![Крысоед [Акимкин Евгений]](/img/p/prohorow_a_w/rat/rat.jpg)
Правка 19.01.2011 г.
Павел вёл джип по разбитому просёлку, объезжая здоровенные рытвины, полные рыжей глинистой воды. Солнце весело отражалось в жирной грязюке, в хлюпающих под колёсами лужах. Ночью здесь прошёл дождь, а наступающий день обещал быть жарким. Начинало припекать, но настоящей жары ещё не было. От полевых трав поднималось влажное пахучее марево. В салоне было душновато, но включать кондиционер Павел не стал - просто открыл окна. В лобовое стекло бились, пытаясь вырваться на волю, два заблудившихся слепня, уже успевших одуреть от солнца на чёрном пластике.
Джип рычал и полз по краям рытвин, наклоняясь порой градусов на тридцать. Руки Павла расслабленно лежали на руле, солнце играло на светлых волосках, на белом металле патэк-филипповских часов. За время, проведённое в деревне, ему стали нравиться свои руки - они загорели, налились силой. Он сам стал нравиться себе. В руках, во всем теле ощущалась лёгкая приятная усталость - не та, что приходит в конце тяжёлого дня, но та, что остаётся на следующий день после хорошей тренировки.
Настроение у Павла было подстать яркому солнцу, подстать синему-синему небу без единого облачка - праздничное было настроение. Ничего не висело над душой, никаких забот и проблем не осталось. Всё было хорошо, всё было правильно. Дело было сделано.
Въехав на взгорок, Павел остановился - здесь телефон уже должен брать. И правда, через несколько секунд на экране сотового появились три кубика - вполне удовлетворительно для связи. Павел вышел из машины, размял ноги, потом прислонился к горячему капоту и набрал номер.
- Привет! Это я. Угу... Ну что, я хвастаюсь - игру на лёгком уровне прошёл. Да, втыкает. Уже домой еду... Ну, давай дома все подробности, ага... Неплохо было бы ещё сыграть, только на другом уровне... Ресурсы чтоб не бесконечные, врагов побольше... Да нет, это без разницы, экспы я набрал... Ну говорю же, цепляет! Ага, спасибо. Не, нормально... Ну ладно, давай, пока, я приеду - перезвоню. Всё, пока.
* * *
Если раньше человек разговаривал сам с собою в голос, размахивая при этом руками, то всякий сторонний наблюдатель мог решить, что у такого человека не всё в порядке с головой. И с таким выводом трудно было спорить до недавнего времени, пока технологии связи не изменили нашу жизнь. Мобильные телефоны привели к тому, что человек, стеклянно смотрящий в пустоту, громко разговаривающий с самим собою, да ещё и жестикулирующий при этом, уже никого не смущает. Это прогресс, говорят многие. Не знаю, не знаю, стоит ли называть прогрессом то, что так похоже на сумасшествие.
Конечно, Борис Никанорович разговаривал не сам с собою. Он разговаривал по телефону, клипса хэндс-фри которого висела у него на правом ухе. Разговаривал громко, для убедительности размахивая рукой, свободной от управления дорогой иномаркой. Было приятное свежее утро, можно было обойтись без кондишена, окно в машине было открыто, и водители соседних с ним по пробке машин при желании могли бы заглушить музыку и авторадио и слушать его реплики.
-... Да говорю же, не могу я такое в Москве делать! Мало что его съедят, так и про меня решат, что хватку теряю... Понты - вторые деньги, ты сам знаешь. А там и места хорошие, природа, всё натуральное. Считай, поехал в отпуск. Или в командировке, как хочешь.
Машины едва двигались. За разговором Борис Никанорович меньше внимания уделял движению, тем более что называть так стояние в пробке можно было лишь в насмешку, и при очередной подвижке перед его 'Лехусом' опасно втёрся помятый старенький 'Москвич'.
- Вот урод! Нет, это я не тебе... Я ж тебе говорю, это должен быть кто-то, но не я. Кто-нибудь, к кому он относится положительно или нейтрально. Нет, нормальные у нас, но всё равно он не воспримет, если это будет исходить от меня. Да, где-то полтораста километров от Москвы, потом поворот будет налево на Коростылёво... А дальше... Как тебе объяснить... Там ещё километров семьдесят всякими просёлками. Да нет, это я так сказал просто... Грунтовки не больше десяти кэмэ, и то в самом конце, а так - асфальт. Нет, сам пока не ездил. То есть, давно уже не ездил. Давай лучше так, я Пашку завезу и тебе на джипиэс скину маршрут... Нет, я джип возьму, и тебе советую.
Машины дёрнулись и продвинулись ещё на пять метров. Парадокс городского транспорта: можно купить машину, которая стоит дороже, чем целый поезд метро, но на метро добраться до нужного места получилось бы быстрее.
- Теперь о главном. Николай там был, снял площадку. Перетри с ним, что, как. Угу. Документы, какие надо, я через Павла передам. Расквартируетесь, ну а дальше по обстоятельствам. ... Да что деньги! Не трясись, это я в будущее вкладываю. Всё лучше, чем по барам да казино просаживать. Методы... Ну какие... Давайте без подлянок там, но и не мармеладничайте особо. Да, хорошо... А об этом не беспокойся - это я беру на себя.
* * *
Борису Никаноровичу было под пятьдесят. Он словно сошёл с экрана какого-то старого фильма про деревню - из 'Председателя', например, или из 'Трактористов'. Был он краснощёкий, ядрёный мужчина, действительно, родом из деревни.
После Коростылёвского СПТУ Борис Никанорович - тогда, конечно, ещё просто Борис - поехал в Москву, и без особых трудностей поступил на почвоведение. На этот факультет МГУ брали всех, кто ни попросится - конкурс всегда был меньше одного человека на место. На первом курсе в начале семестра Борис записался в секцию бокса. Нужно было выбрать какую-нибудь секцию для занятия физкультурой, и он выбрал бокс, и ни разу в жизни не пожалел об этом. Он был как будто создан для этого спорта: здоровый, плотный, но при этом неожиданно подвижный. Упорный. За упорство и за удар правой его прозвали Копром. Прозвище очень подходило ему: он ставил себе цель и бил, бил, бил - и это относилось, конечно, не только к боксу.
С третьего курса Бориса забрали в армию. Военком, посмотрев на него, полистав личное дело, направил его служить в спортивную роту. Служба больше походила на спортивный лагерь, растянутый на два года: на стадионе и в спортзале солдаты проводили гораздо больше времени, чем на плацу. Дни в основном проходили в тренировках. Часто рота выезжала на соревнования. В армии Борис выполнил первый разряд и стал чемпионом округа, да и по России вошёл в десятку. В армии было неплохо, но всё-таки от сверхсрочной службы он отказался.
