Уже и размышлять нет никаких сил, не то чтобы писать. Брошу я это сочинение жизни, непременно брошу. А лучше сожгу. А раньше-то... Приходили друзья, выпивали. Вспоминали ушедшие годы, когда я зачитывал главы из своих мемуаров. Но теперь никого не осталось. Те, кто рядом, никогда не будут этого читать, а у ушедших глаза закрыты двумя метрами земли.
Моя дорогая Лариса Валентиновна, пожалуй, единственный человек, которому я еще не безразличен. Мы сыграли с тобой в прошлом году золотую свадьбу. Не могу поверить, что прожили вместе так долго! Так и хотели ведь. И пусть наше счастье и мы сами давно покрылись морщинами, пусть не хватает половины зубов, и спим мы с тобой, Лариса Валентиновна, на разных кроватях, счастье все равно рядом с нами.
Сын мой, Петр. Я растил тебя, воспитывал. Ты стал таким, как я и мечтал. У тебя прекрасная семья, и я знаю, ты тоже нашел свое счастье, пока еще такое молодое, но очень прочное. Еще ты подарил мне красавицу-внучку, милое сердцу маленькое создание. Она просто ангел! Пусть у вас все будет хорошо, я молю об этом Бога каждый вечер перед сном. Я знаю, что сильно мешаю вам. Знаю. Но потерпите, скоро я отправлюсь к своим друзьям. И не попрошу даже венка и цветов, вы ведь и так будете меня помнить и то, что я для вас делал и мою огромную безграничную любовь. Потерпите еще немного. Больше никогда не буду мешать. Потерпите...
Виктор Максимович лежал на больничной койке. Белоснежные простыни, наволочки и одеяла, все это было в печатях. Где по одной, где побольше. Темно-синие и черные прямоугольники с размытыми буквами, разобрать которые было никому не под силу. Интересно, сколько умерло человек на вот этой самой простынке, где сейчас лежал Виктор Максимович? Нетрудно догадаться. Две печати - два покойника. Это Смерть сидит в прачечной. Это она стирает костлявыми руками больничное белье. Понюхает предварительно, долго так, почти с наслаждением, чтоб узнать имя и фамилию больного. Если это был ее клиент, поставит галочку напротив фамилии в своем толстом потрепанном журнале и начинает стирать самым вонючим хозяйственным мылом до тех пор, пока костлявые пальцы не занемеют. Затем высушит своим зловонным и горячим дыханием, аккуратненько сложит на каталку и ставит свой штамп. Пять покойников, и простыню можно выбрасывать. У Виктора Максимовича была же почти новая, всего-навсего два синих прямоугольника. Он лежал на боку, подложив руку под голову, грыз колпачок, надетый на другой конец ручки, которую держал двумя пальцами. Периодически вписывал несколько коротких строк в сшитые между собой толстые тетрадки с пожелтевшими страницами. На дерматиновой обложке с затертыми углами первой тетради было крупными буквами написано: "О жизни. Потапов В.М.". С соседями по палате старик не разговаривал. Он вообще всегда молчал, если, конечно, не брать в счет тихого бормотания перед сном по ночам. Старик вписал еще несколько строк в свои мемуары, затем медленным движением положил тетради на прикроватную тумбочку, рядом с пластмассовой вазой, где лежали недельные апельсины, которые принесла ему Лариса Валентиновна. Есть их совершенно не хотелось, но Виктор Максимович был счастлив, что о нем все-таки заботятся и приносят гостинцы. Раз в неделю, а то и реже. Но для него этого было вполне достаточно, главное, что совсем не забыли и не оставили. Затем он опрокинул голову на подушку, лицом вверх, долго смотрел на побеленный известью потолок, почти не моргая.
"Эти белила похожи на белый саван, - думал Виктор Максимович, - наверное, он выглядит точно так же, когда накрывают тело с головой, и приходит вечная непроглядная светлая тьма". Он заплакал. Неслышно, но уголки губ задергались в тике, а наволочка с одной черной печатью, быстро покрылась мокрыми пятнами, от текущих по вискам крупных слез.
Два соседа с коек напротив, поставив тумбочку между кроватями, играли на ней в карты. У одного, который был постарше, за пятьдесят, под подушкой лежала начатая бутылка водки, у другого, полного мужчины с детским лицом, - граненый стакан. Периодически, они, не сговариваясь, поглядывая на входную дверь, опасаясь вездесущей медсестры, доставали свои священные инь и ян, и по очереди пили.
