Когда Высший Суд в очередной раз вынес мне свой суровый приговор - КАЗНИТЬ, я смог только иронично усмехнуться. Меня столько раз уже казнили всякими изощрёными и откровенно смехотворными способами, что я стал ходячей энциклопедией смерти, настоящей, профессиональной Жертвой.
Меня то и дело душили, топили в городском канале, вешали. В моё бедное горло вёдрами лили раскалённый свинец. Сжигали меня на костре, четвертовали и травили дустом. Дыбу я полюбил всей душой, эшафот стал навеки домом родным, а дубовая плаха - удобной постелью. Моей плодородной, смешанной с опилками кровью были сытно удобрены окрестные поля, родящие обильные урожаи для местных пейзан. Несколько поколений окрестного воронья вскормило своих вечноголодных птенцов искромсанной плотью моего терзаемого тела. Природа словно причащалась мной, постоянно и неизменно.... Все вокруг настолько свыклись с этой бесконечной экзекуцией, что месяц без моей казни считался людьми несчастливым, из ряда вон выходящим явлением, сродни солнечному затмению или, не приведи Господь, моровой язве. Заплечных дел мастера, каждый новый раз, попадались какие-то неумелые. Молодые, необученные - палачишки, одним словом. Я даже жаловался, было дело, в их позорную гильдию, самому Великому Магистру, да, всё без толку... Палаческие грамоты своим недалёким отпрыскам, по дешёвке приобретали богатые родители, а слушать моих советов эти напыщенные молокососы ни в какую не желали, лишь рубили себе с плеча да покрякивали,... рубили да покрякивали....
Председатель Суда в завитом, щедро побитом молью, парике и неопрятной на вид мантии, монотонно оглашал присутствующим обвинительный вердикт судейской коллегии. Прокурор и мои недалёкие адвокаты, словно безмозглые китайские болванчики, согласно и скучно кивали головами, а мне, вдруг, безумно захотелось смерти - настоящей, достойной смерти от твёрдых, уверенных рук сурового и беспощадного убийцы. Самой последней смерти... навсегда....
***
Жалобно заскрипели несмазанные металлические засовы, дверь в темницу медленно, с натугой, отворилась. Долгожданные мучители беззастенчиво ввалились в скорбный застенок обречённого на казнь, будто рой гигантских, потревоженных нерадивым пасечником, пчёл. Один, из незванных гостей - скороговоркой, по латыни, прочёл молитву за упокой души грешной, другой - привычно выстриг мне прядь седых волос на затылке, третий, тем временем, заклёпывал тяжёлым молотом широкие обручи кандалов вокруг моих исхудалых щиколоток.... Двое дюжих стражников схватили меня под бледные руки и поволокли сырыми, тёмными казематами острога к выходу или, вернее сказать, к исходу....
Дотащили, перехватили поудобнее.... Швырнули, с размаху, в грубо сколоченную дощатую повозку, запряжённую безразличным ко всему, угрюмым, палевой масти битюгом. Жирный напыщенный капеллан и мускулистый кузнец забрались следом, кузнец скоренько приковал моё тело ржавой цепью к невысокому столбу, а капеллану было просто по дороге - не пешком же идти домой уважаемому человеку. Бородатый возничий привстал на козлах, звонко щёлкнул кнутом по сытому лошадиному крупу: "Но!" - и, мы торжественно двинулись в сторону главной городской площади. Запели петухи - бессердечные глашатаи моей смерти, светало....
***
О, да! Среди многих десятков палачишек, палачат и палачиков всех мастей и фасонов - тех, кто не сумел меня прикончить до сих пор, ты, безусловно, смотрелся бы, как стройный кипарис на фоне чахлых осинок, как маститый профессор в толпе желторотых школяров.... Твоя благородная стать и гордая осанка.... Твой цепкий, пристально-оценивающий, пронизывающий до самых костей могильным холодом и полный неукротимой страсти взгляд, из под бархатного капюшона.... Нежная жестокость скрыта в твёрдой линии холёных губ, едва различимых сквозь тёмную прорезь маски, сладкая беспощадность траурной аурой обволакивает изящные контуры твоего балахона...
Ты - Мой Палач! Я надеюсь! Я верю в тебя! Наверное, ты достоин Настоящей Жертвы. Попробуй, возьми меня! Но помни - "show must goon" - я не сдамся так просто. Я очень хочу умереть. Смерть снится мне ночами, дразнит меня наяву - это истинная правда, но мы ведь не в праве разочаровывать почтеннейшую публику - ей так по вкусу, так любы мои нечеловеческие мучения, мои безграничные страдания. Они люто полюбили меня за ту ненависть, которую я внушаю им, неизменно оставаясь живым после каждой казни, свершаемой надо мной с их милостивого позволения и молчаливого согласия.... Я ненавижу их за эту любовь и... люблю за эту ненависть.... Я - Жертва,... агнец для заклания,... вечный агнец....
