тут не…
— Как?! — рявкнул он, теряя терпение.
— До утра — никак, мсье, — пожал плечами старик.
— Утра не будет, — сказал он.
— Не будет утра, мсье?
— Вы это знаете не хуже меня.
— То есть… Мсье хочет сказать, что…
— Что это за пляж?
— Это хороший пляж, мсье.
— Я не спрашиваю, какой он. Я спрашиваю, где он находится.
— Здесь, мсье. Прямо вот здесь.
— На острове?
Смотритель пожевал губами, глядя на него странно, как на умалишённого.
— На острове? — переспросил он, кажется, лишь для того, чтобы выиграть время.
— У вас должен быть ключ от ворот.
— Что вы, мсье, у…
— Ключ! — воскликнул он, протянув руку.
Смотритель попятился к камину, в котором ещё тлели угли и возле которого стояла в ведре медная кочерга. Сразу поняв намерение этого человека, он сделал прыжок вперёд, толкнул старика в грудь и ухватил кочергу уже когда пальцы смотрителя почти коснулись её. Тот отлетел к креслу, запнулся о него, упал рядом, издав громкий стон. Замахиваясь на смотрителя кочергой, он потребовал:
— В последний раз: ключ!
— Мсье… — пролепетал старик. Лицо его слезливо скривилось. — Мсье…
— Ключ!
— Пожалейте старика, мсье, — простонал смотритель и губы его тряслись, а из глаз потекли слёзы. — Меня накажут. Сурово накажут.
Непрошенная жалость при виде этого плаксиво сморщенного лица в самом деле коснулась его сердца. Старик, кажется, уловив это движение души, залепетал торопливой скороговоркой новые мольбы. Не слушая его, он принялся выдвигать один за другим ящики стола. Но все они были либо пусты, либо хранили в себе самые бесполезные вещи вроде старых писем, подписанных некой мадам Консьянс, одной карты таро — Страшного Суда, медного наградного креста, нескольких огарков свечей, архаичных запонок, носового платка с вензелем «M.M.» в углу, панциря черепахи, приспособленного под пепельницу, пустой жестянки от монпансье, в которой шуршала груда мёртвых бабочек с поломавшимися от небрежного хранения крыльями, монокля, куска мела… Раскрытая книга, лежавшая в кресле, называлась, он заметил это, «Я и Оно». Он подивился странному названию — похоже, смотритель был любителем хоррора.
Наверное, старик хотел напасть на него, отвлечённого поисками и вцепиться в горло или попытаться выдавить глаза. Но слишком шумно дышал, пока подкрадывался.
Резко повернувшись, он взмахнул кочергой. Удар пришёлся ровно в висок. Смотритель, даже не охнув, повалился на пол.
Немного постояв над трупом без всякой мысли, без малейшего движения чувств, он опустился на корточки и торопливо обшарил карманы убитого. Никакого ключа не нашлось. Только старая пуговица в одном из карманов и десять су в другом. Потом во внутреннем потайном кармашке обнаружилась мятая пачка «Житан» с единственной сигаретой и зажигалка! Он жадно закурил, чувствуя как зазвенело в голове, как побежали по скальпу мурашки, как наполнился слюной рот. Глубоко вдыхая табачный дым, он счастливо улыбался и, кажется, даже мурлыкал что-то себе под нос.
Бросив остатки докуренной почти до ногтей сигареты в ведро, принялся за тщательный обыск хижины. Не сомневаясь, впрочем, что ключа не найдёт. Может быть, поэтому он его и не нашёл. Или не было вовсе никакого ключа.
Тогда он вспомнил про телефон. Подошёл к нему и снял трубку. Поднёс к уху. В трубке висела тишина, но не обычная, а какая-то жидкая, будто текучая. И никаких гудков. Потом на той стороне галактики мужской голос произнёс:
— Да, — с утвердительной интонацией, без всякого вопроса.
— Как мне выбраться с пляжа? — спросил он.