Когда Борис дембельнулся, желание учиться у него сильно поугасло, но и преподаватели уже не сильно требовали с него: теперь он входил в сборную университета по боксу. Университетским спортсменам прощалось многое. К окончанию учёбы он стал камээсом, чемпионом Москвы в молодёжке и призёром по области в полутяжёлом весе. Со временем прозвище Копр перешло из спортивной раздевалки и в студенческую общагу, а после и в гражданскую жизнь. В общаге от студентов-биологов, живших этажом выше, он узнал об его обидном греческом значении, и попробовал отвязаться от прозвища, но это не получилось. Один раз он даже не выдержал, сорвался в драку. Нет, не в драку, сложно назвать стычку студента-очкарика и чемпиона-полутяжа дракой. Одного удара парню хватило, но хук не помог, и единственное, чего Борис добился, - его перестали называть Копром в глаза. Потом он жалел о своей несдержанности - не стоило показывать, что тебя что-то задевает, как вообще не стоит показывать свои слабые стороны.
Даже сейчас, спустя так много времени после тех студенческих лет, после того, как он оставил бокс, подчинённые за глаза называли его - Копр.
Когда подошла пора распределяться, на факультет стали приезжать представители совхозов, звавшие молодых агрономов работать в свои угодья. К Борису же подошёл не председатель совхоза и не агроном, а тренер из общества 'Динамо', и предложил стать участником сборной.
И он легко согласился. И в деревню свою, конечно, не вернулся. Молодости вообще свойственно легко принимать немаловажные решения. Наверное, это потому, что молодые люди ещё не прочувствовали, что живут они только один раз. А может, потому, что нечего ещё терять. Со временем способность решать без оглядки теряется, человек начинает бояться оступиться. Сейчас Борису Никаноровичу было бы немыслимо вот так, без раздумий и взвешивания решения, изменить свою судьбу - но также и страшно представить, где бы он мог оказаться сейчас, если бы не принял предложение тренера, а вместе с остальной массой однокашников поехал бы работать в село.
Он снова тренировался и бил, бил, бил. Это было хорошее время: он с удовольствием посвящал себя спорту, занимался делом, которое у него получалось. В гараже на антресолях до сих пор пылились восемь кубков - память о его спортивной карьере в 'Динамо'. Кстати, в те безоблачные годы в спортивном обществе он познакомился с будущими партнёрами по бизнесу: Сергеем, Семёном, Николаем.
А потом начались перемены.
В той или иной системе общества, в той или иной экономической системе можно выделить много хорошего и много плохого. Можно спорить с пеной у рта, можно оставаться при своём мнении - что лучше. Но вряд ли кто-то станет защищать смутное и мутное время перехода от одной системы к другой, ибо в такое время никакой системы нет вовсе.
Помните пионерский салют? Рука, поднятая над головой, символизировала красивый советский лозунг 'общественное выше личного'. Если бы пионерское приветствие изменялось в соответствии с обстановкой в стране, если бы руки пионеров действительно служили своеобразным индикатором соотношения личного и общественного, то к началу новой эры в истории России гордое пионерское приветствие превратилось бы в блок, прикрывающий пах.
В то время, когда подавляющее большинство населения страны жалось, прикрывая свой пах, - практически в прямом смысле этих слов - преимущество получили те, кто были организованы, имели начальный капитал, у кого в голове хватало шариков, чтобы разбираться в быстроменяющейся ситуации, и те, которые могли ударить. Те, которые могут ударить, всегда имеют некоторое преимущество перед теми, которые зажимаются, прикрывая пах. В остальном успех новых предпринимателей характеризовался лишь удачливостью и тем, у кого на сколько хватило беспринципности.
Вот можно ли говорить так: 'на сколько хватило беспринципности'? Как кому-то может хватать или не хватать отсутствия чего-либо, в данном случае - принципов? Наверное, правильнее будет сказать так: кому на сколько не хватило принципов.
Три преимущества было у Бориса Никаноровича перед большинством обывателей - он входил в спортивную организацию, команда которой оказалась устойчивее остального общества, голова у него неплохо варила, и он умел бить. И его товарищи по клубу тоже умели бить. Трёх преимуществ из четырёх оказалось достаточным. Подобное правило действует и в преферансе: если у тебя на руках три туза, то сказать: 'Вист!' ты имеешь полное моральное право.
Что касается остального - Борису Никаноровичу удачливости хватило, а принципов не хватило, чтобы стать к настоящему моменту владельцем крупной сети супермаркетов с торговой маркой 'Пятачок'. Время становления Борис Никанорович вспоминать не любил - слишком грязное это было время. Хотя рыночные отношения и создали условия, в которых могли существовать большие капиталы, но фраза, отчёркнутая великим комбинатором в книге, не потеряла значимости и в нашей стране, и в наше время.
Борис Никанорович не был в своей родной деревне уже очень давно. 'Лет десять', - сказал бы он сам и ошибся бы при этом всего в одну целую и восемь десятых раза. 'Пятачки' отнимали почти всё время, заставляя работать, улаживать отношения, договариваться с людьми и думать, думать, думать. И бить, бить, бить, добиваясь поставленной цели.
В прошлом году Борис Никанорович со товарищи справляли своеобразный юбилей - открытие двадцатого супермаркета сети 'Пятачок'. Глумливый Семён высказался по поводу празднования: 'Ты зачем же, Боря, старушку-то из-за пятачка грохнул?' и продолжил, подлаживаясь под басок Бориса Никаноровича: 'Не скажи, не скажи, два десятка старушек - рупь!'
А в этом году магазинов стало уже двадцать два.
* * *
На следующий день, в понедельник, ранним утром Борис Никанорович заехал за сыном. Павел в машине сидел смурной, щурился, зевал - явно гулял до утра, отмечал сессию. Борис Никанорович вёл молча. Павел потянулся и включил было радио, но когда заорали в динамики бодрые 'Подсолнухи', поморщился и выключил. Нашарил висящие на вороте футболки горошины наушников, воткнул в уши, уселся поудобнее, скрестил на груди руки и задремал.
