Аннотация: О последствиях советского воспитания. Мой личный опыт.
Школа ненависти.
Пятьдесят два года мне потребовалось для того, чтобы осознать эту ужасную и, вместе с тем, просветляющую истину: школьные учителя нас ненавидели. И мы платили им тем же.
Конечно, исключения были. Но только для сына или дочки какой-нибудь партийной "шишки". Это только подчёркивало истину. В принципе, любимчиков учителя и не любили вовсе, а просто ненавидели чуть меньше остальных. Да и в самом деле - как можно любить тех, перед кем нужно всё время пресмыкаться? А перед любимчиками учителя пресмыкались - вызывали к доске только когда те готовы и всегда завышали оценки. Ещё - любимчиков не унижали, и сейчас я понимаю механизм этого - ты либо унижаешь слабого, либо унижаешься перед сильным. И все до одного, без исключений, учителя действовали по этому правилу.
В четвёртом классе, правда, матрица дала сбой - нам поставили классной математичку. Она была чудесна и добра. Мы сразу распознали в ней исключение из общего правила и почти оттаяли, в готовности полюбить, но её "ложите" и некоторые другие "деревенские" обороты речи свели авторитет классной как наставника почти на нет.
"Любимость" учителей компенсировалась ненавистью одноклассников. Любимчики были своего рода изгоями. Вырастая, они становились "мажорами" и плевали с высокой колокольни благополучия на нас, всех остальных, тошнящихся от песенок в стиле: "Школьные годы чудесные".
Между школами отношения были такие же. Нам говорили, что наша школа - лучшая, и надеюсь, что невольно, приучали ненавидеть тех, кто лучше нашей выступил на соревнованиях или как-то отличился на ниве учёбы. Мы должны были постоянно доказывать из всех сил, что мы - лучшие, и во всём. Это напрягало. А когда тебя напрягают десять лет без возможности отрефлексировать и выразить своё мнение, это переходит в привычку.
Мы вышли из школы, готовые к любым пиздюлям и унижениям, и на интуитивном уровне понимали, что ничего хорошего нас не ждёт. Словно в доказательство - жизнь нещадно нас пиздила и унижала, а мы героически стойко держали линию обороны, не переходя в наступление.
Адская смесь из пионеров-героев, комсомольцев-добровольцев и "прошу считать меня коммунистом". Иногда над этой протухшей кучей вздымался дерзкий флаг и трепыхаясь на ветру сипел натужно: "А жить так хооче-тся ребяа-та..."- но его тут же убирали.
Начальная школа.
Нас было сорок четыре. В конце августа 1976 года мы, все сорок четыре, восторженно носились по своим домам с новенькими ранцами и сложенными в них тетрадками, радостно представляя свой первый день в школе. Мы примеряли школьную форму, и наши детские личики становились взрослее. Все разговоры были только о школе и о приготовлениях к ней.
Нам казалось, что перешагнув школьный порог - мы войдём во взрослую жизнь и этот переход страшил и возбуждал одновременно. Мы понимали, что новенький портфель и форма - не единственное, что нас ждёт за школьным порогом, но это представление скорее напоминало переход Буратино с друзьями и папой Карло через таинственную дверцу за нарисованным очагом. Открыв же школьную дверь первого сентября 1977 года, мы с холодком, пробежавшим по спинам поняли, что открыли не ту дверь.
С первых же минут нам дали понять, что школа не имеет ничего общего со сказкой и чтобы выбить всякую дурь из головы, приколотили на лоб каждому первокласснику по табличке: "Уважай старших!" - и заставили выучить наизусть список всего, что мы должны делать в школе и чего категорически не должны, т.е. не имели права.
Нам досталась заслуженная учительница тогдашнего РСФСР Валентина Ильинична. Она постоянно педалировала своим сходством с иконой октябрят - дедушкой Лениным, хотя единственное сходство заключалось в отчестве - Ленин был тоже Ильич. Нам не посчастливилось быть её предпоследним выпуском перед пенсией, и я не без доли злорадства понимаю, что она была такого же возраста, как я сейчас, когда пишу эти строки. Этой падле повезло, в пятьдесят пять ей назначили хорошую пенсию, с надбавкой за заслуженность, а мне мало того, что пенсию отодвинули на пять лет, так ещё и неизвестно, дадут ли теперь вообще хоть что-то.
Заслуженная учительница представляла собой нечто среднее между мисс Эндю из Мэри Поппинс и фрау Абажур из Бухенвальда. Внушительный фасад вертолёта и ещё более внушительный бэкграунд бегемота.
