Вот уже три года прошло, как Михаил ушёл от нас. Белый, недавно выпавший снег, искрится на ярком январском солнце. Могилки красиво укутаны белым покрывалом. Несмотря на снег, многие расцвечены красивыми венками и искусственными цветами. Прилетели голуби, чинно расселись на соседних крестах, в ожидании. На столике уже было насыпано для них угощение, но они терпеливо, будто с достоинством, ждали, когда отец Нестор закончит панихиду и люди покинут территорию кладбища. Свеча, воткнутая моей рукой в углубление в снегу, единственная, которая не гасла на зимнем холоде, отчего было даже приятно на сердце - незримая связь подтверждала бессмертность искренних чувств, и я с интересом посмотрела на Нестора - его заунывное пение уже не раздражало, как раньше, а отзывалось где-то внутри. Видно было, как он старался, и за этим старанием сквозила его истинная вера в то, что он делает для друга благо. У него такая тоненькая поповская шапочка, выглядящая бутафорски в такой мороз. Боже, он ведь всё это наизусть шпарит. Полуприкрытый и сосредоточенный взгляд. Красивый и звучный голос.
Я никогда не понимала, что за страсть у всех верующих мусолить иконы и прочие ритуальные предметы. Но казалось, что Нестор не рисовался, прикладываясь лбом к Мишиному кресту, а когда он трепетно поцеловал правую перекладину, обледеневшую на морозе, сердце моё дрогнуло от нежности. Чувствовал ли он, что я за ним тайком внимательно наблюдаю, или это обычное его состояние - мне ещё предстояло выяснить.
***
Сели за стол. Перед тем как выпить фанагорийского кагору, разлитого в рюмки, отец Нестор скомандовал помолиться. Мы встали, повернувшись лицом на восток, как и положено в таких случаях. В то время, пока все читали молитву, кланяясь перед висевшей над дверным проёмом Мишиной картиной, я думала, как забавно молиться перед картиной, эстетично и глаз радуется - Миша бы оценил.
Не люблю кагор, но этот был великолепен, в нём совсем не чувствовалось алкоголя и той тёмной тяжести, от которой, у многих болит голова. Этот явно не связывался с кровью Христовой, а был скорее похож на нектар. Рюмка нектара очень быстро подняла собравшимся настроение, и мы светло вспоминали Мишу, откушивая вкуснейшие зелёные щи, гречневую кашу с тушёнкой и аккуратные бутерброды с красной икрой. Разговор зашёл о Василии Кинешемском, и Нестор заполнил мой пробел сообщением, что это Миша, ещё в 1993 году откопал в архиве сведения о владыке, до этого времени никому ещё не известном, или совсем уже забытом. Нестор говорил, какой Миша был талантливый - художник, философ, богослов, поэт и писатель, и таким его запомнят потомки. А я думала, почему же он был так напрочь лишён тщеславия, что даже не заботился тем, что останется после него. Ночной страж стаи, не дремлющий в ночи, знал, что бессмертен, и оставил достаточно, что даже, вот так, через Нестора, я получила недостающее.
Потом соседка моя по дивану, интеллигентная учительница на пенсии, принялась рассказывать, как её мама подарила блаженному Николеньке семейную икону, которую он принял, и завещал после смерти пристроить в Воздвиженскую церковь. А она, икона эта, чудодейственной оказалась, и теперь путешествует по миру, исцеляя людей. А люди, в благодарность, навешали на неё уже три килограмма золота. Я, конечно же, не удержалась, и принялась расспрашивать про Николеньку, и про феномен того места, где он жил. Криво вставленные доски из полученных ранее сведений о Николеньке, словно поправили умелой рукой мастера, и картинка открылась во всей своей красе, а Нестор добавил позолоты:
- Раньше люди другие были.
У меня на глаза навернулись слёзы и, высмаркиваясь в салфетку, чтобы не заметили моих нахлынувших чувств, я думала, что всегда во все времена люди были разные и, наверное, это здорово, что мы как заброшенные в камнедробилку жизни, не оформившиеся существа, выходим из неё кто брильянтом, кто булыжником. Права была Маргарита, чем больше узнаю, тем больше появляется места в сердце для любви, и оно, израненное, снова начинает петь свою песню, сначала робко и, срываясь, а потом всё увереннее и громче, сплетаясь в общем хоре таинственной русской души - так парадоксально любящей и свободной одновременно.
***
По пути домой, я зашла в магазин за продуктами. Захотелось картошечки, с селёдкой и лучком. Высыпала в раковину картошку, предвкушая будущее удовольствие, начала чистить. Из купленного пакета - большую часть пришлось срезать и выкинуть, хотя снаружи картошка выглядела аппетитно. Редкие картошины соответствовали своему внешнему виду. 'Вот так и люди...' - пришла в голову ассоциация: '...как картошка...снаружи причёсаны, накрашены, упакованы, а глянешь в глаза - и оторопь берёт. Гнилые совсем. Как вот эта картошка'. Выкинула в ведро очередную, прогнившую до сердцевины картошину, вернее её жалкие остатки, наполненные вонючей гнилостной жижей и, поморщившись, процитировала:
- Любить? Но кого же? На время? Не стоит. А вечно любить невозможно. М-да...
Стоп, стоп, стоп! Вовремя осознав свою негативную мысль, подкреплённую классикой, я отделила зёрна от плевел. Да, безусловно, есть люди, которые вечно всё портят. Они кажутся такими благополучными, но рядом с ними начинаешь испытывать беспокойство, которого у тебя раньше не было, и любовь, которой было наполнено твоё сердце, принимает другие названия. Это что угодно, но только уже не та любовь, которая была вначале. А с Мишей было всё наоборот. Он возвращал к жизни, к любви, к той самой любви. Нет теперь Миши, но зато есть его мама, есть Нестор, есть интеллигентная учительница на пенсии и другие люди, с которыми я была не знакома раньше. Есть я, наконец.