Сегодня неба было не разглядеть. Наверху толкались грузные серобрюхие тучи. Хмурые и сонные, как пассажиры в час пик. Холодная морось прилипала к лицу гипсовой маской, влажный воздух увязал в горле, мешая дышать. Хотелось отряхнуться, сбросить с себя муть и беспросветность сегодняшнего дня. Выйти из вагона, который так уныло тащится из застывшего вчера в зыбкое завтра. Постоять на перроне, посмотреть со стороны на линялые бока поезда, на чужие лица за немытыми окнами. Подождать какого-нибудь другого дня. Теплого, светлого, свободного.
- Мам, - позвал Антошка. - Я оделся.
- Идем, - сказала Аня. - Ничего не забыл?
Она качнула сумкой.
- Не хочешь взять еще игрушек? Мы же специально за этим приходили.
Сын промолчал, ковыряя носком сапога плитку на дорожке. Аня хотела было сказать: "не сломай", потом вспомнила, что теперь это неважно и не ее дело, и промолчала.
Она вспомнила, как выбирала эти камни, а потом сама аккуратно выкладывала из них замысловатый узор садовых тропинок. Муж сперва новое изобретение не одобрил. "Белый камень - марко. Не по нашему климату". Потом разглядел Анино огорченное лицо, улыбнулся: "Зато нарядно".
Теперь, в неухоженном высохшем саду нарядные белые дорожки казались похожими на остов. Скелет диковинного зверя, раньше яркого, разноцветного и крылатого. Аня прикрыла глаза, вспоминая, каким он был. Сердце - алый пламень георгинов, алебастровая корона из лилий на склоненной голове, глаза - водоемы, крылья - из благоуханного кружев роз и золота нарциссов. Аня вдохнула глубоко и жадно - в стылом весеннем воздухе ей почудилось невозможное: летний нежный запах роз и лилий, тонкий аромат ночных фиалок, горьковатый привкус гиацинтов. Будто заблудившийся во времени ветер погладил лицо, плеснул волной из прежней жизни - и опять улетел, оставив Аню на опустевшем холодном берегу... Она задохнулась этим живым дыханием прошлого, закачалась на самой кромке земли. Борясь с искушением ухватиться за теплую нить воспоминания - и снова упасть в ледяную воду, где нет ничего, кроме черноты и отчаяния. Потому что не угнаться бескрылым человечкам за ветром, не летать сквозь время, не дышать под водой прошлого... Не доплыть до райских островов бывшей жизни. Разве что постоять на мертвом берегу, кутаясь в иллюзии - прозрачные шелка, невидимые одежды... несуществующие надежды... Не замечая того, что так замерзаешь насмерть.
Аня перевела дыхание, сморгнула слезы. Посмотрела на заброшенный сад - мертвого цветочного дракона, которого она когда-то сама вырастила из семечек, рассады, камней и солнца. А потом долго хранила и любила.
Розы за зиму замерзли, колючие сухие стебли торчали из земли как мертвые руки, воздетые к небу. Водоемы превратились в грязные лужи. Через прошлогоднюю сорную траву с трудом пробились только несколько нарциссов. Бледно-желтые звездочки, слишком маленькие и хилые, чтобы стать путеводными, указать дорогу к прежней счастливой жизни. Раньше счастье получалось как-то само собой: каждый день просто наполнялся им до краев, его можно было пить, дышать, раздавать щедро всем подряд - словами, смехом, прикосновениями, не опасаясь, что оно вдруг закончится и завтра получится опустевшим и мертвым. А потом из счастья выпала основа, из прежних слагаемых живой воды получилась отрава. А новый рецепт Аня так и не смогла найти...
- Мы совсем уходим? - спросил Антошка.
Аня обернулась следом за взглядом сына.
Дом, который раньше нес на кончиках крыльев диковинный цветочный зверь, теперь выглядел тоже заброшенным и растерянным. Как потерявшийся пес. Он смотрел Ане в спину, и не понимал, почему его раньше любили, а теперь оставляют.
- Да, - ответила она.
