Помню, как возвращалась домой, в Кинешму, через несколько счастливых лет отсутствия. Незадолго до этого меня начала посещать лёгкая ностальгия по нашим лесам, напитанному росой трав запаху летнего утра, белому хрустящему снегу. Ненадолго и вскользь. Но даже по этим, едва заметным признакам, я поняла, что соскучилась. Перебирая в уме прочитанное у классиков о ностальгии, глядя в окно на проносящиеся мимо пейзажи, я размышляла, что же для меня родина. Я думала, что выйдя из вагона на привокзальный перрон с первым глотком воздуха смогу, может быть, это ощутить, но чуда не произошло. При беглом взгляде на город ощущалось некое, тогда я не могла это объяснить точнее, отсутствие жизни. Возникшая в голове ассоциация - лежащее на полу мёртвое тело, несколько минут назад ещё бывшее каким-нибудь Иваном Ивановичем, вдруг переставшим дышать, но ещё не остывшим и сохранившим подвижность чресел. Кто или Что теперь Иван Иванович? Или просто Оно - тело? А как же Душа? В сознании близких он ещё живёт, затрагивает тонкие струны переживаний, а по факту, суровому и не умолимому - медленно окоченевает и разлагается - пока ещё без отвратительного запаха, который бы не оставил даже капли сомнений, что человек скорее мёртв, чем жив.
Многое подверглось переоценке - люди, события. Одно порадовало - мои друзья! Мои друзья - самые прекрасные люди в этом городе, и они подтвердили, что вопреки всему, они, как прежде - живые!
Меня потянуло к моему старому дому, и естественно, к нашей заброшенной колокольне - обладавшей неким магнетизмом. Подходя к ней, я увидела Мишку и ещё одного парня, с которым они разбирали старые сараи рядом с колокольней. Надо сказать, что Мишка или Ленка из уст близких друзей звучит как-то по-особенному, интимно, что ли, и не ассоциируется для меня с отсутствием воспитания. Оказалось, что мой друг, художник, к которому я испытывала очень тёплые чувства, осуществил свою мечту и стал настоятелем некогда заброшенного и превращённого в котельную храма.
- Пойдём, я покажу тебе, что мы уже сделали! - Просто, но не без гордости сказал Михаил, и потащил меня внутрь храма. - Вот тут мы уже проводим службы, смотри, вот это всё я расписал. И Царские врата выпиливал лобзиком. А иконы? Частично мне достались от Епархии, а некоторые иконы бабушки принесли. Многие мне пришлось реставрировать. А вот смотри, какую мне красоту бисером вышили, тоже бабушки постарались. У нас пока только этот придел. А там всё так же котельная, но её скоро выведут. Лаз на колокольню я заложил кирпичами, но его снова разобрали, надо будет зацементировать.
- Мишка, ты молодец! Знаешь, я всегда вспоминала, как мы с тобой на службы ходили, "Лето Господне" и наши тусовки. Я тогда не говорила, может, у меня просто не было слов, или стеснялась, но сейчас попытаюсь - спасибо тебе, тогда для меня это был первый шаг, и очень-очень важный.
Меня переполнили эмоции, и я просто обняла его - то ли затем, чтобы скрыть своё смущение, то ли чтоб поделиться своим теплом, я не анализировала, просто позволила чувствам проявиться. Он обнял меня в ответ, и я услышала над самым ухом:
- Я молился за тебя.
***
Отпевали Мишку в этом же храме, на котором уже сияли на всю округу кресты и купола, а центральное помещение, освобождённое от котельной и перекрытий второго этажа гулко отражало заунывные песнопения церковной братии. Может, и хорошо, что его лицо прикрыли чёрной тканью, но пробравшись через людей поближе к гробу мы с подругой, в глубине души не до конца веря, что это могло случиться с ним, увидели его ботинки сорок пятого размера и, переглянувшись, в момент поняли, что это правда. Горе резануло по сердцу своей бритвой, и я ещё потом долго приходила в себя, ища ответа, получилось ли у Мишки попасть туда, где Свет или он ещё долго будет блуждать в тёмных коридорах в поисках потерянных ориентиров.
Нам пришлось ещё долго мёрзнуть на кладбище, слушая неуёмное поповское пение, и вернувшись в город, мы собрались на свободной квартире, чтобы помянуть иеромонаха Варнаву, бывшего для всех нас другом Мишей. У всех было тяжело на душе, но алкоголь делает своё дело. Постепенно мы согрелись и как-то пооттаяли от пережитого за день. Каждый говорил, что для него был Миша. А потом Саша вдруг сказал:
- Ребят, давайте я БГ поставлю. - И оглянувшись вопросительно, словно извиняясь за идею, добавил - Миша ведь любил БГ.
Не часто мы бывали на поминках, и особо порядков не знали, кроме рюмки, накрытой куском хлеба, поэтому возражений не было - почему бы не попробовать...
Наши мрачные лица даже как-то посветлели от музыки, и разговор пошёл более оживлённо. Мы вспоминали общие тусовки, походы и песни у костра, забавные случаи, словно забыв, что Миши больше нет с нами. А когда пришло время расходиться, Саша резюмировал:
- Друзья, не посчитайте меня сильно пьяным, но мне явно кажется, что Мише такие стихийные поминки понравились гораздо больше, чем всё это представление в церкви и на кладбище.
Конечно же, мы были согласны. Мы все, каждый по-своему, любили Мишу, и все согласились, что он был с нами снова, когда мы перестали циклиться на утрате.
А на следующий день я написала эти строчки:
Мы вчера хоронили друга.
Пили молча за упокой,
За любовь, за единство круга,
Что стал крепче в момент такой.
Мы вчера стали чуть мудрее.
Мы вчера стали чуть светлей.
Словно друг поделился с нами
На прощанье душой своей.
А попы пели заунывно:
"Святы Боже, помилуй нас".
Что ж не пели "Святы бессмертны",
Когда был он ещё средь нас?
Он ушёл, и с небес улыбался,
Сбросив тяжесть земных оков.
Словно с нами он здесь, остался,
А в динамиках - Гребенщиков.
Я ещё потом долго винила себя, что не смогла помочь. Но однажды, вдруг, в молитве со мной стало происходить нечто странное - словно в эфир пробился голос неизвестной радиостанции. Я прислушалась повнимательнее, затаив дыхание, и на внутреннем экране нарисовался...Мишка! Я чуть было не сказала, обрадовавшись: "Живой, чёрт!" Получилось, в общем! Слава Богу, слетел с души камень. Это как письмо издалека. Но работает же! Он и там работает Ангелом-Хранителем. Ему это легко, ведь он был им уже здесь. Эх, если бы я умела рисовать так, как он! Я бы написала икону, запечатлевшуюся в моём сознании - мы вдвоём "на таможне" абсолютно голые и свободные, обнявшись, курим в форточку одну сигарету на двоих, а огромная луна жёлтым нимбом висит в окне, и освещает своей лунной дорожкой "таможенную" кухню. Видели бы вы, как он был красив в этом свете луны. В Мишке всегда была какая-то неземная красота, и многие находили его явное сходство с Христом, и в лице, и в фигуре. Сигарета, вы правы, конечно же, лишняя.