Из Москвы выехали удачно, без изматывающего стояния в пробках. Машин на дороге было немного. Борис Никанорович вёл, посматривая время от времени на кемарившего сына. Вон, какой лось вымахал, а в голове - ветер, ребёнок, даром, что взрослый уже. И самое главное - ничего его не интересует. Друзей нет. Девушки нет. Живёт без огонька. Эх, молодёжь! Вот что ему интересно? Игрушки. Да разве я в его годы таким был, подумал Борис Никанорович. Нет. Я ж учился, хотел - смешно вспоминать! - хорошим агрономом стать. Хотел показать себя. Может, из-за того он такой, что ничего добиваться не приходилось, что всё само в рот шло, из-за того, что только хорошее знал.
А с другой стороны - для чего я кручусь, для чего бизнес этот весь? Ведь всё для него, для Пашки. А он не проявляет никакого интереса к делу. Учится через пень-колоду, вся эта экономика ему до фени.
Павел только-только закончил третий курс экономфака МГУ. Когда после школы надо было выбирать, в какой ВУЗ поступать, никаких колебаний в семье не было - Павел пошёл по стопам отца. Вот только факультет был выбран попрестижней, чем почва. Конкурс на экономфак был большой, и не факт, что Павел прошёл бы на общих основаниях, но, по счастью, времена изменились, и те, кто располагал достаточными деньгами, мог поступить и без конкурса.
Игрушки! Виданное ли дело, парню двадцать лет, а он из-за компьютера света белого не видит. В прошлом семестре вообще чуть не завалил сессию, а всё из-за того, что накануне установил какую-то новую игру. Отпадную стратегию, как он сам сказал. Искушение погонять в игрушку было столь велико, что вся подготовка к экзаменам пошла коту под хвост. Стоило сесть за компьютер, и день вылетал начисто. И главное, сам ведь понимал, что сессия - не время для игрушек, надо ботать и ботать, благо, что не первый курс уже, но стоило ему оторваться от билетов, стоило дать себе небольшую поблажку ('Надо передохнуть... Сяду только на полчасика... Только начать на принце...'), и дня как не бывало. И компьютер не запретишь - какое сейчас обучение без компьютера... Бог ты мой, ну как это назвать? Безволие? Эта, как её, абулия? Понимает ведь всю недопустимость такого поведения, и хоть бы хны! В результате к первому экзамену он по-настоящему готовился лишь в последнюю ночь, с утра зевал, залил в себя бадейку кофе - и на тебе, трояк. Пока не заставил снести эту отпадную заразу, никакой учёбы не было...
С другой стороны - ну мальчишка же ещё! Ещё появится интерес. Выйдет в жизнь, покрутится, оботрётся, тогда и научится работать в полную силу. Особенно если нынешнее дело выгорит.
Мысли, как окосевшие лошади, ходили по кругу. Вот она, дурная бесконечность.
Впрочем, Борису Никаноровичу доставало здравого смысла - а то и обычного такта - чтобы свои не слишком весёлые мысли не озвучивать и в упрёк сыну не ставить. Или, по крайней мере, делать это лишь в случае необходимости. Да, времена меняются, и люди меняются вместе с ними. Может быть, именно из-за этого молчания отношения между отцом и сыном были довольно доверительные.
Солнце светило по верхушкам деревьев, щебетали птицы, блестела вода в лужах и речках, что встречались по пути, молчал мобильник, - если не считать мыслей, это было хорошее утро. В конце отрезка пути по шоссе Борис Никанорович сообразил, что нетвёрдо помнит путь просёлками. Сразу после поворота на Коростылёво он заметил человека и остановился.
Дед в болотных приспущенных сапогах стоял посреди бескрайней придорожной лужи и сосредоточенно долбил палкой что-то, скрывавшееся под водой.
- Бог в помощь, уважаемый, - приветствовал Борис Никанорович угрюмого деда, выйдя из машины. - Как нам проехать до Подпяткино, не подскажете?
Дед бросил своё занятие и выбрался из болота.
- А так прям и ехать, а после Попугаево развилка, налево на Нефлудово, а вам направо будет. И будете так ехать, ехать и приедете.
- Спасибо.
Борис Никанорович ещё раз посмотрел на лужу: ему почудилось, что там что-то шевельнулось.
- Что там? - потянулся спросонья Павел.
- Да так... Показалось.
* * *
Пару дней назад Борис Никанорович зашёл в комнату к сыну, что случалось нечасто. В семье было негласное правило: каждый должен иметь собственный угол, где его никто не тронет и не побеспокоит. У отца был кабинет, где он встречался с партнёрами, обсуждал сделки или просто отдыхал, и ещё спальня. У Павла была своя комната. Не то чтобы Павлу запрещалось заходить к отцу в кабинет - нет, пожалуйста, просто чувствовал он там себя неуютно, не в своей тарелке.
Может создаться впечатление, что отец с сыном и не виделись друг с другом днями, сидели по своим комнатам, но это не так. Не будешь же сидеть в своём углу и не казать носа! В конце концов, квартира не ограничивалась двумя комнатами - была ещё кухня, переходящая в гостиную с круглым столом, и ещё одна комната с домашним кинотеатром. Ну и потом, у каждого из мужчин была своя жизнь - у отца бизнес, у сына учёба. Как бы то ни было, но визит отца - событие не каждодневное.
Борис Никанорович оглядел комнату, провёл рукой по плакатам. Павел сидел за компьютером, играл. Удалённая в сессию отпадная стратегия была, кажется, забыта - Павел расстреливал из тяжёлого вооружения каких-то рогатых монстров. Колонки негромко ревели от тяжёлой музыки, выстрелов и стонов подыхающей нечисти.
- Сын, хочу с тобой поговорить серьёзно.
Павел, не отрываясь от компьютера, подпрыгнул на стуле. Он уворачивался от выстрелов.
- Па, погоди, меня долбят сейчас!
Отец осмотрелся, сдвинул журналы и сел на кровать.
- Павел!
Павел поставил игру на паузу и нехотя повернулся.
- Ну, чего?
Борис Никанорович вздохнул и начал говорить подготовленную заранее речь.
- Ты вот любишь игрушки, всё в детство играешь, а мне вскоре потребуется хороший помощник, чтобы вести дела. И вот я тебе решил устроить практикум по экономике на тему 'Конкурентная борьба. Завоевание рынка'.
- Дела! - удивился Павел. - И каким же образом?
- Твоя задача будет организовать торговлю, набрать людей, если надо, и в реальных условиях попытаться захватить рынок.
- Ни фига себе!
- Слушай! И не перебивай, пожалуйста. Ты должен будешь там развернуться и захватить местный рынок, выдавив местных торговцев. Разрешение на торговлю я выправил. Торговать будешь, естественно, пищёвкой и сопутствующими товарами.
