Последний вторник октября стал для Ульяны роковым. Рок орком выскочил из-за угла и вдарил между глаз рифмой, как топором. Октябрь поплыл и задвоился в глазах; троллелейбусом накатило осознание утраты чего-то важного, быть может - себя.   Босоного побежали по извилинам мозга неясные образы, как если бы Ульяна допилась до белочки (выпить она любила). Едва добежав до мозжечка, они поворачивали в сторону гипофиза, по-кошачьи игриво царапали серое вещество, шутили недобрые шутки с критичностью восприятия. Земля вдруг поднялась, приблизилась, ударила в лицо - по-матерински, с любовью. Нелепо теряя сознание, Ульяна остро поняла, что стала акростихом. Октябрь ямбически прокаркал что-то с осины рыжей вороной (почему рыжей? потому что октябрь). Гнусаво, по-хорейски, подмигнули угасающему сознанию буквы на ларьке "Мясо, птица". Упавшая Ульяна умиротворённо утихла. Юрскими птеродактилями вспорхнули жирные дактили, обсели память и принялись слагаться в стихи.   Став акростихом, Ульяна не утратила веры в жизнь, светлое будущее, и принца на белом коне, что, согласитесь, весьма хорошо её характеризует. Октябрь сменился ноябрём, а тот, в свою очередь, тоже сменился; жизнь пошла ещё дальше и Ульяну напечатали в местной газете. Была у неё только одна печаль: она напрочь не помнила, как она называется (не газета, а Ульяна - ведь она стала акростихом, а у всякого уважающего себя акростиха должно быть название). Акростиховая форма, как любая хитро сделанная штука, имеющая скрытую подоплеку, сильно мешала жить: например, стало совершенно невозможно наслаждаться мягкой постелькой - мешали твёрдые знаки воспоминаний. Чередование рифм, местами хаотичное, тоже не способствовало. Куртуазный анапест кружил голову.   Ульяна так никогда и не вспомнила бы своего названия, если бы не прочитала эту маленькую историю, из которой оно стало ей очевидным и ввергло её в пучину катарсиса.