- Да чудик он, - сказал тот, что постарше.
- И не говори, не наш человек, сразу видно, - отвечал другой.
- Валет!
- На даму!
- Бито, хрен с тобой.
И так каждый день. Карты, водка и насмешки над Виктором Максимовичем. От водки он отказывался, мотая головой, в карты не играл, ни с кем не разговаривал.
- Ну, точно псих! - в один голос они ставили ему диагноз.
Со скрипом открылась дверь в палату, на которой, видимо, совсем недавно оторвали ручку, потому что на том месте, где она когда-то находилась, остались два желтых круга - старая краска.
"Ну че, мужики, быстро по койкам! - громоподобным голосом пророкотала вошедшая медсестра. - Время делать уколы. Ложимся на живот и снимаем трусы ".
Картежники кое-как успели спрятать стакан и бутылку, а тот, что постарше, начал громко, хотя и приглушенно кашлять - водка не в то горло попала.
- Так, так... Казино опять устроили? Я делаю последнее предупреждение. Еще раз увижу, недельного курса клизмы вам не избежать.
- Да, да, мы все поняли, больше не будем! - сказал мужчина с детским лицом, а второй, тем временем продолжал откашливаться.
- Надеюсь.
Бальзаковского возраста медсестра была не той комплекции, чтобы ей возражать. Оставалось только удивляться, как она с такой грациозностью умудряется протискиваться в дверной проем, и молча подчиняться ее требованиям. Девять сморщенных задниц в палате приготовились получить свое лекарство. Виктор Максимович даже не двинулся. Все так же продолжал лежать, отрешенно разглядывая неморгающими глазами, полными слез, потолок-саван.
- Эй, старый, ты че, совсем оглох? Я сказала УКОЛЫ! Снимай трусы до колен и жди своей очереди!
Тут Виктор Максимович зашевелился, перевернул подушку, чтоб не было видно мокрой от слез наволочки, спустил трусы и лег на живот, уткнувшись носом в черный штамп.
- Так то лучше! Все вам, Потапов, по десять раз говорить нужно! - сказала медсестра и покатила свою тележку со шприцами и ампулами к окну в конец палаты.
Началась спасительная и необходимая для любого больного каждодневная процедура.
Всего один шприц остался на тележке медсестры, и она покатила ее к Виктору Максимовичу . Его койка была возле самой двери и получать дозу лекарства ему полагалось последним. Миниатюрным фонтаном брызнули с конца иглы капельки лекарства и остатки воздуха. Обработав ватным тампоном, пропитанным спиртом, место укола, сестра, как опытный лучник, начала прицеливаться. Внезапно старик повернулся и схватил ее за толстую волосатую руку. Он смотрел на нее красными от слез глазами и до боли сжимал старческими пальцами браслет на запястье. Медсестра от неожиданности уронила шприц и открыла рот от удивления, хотела что-то сказать, но слова куда-то провалились, и она лишь громко выдохнула. Виктор Максимович дернул ее за руку и подтянул к себе: "Убей меня, умоляю! Просто введи в вену воздух. Что тебе стоит? Я буду благодарен." - сквозь зубы процедил старик прямо на ухо оторопевшей сестре.
Она тряхнула головой, вырвала руку, выпрямилась и, поправив халат на талии, возмущенно прокричала: "Старый, ты вообще обалдел?! Я сейчас рубашку смирительную принесу, чтоб не дергался! Сумасшедший старый хрыч!"
Виктор Максимович лег головой на подушку, закрыл на несколько секунд глаза и тихо, почти шепотом проговорил:
- Никто из вас мне не хочет помочь, но я уже все решил. Все сделаю сам. Да. Совсем скоро. Чтоб освободить место, койку, комнату, и вы избавитесь, наконец, от этой ноши. От меня.
- Потапов, - сказала пришедшая в себя, но слегка потрепанная медсестра, - завтра Вас собирались выписывать, но мне придется доложить о Вашем поведении врачу, и он, скорее всего, назначит Вам обследование у психиатра.