- Па, мне на семинарах рассказов про конкуренцию, про свободный рынок, монополию и всё такое хватило - вот так. - Павел черканул ребром ладони по горлу. - Лето же, каникулы! Да и в играх это сплошь и рядом - в экономических стратегиях, например.
- Нет, ни на семинарах, ни в игрушках этих твоих не встретится таких ситуаций, какие бывают в жизни. Считай, что это такая расширенная стратегия. Пройдёшь её - и дуй на все четыре стороны.
- И где это будет происходить?
- В сельской местности. Подальше от Москвы. Это такая у тебя будет секретная операция...
Борис Никанорович хотел пошутить, но шутка вышла тяжеловесная - как и сам Борис Никанорович. Впрочем, его это нисколько не смутило.
- Но как же!? А я собрался по Европе прокатиться...
- Никаких проблем. Сделаешь дело - и езжай. У тебя же каникулы два месяца? Вот, а я рассчитываю, что ты за месяц управиться должен. Или даже быстрее.
- Па, ну зачем все эти сложности? Ты ж, наверное, можешь все эти деревенские лавочки просто купить.
- И не только лавочки. Но это не спортивно будет. Вот ты же в игрушках тоже поджухать можешь, жизни там подбавить себе или денег.
- Понял.
Повисло неловкое молчание. Борис Никанорович внимательно смотрел на сына. Павел прятал глаза.
- Паша, там один магазинчик всего.
Павел молчал.
- Понимаешь, мало того, чему вас учили. Ты должен сам попробовать, сам!
- Па, я же учусь на экономиста, а не на продавца какого-то! - пошёл в последнюю атаку сын.
- Никогда не помешает экономисту представить, как продавцы работают. Поработаешь руками, воздухом чистым подышишь...
- Ну, вот ещё! У меня будет высшее образование, к чему мне работать руками?
- Не сломаешься! Поработаешь и руками, и ногами! - Борис Никанорович начал выходить из себя. - Мало, что ты от армии отмазан! Должен же ты отрабатывать как-то то, что в тебя вложено! А это - всегда пригодится!
- Ну, па! - глупо, конечно, было так кричать, но других аргументов у Павла не осталось.
- Не шуми, это дело решённое. Готовься - послезавтра мы едем.
- Я что, один там буду?
- С тобой будет Семён Игоревич.
Сказав это, Борис Никанорович поднялся и вышел из комнаты. Разговор в основном был закончен. Павел ещё некоторое время сидел, что-то прикидывая и соображая.
Поставленная на паузу игрушка была забыта. На экране бестолково топталась уродливая компьютерная сволочь. Визит Бориса Никаноровича только что спас её электронную сущность от скорой и неминучей смерти.
По интонациям отца, по его решительности Павел понял, что сейчас как раз та ситуация, когда спорить бесполезно. Уже бывали случаи, когда папа решал что-то за него - и ничего сделать было нельзя. Впрочем, в большинстве тех случаев по прошествии времени Павел мог бы и поблагодарить его за настойчивость, за произвол, за то, что настоял и сломил его, Пашкино, сопротивление. Мог бы, но не благодарил: ничего не попишешь - гордость.
Семён Игоревич был партнёром Бориса Никаноровича. Павел нечасто встречался с ним. Как правило, это случалось на межсемейных пикничках, устраивавшихся пару раз в году, на Первомай и в начале осени. Присутствовали обычно семьи Бориса Никаноровича и его ближайших соратников по бизнесу. Семён Игоревич неизменно приходил один. Он бывал обыкновенно весел, разговорчив, незамкнут. Вокруг него собиралась компания. Он был остроумен, шутил. При этом ни одной его шутки на следующий день Павел воспроизвести не мог. Остроумие Семёна Игоревича, вырванное из контекста, не выглядело таковым - так же не поражает отдельная нота, та, которая 'та' (а на самом деле 'до'), вырванная из 'ти-ти-ти-та' пятой симфонии.
Рядом с Семёном Игоревичем было интересно находиться. Он имел обо всём своё мнение, зачастую нетривиальное до парадокса. Он был неплохим рассказчиком. О работе он, в отличие от многих отцовых сослуживцев, на отдыхе не говорил. Девушки его любили. Борис Никанорович очень его ценил, но за что - оставалось Павлу неизвестно. Можно было лишь предположить, что так же, как Семён Игоревич на пикниках не отвлекается от отдыха, в деле не отвлекался он от работы.
В общем, это был не худший вариант. Каков папин коллега на отдыхе, Павел видел. Оставалось узнать, каков он в деле.
Павел прошёл за отцом на кухню. Борис Никанорович кухарил: резал овощи.
- А потом? - хмуро спросил Павел.
- Что потом? - откликнулся отец, орудуя ножом. Спросил так, непринуждённо, с лёгкой ноткой удивления в голосе, словно и не было только что повышенных тонов.
- Потом ты меня на новое задание погонишь?
- Там посмотрим. Ты взрослый человек, Паша, всю жизнь тебя, что ли, палкой гнать... К твоему же счастью.
Павел хмыкнул.
- Так мне чего там, месяц, значит, придётся сидеть? А где я товар возьму? Оборудование, помещение... Да я ж чайник, я ж не занимался этим ни разу!
- Отвечаю по порядку: месяца достаточно на первый раз, может, и меньше времени потребуется. Считай, это такой тренинг. На лёгком уровне. Помещение под магазин снято, ремонт вот-вот начнётся. Снабжение организуем и технику необходимую подгоним. Семён Игоревич тебе поможет. Он мужик толковый, с ним не пропадёшь...
- Давай тогда сразу уточним: мне надо будет в плюс по деньгам выйти или достаточно конкурента забороть?
- Достаточно избавиться от конкурента. Дальше-то дело техники... Ты салатик будешь?
* * *
Павел проснулся, но по-прежнему сидел в машине тихий. За всё время он только раз раскрыл рот, когда джип проезжал покосившийся столб с обозначением населённого пункта: 'Заводской'. Буква 'с' на знаке была старательно скарябана тупым металлическим предметом.
- Почему 'Заводской'? - спросил Павел. - Разве тут есть заводы какие-то?
- Был завод. Коней разводили, при царе ещё, - автоматически ответил Борис Никанорович.
Как, откуда всплыли эти сведения в его памяти? Ведь не помнил и не вспоминал он этого с детства, десятки лет. И знак увидел - ничего не шевельнулось в памяти. А сын спросил - чик, и ответил.