Антошка поднял голову, и хмурое сегодняшнее небо отразилось в его светлых глазах.
- Мам, это больше не наш дом?
*
- Вот, гляди, Анютка, это был наш дом, - крепко держа внучку за руку, бабушка Фая смотрела на большое двухэтажное здание с ярко-синими стенами и резными наличниками на окнах. - Там, слева, видишь сухое дерево? Были когда-то вишни. А за флигелем - малинник. Девчонками мы ходили ягоды собирать, а мать велела нам петь, а сама слушала из дома...
- Зачем? - удивилась Аня.
- Чтоб ягоды не ели, а в лукошко складывали, - улыбнулась бабушка. - А у Зои чудо какой голос был...
Семилетняя Аня чувствовала себя неуютно. Впервые она путешествовала так далеко от дома. Может, поэтому и бабушка казалась здесь не такой, как обычно. Немного отстраненной, принадлежащей не только Ане, но и какой-то другой, незнакомой жизни. В этой жизни у бабушки была смешная косичка с бантиками, белое детское платье, другой дом, сестры, мама и подружки-девочки.
Пожалуй, подружки и напугали Аню больше всего. У одной из них Аня с бабушкой остановились. В страшном скрипучем и темном доме. Впрочем, с домом Аню примирили смешные рыжие котята, которых под лестницей охраняла большеглазая ласковая кошка. К тому же, в сарае обнаружился поросенок, а в курятнике - желтые цыплята. С каждым новым открытием Аня ахала от восторга, и была бы счастлива полностью, если бы не хозяйка дома. Сгорбленная крючконосая старуха, похожая на бабу Ягу, пугала Аню еще сильнее, когда начинала заискивающе улыбаться девочке.
- Ах, какая у тебя внучечка, Фаина, - голос скрежетал несмазанной дверью, серые кривые пальцы трогали кружево на Анином платье. Аня застывала от ужаса, косилась на разинутую грязную пасть печки - кажется, как раз в такой баба Яга пыталась изжарить пойманных детей.
А по вечерам приходили еще бабушкины подруги, и они все вместе пили чай в темной неприветливой комнате, где пахло сыростью и старыми вещами. Аня испуганно пряталась под лестницей, под защитой доброй кошки и солнечно-рыжих котят.
Аня не понимала, почему так может быть. Почему подруги совершенно не похожи на бабушку. Почему они такие уродливые и старые, а бабушка Фая - молодая и красивая.
Она поняла это только через много лет.
Когда повзрослела.
*
- Это больше не наш дом, - сказала Аня.
- Почему? Он плохой?
- Антон, - Аня опустилась на корточки, застегнула воротник на курточке Антошки, поправила шарфик. Посмотрела сыну в глаза. - Он хороший. Только он больше не наш. И не дом.
- Как это?
- Понимаешь... Дом - это где тепло и надежно.
- Что такое надежно?
Антошка нахмурился. Перевернутые серые тучи плыли в его глазах, заслоняли светлое небо и солнце. Весь этот год, пока они жили на съемной квартире, он время от времени спрашивал: "Мам, когда мы вернемся домой?" Аня объясняла, что теперь их дом - здесь, но когда-нибудь они вернутся за игрушками Антона, как она ему и обещала. Сын терпеливо выслушивал, кивал, а потом снова спрашивал: "Мам, ну а когда мы вернемся домой?" Ане хотелось плакать от этих разговоров. Ей самой было тошно в чужой квартире, среди обтрепанной предыдущими постояльцами мебели, обломков и призраков чужих жизней. Хуже всего было, конечно то, что от ее прежней жизни тоже остались только обломки и призраки. Первое время, не умея понять и принять эту потерю, Аня пыталась сложить из разбитых кусочков прежний мир. Сидела ночами без сна, недоумевая по-детски, как это получилось: еще вчера живое, цельное и сияющее, а сегодня - горсть бестолковых и ненужных обломков. И вроде бы все есть - все живы и здоровы: и сама Аня, и Антошка, и Сергей, не разрушен дом, цветет сад, лежат в альбомах семейные фотографии с улыбающимися лицами... Только почему-то никак нельзя сложить из этих частей прежнюю счастливую жизнь.
