Страстная суббота
- Дом, милый дом! - сердечно вздохнул Роман Валентинович, в последний раз оглядывая гостеприимные стены. - Прощай...
С собой он не брал ничего - только немного денег, пара золотых колец, золотой же портсигар начала прошлого века и несколько золотых монет сберегательного банка. Роман Валентинович не был алчен: не самая толстая стопка билетов государственного банка - вот всё, что нужно человеку для жизни.
Вздохнув, он выбрался в окно. Милые дома́ Роман Валентинович всегда покидал вежливо и романтично - через окно, и только не милые - грубо, через дверь, и при этом зачастую не отказывал себе в выражении чувств, позволяя громко хлопнуть дверью.
Уже спустившись немного по водосточной трубе, Роман Валентинович почуял, что упирается ногой во что-то живое.
- Вы пытаетесь мне на голову ступить, - услышал он голос снизу.
На водосточной трубе кто-то повис. Глянув, Роман Валентинович увидел приятного гражданина в шляпе и плаще. Лицо его скрывала широкая маска-домино.
Какое-то время они раскланивались, в неудобстве покачивая шляпами и обмениваясь любезностями.
- Простите за любопытство, вы не с пятого? - спросил неизвестный.
- Нет, с четвёртого, - отвечал Роман Валентинович.
- Это хорошо, - кивнул собеседник. - А то я как раз на пятый.
- Счастливый путь!
- И вам всевозможных благ!
Далее им пришлось совершать довольно сложные эволюции, чтобы разминуться на трубе. «Рукой, рукой вот сюда перехватитесь... - слышался пыхтящий разговор. - Спасибо... Не благодарите... Теперь стремительно ногу вот сюда!.. Вот так... Отлично... У вас ржавчина на лацкане... Ох, и правда, благодарю вас... Всего доброго... Было приятно пообщаться...»
Уже благополучно добравшись до второго этажа, Роман Валентинович снова почувствовал под собою чьё-то живое присутствие.
- Вы не с четвёртого? - спросил молодой человек несчастного вида, идущий вверх.
- Из него, да, - приветливо улыбнулся Роман Валентинович.
- Досадно!.. И что там?
- Да не синекура, но и не швах, - пожал плечами Роман Валентинович. - Зависит от ваших насущных потребностей, от мировоззрения, так сказать.
- У меня мировоззрение довольно скромное, - улыбнулся взбирающийся, и по выражению лица его было видно, что насущные потребности его действительно весьма непритязательны.
- Ммм... - пожевал губами Роман Валентинович, припоминая. - Столовое серебро... часы есть - весьма неплохи, но не в моём вкусе. Что ещё... Ну, из мелочей разве что подсвечник, век девятнадцатый, надо полагать. Всё остальное потребует некоторых усилий по самовывозу.
- Невезучий я какой-то, - покачали головой снизу. - Так что самовывоз мне не подойдёт... Разве что попробовать в третий этаж?
- А попробуйте, - улыбнулся Роман Валентинович. И приободрил незнакомца: - Да не огорчайтесь вы так, настанет и в вашей жизни день, когда солнце будет светить только вам, и ни одна тучка - небесная странница - не встанет над вашей головой.
- Вы очень добры, спасибо, - сердечно отозвался молодой человек.
Далее воспоследовали новые манёвры на трубе в необходимости разойтись. Манёвры были успешны, и вскоре Роман Валентинович уже шагал по тротуару, наслаждаясь прозрачным днём, ласковым солнцем и ветерком, что быстро подсушивал его слегка увлажнившийся в трудах праведных лоб.
Пару раз он снимал шляпу или улыбался в лёгком поклоне, приветствуя знакомого коллегу, повисшего на водосточной трубе. А на продвинутое молодое поколение с альпинистским снаряжением и бульдожьей хваткостью в глазах смотрел неодобрительно и с пренебрежением. Роман Валентинович воспитан был на старых традициях и ни разу не позволил себе фокуса с лестницей, верёвки с якорем или, скажем, машины с подъёмником. Он любил свою работу и благоговел перед водосточными трубами, которые были для него теми флейтами, на которых игрались ноктюрны собственного сочинения, и не только ноктюрны. И даже не флейты были эти водосточные трубы, а - орган, достойный любой из великих фуг самого Иоганна Себастьяна.
Машин почти не было, прохожие не докучали случайными прикосновениями и необходимостью расходиться с ними, так что Роман Валентинович имел все возможности благолепствовать духом под ласковым апрельским солнышком, прислушиваясь к перезвону колоколов, предвосхищавшему завтрашнее великое Воскресенье, и присматриваясь к голубиным стайкам, то и дело прыскавшим над площадью Мира.
На углу Гвардейской он купил у торговки освящённый монастырский куличик и, шагая к дому, предвкушал радость, которой засветятся глаза Олюшки - семнадцатилетней дочери его, - когда она выбежит в прихожую встречать.
Он так предвосхищал эту минуту, в таких мечтаниях воспарил дух его, что совершенно забыл об элементарной осторожности, не говоря уж о правилах дорожного движения. И на переходе Соловецкой его сбила машина, насмерть.
«Вот и правильно, - успел подумать Роман Валентинович. - А ты не воруй!»
- Кого из этих двух хотите чтобы я отпустил вам? - вопросил чей-то голос над головой Романа Валентиновича. - Этого вора, или Иисуса, называемого Христом?
Он открыл глаза и увидел себя поставленным на колени, и множество народу вокруг. Руки его были туго стянуты за спиной.
«Куличик-то, - подумал Роман Валентинович, с тоскою оглядываясь вкруг. - Куличик-то помялся поди небось».