По мере продвижения к родной деревне память Бориса Никаноровича оживала, как распускается китайское прессованное полотенце, брошенное в горячую воду. Вот мостик... Вот ельничек... Вот дерево с дуплом, ничуть не изменилось... Все эти подробности словно были засушены где-то в голове, сморщены, как изюм, а теперь разбухали, распрямлялись под потоком дорожных впечатлений. Вот здесь он мальчишкой когда-то ловил мальков, вот за тем пригорком стояла школа, куда он ходил, здесь горохом поле засеяно было, и они с другом Федькой бегали этот горох тырить, здесь вот он не однажды дрался после уроков и как-то ему разбили губу и нос, но и обидчику - кому? не вспомнить... - досталось тогда на орехи...
Мысли у Бориса Никаноровича были в гармонии с окружающим простором, такие же светлые, благостные.
Господи, как приятно после городской суматохи выбраться на природу! Дышать свежим, вольным воздухом, напоённым тонкими ароматами трав и цветов! Просёлок был разбит, ехать быстро не получалось, жалко было машину; зато можно было видеть деревья, кусты и прочие окрестности. В городе если и стоит дерево, то это или общипок какой куцый, или тополь инвалидно-ампутированный, или скучная пыльная серятина неизвестного вида, разве что лампочками обвешана. А здесь! Красавцы, великаны, жизнелюбцы-деревья! Колоссы! А поля бескрайние? Как приятно глазом видеть эту ширь, ни смогом не замутнённую, ни домами-проводами не заслонённую! Да, это не город... Всё здесь естественно, и всё прекрасно!
Не только мысли и память, но и чувства, эмоции, юношеские какие-то переживания, весь цвет душевный, что в большом бизнесе не нужен и вреден даже, оживал в Борисе Никаноровиче. Душа его пела, как птица. А когда из-за перелеска джип вдруг вынырнул на поляну, нежно желтеющую одуванчиками, Борис Никанорович испытал такой восторг, такое метафизическое наслаждение, будто реально был хозяином всей этой красоты.
- Ну и дыра, - сказал Павел. - Мегафон не берёт.
- Я здесь родился, - сдержанно сказал Борис Никанорович.
Они как раз проезжали попугаевские коровники. То есть то, что это были коровники, Борис Никанорович ещё помнил, а Павел, глядя на полуобрушенные серые стены, тонущие в резной сочной зелени борщевиков, ни о чём таком не догадывался.
- Я сражён. Далеко нам ещё?
Борис Никанорович не ответил, пожал плечами только, мол, не помню. После коровников дорога сузилась, на обочинах с двух сторон пенилось зелёное борщевичное море, из которого тут и там торчали сухие стебли прошлогодних растений с раскрытыми мёртвыми зонтами соцветий на верхушках.
Борщевик - это такой бамбукообразный гигант, иногда в два человеческих роста. Не всякая рябина вымахает до таких размеров. На вид это очень сочное растение, мясистые огромные листья, толстые стебли-трубки, огромные белые зонтики соцветий. Растёт он вдоль дорог преимущественно, покрывая листьями-лопухами всю придорожную землю и безжалостно давя все остальные растения. Его иногда называют американским лопухом. Говорят, завезли его из Америки, чтоб выращивать на корм скоту. И растёт он вдоль дорог да возле коровников поэтому - там, где зелёную массу возили, где семена в землю попали.
На корм там или не на корм, но разводить его бросили очень быстро. Запах у него весьма специфический. Так, как он, пахнет только один вид растений - кусты за пивной.
Запах - это самое субъективное из всех ощущений, данных нам в реальности. С цветом, например, не может случиться такого, что взглянет на что-нибудь одна, допустим, дама и увидит красное, а взглянет другая - и увидит совершенно белое, что бы там ни писал в своё время Николай Васильевич. Но он шутник большой был, даром, что классик, и не ко всему написанному стоит относиться настолько серьёзно, правда? С запахами всё иначе: идут, к примеру, двое, и вот у одного вдруг дыхание перехватывает, вонь ужасная, нос зажимает, слезящиеся глаза на друга выпучивает, а друг с удивлением смотрит: 'Что такое? В чём дело?' 'Как в тём дедо! Нышать же немозможно! Ты что, не чумстуешь?' 'Нет. Слабый запах есть какой-то, на цветочный похож...'
Но в любом случае не запах - самое ужасное в гигантских лопухах.
Основная проблема заключается в том, что любой непосредственный контакт с борщевиком чреват сильными ожогами. Ожоги проявляются не сразу, а только через несколько часов. Кожа краснеет, чешется, идёт мутными волдырями. А если не повезёт, то после и вовсе слезет и долго-долго не заживёт. Выйдешь, этак, из машины побрызгать на сотом километре, сделаешь пару шагов в кустики, и на тебе, подарки.
Ядовитость борщевика, к слову, не мешает коровам прекрасно себя чувствовать, употребляя его в пищу.
Выходит, что борщевик - это как бы подорожник наоборот. Известно, что подорожник завезли в Америку бледнолицые, и он распространился там постепенно вдоль дорог. Завезли его европейцы, сами того не желая, в виде семян. Семена у подорожника мелкие, попали в тюки со скарбом и приплыли в Новый Свет. А так как подорожник - травка неприхотливая, то прижилась она на новом континенте довольно быстро. А борщевик наоборот, от них к нам приехал и вдоль наших дорог распространился. Но если подорожник - растение безвредное и даже целебное, то борщевик - ядовитая зараза, и как от этой заразы избавиться, теперь совсем непонятно.
Правда это или нет насчёт происхождения борщевика в средней полосе, неизвестно, ясно одно: не стоит России бездумно заимствовать что-то у Запада.
* * *
Тем временем джип въехал в деревню, прокатился по улице и остановился возле магазина. Магазин представлял собою серую бревенчатую избу, слегка покосившуюся. От других домов она отличалась тем, что стояла не за изгородью, а фасадом выходила прямо на улицу. О том, что это именно магазин, можно было догадаться по вывеске, имевшей место над дверью: 'МАГАЗИН'.
На бревне, справа от входа, имелась ещё одна надпись, карандашом или углём: 'ДЕЦЕЛ КУЛЛ'. Кто-то потратил довольно много времени, чтобы вырисовать большие кривоватые буквы. Поверх буквы 'У' белой краской была намалёвана буква 'А'. Краска была относительно свежая.
Павел посмотрел на надпись. 'Вот дебилы, двух слов не могут написать без ошибок! - подумал он. - Деграданты, ё-моё!'
Борис Никанорович тоже обратил внимание на надпись. 'Ага, значит, молодежь тут есть, - подумал он. - Значит, молодёжная категория продуктов, всякие пиво-чипсы-йогурты пойдут'.