— Ждите, — отвечал голос. — За вами придут.
— Кто? — спросил он. — Когда?
Но соединение уже разорвалось. Он почувствовал это по тому, как сменилась в трубке тональность тишины — тишина стала глухой, вязкой, липкой, будто сотканной из паутины.
Ну что ж… Бороться бессмысленно. Ему не победить. Человеку — одному человеку — никогда не победить пляж. Как никогда не победить себя.
Он сел в кресло и стал ждать, глядя на мёртвого смотрителя. Он не мог до конца поверить, что убил старика, ждал, что тот сейчас, кряхтя, поднимется и скажет «Вы сделали мне больно, мсье… Ах, моя сигарета! Пожалуйста, верните хотя бы зажигалку, мсье».
Старик не поднялся.
Он сидел и ждал, час за часом, уже даже не зная, чего ждёт больше — прихода «этих» или рассвета.
Когда спустя девять лет за ним пришли, он был уже мёртв.
Так ему снилось.
Его разбудил скрип и тихий стук двери. На тело смотрителя они едва взглянули и, кажется, нисколько не удивились и не были раздосадованы смертью старика. Похоже, она их вообще не касалась. Осмотрели комнату, в которой остался после учинённого обыска полный развал. Покачали головами. Потом подошли к нему. Взяли за ноги. Стащили с кресла. И принялись упаковывать в чёрный мешок. Так ему снилось дальше.
Когда они пришли, ему снилось, что дроги везут его по пляжу, колёса увязают в песке; где-то здесь его должны похоронить, но они никак не могут найти место.
— Вы уверены, что хотите уйти отсюда? — спросили они, когда он проснулся, почувствовав на лице их взгляды.
— Да, — ответил он, минуту подумав.
— Ну что ж, хорошо, идёмте.
Вслед за широкой спиной, туго обтянутой пиджаком, он вышел из хижины, спустился с крыльца. Второй дышал позади. Лиц у них не было.
Они повели его к воротам.
Удивительно, но столов, с помощью которых он пытался совершить побег, у ворот не оказалось. Наверное, эти двое позаботились о восстановлении порядка на пляже. Скоро, должно быть, утро. Явятся отдыхающие.
Тот, что шёл впереди толкнул одну створку — просто толкнул её — и отступил в сторону, освобождая проход.
Он постоял, неуверенно глядя на сопровождающих. Хотелось разглядеть их лица, но лиц у них то ли правда не было, то ли на них были натянуты чёрные чулки.
— Чего вы ждёте? — сказал один.
Голос был глух и равнодушен. Судя по этому голосу, ему было всё равно, чего он ждёт.
И слыша этот голос, он не сомневался, что может стоять так сколько угодно, и они будут (или будут вынуждены) терпеливо переминаться рядом в ожидании. И всё же, услышав этот вопрос, будто попав под него, как под вылетевшую из ствола пулю, он вздрогнул от неожиданности — кажется, он правда ожидал выстрела в упор, а не этого простого вопроса. Вздрогнул и сделал шаг вперёд. Ещё и ещё один, пока не услышал за собой металлический лязг закрывшихся ворот. Некоторое время он боялся оглянуться и стоял, замерев, прислушиваясь, страшась почуять за спиной их дыхание. Но непроницаемое и ничем не нарушаемое марево тишины объяло его. Он остался один. Достаточно было просто оглянуться и увидеть створки ворот, и больше никого и ничего, чтобы убедиться в этом. Но он смотрел только вперёд, туда, где терялось в темноте широкое шоссе, посреди которого он стоял.
И через минуту, так и не оглянувшись на оставшийся за воротами пляж, он пошёл вперёд.
Другого выхода просто не было — оставалось только идти, идти, стуча по старому асфальту босыми пятками, засунув руки в карманы брюк, старательно перешагивая трещины и мечтая о сигарете.
Он шёл, пока не кончилось шоссе. |