***
Первый день той славной казни прошёл вполне достойно, познавательно и запомнился многим надолго. Вначале, меня иступлено секли кожаными сыромятными плетьми подмастерья. Весело летали брызги крови в ласковых лучах утреннего солнца, грубые нити арестантской рубахи переплетались с розовыми волокнами казнимого мяса в причудливые фантастические узоры. Мне было больно, моментами до отчаянного вопля, но в то же время... удивительно спокойно. Сам, Мой Палач, пока только примеривался, оценивал свои возможности и силы, тщательно изучал допустимый порог моей боли... моей слабости.... Тем временем подпалачники немного поколотили меня деревянными булавами по голове, да так, чтобы из ушей и носа лишь слегка выступила кровь, но не более того - нет слов, изящно! Затем, полностью содрав с меня окровавленные лохмотья, обнажённым привязали к дыбе и... растянули, хорошенько растянули, от души - я истошно заорал от накрывших меня, одновременно, волн: запредельной, невыносимой боли и неземного блаженства. Благодарные зрители дружно зааплодировали высокому искусству Палача. Кости хрустели и выскакивали из суставов, кожа с сухим треском рвалась, открывая старые раны. Сухожилия натянулись и пели, словно скрипичные струны, мой голос вибрировал им в унисон.... Бурные аплодисменты уже начали переходить в овацию, когда я сумел собраться с остатками духа и выхаркнуть вязкий кроваво-бурый сгусток прямо на палаческий треугольный колпак... Демонически захохотал, презрительно и страшно, выпуская красивые перламутровые пузыри из разбитого плетью рта. Теперь уже, симпатии зрителей всецело принадлежали мне... Толпа ревела от восторга, женщины бросали в меня цветы и кружевные, тёплые, пахнущие их разгорячёнными телами, лифчики. Палач же, абсолютно спокойно, обтёрся чёрным обшлагом рукава и тихим, ровным голосом приказал своим помощникам снять меня с дыбы.
Почти нежно, Палач провёл по моим губам влажной губкой, смыл запёкшуюся кровь с разбитого лба, огладил рукою рваные шрамы на моём оголённом торсе. Сквозь прорези в маске я уловил его, полный сострадания и... недоверия, взгляд. "Чему же ты не веришь, Палач?" - молнией пронеслось в голове: "Моей способности бороться?"
"Ха, ха, ха!" - беззвучно содрогалось изломанное пытками тело, пока шустрые подручные прилаживали толстую пеньковую петлю к моей многострадальной шее. Палач крепко взялся за ручку ворота, медленно повернул,... затрещала шестерёнка храповика, верёвка туго натянулась на блоках. Меня вознесло вверх, ближе к Богу, поближе к желанной Смерти. Я изо всех сил вцепился в верёвку над головой, как можно дольше не давая петле затянуться, но силы постепенно оставляли меня, и шею, наконец, сдавило - воздух больше не поил мои лёгкие, живительный кислород перестал поступать в кровь. Добрые, усталые глаза мои начали вываливаться из своих орбит, лицо очень скоро побагровело, нижняя челюсть отвисла и, из-под синего раздувшегося языка полилась струёй густая липкая слюна. Все члены повешенного тела в последний раз напряглись, бешено затанцевали в предсмертной судороге: "Какая сладкая смерть!"....
Палач внезапно отпустил стопор лебёдки и я, бесчувственным кулем, рухнул с полутораметровой высоты, прямо на настил эшафота, прямо в свою кровь и сопли, прямо в бурую лужицу натёкших слюней.... Всемогущий Бог лицемерно улыбнулся, Смерть обиженно фыркнула и, снова, отвернулась от меня....
***
Под жадный рёв бьющейся в экстазе толпы, под звонкий смех их счастливых детишек и бешеный лай их ополоумевших собак, опьянённых запахом живой человеческой крови, меня снова бросили на вонючую солому тюремной повозки и отправили обратно - в острог, заживать, приходить в себя... до завтра....
Как только я ощутил под собой привычную жёсткость тюфяка, так тут же забылся в тяжёлом горячечном бреду. Во сне меня преследовали неясные смутные тени: они схватили меня, привязали за ноги к хвосту необъезженной кобылицы и пустили её вскачь по пыльной дороге. Старый отшельник стоял на обочине в своей нелепой рванине и, словно предупреждая о чём-то, испускал в мою сторону яркие блики осколками цветных стёклышек, искусно врезанных в его волшебный посох: "Ты - жертва!".... "Ты - жертва!" - слышалось мне в завываниях холодного ветра, несущегося со склонов стоящих вдалеке гор... Капли, размеренно падающие из клепсидры, шептали по гречески, в такт: "Ты - жертва, ты - жертва, ты - жертва... вот....". Ветхие, страшные скелеты бесчисленными полчищами вылезали из сотен пыльных шкафов, их белые кости глухо бренчали: "Ты - жертва! Ты....". Дикий степной ковыль, без спросу пустивший корни на моей безымянной могиле, пел колыбельную: "Спи... спи... ты - жертва...!" Быстрый коршун зло проклекотал мне со свинцовых небес: "Ты - жертва, жертва!".... Хор фантомов крепчал, набирал силу, становился всё громче и яростнее: "Мы все - жертвы, мы хотим стать жертвами! И ты - просто жертва, как все... как все мы... просто жертва... просто....". Я смертельно устал от всей этой навязчивой какафонии, остановил биение своего сердца, захлопнул дверцы уходящего сознания, я захотел отключить звук.... Когда же из моего надорванного уха вылез огромный таракан и, вращая карими глазами, нагло потребовал свою чашечку кофе и свежий кусочек "Дор Блю", я выкрикнул, изо всех оставшихся сил, заорал во весь голос этим назойливым теням и призракам: "Хватит - прочь, изыдьте! Вы - просто жертвы! А я - ЖЕРТВА!". Закричал и... очнулся....