- Ну что, - бодро произнёс Борис Никанорович. - Вот мы и на месте. Пойдём, Паша, на конкурента твоего поглядим.
Сын явно не разделял оптимизма отца. Он до сих пор не мог смириться со всей этой затеей.
- И чего я должен буду ему сказать? Здрасьте, я тут напротив магазин замутить хочу? - недовольно пробурчал Павел.
- Помни: о том, что ты думаешь и что делаешь, рассказывать кому попало не стоит. А особенно не стоит докладываться конкурентам. Чем меньше они будут знать, тем тебе же лучше. Так что - молчок.
- Ну да, конечно, - буркнул Павел. - Тут уж, небось, все бабки друг другу уши прожужжали.
- Не думаю. То есть, слухи-то, конечно, бродят, да только ложные. Николай Владимирович об этом позаботился.
- А чего ж мне говорить тогда?
- А чего ты говоришь, когда в магазин за продуктами приходишь? - Борис Никанорович изобразил удивление. - Ничего не надо говорить. Приходишь, смотришь, покупаешь.
- Ага, вени, види, вицы. А нам что, продукты нужны?
- Нам нужно смотреть. Это занятие очень полезное - на конкурента посмотреть. Чем торгует, какие цены у него. А продукты - дело десятое. Ты вообще, пока площадка у тебя обустраивается, первым делом наблюдением заняться должен будешь. Если узнаешь, сколько товара возит, как часто, то тут тебе вся информация о деревне, как в раскрытой книге: и сколько народу тут живёт, и возрастной состав прикинуть можно, и платёжеспособность.
- Понятно.
- Ну и вообще придётся разузнать, помимо магазина: кто живёт тут, чем дышит, сколько постоянного населения, сколько на лето приезжает. Ну что, дрейфишь, Штирлиц? - Борис Никанорович подмигнул сыну.
- Вот ещё! - фыркнул Павел и первым полез из машины.
* * *
Дверь магазина была обита драным дерматином, из-под которого неаппетитно лезла грязная вата. Особо крупные прорехи были заколочены ржавыми жестяными заплатами. За дверью висела серая марля, служившая, видимо, фильтром от мух, а за нею сразу была комната с низким потолком - торговое помещение.
Первое впечатление от этой комнаты было неприятное. После яркого солнечного дня магазин выглядел тоскливо и сумрачно. Всё здесь было какое-то не очень опрятное: плохо подметенный дощатый пол, покрытый кусками потёртого линолеума, обшарпанный старенький прилавок, захватанные грязными пальцами весы и касса. Сквозь пыльное окошко на пол протянулись почти осязаемые брёвна солнечного света. Несколько мух, прорвавшись через марлю, резвились в солнечных квадратах.
За прилавком сидела черноволосая тётка и лузгала семечки.
На трёх стеллажах за её спиной на полках располагался товар: консервы, стеклянные банки, печенье, твёрдая колбаса с большими включениями жира, чай, пакетики с супами, прессованные кисели, сыпучие продукты в бумажных пакетах. Продукты запросто соседствовали с непродовольственным товаром: так, на одной полке стояли 'Пшеничная', уксус и скипидар. Уксус и скипидар явно стояли давно, бутылки выглядели сильно запылёнными. Отдельно в деревянном лотке лежал хлеб. Белые буханки, каких в Москве не продают, не были затянуты в плёнку, как обычно, а просто лежали себе рядами, как кирпичи на поддоне.
- Здравствуйте, - звучно приветствовал продавщицу Борис Никанорович.
- Здравствуйте, - тётка живо встала, сунув семечки куда-то под прилавок.
Павел промолчал. Здороваться с незнакомыми людьми он не привык.
- Вот, зашли к вам подфуражиться, - сказал Борис Никанорович.
- Пожалуйста, пожалуйста, - радушно улыбнулась продавщица.
Она была приземиста, коротко стрижена и принадлежала к тому типу женщин, про которых говорят: баба-мужик. Однако улыбка её искупала недочёты внешности. Видно было, что человек она общительный и не без приятности.
Борис Никанорович осмотрелся и стал заказывать, беря всего понемногу и стараясь называть продукты в алфавитном порядке. Продавщица, несмотря на то, что была женщиной не худой, птицей летала от стеллажей к прилавку. Дело у неё спорилось, на прилавке росла гора продуктов.
- Сахара ещё возьми, - разлепил, наконец, губы наблюдавший за процессом покупки Павел.
Борис Никанорович поморщился. Он дошёл уже до хлеба, а сахар проглядел, и теперь сахар этот нарушал стройный алфавитный список, в котором выстраивались продукты на чековой ленте.
- А нету сахару, - отозвалась продавщица.
- Как нету? А это что? - возмутился Павел, указывая на мешочки, сложенные на самой нижней полке.
- Так это ж песок! - слово 'песок' продавщица произносила через 'я': 'пясок'. - Будете брать? Скока вам свесить?
- Килограмм, - решил Борис Никанорович.
Павел промолчал. Разницы между сахаром и 'пяском' он не чувствовал.
Пакетов в магазине не нашлось, и Павел, взяв у отца ключи от машины, выскочил на улицу за сумкой.
Возвращаясь, он столкнулся у дверей со старым дедом и пропустил того вперёд.
- Здорово, Автинна! - приветствовал дедок продавщицу.
- Здравствуй, Григорьич. За чем пожаловал? - откликнулась продавщица с загадочным именем.
- Свесь-ка мне крупы килограмм пять.
Автинна полезла под прилавок и тут же, ругаясь, вылезла наружу.
- Крысы повадились, - объяснила она. - Вона, мешок погрызли. Тяну мешок, а оно всё на пол...
Дед Григорьич сочувственно поцокал. Борис Никанорович, оказавшийся рядом, тоже изобразил сочувствие продавщице, Павел же стоял подальше, и ему пришлось вытянуть шею, чтобы рассмотреть испорченный мешок. Он никогда не видел крыс, и ему было интересно. Продавщица сноровисто орудовала совком, отмеряя крупу, не переставая жаловаться на грызунов.
- Я на них и крысоловки ставлю, а они умные, твари, хоть бы раз попались. В подполе они живут. Я бы потравила б их, да нельзя, продуктовый магазин-то... Григорьич, ты всё знаешь, помог бы крыс известь!
- Помочь... Да как от крыс поможешь, - протянул всезнающий дед Григорьич. - Самый надёжный способ: уйти. Где людей нету, там и крыса не живёт.