Виктор Максимович ничего не ответил. Повернулся на бок, подложив руки под голову, и сжал веки так, что не было видно ресниц. Медсестра же продолжала:
- Я пойду, схожу за новым шприцом, а Вы, Потапов, пока наденьте свои штаны, а то пациентов смущаете.
Старик спохватился, быстро натянул штаны и вернулся в свое прежнее положение, только глаза закрыл еще сильней. Он наблюдал за летающими разноцветными точками, звездами и ниточками, а вокруг уже сидели пациенты, живо обсуждая случившийся инцидент. Закрылась дверь - это вышла сестра, а шприц с лекарством, который она выронила, каким-то образом продолжал качаться из стороны в сторону, воткнувшись иголкой в щель между потертыми половицами.
- Какая разница, где находиться? Там или здесь? Еще где-то? Я всем только мешаю... Я знаю, Господи, это грех, но по-другому не могу. Ты же простишь меня, когда мы встретимся? Обязательно простишь! Я тебе расскажу обо всем, и ты поймешь... - Пришла медсестра, сделала укол и дала таблетку снотворного. - Смотри, Господи, разве это забота? Это разве внимание? Нет, это работа и обязательство!.. Всем будет лучше, если меня не станет... я как обуза, как геморрой, как тараканы в доме, черт побери! Прости , Господи...
Картежники стали раздавать карты, сразу же позабыв о процедуре прочищения желудка, зазвучали пожелания здоровья со дна стакана - в общем, все вернулось на круги своя. Виктор Максимович что-то коротко записал в свои тетрадки, после чего провалился в сон. Завтра его выпишут.
- Рассчитываемся за проезд! - низенькая и щупленькая кондуктор протискивалась между пассажирами переполненного городского автобуса, - Задняя площадка, здесь есть кто не рассчитался?
- У Вас что? - спросила она у стоящего деда - типичного пенсионера, которые ездят неизвестно куда в такую рань.
- У меня удостоверение, дочка, - ответил Виктор Максимович, наполовину засунув руку в нагрудный карман своей голубой рубашки с короткими рукавами.
- Ну давайте, давайте! Доставайте, показывайте! У Вас на лбу ниче не написано, и фотографии там нет и печати, - нервно сказала кондуктор старику.
- Пожалуйста, - Виктор Максимович развернул корочку пенсионного удостоверения.
- А сразу нельзя было достать? - она оторвала и сунула в руку пенсионера льготный билет. Виктор Максимович только пожал плечами.
"И что им дома не сидится только? Ездят все куда-то... Только время на них трачу", - думала кондуктор, протискиваясь дальше и звеня своей сумкой с мелочью.
Виктор Максимович стоял в хвосте автобуса и держался за поручень, рядом с сиденьем, на котором сидел студент. Типичный пенсионер и типичный студент. Типичная ситуация. Война поколений. Уступит - не уступит. Поблагодарит или посетует на воспитание. Но нет, Виктору Максимовичу совсем не хотелось сидеть, просто поток пассажиров вытеснил его прямо к этому месту, где сидел молодой человек с плеером в ушах и папкой на коленях. Музыку слышали пол-автобуса, без всяких наушников.
Парень с довольным видом жевал жвачку и поглядывал в окно за проезжающими машинами и идущими по своим делам прохожими, в частности, за молоденькими девушками. Уступать такое удобное место для обзора и проявления своей половой зрелости студент, естественно, не собирался. Проехав так четыре остановки, парень прилепил на соседнюю спинку сиденья свою уже безвкусную жвачку и заторопился к выходу. Виктор Максимович продолжал стоять, предоставив место другому счастливчику. Им оказалась женщина, лет сорока пяти с огромными сумками, которыми она отпихнула деда в сторону и, тяжело вздохнув, уселась на сиденье, на котором заерзала, чтобы было удобней. Виктор Максимович лишь покачал головой и тоже пошел к выходу. Вместе со студентом они вышли на остановке. Студент пошел в одну сторону, старик - в другую.
"Пути двух поколений всегда ведут в противоположные стороны, пусть иногда и пересекаются". Это единственная фраза, которую удалось прочитать на чудом уцелевшем клочке страницы из сожженных мемуаров. Но до этого пока еще далеко.