Однажды маленький Антошка потерял основу пластмассовой пирамидки - стержень, на который нанизывались разноцветные кольца. Он был терпеливый и упрямый мальчик, и долго пытался собрать любимую игрушку, складывая кольца в нужном порядке: сперва большое фиолетовое, потом синее - и так все семь частей пластмассовой радуги. Но радуга не получалась, разваливалась в его руках. Антошка хмурился, собирал раскатившиеся кольца, разглядывал их, недоумевая, что не так. И начинал строительство сначала. Он потратил несколько часов, чтобы понять - радуга не соберется без потерянной основы.
Ане для этого понимания понадобился почти целый год.
Она перебирала осколки-воспоминания, говорила с призраками - теми счастливчиками, фотографии которых остались в альбомах. Плакала беззвучно, чтобы не разбудить Антошку. Искала, и не могла найти самую главную недостающую часть утерянного счастья. Стержень радужной пирамидки. Или хотя бы - чудесный клей, которым получилось бы соединить кусочки в прежнюю радугу; волшебную нить, которой можно сшить из обрывков перьев крылья синей птицы, давным-давно растаявшей в небе...
- Надежно, - сказала Аня, глядя в нахмуренное лицо сына. - Надежно, Антон, это значит прочно.
Она подумала, что сейчас Антошка опять пытается сложить радужную пирамидку. Только уже другую, не игрушечную. Ту, над которой совсем недавно билась Аня.
*
Антошка очень ждал, когда они вернутся домой. "Мы еще вернемся за твоими игрушками", - пообещала ему мама, когда он не хотел уходить, капризничал и хватался то за железную дорогу, то за лапу огромного рыжего медведя. Мама всегда выполняла обещания. Поэтому Антошка терпеливо ждал. Наверное, мечта о возвращении и была для него тем самым стержнем для развалившейся радуги. Они с мамой вернутся в покинутый дом - и все опять станет, как раньше. Поэтому сегодня, оказавшись в своей старой комнате, он не стал собирать игрушки. Он уселся на пол и стал играть. Аня опустилась рядом, и они поиграли немного вместе, как раньше, в поезда и путешествия. А потом Аня сказала:
- Ну, все, Антон, теперь собирай то, что хочешь взять с собой.
Антон надулся.
- Мы договаривались, - напомнила Аня.
- Не хочу, - буркнул сын.
- А чего ты хочешь?
- Хочу здесь.
Аня задумалась. Ей очень не хотелось договариваться о чем-либо с бывшим мужем, но если это надо для сына...
- Антон, если ты очень хочешь, я могу попросить папу, чтобы ты мог приходить и играть здесь.
Антон насупился еще больше.
- Я хочу, чтобы ты тоже - здесь, - сказал он.
Он начинал терять слова, когда волновался, говорить отрывисто и быстро - одними местоимениями. Сердился. То ли забывал слова от переживаний, то ли не мог найти правильных слов, чтобы сказать верно то, что хотел. А может, их не было вообще, таких слов...
- Нет, Антон, - мягко ответила Аня. - Я больше - не здесь.
И начала молча сама собирать в сумку его любимые игрушки.
Она чувствовала себя виноватой.
За то, что не смогла все понятно объяснить сыну. Как будто она тоже была маленькой, и тоже не умела найти для такого разговора правильных слов.
За то, что не сумела найти рецепт нового счастья.
За то, что так не сумела построить для сына новый дом.
*
Бабушка Фая о своем детстве рассказывала немного. О юности - еще меньше. Наверное, привыкла молчать о том, за что не в столь отдаленные времена могли посадить.
Аня потом жалела, что так и не получилось расспросить бабушку подробнее о давней дореволюционной жизни. О том мире и о той стране, про которую теперь можно прочитать только в книгах. А поскольку книги эти написаны людьми, привыкшими не только молчать, но и лгать, теперь уже и не разобрать, где - правда, а где - художественно отшлифованное вранье. Истина для Ани осталась только в нескольких ярких картинках из детства, придумавшихся из пары-другой оброненных бабушкой фраз.