В неверном, дрожащем свете догорающего свечного огарка, над моим жалким ложем склонился Палач. Он так по домашнему пах мускатом, сладкой корицей и имбирём, да, и ещё чем-то, неуловимо знакомым и приятным,... непостижимо приятным.... Нежностью? Лаской? А, может быть...? Нет! Мой Палач - Женщина?!!!
Палач бережно натирал моё избитое тело душистыми маслами, врачевал мои страшные раны целебными бальзамами, гладил нежно седые виски и запавшие серые щёки, мягко целовал воспалённые глаза и потрескавшиеся, спёкшиеся сукровицей губы,... болящую от петли шею.... Он успокоил, утешил меня, сумев незаметно прикоснуться умелыми добрыми пальцами к каждой клеточке моей нездоровой души, он поднял мой дух, дал мне веру, а уже уходя, стоя в чёрном проёме дверей, тихо прошептал: "Show must go on"....
О! Ты - Настоящий Палач! Я доверяю тебе, я горжусь тобой.... Я ..... тебя....
***
- Отрезать ему яйца, негодяю! Четвертовать! Оскопить, чтоб другим неповадно было! - кричали нарядные Дамы и подбрасывали в воздух кисейные шляпки.
- Кастрировать мерзавца! Разобрать на кусочки и выпустить кишки! - орали мордастые Господа, поглощая фунтами свиные сосиски и пинтами тёмное пенистое пиво.
Одна лишь юная красавица Элли смолчала, незаметно спрятала выступившие из глаз слёзы в платочек и робко, бочком, удалилась с площади, придерживая дрожащими руками начавший уже заметно расти животик... Она направилась в ближайший костёл поставить за меня Богу свечку, уж я то точно знаю.... Интересно, знает ли Бог...?
***
Мой Палач потребовал тишины, полной, абсолютной тишины. Он просто поднял правую руку вверх, прямо и твёрдо. Толпа смиренно повиновалась властному жесту, застыв в сладостном предвкушении жестокого действа. Палач взмахнул другой рукой приглашённым на казнь барабанщикам, те послушно и чётко начали выбивать палочками торжественную дробь.
Двое помощников медленно провели меня по эшафоту, подвели к плахе и поставили на колени перед ней. С моей шеи сорвали медную цепочку - ничто не должно мешать правосудию - и наклонили тело вперёд, уложив голову на выщербленную колоду, прямо в удобную выемку. Старуха Смерть, заинтересовавшись, глянула на меня с небес....
Мой Палач высоко взмахнул остроотточенной секирой - толпа недоуменно вдохнула, удар - голова легко отделилась от тела и скатилась в корзину с берёзовыми опилками - зрители разочарованно выдохнули.... Дамы обиженно поджали красивые губки, Господа поперхнулись сосисками, захлебнулись своим пивом, обманутые детки заплакали навзрыд: "Как же так? Ведь мы жаждали Зрелища!"
"Милосердия!" - молча, с достоинством ответил им презренный палач....
***
Он осторожно приподнял мёртвую голову со дна плетёной корзины, чтобы попрощаться со мной... навсегда.... Стряхнул налипшие опилки, поднёс к своему, закрытому маской лицу, придерживая за холодные виски, сквозь ткань поцеловал в остывшие губы. Руки Палача были по локоть в моей крови, и сердце его обливалось кровью. Кровью был залит эшафот, расходились с площади праздные зрители, испачканые кровью с головы до ног. Несколько горячих алых капель долетело аж до самого неба.... Господь нахмурился, задумался о чём-то своём, о вечном.... Смерть ликовала и хлопала в костлявые ладошки....
Но.... мои глаза! Мёртвые веки дрогнули, глаза приоткрылись, вспыхнули изумрудным тёплым светом и с печальной благодарностью заглянули в тёмную бездну. Губы зашевелились и прошептали, чуть слышно, с упрёком :
- Как ты посмела не доверять мне, Женщина? Гляди! Я ещё жив.... И я - Твоя Настоящая Вечная Жертва....