Виктор Максимович смотрел на окно своей кухни на третьем этаже, ожидая, что вот-вот занавеска отодвинется в сторону, и Лариса Валентиновна с улыбкой помашет ему рукой. Затем торопливо вытрет ладони о фартук и побежит открывать дверь. Когда он войдет, обнимет крепко. Настолько крепко, насколько это может старый человек. Может быть, даже поцелует в щеку, встав на цыпочки. По всей квартире будет пахнуть ее коронными пирожками, которые специально испекла к его возвращению. И сын с невесткой тоже выйдут из своей комнаты поприветствовать, и внучка радостно закричит: "Деда вернулся!"
Но занавески были неподвижны. Даже ветер их не трогал. Казалось, в этом доме и его никто не ждет. Виктор Максимович только вздохнул и, опустив голову, зашагал к подъезду.
- Привет, - обратился Виктор Максимович к высокому, почти с дом, тополю, стоящему возле подъезда, и положил руку на его шершавый ствол. Это дерево Виктор Максимович посадил, когда переехал сюда - около тридцати лет назад. Тополь рос у него на глазах, и, когда он выходил на работу и приходил с нее, будущий великан всегда радостно приветствовал его, шелестя листвой. Когда Виктор Максимович вышел на пенсию, то неизменно, каждый вечер, сидел на лавочке возле подъезда и читал, а тополь тихонько рассказывал ему свои древесные истории.
Они любили друг друга, как сын и отец.
- Скучал без меня? - шепотом спросил Виктор Максимович, поглаживая кору.
Тополь ничего не ответил. Только стая ворон, сидевшая на его ветвях, в один голос хрипло прокаркали.
Вороны. Вестники Смерти. Они налетают на парящую душу и жадно клюют, неистово, со зверским аппетитом пытаются разодрать ее, пока пришедшая Смерть листает свой журнал и не видит их. Просто необходимо забрать себе хотя бы маленький кусочек праведной души, чтоб вырваться из рабства, улететь от своей госпожи - Смерти. Смерть забрала себе их собственные души и теперь они должны служить ей много веков, пока не состарятся. Но даже бездушные рабы мечтают о свободе. И вороны будут снова и снова объявлять хриплым голосом торжественный приход своей хозяйки. А когда она отвернется, попытаются оторвать себе кусочек души. И горе той, которая попадется, ведь наказание Смерти хуже смерти. Если госпожа увидит в клюве хотя бы крошку, то ворона станет ее вечным рабом. Украденную душу раб никогда не получит обратно. Смерть позавтракает ею. Хозяйка жестока и неумолима, как и подобает рабовладельцу.
Виктор Максимович медленно, тяжело дыша, поднимался по лестнице на третий этаж и представлял всех своих близких. Как они встретят его из больницы? Может быть, искренне радуясь, а может как обычно, - с рутинной натянутой улыбкой. Он нажал на звонок. Подождал несколько секунд и нажал снова. И опять никто не открыл. Лишь после третьего раза он услышал, как внутри повернулся ключ в замке, и дверь слегка приоткрылась. Темный силуэт посмотрел на старика сквозь щель. Затем дверь опять закрылась, зазвенела снятая цепочка, и, наконец, до конца распахнулась.
- Ну, здравствуй, - сказала Лариса Валентиновна, вытирая руки о свой желтый, с красными цветами, фартук.
"... Да не на что здесь обижаться, в самом деле! Вот я и не обижаюсь... Ну не встретили. Ну не показали радости. Что с того? Словно напрашиваюсь... Я знаю: они все равно меня любят... И я их люблю. И все, что мне нужно, - это... избавиться от этой любви... Она мешает. Пусть любовь моя исчезнет вместе со мной... А их чувство останется навсегда. Но только в памяти... Да, я скоро уйду... чтоб не мешать... забрав только огромную любовь к вам. Потерпите..."
Виктор Максимович записал этот монолог остро заточенным карандашом в свои мемуары, затем медленно, опершись на одну руку, встал со старенького дивана, поправил сбившийся плед и, шаркая домашними тапочками, подошел к письменному столу напротив. Кроме зеленой лампы и стопки газет на столе ничего не было. Не было и намека на пыль. Людмила Валентиновна убиралась в квартире регулярно. Даже чересчур. Порядок - это ее помешательство. В доме все всегда было на своих местах. Газеты на столе лежали в хронологическом порядке, аккуратной стопочкой, уголок к уголку. От ежедневного мытья полов обдиралась краска, а в раковине грязная посуда не задерживалась дольше полминуты. "И как только она все успевает?" - неизменно поражался Виктор Максимович своей пожилой супруге.