Например, как девочки в аккуратных платьицах до пят собирают в малиннике ягоды и поют. Однажды бабушка спела тонким голосом жалостливую и совершенно нездешнюю песню про сиротку и Рождество. Песня была из другого, забытого мира; Анины ровесницы, одних лет с теми девочками из малинника, слушали пионерскую зорьку, и романтически вздыхали под "Миллион алых роз" или "Горную лаванду". Ане нравился Высоцкий. Затаив дыхание, она слушала голос, такой яростный и сильный, что казалось, от него сейчас порвется тонкая лента магнитофона. "Идет охота на волков, идет охота", - хрипло рычал магнитофон раненым зверем. Да, идет - понимала Аня, чувствуя, как мурашки до ледяного хруста замораживают позвоночник - так, что больше не шевельнуться. Давно идет. И ей, маленькой беспомощной Ане, остается только замереть и не дышать - и надеяться, что хоть кому-нибудь из этих обреченных волков все-таки удастся спастись. Надеяться, что сама она успеет вырасти сильной, умной и осторожной - до тех пор, пока эта охота подберется к ней близко. И когда придет это время, она сумеет перемахнуть через флажки, увернуться от пуль и уйти в снежный вольный лес.
А когда Аня выросла, флажки вдруг рухнули. Веревочка, связывавшая из этих флажков непреодолимую преграду, неожиданно оказалась тонкой и подгнившей. Алые тряпочки затаптывались в снег, исчезали бесследно.
Загнанные звери, привыкшие к ограде, недоуменно бродили, не решаясь высунуться за утоптанный круг. Получалось, что флажки, которые раньше не пускали к свободе, на самом деле от нее защищали. Теперь защиты не было, свобода сияла вокруг нетронутыми снегами - и можно было бежать в лес, в какую угодно сторону. Волки растерялись. Они разучились выбирать дорогу, и не знали, что делать с этой странной и страшной свободой.
Потом, когда опять защелкали выстрелы, они побежали, сбивая друг друга. Старики и слабые отставали, падали, тяжело дыша, вывалив языка. С тоской смотрели вслед собратьям, понимая, что теперь их уже не догнать никогда. Молодые неслись вперед. Быстрее, быстрее... Не было времени разбирать, туда ли они бегут. И тем более некогда было подумать - зачем...
*
Когда Аня отчаялась найти ответ сама, она задала этот вопрос мужу:
- Зачем ты это сделал, Сережа?
Ей было тяжело и больно начинать этот разговор. Как снова втыкать нож в уже затягивающуюся рану. Но она понимала, что иначе нельзя. И что сейчас это не нож, а скальпель, и только так можно вынуть обломок того первого лезвия, который все еще ворочается в ране и царапает сердце. Прошло время первой невыносимой боли, когда перехватывало дыхание от ужаса и отчаяния, и думалось не о надежде и лечении, а только о неизбежной смерти. Прошло время торопливых пластырей и бинтов, извинений и обещаний. Ане очень хотелось верить, что удар был случаен и не смертелен, а муж очень старался ее в этом убедить. И она поверила. Когда постепенно стала возвращаться способность дышать и чувствовать, Аня попыталась сложить заново сломанную радужную пирамидку семейного счастья. Но ничего не получилось. Кусочки радуги рассыпались, не хватало чего-то самого важного; основы, стержня, который раньше удерживал эти части в порядке и равновесии. Аня подумала, что, возможно, главное повреждение отыщется в ответе на вопрос, который она задала мужу.
Сережа не ответил. Отвел взгляд в сторону. Буркнул:
- Ань, ну... Тебе это зачем надо?
- Это нам надо. Чтобы понять. Я вот не понимаю. А ты?
Он поморщился. Предложил:
- Просто забудь обо всем, а?
Забыть не получилось. Пластыри отвалились, обещания оказались ложью. Сережино предложение "забыть" означало, видимо, "не замечать".