- Скажешь тоже, Григорьич! Куда ж я уйду? Кто ж торговать тогда будет?
- А ты кошку заведи себе. Пусть даже и мышей ловить не будет, пусть в подпол твой гуляет да у прилавка подъедается. Крыса духу кошачьего не любит, скорей всего уйдёт. А не уйдёт, так всяко безобразить меньше будет.
- Я бы рада, да не могу, - покачала головой продавщица. - Как только возьму кошку, так чихаю - не могу остановиться, слёзы текут - аж не вижу ничего. Доктор говорит - аллергия.
- Ну, не знаю тогда, чем и помочь, - сказал дед Григорьич. - Впрочем, есть один способ, ещё дед мне сказывал. Обещать ничего не буду, а спробовать - спробую.
- Ой, спасибо, Григорьич!
- Погоди спасибкать, Автинна! Дело не скорое, да и не ясно, выйдет ли...
Пока дед увязывал свою крупу, Борис Никанорович, сложивший уже покупки в сумку, снова подступился к продавщице с вопросом:
- А не подскажете ли, уважаемая, можно ли в деревне снять комнату у кого-нибудь?
- Отчего ж нельзя, можно, конечно, - ответил вместо продавщицы дед Григорьич.
- Вы к старосте сходите, спросите, он подскажет, - посоветовала продавщица.
- Зачем к старосте? - удивился дед. - Ступайте вон к Михалне в третий дом, у неё полдома пустует третий год.
Они, было, заспорили, стоит идти к старосте или нет, но Борис Никанорович прервал их:
- К старосте нам и без того надо бы сходить. Подскажете, как пройти?
- А вона Григорьич вас и сведёт, - сказала продавщица. - Сведёшь, Григорьич?
- Отчего ж не свести, сведу, - согласился дед. - Пойдём.
Борис Никанорович пропустил деда вперёд, раскланялся от дверей с продавщицей и вышел из магазина. Павел подхватил ставшую тяжёлой сумку и, не попрощавшись, поспешил вслед за проводником и отцом.
- Вона, вниз по улице, дом с крыльцом, видишь? - махнул рукой дед, выйдя на середину улицы. - Это вот и будет старостин дом, вам, стало быть, туда. А мне в другую сторону.
И дед потопал вверх по улице.
- Спасибо. А как звать-то старосту? - спросил вслед Борис Никанорович.
- Кочергу-то? А Петром, Петькой, - отозвался дед, удаляясь.
Борису Никаноровичу осталось только пожать плечами.
* * *
К старосте пошли не сразу, сначала подошли к джипу разгрузиться.
- Так, Паша, чек в сумке, цены потом расшифруешь по нему, - сказал Борис Никанорович. - К вечеру приедет тебе в помощь Семён Игоревич, привезёт данные по нашему товару, что мы в 'Пятачки' возим. И вот ещё что... Ты водку выложи, кинь мне в багажник, тебе она здесь точно ни к чему будет. Ты, кстати, есть не хочешь?
Павел помотал головой, бросил сумку в багажник, открыл её, извлёк бутылку и положил отдельно.
Для визита к деревенскому старосте Борис Никанорович захватил с собой только папочку с документами.
Борис Никанорович из-за изгороди окинул взглядом двор дома и, не увидев признаков обитания здесь собаки, решительно толкнул калитку. Павел покорно плёлся сзади. Отец с сыном прошли к дому, Борис Никанорович поднялся на крыльцо и постучал.
- Хозяева! Есть кто дома?
На стук выскочил хозяин, староста, надо так понимать, Петька. Старосте на вид было лет пятьдесят. На кочергу он никак не походил - комплекцией не вышел. Павлу он показался очень похожим на какого-то толстого пухлого зайца, глазки его бегали, словно он чего-то боялся или чего-то скрывал.
Борис Никанорович, сама респектабельность и улыбчивость, представился, пожал зайцеобразному старосте лапу, чем вверг его в ступор, и начал грузить рассказом о перспективах деревни Подпяткино. По его словам выходило, что руководство области намерено запустить программу по развитию туристического бизнеса. В окрестностях планируется начать строительство нескольких туристических комплексов, что должно благотворно сказаться на экономике района в целом, а также создаст рабочие места и поднимет благосостояние жителей Подпяткино и окрестных населённых пунктов.
Всё время, пока продолжался этот разговор, староста постоянно озирался на оставленную открытой дверь, из которой неслось бряканье кухонной утвари. А Борис Никанорович, словно не замечая такого поведения хозяина, продолжал. Программа, говорил он, рассчитана на три года, и уже этим летом или осенью начнутся работы по рекогносцировке и маркшейдерству, строительство начнётся чуть позднее, будут задействованы производственные мощности района и области. Также Борис Никанорович отметил, что в рамках этой программы для развития инфраструктуры района и поддержки областной программы необходимо создать сеть предприятий торговли, чем...
Староста настороженно слушал сложные протокольные слова, обалдело косил глазами, ему явно хотелось сбежать. Наконец он проговорил:
- А что вы, собственно, от меня хотите?
Борис Никанорович сбился на полсекунды со своей речи, но не смутился, а ловко всунул папку в лапки старосты и зажурчал с новой силой, дескать, хочет поставить в известность руководство деревни, что в областной управе проводился тендер, выиграть который посчастливилось именно ему, Борису Пятакову, и теперь именно он, Борис Пятаков, имеет удовольствие выполнять условия тендера, создавая в родном краю сеть предприятий торговли, просит оказывать всяческое содействие, рассчитывает на сотрудничество и поддержку со стороны местных жителей.
Староста Петька открыл папку, пролистал бумаги, мельтешащие круглыми синяками печатей и невнятными размашистыми росчерками, и, наконец, наткнулся на конверт, подписанный просто 'На нужды'.
Что-то изменилось в лице старосты, глаза съехались к переносице и перестали на минуту косить, лапки его ощупали конверт и быстро захлопнули папку.
- Так что ж вы раньше-то молчали! - воскликнул староста. - Вы ж Никаноров сынок будете, из Пятаковских?
Борис Никанорович скромно поклонился.
- Мать! Выйди поздоровайся, глянь только, какие гости! - крикнул староста.
На крик из дома выглянула хозяйка, высокая худая женщина со злым лицом. Беседовать с гостями она не стала, буркнула только: 'Здрасьте!' и скрылась в доме, однако звон посуды в глубине дома прекратился.
- Дак это ваши работники-то старую избу латают! - восклицал зайцеподобный староста, опасливо косясь по сторонам и прижимая к боку заветную папку. - А остановились вы где?