Старик достал одну из нижних газет и отложил в сторону. За месяц, проведенный в больнице, их накопилось столько, что прочитать ежедневные номера казалось просто не реальным. Не забыв поправить сбившуюся стопку, Виктор Максимович развернул на столе газету и положил на середину свои сшитые тетради. Затем сломал пополам карандаш и выбросил его в мусорную корзину, которая стояла под ногами.
- Больше ни единой строчки. Хватит, - сказал Виктор Максимович самому себе и принялся заворачивать мемуары в непрочитанную газету за прошлый месяц. Если быть честным, то старик их вообще не читал, только смотрел прогноз погоды на последней странице и убирал в стопку. И так каждый день. Когда кипа газет перерастала настольную лампу, Лариса Валентиновна их выбрасывала, освобождая место для новых. Виктор Максимович и сам не мог сказать, зачем выписывал эти газеты. Не то, чтобы его совсем не интересовали городские новости, просто он ощущал себя очень далеким от этих событий. Какая-то глубокая пропасть непонимания между ним и жизнью современного города. А подписка была, скорее всего, просто привычкой. Он делал это раньше и продолжал сейчас, чтобы не изменять себе и своему прошлому.
Завернув мемуары и положив сверток в ящик стола, Виктор Максимович вдруг вспомнил, что сегодняшний номер никто не забирал, и он быстро засобирался на почту. Накинув на себя старую штормовку, в которой исходил вдоль и поперек в поисках грибов чуть ли не все леса Башкирии, пошел за свежим прогнозом погоды.
Из соображений экономии старики отказались от услуг почтальона и теперь, ежедневно, либо Виктор Максимович, либо его супруга, должны были проходить две остановки пешком, чтобы получить свой номер. К тому же, разбитый местной шпаной почтовый ящик в подъезде мог сохранить в себе только окурки и использованные шприцы с кровью. И того, и другого было предостаточно во всех ящиках без исключения. Если кто и захочет убрать этот мусор, то только вместе с домом.
"Все в этом доме пропитано Смертью, - думал Виктор Максимович, шагая по улице, - повсюду Ее следы. Покурит и бросит наугад в какой-нибудь ящик окурок, как напоминание о себе. А шприцы? Иглы без колпачков поблескивают в тусклом свете единственной лампочке подъезда, не хуже Ее собственных клыков, наполненных самым смертоносным ядом. Лишь бы глупый маленький ребенок не сунул ручку в поисках газеты в этот СПИДоносный ящик Смерти! Упаси, Господи!"
Поднявшись по ступенькам почтового отделения, старик наконец-то перевел дух. Недавний сердечный приступ, из-за которого Виктор Максимович и попал в больницу, был, пожалуй, самым громким напоминанием Смерти о себе. Но находиться в квартире и быть тем самым большой помехой для близких было более неприятно, чем изнурительный поход за газетой. Виктор Максимович отдышался и вошел в открытую дверь. Встав в небольшую очередь из точно таких же пенсионеров, он достал из кармана сложенную квитанцию о подписке и стал дожидаться. Было непонятно, для чего Виктор Максимович брал с собой квиток, ведь газету ему дали бы и без него, потому что работники почты знали старика в лицо. Но, видимо, это Лариса Валентиновна приучила мужа к порядку. Раз положено, следует показать. Зачем переступать границы?
Пока Виктор Максимович разглядывал, напрягая зрение, вывешенные в изобилии на стенах рекламные плакаты, подошла его очередь, и звонкий голос за окошком кабинки вывел его из раздумий над соотношением цены и качества предлагаемых товаров:
- Здрасти, Виктор Максимович! Доброго Вам утра!
- А, здрасти, здрасти, Любушка! Я за газетой, как обычно, - живо отозвался старик.
- Что-то давненько Вас не было. Последний месяц только Лариса Валентиновна и забирала, - продолжала Любовь, - полноватая женщина пятидесяти лет, с крашенными в рыжий цвет коротким волосами.
- Да знаешь, не здоровилось немного, дома отлеживался, - солгал Виктор Максимович, опасаясь ненужных вопросов любительницы поболтать.