- Сереж, я так больше не могу, - сказала Аня, устав от бесконечного вранья, смысла которого так и не сумела понять. Наверное, просто мужу так было удобно. Наверное, просто ему не хотелось ничего менять. Наверное, Аня была в его пирамидке жизни не стержнем, а всего лишь одним из цветных колечек, которое не смертельно, но все же жалко потерять.
- Я тебя люблю! - кричал он, сердясь. - Я забочусь о тебе!
Аня думала, как странно, что их представления о любви и заботе стали так сильно отличаться. И странно, куда исчезли двое влюбленных, которым не нужны были слова, чтобы понять друг друга точно и верно. А теперь столько слов, сотни сотен; и все шепоты, крики, мольбы, и слезы не могут вызвать и тени того прежнего понимания. И потому такими бессмысленными становятся все эти слова.
И потому ей стало страшно, но уже почти не больно, когда муж сказал:
- Имей в виду, если мы разведемся, ты не получишь ничего. И сын тоже останется со мной. У меня хороший адвокат.
Он улыбнулся холодно и спокойно, как улыбался партнерам на деловых переговорах.
Глядя на его лицо, Аня поняла, что в этом чужом человеке не осталось ничего от влюбленного юноши, за которого она вышла замуж несколько лет назад.
Радужная пирамидка счастья, которую Аня так долго пыталась удержать, выпала из рук и рассыпалась в мелкие кусочки. Может быть, она и всегда была стеклянной и очень хрупкой - только когда ее оберегали четыре руки, это было неважно...
*
- А как сделать, чтобы прочно? - спросил Антон.
"Если бы я знала", - подумала Аня. Оглядела мертвый сад и брошенный дом. Как получается, что дом, с нежностью и старанием построенный любящими людьми, становится для них тюрьмой? Почему дом-убежище, надежный защитник от неприветливого и опасного внешнего мира вдруг превращается в монстра, мучителя и убийцу, разъедающего сердца и души?
Сначала ты выбираешь мебель и шторы, разглаживаешь на стенах веселые цветочные обои, и еще одна пара рук нежно пересекается с твоими руками. Вы вдвоем ласкаете, холите и балуете свой дом, и он охотно отзывается на ваши прикосновения, как большой ручной и добрый зверь - теплом, уютом и защитой. Он заслоняет вас от ветра и холода; лечит от усталости; заботливо подставляет бока под ладошки вашего сына, когда тот учится ходить, и весело отпасовывает стенкой мяч, когда малышу хочется поиграть...
А потом вдруг все меняется. И ты задыхаешься от страха, прислушиваясь к враждебной тишине; торопливо бросаешь в сумку первые подвернувшиеся вещи, шикаешь на ребенка, который некстати собрался захныкать: "Мы потом вернемся за твоими игрушками, Антон". И даже не оборачиваешься, спеша убежать из этого дома как можно скорее - в темноту, холод и неизвестность...
Антон смотрел на маму сосредоточенно и серьезно, ожидая ответа. Он повзрослел за последний год. Вместо детского капризного "хочу" научился задавать вопросы. "Почему нельзя?" и даже иногда: "А что сделать, чтоб было можно?"
Аня молчала, не решаясь соврать своему сыну или сказать какую-нибудь чепуху, которой часто отделываются от детей. Его вопрос был настоящим. Но Аня не решалась признаться, что сейчас она сама не знает ответа.
Если бы знала, она не сбежала бы из собственного дома.
Если бы знала, она построила бы новый дом, и сложила новую радужную пирамидку счастья - только для себя и Антошки.
Как бабушка Фая.
*
Бабушка Фая была младшей дочкой в большой семье священника. Детей там воспитывали в строгости, но в любви.
Бабушка рассказала, как однажды, играя, случайно наткнулась на мамину шкатулку с деньгами. Обрадовалась, что так много, побежала в магазин и накупила разных сладостей. И позвала в гости всех деревенских детей, которых встретила на улице.
- Ох, и влетело мне, - улыбнулась бабушка.
- Наказали?
- Выпороли. Несколько дней сидеть не могла. А отец сказал: "Это тебе за то, что деньги без спроса взяла. А вот что не сама конфеты ела, а друзей угощала - молодец".