Лица её не помню. Помню только сцены насилия над одноклассниками и свои собственные ощущения ужаса во время этих сцен. Она могла запросто настучать кому-нибудь костяшками пальцев по голове, словно вколачивая унизительные фразы поглубже в мозг. Могла вытащить как котёнка за воротник из-за парты и швырнуть к доске. С задних рядов жертвам учёбы приходилось лететь через весь класс по проходам между партами, запинаясь о висящие сбоку парт портфели и периодически падая. Первая учительница могла для убедительности своих слов лупануть метровой деревянной указкой по парте перед чьим-нибудь носом так, что подпрыгивали все сорок четыре ученика и непроизвольно прятали руки. Когда она прохаживалась между рядами парт можно было заметить волну: при её приближении одноклассники втягивали головы в плечи и зажмуривались, а когда отходила - расслабленно выдыхали и выпрямлялись.
Меня она не трогала. Чувствовала, наверное, что со мной такой номер не пройдёт. Я не знаю, что представляли себе другие, у нас тогда ещё не хватало толку обсуждать действия старших - таблички мешали, но я без боя сдаваться не собиралась. Я представляла, как выхватываю указку из её рук, а она от неожиданности отпускает, потом разводит руки и бросается на меня всей своей тушей, а я тыкаю ей прямо в глаз, ну, а если промахнусь, то прямо в живот - она заверещит, а я ей по башке - бумс! Она упадёт между рядами, а мы все будем радостно прыгать по ней и кричать: "Ура! Смерть фашистам! Гитлер капут!"
К концу первого класса заслуженная учительница вывела из строя двоих. Одного мальчика отправила в лесную школу. Это я сейчас понимаю, что он уехал туда с нервным срывом по состоянию здоровья, а тогда мы думали, что его на съедение волкам в лес отправили, и боялись этой лесной школы как огня, всё из-за того что Абажур грозилась всех туда отправить. Другой мальчик начал писаться прямо за партой из-за того, что она не выпускала его в туалет, и он был вынужден всё время ходить в мокрых штанишках. Но я об этом узнала гораздо позже, когда он умер, не дожив до тридцати. Кстати, мальчика отправленного в лесную школу мы больше не встречали, и не знаем как сложилась его дальнейшая судьба.
Я пришла в школу, умея довольно бегло читать. И письмо мне давалось легко - мне нравилось выводить буквы. И вот за это мне доставалась особая форма унижения - игнор. Абажур меня будто не замечала. Ей приходилось ставить мне пятёрки за безупречность письма и чтения, но она всячески старалась игнорировать этот факт. Когда весь класс оставался переписывать свои художества, Абажур изрыгала:
- У кого четвёрки, можете идти домой.
Я была в затруднительном положении.
- А у кого пятёрки? - Спрашивала.
Она каждый раз изображала удивление, отчитывала меня за дерзость, а потом просила предоставить доказательства. Я шла с тетрадкой к учительскому столу, она брезгливо смотрела на оценку, поставленную её же собственною рукой и неохотно отпускала меня, как паук отпускает запутавшуюся в паутине муху, с пониманием того, что останется без дополнительных калорий.
Будто в расплату за это, Валентина Ильинична все три года ставила мне в табеле за поведение - удовлетворительно, а один раз даже неуд. Портила жизнь, что называется, как могла. А моя подружка по друзьям родителей Наташка всегда имела примерное поведение. Я очень удивлялась - почему так несправедливо? А один раз оглянулась - Наташка сидела за мной, и увидела её стеклянный взгляд. Она сидела за партой, как мумия, сложив руки - одно предплечье на другом и не мигая смотрела в одну точку. Я помахала рукой перед её глазами - реакции не последовало. Это меня очень удивило, и я частенько потом оглядывалась на неё - проверить, сколько она может находиться в таком анабиозе. "Ну, его нафиг, такое примерное поведение", - сделала я про себя выводы. А Наташка в четвёртом или пятом классе сошла с ума - ходила и перед всеми извинялась: "Извините, я вас кажется задела". Однако, сумасшествие не помешало ей поступить в институт и даже работать бухгалтером до тех пор, пока она не оставила секретные документы на стуле в привокзальном баре.
Историю же неуда мне рассказала одноклассница по начальной школе Ирка, с которой мы в девяностых пересеклись, работая на мельзаводе. Моё образование приносило мне копейки, и чтобы как-то выживать молодой семье, я устроилась на мельницу, как называла её моя бабушка.
- А ты помнишь про учебник? - Спросила меня Ирка, округлив глаза.
- Какой учебник?