- Вы берегите себя, Виктор Максимович, в таком возрасте любая болезнь может подкосить! - сказала женщина, свернув трубочкой газету и просунув ее в узкое окошечко кабинки.
- Да, я стараюсь, голубушка, - ответил старик, засобиравшись на выход.
- Ой! Подождите! Я вдруг вспомнила, - сказала почтальон, нагнувшись куда-то под стол, от чего голос казался таким, словно резко убавили громкость радиоприемника, - Вам письмо!
- Мне? Письмо?
- Да, вот, возьмите. Всего Вам доброго! - вынырнула, наконец, из-под своего стола женщина.
- Спасибо! - сказал Виктор Максимович, уже отходя в сторону и с интересом разглядывая белый конверт, с тремя марками.
- Ответили, наконец! - старик поднял глаза и, улыбаясь, зашагал на выход.
"О, сын вернулся!" - подумал Виктор Максимович, открыв ключом дверь и бросив взгляд на коврик, где стояли ботинки Петра, которых до его ухода еще не было. Старик разделся, повесил на вешалку штормовку, помыл руки (если б он этого не сделал, то пришлось выслушать очередную лекцию Ларисы Валентиновна о дизентерии и желудочно-кишечных расстройствах), затем влез в свои тапочки, подаренные на прошлый день рождения заботливой супругой, и, стараясь не создавать лишнего шума, чтобы не разбудить пришедшего с ночной смены сына, направился в свою комнату. Старик небрежно кинул на стол свежий номер газеты, а письмо спрятал под подушку, с видом современного подростка, который прячет от родителей "журнал с голыми тетками" под кроватью.
"Потом открою. Вместе с Ларисой Валентиновной", - подумал Виктор Максимович и вышел из комнаты на кухню.
- Вот и обед почти поспел, - сказала жена, стоявшая спиной у плиты, в своем знаменитом фартуке, услышав знакомый шорох тапочек.
- Я за газетой ходил. И вдобавок письмо получил! - похвастался муж.
- Письмо? От кого?
- Я тебе после обеда расскажу. Даже вместе почитаем.
- Ладно. Ты руки-то помыл, надеюсь?
- Само собой, Лариса Валентиновна!
- Ну, давай тогда, пока, доставай посуду, а я салат только заправлю, и за стол.
За обедом Виктор Максимович расспрашивал супругу о сыне:
- Давно пришел?
- Да уж с час назад.
- Как дела у него вообще? Обо мне что-нибудь спрашивал?
- Да как... Все работает - семью кормит. Я и сама его толком не вижу. А про тебя... Когда узнал, только кивнул головой молча и, доев на скорую руку обед, отправился спать.
- А меня дождаться не захотел разве? Поприветствовать, о здоровье поинтересоваться?
- Ну, что тебе, старому, все неймется-то?! Отца он никогда не видел, что ли? Погоди, выспится человек, тогда и наговоритесь. Петр и так на ногах еле держался от усталости, а ты его тут упрекаешь!
- Не упрекаю я. Просто он со мной вообще никогда не разговаривает, будто специально избегает.
- Брось ты это! Наговоришь здесь. Кажется тебе. Просто кажется...
Помыв вместе посуду, Виктор Максимович попросил зайти супругу в его комнату, чтобы вместе открыть письмо. Долгожданный ответ под тремя марками, как последнее признание и дань уважения от тех людей, для будущего которых Виктор Максимович сжигал не жалея собственные золотые годы.
Война... Пожалуй, самое выразительное проявление Смерти. Она постепенно вбирает в себя человеческую ненависть и страх, жажду власти и пороки, глоток за глотком выпивает и наполняется всем этим. И потом, став размером с целый мир, оглушительно взрывается на множество атомов и молекул, каждые из которых уничтожают все живое. А взрывная волна, потеряв губительную силу, просто раскидывает людские жизни и судьбы по разным местам. Так и случилось с Виктором Максимовичем. Маленького Витю, оставшегося сиротой, эвакуировали из далекой родины - Белоруссии в Уфу, где он и начал ковать победу, вместе со всеми, только не оружием, а руками. И все, о чем он мечтал по прошествию стольких лет, это вновь увидеть родную деревушку, если, конечно, от нее хоть что-то осталось. Пока и за ним не пришла Смерть, окруженная серой стаей ворон, ступить на покинутую когда-то землю. Хотя бы один шаг. Хотя бы один взгляд. Но денег на дорогу у Виктора Максимовича не было. И тогда он написал письмо с просьбой о материальной помощи самому министру. Да, еще, к слову сказать, семь лет назад Виктор Максимович получил благодарственное письмо и медаль, в честь пятидесятилетия Победы, от самого президента. Конечно, было очень приятно. Жаль только, подпись была напечатанной, а награда в прошлом году куда-то подевалась - то ли внучка, играя с ней, потеряла, то ли Лариса Валентиновна выбросила по ошибке при очередной уборке вместе с остальным хламом. Страна всегда помнит своих героев. Любит и уважает. Но только формально.