Бабушка Фая опять улыбнулась. Васильковые глаза, удивительно ясные и молодые на морщинистом коричневом лице, сияли. Наверное, так же, как сияли глаза босоногой девчонки, которая бежала домой, крепко прижимая к себе кульки со сладостями. Бежала, переполненная счастьем - оттого, что может накормить всех соседских ребятишек. И ни капельки не пожалела, когда пришлось расплачиваться за это, раздаренное всему миру счастье. Не пожалела - ни тогда, ни потом.
Ее детство закончилось рано, неожиданно и жестоко. Отца расстреляли, семью выслали, дом отняли, двенадцатилетней Фаине удалось сбежать. Она долго пряталась от нового страшного мира на пустых чердаках. Никто из соседей не решился приютить ее. Никто из тех, кто был многим обязан ее отцу, помогавшему односельчанам часто и охотно. Никто из тех, кого маленькая Фая кормила своими конфетами, и за кого потом мужественно терпела строгое наказание. Никто. Люди будто оцепенели от страха - как глупые запуганные звери в той отчаянной и страшной песне Высоцкого; только в отличие от волков, ни у кого из них так и не достало мужества перепрыгнуть завораживающее пламя красных флажков...
*
...Ей было страшнее, - подумала Аня, представляя маленькую девочку, оставшуюся одну на улице. Девочку, у которой в один миг отняли папу, маму, сестер, братьев, дом и счастливую спокойную жизнь.
Интересно, есть ли разница - когда твой дом забирают незнакомые солдаты с оружием, или - любимый муж, которому ты доверяла больше всех в мире? Есть ли разница между соседями маленькой Фаи, которые не решились даже накормить осиротевшую девочку - и теми, кто молча смотрел сегодня утром из-за заборов на Аню с сыном. Соседская Оля, Антошкина ровесница, замахала было своему бывшему приятелю ладошкой, но мама сердито окликнула ее из глубины сада, и девочка послушно убежала. Наверное, их нельзя было винить. И тем и другим еще надо было как-то приспосабливаться и жить: одним - при новой власти, другим - рядом с Аниным мужем, в друзьях у которого была вся администрация района.
И дом, который впустил чужаков и не взбунтовался, не сумел защитить хозяев - тоже не виноват. В конце концов, дом - это всего-навсего стены, а теплыми, добрыми и сильными их делают руки и сердца тех, кто живет внутри...
Аня посмотрела на свой бывший дом, который раньше казался ей чудовищем, предавшим ее и сына. А теперь выглядел, будто брошенный потерявшийся пес. И вспомнила, как много лет назад бабушка Фая стояла перед домом своего детства...
*
- Ничего, Анютка, - сказала бабушка Фая. Улыбнулась, обняла притихшую внучку. - Мы построим новый дом.
Она построила.
Было не счесть стен, которых бабушка Фая одарила теплом и светом своих рук и сердца. К ней тянулись люди, как цветы тянутся к солнцу. Друзья, знакомые, случайные прохожие, любимые и любящие, родные - не по крови, а по внутреннему свету души.
Бабушка Фая прожила нелегкую жизнь. Прошла две войны, годы ужаса, голода и потерь. Вырастила дочь и внучку. Не согнулась и не озлобилась от испытаний, а только стала сильнее и жизнерадостнее. Пламя красных флажков не сожгло ее, как многих - а обожгло и закалило, и выучило бесстрашию. Сколько бы не падало тяжести на ее тонкие плечи, она всегда пыталась поддержать тех, кто был рядом, и не держала зла на тех, кто оставлял в беде ее саму. А самым большим счастьем для нее было приготовить разных угощений и назвать в дом много гостей. На всю жизнь бабушка Фая так и осталась девчонкой, щедро раздающей голодным ребятам свои конфеты.
Наверное, потому ее глаза не потускнели и не выцвели, как это бывает у многих с годами, а наоборот, их свет становился все ярче и теплее. Она так и осталась юной и красивой, не постарела ни капельки - в отличие от своих подружек и ровесниц...