- Ну, по природоведению. Не помнишь??? Абажур в конце года выдавала учебники, и выбирала: любимчикам - новые, чистюлям - поновее, а всем остальным - потрёпанные. Тебе достался сильно потрёпанный и разрисованный, а ты такая: "Мне не надо такой учебник." Что тут началось! Абажур орала так, что у меня чуть перепонки не лопнули, и совала тебе учебник, а ты ей обратно. Ля, сейчас смешно, а тогда я чуть не обосралась от страху. Я тебя такой и запомнила - смелой, ведь никто не решался с ней пререкаться, а ты могла.
Я не помнила этот случай, но Иркин рассказ объяснил оценки за моё поведение.
Когда мы были в шестом классе, наша первая учительница пришла попрощаться с нами перед пенсией. Завуч объявила нам об этом в перемену, но никто и ухом не повёл. Ей пришлось как неводом руками из коридора вылавливать нас на эту встречу, но ни один ученик не подошёл к Абажуру. Как согнанные на расстрел молодогвардейцы, мы скучились в актовом зале вдоль стены, в метрах десяти от точки, где стояла Абажур с завучем и тихо, но мощно излучали презрение и гадливость. Она хотела было подойти к нам и уже повернувшись от завуча, с которой они противно лыбились, занесла ногу для шага к нам навстречу, но...передумала. Завуч смекнула ситуацию и не растерявшись нагребла случайно проходивших мимо учеников, чтобы на формальной ноте завершить процедуру прощания.
Средняя и старшая школа.
В четвёртом классе мальчики начали курить во дворе школы, а девочки влюбляться. Таблички на лбах: "Уважай старших!"- сначала завертелись пропеллерами, а к пятому классу и вовсе отвалились. Тем, у кого не отвалились - сшибли, сильно матюкаясь при этом.
В нас проснулась и начала появляться своя жизнь - и мы дорожили ею, держали в тайне и от учителей, и от родителей. Искусственно созданные октябрятские звёздочки и пионерские звенья перегруппировались в кружки по интересам. Нас нёс поток жизни, и уже никакие запреты не могли на это повлиять.
Мы научились исправлять плохие оценки в тетрадях до того, как они попадут в журнал, хитрить и притворяться больными при невыученных уроках, писать записки вместо родителей, оправдывая прогулы, подделывать больничные справки и даже иногда исправлять в журнале "Н" на "4".
Мы поняли, что старшие не равно умные, а учитель не равно интеллект и авторитет. Почти все наши учителя имели клички и почти про каждого ходили анекдотичные истории, что вызывало сначала недоверчивое изумление и дикий хохот узнавания после.
Мне очень нравился фильм "Розыгрыш", и я всё ждала, когда у нас будет примерно так же, как в фильме. Но увы, сказка и жизнь - почувствуйте разницу. Песня "Когда уйдём со школьного двора", в тот самый ключевой момент - лишь подчеркнула весь трагизм этой разницы.
Меня долго преследовал этот феномен: смотришь в экран и видишь как люди живут, а выглядываешь в окно - и понимаешь, что живут они не здесь. Это пропало, только когда я переехала в Москву, а граница между "как оно могло быть" и "как оно есть" начала потихоньку размываться.
Двойная жизнь, двойные стандарты - всё было пропитано этой ложью, начиная со школы и заканчивая работой и семейными отношениями. Непонимание и несогласие с предлагаемой двойной реальностью породило во мне голод особого свойства: то, чего мне хотелось - было недоступно, а то, чем пичкали - не входило. И что бы там не писали про подростковый бунт, если бы не эта двойственность - никакого бы бунта не было. Или ты развиваешься согласно своей природе, или бунтуешь против сложившегося и чужеродного порядка. Это в природе человека. Жаль, что многие учителя забыли об этом или никогда не знали.
Наш подростковый бунт был прекрасен! Мы со всей дерзостью молодой крови бунтовали против мертвечины бесконечных пленумов и партсъездов, в зловонную суть которых нас заставляли вникать. Бунтовали против обезличивающий и оболванивающей школьной формы, которую нас заставляли носить. Бунтовали против советской попсы в музыке, одежде и самовыражении.
Мы всегда хотели хоть немножечко почувствовать себя как герои фильмов, и как могли, сопротивлялись окружающей серости. Мой папа, к примеру, мог сшить себе всё необходимое, как говорила мама - от трусов до шапки, это у меня от него. Я во всём такая же. Когда приходится всё время сталкиваться с непрофессионализмом и тупостью людей, которым ещё за это деньги платят, чтобы не тратить нервы - легче самой во всём разобраться.