Вернемся к министру. Скажу сразу, на написанное письмо господин министр ответил примерно через полгода. Конечно же, не сам, на такие мелочные дела у него имеется целый аппарат чиновников и армия секретарей. Когда пришел ответ, Виктор Максимович, открывая трясущимися руками конверт, представлял себе зеленые вагоны поезда, в одном из которых сидел он сам и с интересом разглядывал забытую родину. Но в кратком напечатанном тексте старик увидел лишь вежливые извинения и указания о том, что по таким вопросам, следует обращаться в местную городскую администрацию. Что ж, спасибо за совет. Виктор Максимович переписал свое письмо, изменив лишь фамилию государственного деятеля и адрес на конверте. И снова письмо с просьбой отправилось в долгий путь по тесным ящикам и коробкам, перекочевывая затем постепенно из одного необъятного кабинета в другой. Еще полгола ожидания и вот он - ответ!
Три скрепленных между собой красной канцелярской скрепкой бумажных листа. Два из них - письмо самого Виктора Максимовича, написанное неровным почерком на тетрадных страницах, выдранных из мемуаров. Старик снял двумя пальцами скрепку и аккуратно отложил свое обращение в сторону. Полноценное письмо вас непременно утомит, как и господина главу, поэтому приведу лишь несколько цитат. Все в том виде, в каком чиновник читал собственными глазами через толстые линзы очков:
"...работал в землеройном управлении от нефтяной и газовой промышленности..."
Виктор Максимович всю свою жизнь занимался прокладкой трубопроводов через всю страну, а также собственными руками строил город, в котором жил. Если вы когда-нибудь будете в Уфе, то все дороги и мосты, скоростные трассы и проспекты, что лежат под колесами вашего автомобиля, расскажут об этом человеке намного больше, чем я.
"Наша страна миллиарды кубометров добротного леса ломает и закапывает в землю. Это я все вижу и делаю сам..."
"В 1954 ездил на строительство газопровода "Дружба""
"... 1958 - газопровод Шкапово-Магнитогорск через Уральские горы..."
"В 1972 году участвовал на строительстве завода КАМАЗ в Набережных Челнах. Работали с семи утра до семи вечера. Платили за труд мало. Управление расходовало деньги на строительство домов и базы ремонта техники".
И еще внушительный список дат и названий стратегических объектов страны.
Сколько еще привести этих многозначительных цифр? Сколько их нужно, чтобы понять самое главное? У каждого свой порог, свой законченный ряд. Четко обозначенные границы совести и уважения. Чиновник не то, чтобы совсем не любил читать и воспринимал все цинично, просто вид четырехзначных чисел, сокращений и полузнакомых названий то ли городов, то ли областей, вызывали тоску. И он, зевая в полный рот, пробегал глазами мимо и, тяжело вздыхая, читал дальше, уже подходя к концу. Вот тут он и переступил свою четко обозначенную границу. Последние строки, так называемый постскриптум, кольнули что-то там, внутри. Где-то очень-очень глубоко, и государственный муж едва не расплакался: "Хочу еще добавить. Страна требовала - я шел на самые сложные и трудные условия. В жару и холод. Все было мной сделано для России, а теперь я хожу и прошу свою копейку. Надеюсь, Иван Иванович, Вы оцените мой труд и по-человечески выполните мою последнюю просьбу".
Дочитав до конца, Иван Иванович снял очки и вытер глаза двумя пальцами. Слез там не оказалось, но какой-то намек на них все-таки был. Один звонок, печать и подпись. Все.