- Варавву отпусти нам, - услышал он чей-то гнусавый неприятный голос.
- Варавву! Варавву! - закричали одиночные голоса из толпы. И тут же были робко поддержаны многоголосьем прочих.
И снова стоящий в стороне человек в богатой тоге, спросил:
- Не хотите ли, чтобы отпустил вам Иисуса, безумца, что называет себя царём Иудейским?
- Распни его! - решительно отозвался гнусавый. - Вора отпусти нам.
- Распни! - поддержала толпа. - Вора! Вора хотим!
- Какое же зло сделал вам этот сумасшедший? - спросил человек в тоге. - Не достоин он даже смерти в безумии своём. Его отпущу.
- Нет! - яростно завизжал гнусавый, брызжа слюной, показывая отсутствие многих зубов; и бородавка под глазом его яростно встопорщилась волосками. - Пусть он будет распят, такова воля народа иудейского.
- Распни его! - кричала толпа. - А нам отдай Варавву.
«Что же это делается-то? - с тоской подумал Роман Валентинович. - С ума они сошли, что-ли? За Христа просите, ироды!»
Но человек в тоге уже подошёл к разносчику воды, стоящему тут же, в толпе, с кувшином на плече, со злостью выхватил у него кувшин и омыл руки свои, говоря:
- Вот, я умываю руки. Так что на вас будет кровь праведника сего.
И дал знак страже развязать Романа Валентиновича.
- Нет! - закричал тот, кое-как отлепивши присохший к нёбу язык. - Нет! Меня распните, меня, ворюгу!
Но его не слушали. Мощный стражник, стоявший позади, дал ему пинка, другой наладил древком копья в спину, так что Роман Валентинович, пролетевши пару метров, упал в пыль, задыхаясь от боли в спине. Толпа загоготала.
- Отпустите его! - просипел он, надрываясь горлом. - Меня, меня распните!
Слёзы безудержно потекли по щекам его и падали в пыль, но никто не слышал его. Толпа заревела, надвинулась на зрелище, которое готовилось ей, и Романа Валентиновича едва не затоптали. В последний момент он увидел Его - Иисус стоял и улыбался Роману Валентиновичу тихой улыбкой, а к нему уже тянулись кулаки; и сморчкастые плевки падали на одежды его.
- Меня, меня распните, - слёзно бормотал Роман Валентинович, кое-как шевеля лопатками, чтобы отодвинуть боль в спине и дать груди дыхание.
- Распнут ещё, если будешь так переходы переходить, - услышал он над собой недовольный голос.
Открыв глаза, Роман Валентинович увидел Понтия Пилата. Нет, это, конечно, был не пилат, а начальник районного ГИБДД Пантелей Георгиевич Полетаев.
Боль в спине была такая, что ни охнуть, ни вздохнуть, ни слова молвить, но однозначно Роман Валентинович был жив.
- Плачет, - довольно произнесла какая-то женщина из зевак, уже успевших собраться подле. - Радуется, что смерти избегнул.
По лицу Романа Валентиновича действительно текли слёзы, но то были слёзы вовсе не радости, а как раз-таки великой скорби. И тут увидел он в толпе зевак Его тихую грустную улыбку, и сразу ему стало легче, и тоска покинула сердце вместе с остатками причинённой было ему смерти.
- На всё воля Господня, - сказал Роман Валентинович, благостно смиряясь.
Он даже подняться сумел почти без помощи доброхотов из числа зевак.
«Куличик-то, - вспомнилось ему. - Куличик-то помялся поди небось».
Но куличик оказался цел и невредим, и та самая женщина с довольной улыбкой вручила ему пакет-маечку с гостинцем. Роман Валентинович поблагодарил, кивнул начальнику районного ГИБДД и неуверенно двинулся к тротуару.
- Слышь, мужик, может тя подбросить? - предложил водитель, едва не ставший непреднамеренным убийцей.
- Спасибо, - улыбнулся ему Роман Валентинович. - Не беспокойтесь.
Он ступил на тротуар и потихоньку-потихоньку двинулся в сторону Малосельской, где обитал вместе с присными своими - супругой и дочерью.
Немного клинило ногу, да в спине ныла тупая боль от удара копьём, но в остальном сомнений не оставалось: отлежится сегодня Роман Валентинович, и завтра будет как новенький и с радостью будет встречать близких и дальних известием «Христос воскресе!» или отзываться «Воистину! Воистину воскресе».
«На всё воля Господня», - снова думал он, утешая себя в собственной бесполезности для человечества, что открылась ему так внезапно. И клялся перед собственной совестью завтра же, завтра же перемениться к лучшему, открыться для новой жизни, в которой будут у него достойная человека профессия и судьба. Только надо будет обязательно вернуть и кольца с деньгами, и золотые монеты сбербанка, и портсигар. И извиниться перед правообладателем.
- А-а-а! - донёсся чей-то крик со стороны ближайшего дома, перебивая его грустные мысли.
Повернувшись на этот скорбный вопль, Роман Валентинович увидел пока ещё коллегу своего, который, видимо, не удержался на скате крыши, с коей намеревался спуститься по водосточной трубе, оскользнулся, и теперь стремительно нёсся к земле, с нелепо растопыренными руками и удивлением во взгляде.
«Ничего, - подумал Роман Валентинович, - это ничего. Это - во искупление».
И пошёл домой, всё более обретая уверенность походки и представляя радость Олюшки, которая встретит его в прихожей, повиснет на шее, пристанет с поцелуями и будет пахнуть весной, юностью и заварной пасхой. |