*
Аня стояла в умирающем саду возле бывшего дома.
И ей вдруг почудилось, что под ее ногами пересеклись не садовые дорожки из путеводных белых камней, которые она сама выбрала и сложила, а времена.
Замерла перед разграбленным домом маленькая испуганная девочка Фая, глядя на обломки своего детства.
Встала возле нее бабушка Фаина, сильная, смелая и юная. Посмотрела ясными васильковыми глазами сквозь время, сквозь высокий бурьян и засохшие деревья - на ухоженный сад, сестренок и маму, которые были мертвы уже много лет.
Взялась за бабушкину руку маленькая Аня, пытаясь понять, как это - жить в таком большом красивом доме, а потом потерять его.
И рядом с ними смотрела сквозь слезы на радужные осколки прошлой жизни Аня-взрослая. Разглядывала свой сад, каким он был всего год назад - цветущий и живой. Вместе с запахом роз теплый ветер приносил белые лепестки; Антошка придумывал из них паруса для пластмассовой лодочки; лодочка кувыркалась, преодолевая шторм в игрушечном пруду. Антошка хлопал в ладоши и смеялся, радуясь за спасенных пассажиров. Аня щурилась от солнечных и водяных брызг и улыбалась, собирая завтрак усталым мореходам...
- Мам, - позвал Антошка.
Аня вздрогнула, возвращаясь в серый сегодняшний день и в мертвый сад.
И прищурилась от яркого света, вдруг хлынувшего в узкую синюю щель в темном небе. Солнце прорвалось сквозь ватные хлопья толстых туч, вспыхнуло огнем в грязной луже пруда, замерцало радугой в брызгах на сухих розовых кустах.
"Это все есть", - вдруг поняла Аня. Она опять увидела скрюченные колючие ветки живыми и цветущими, усыпанными нежными благоуханными бутонами. "Я помню. Я вырастила этот сад. И я могу вырастить его снова - на этой земле или на другой".
- Мам?
- Антон, - Аня посмотрела в серьезные глаза сына. - Мы построим новый дом. Чтобы надежно. И тепло.
- Обещаешь?
- Обещаю, - улыбнулась она, теперь уверенная в том, что сумеет сдержать слово.
*
- Ну, ладно Анютка, - сказала бабушка Фая. Оторвала руки, будто прикипевшие к ограде, а которой оставались ее бывший дом, детство и память. - Теперь пойдем.
Повернулась спиной к прошлому, взяла внучку за руку. И перед тем, как шагнуть вперед, легко смахнула ладонью с лица - то ли слезинку, то ли запах цветущих вишен, прилетевший из детства. То ли обрывки веревки с красными флажками, через которые ей уже было не привыкать переступать...
*
Уже собираясь уходить, Аня заметила за колючей стеной сухих кустов живое деревце.
На тоненьких вишневых ветках набухали тугие светло-розовые бутоны, собираясь цвести. Веревочка, которой Аня в прошлом году подвязала саженец, теперь стала мала и врезалась в мягкую молодую кору, превратилась из опоры в преграду. Аня разорвала ее, выпустила деревце на свободу - цвести и жить. Стряхнула с ладоней обрывки веревки. Взяла сына за руку. Сказала:
- Ну, теперь пойдем, Антошка.
Почти невидимая и неуловимая, радуга мерцала на ветках бывшего сада. Или будущего?
"Это ведь все во мне", - подумала Аня. "То, что я искала. Рецепт радуги. Формула счастья. Стержень радужной пирамидки. Не в прошлом. И не в этом доме. Не в Сереже, который когда-то умел любить, а теперь разучился. Даже не в Антошке. Во мне. И я могу собрать на этот стержень любые дни - серые и черные, белые и разноцветные, солнечные и сумрачные. Я могу вырастить любой сад - мертвый или цветущий. Тот, каким я захочу любоваться в своем сердце".
Аня улыбнулась и глубоко вдохнула, больше не пытаясь распробовать несуществующие цветочные запахи из прошлого.
Просто вдохнула свежего прохладного воздуха сегодняшней весны.