Виктор Максимович читал вслух своей супруге ответ. Чем ближе старик был к концу, тем тише становился его голос. Уже дрожащим шепотом он прочитал самое важное - несколько цифр. Сумму своего вознаграждения за труд он произнес, словно приговор. Вот и все, поезд сошел с рельсов и с громким непрерывным гудком понесся под откос, теряя по одному вагону на каждой кочке.
Как Вы считаете, много ли мяса на косточке, что кинули собаке? Его можно измерить? В граммах, килограммах, в сострадании, жалости? Так сколько же там мяса? Не ломайте голову. Я скажу правильный ответ. Ровно на 2000 рублей.
Нет, не думайте, пес и этому был рад, просто косточка встала поперек горла, и поблагодарить по-собачьи никак не получается. Вот провалится она (если провалится), то животные обязательно встанет на задние лапы и три раза звонко пролает. Может, даже покажет еще несколько своих собачьих фокусов, которым научил мудрый дрессировщик. Само собой, не просто так, а чтобы заработать еще косточку с щедрыми остатками мяса. Ровно на 2000 рублей.
Виктор Максимович продолжал жить своей обычной жизнью. Все так же любя всем сердцем всех близких. Сына, невестку и внучку, что ютились в соседней комнате, Ларису Валентиновну, которая была для него все эти годы воплощением многотомных романтических сочинений за всю историю человечества. Изо дня в день он пытался выразить свои чувства. Как умел. Он действительно старался, просто никто не видел. Петр с ним так и не разговаривал, Лариса Валентиновна делилась лишь домашними заботами, с невесткой он вообще толком никогда не общался. И только внучка, сидя на коленках у деда, иногда поглаживала своей маленькой ручкой морщинистую и колючую щеку. Вот она, самая большая награда за всю прожитую жизнь! Она и вправду ангел.
В тихий осенний вечер Виктор Максимович достал из ящика стола обернутые газетой свои забытые мемуары. Прошел в коридор, накинул на себя штормовку. Затем, направился на кухню и взял со стола коробок спичек, поцеловал в щеку Ларису Валентиновну и молча пошел к входной двери. Супруга спросила уже в спину:
- Ты куда на ночь-то глядя?!
- Я не надолго, Лариса Валентиновна! Схожу по парку погуляю, полистаю страницы мемуаров, может, напишу еще что-нибудь. За светло вернусь.
- Ну ладно. Ты, главное, к ужину успей!
- Обязательно.
Старик надел ботинки и вышел за дверь.
Смерть всегда любила тихие городские парки. Особенно осенью. Она часто сидит на отдаленной скамейке и наблюдает за падающими листьями, что-то шепчет им на непонятном языке, и, вытянув костлявую руку, кормит с ладони благодарных ворон, которые кружат над ее головой. Даже Смерти иногда бывает грустно. Очень грустно...
Странно, но тишину в парке ничто не нарушало, кроме шороха падающих листьев. Виктор Максимович не кричал, все делал молча. Сперва сжег мемуары на желтом ковре из осенних листьев, затем облил себя бензином, канистру которого купил по дороге на ближайшей заправке. Одежда вспыхнула моментально. Пламя жадно пожирало плоть. Старик упал на колени, постоял так несколько секунд, весь объятый пламенем, затем рухнул лицом вниз, раскинув в стороны руки. Молча. Только треск пламени и шорох падающих листьев.
Уже стемнело. Ветер разносил запах горелого мяса по парку. Одинокий пес бродил возле обугленного тела, еще теплого, и с надеждой тыкался носом в разбросанные листья, но кроме золы и пепла от сожженных мемуаров он ничего не нашел. Шарахаясь от редких прохожих, пес побежал дальше искать свою ароматную косточку с щедрыми остатками мяса.
Право слово, ни к чему ворочать прелые листья, ведь кроме запаха гнили вы ничего не получите. Пусть они лежат себе, вырастая на слой с каждым сезоном и давая жизнь только-только пробивающейся из земли молодой травке. Не нужна опавшим листьям ваша формальнаяблагодарность, они прошли свой путь и пусть теперь покоятся с миром.
Еще скажу я вам, что о каждом умершем листочке есть запись в старом потрепанном журнале. И Смерть, порой, в своем унылом пристанище перелистывает его страницы. Она помнит всех. Поименно. И о вас никогда не забудет, будьте уверены. И, слава Богу, не формально!