- Это один из вопросов, с которыми мы бы хотели обратиться к вам, - вежливо ответил Борис Никанорович. - Сам я, к сожалению, остаться не смогу, увы, увы, дела в городе требуют моего присутствия... Я здесь сына оставлю, Павла.
Староста словно только-только увидел Павла и кинулся трясти ему руку.
- Пётр Кузьмич Кочергин, очень приятно, очень приятно. По любому вопросу, пожалста, пожалста...
- Может быть, пройдём в дом? - вежливо предложил Борис Никанорович.
- Зачем в дом? - смешался староста. - У нас там не прибрано, неудобно... Вы ж хотели поселиться, верно? Дайте подумать, дайте подумать...У нас-то неудобно, тесно, да и племяшки могут приехать, и комната одна...
Говоря, он настойчиво оттеснял гостей с крыльца. Папку он засунул подмышку под пиджачок, так, что она стала почти не видна.
- Мне вот подсказали, что к э-э-э... Михайловне можно поселиться, - подсказал Борис Никанорович.
- А! Точно! К Михалне! Там вам будет удобно. Пойдём! - воскликнул староста и повёл гостей прочь со двора.
- А вода горячая там есть? - с сомнением в голосе спросил молчавший до того Павел.
Староста только захихикал.
Пока шли к ней, староста и Борис Никанорович словно поменялись ролями: староста оживлённо говорил, заискивающе косясь на гостей, махал лапками, обещал помощь, если таковая потребуется, кричал встречным: 'Смотрите, кто приехал!' и вообще суетился. Борис Никанорович лишь молча улыбался и кивал - он привык к такому обращению.
Павел плёлся сзади, ему было нехорошо. Он покрылся холодным липким потом, в ушах у него шумело, ноги шагали через пень-колоду. Что было причиной такого недомогания - то ли выпитое вчера, то ли недоспанное сегодня, то ли обилие свежего воздуха, то ли пекущее макушку солнце - сказать трудно. Единственным желанием Павла было, чтобы вся суматоха с его размещением поскорее закончилась. Он устал от новых людей и впечатлений.
* * *
- Михална! Выходи, постояльцев к тебе привёл!
Михална оказалась пожилой женщиной, крепкой и бойкой. Староста тараторил, не давая гостям сказать и слова, сбивчиво объясняя причину визита. Михална быстро уловила смысл невнятных объяснений старосты, стрельнула глазами на костюм Бориса Никаноровича и повела разговор. Да, она готова сдать половину дома, дом хороший, сын с женой перебрались несколько лет назад в город, но дом она содержала в порядке, крыша не худая, разве что обстановки никакой - стол да лавка.
- Сколько вы просите? - спросил Борис Никанорович.
Несмотря на то, что староста усиленно подмигивал ей, Михална, помявшись немного, запросила цену за поселение двоих человек настолько низкую, что Павел даже фыркнул. Борис Никанорович же и бровью не повёл.
- А покушать ребятам не возьмётесь готовить? - спросил он.
Михална было замялась, и тогда Борис Никанорович сам предложил вдвое против первоначального предложения Михалны.
- Смотрите тока, разносолов не будет: сёдни щи, а завтра каша, - сказала она.
- Договорились, - кивнул Борис Никанорович. - Мои бойцы продуктов вам подкинут, если нужда будет.
На том торг и закончился. Обе договаривающиеся стороны остались полностью довольны сделкой, формальности не заняли и минуты, и отец с сыном отправились на другую половину дома смотреть жилище.
* * *
Показ завершился быстро - смотреть было особенно не на что. После смотрин Борис Никанорович засобирался обратно, наказал сыну слушаться Семёна Игоревича, не давать спуска конкурентке, пожал Павлу руку и был таков. У Павла были к отцу вопросы, но из-за своего заторможенного состоянию он не успел их задать. Например, насколько правдив рассказ отца старосте, или... Или хотя бы когда ждать напарника.
Откровенно говоря, Павел не знал, чего он забыл в этой деревне и, пока ждал Семёна Игоревича, тяжело маялся бездельем. Всё раздражало его, а солнце - больше всего. Ожидание тянулось невыносимо долго. Минутная стрелка на часах, казалось, заснула или умерла, разморённая солнцем. Была мысль - собраться и драпануть отсюда, но машины не было, и не было связи. Не пешком же идти - Павел вспомнил, сколько они с отцом ехали по просёлкам, и загрустил. Всё произошло так стремительно! Два дня назад ещё ничего не предвещало беды, он собирался весело провести лето, и на тебе! Он даже не успел предупредить друзей, что планы его поменялись.
Семён появился часа в четыре дня. К этому времени Павел успел посидеть и полежать на лавке в доме, послоняться вокруг, сходить вниз по улице до колодца и выпить кружку ледяной воды, хотя пить ему и не хотелось. За несколько часов ожидания Павел ни с кем не перемолвился и словом: а о чём он должен был разговаривать, например, со встреченными на улице деревенскими бабками? Или детьми? Он видел деревенских жителей, когда делал вылазку за водой. Бабки сидели на скамеечке у второго дома и беззастенчиво разглядывали Павла - от этого ему захотелось убраться подальше. Когда, наконец, к дому подъехал джип Семёна Игоревича, Павел сидел в теньке, привалившись к бревенчатой стене, и отупело гонял шарики на наладоннике.
Джип подъехал и бибикнул. Из опущенного окошка высунулся Семён Игоревич и весело крикнул:
- Привет! Гостей ждёте?
Павел вскочил, растерявшись. Наладонник соскользнул с бревна и пропал в щели между стеной дома и завалинкой. Когда Павел, наконец, нащупал его в траве, Семён уже сдавал задом во двор. Павел побежал помогать, показывать, сколько ещё можно сдать, но его услуга оказалась явно лишней. Пожалуй, он больше мешался, чем помог, и чуть не попал под колёса.
Семён заглушил технику и вышел.
- Ну, здрав будь, Пал Борисыч! Экой ты большой какой!
Рукопожатие у Семёна было крепким. А Павел как-то неловко подал руку, так, что в ладонь Семёна Игоревича попали только его пальцы, и ответить крепким рукопожатием не сумел.
- Здравствуйте, - промямлил Павел.
- Давай сразу договоримся: мы с тобой на 'ты'. Я - Семён, ты - Павел, иначе каши мы не сварим. Договорились?
- Хорошо, - согласился Павел.
- Ну, показывай владенья, что тут у тебя творится.
- Вот, тут папа снял комнату в этом доме, и ещё договорился с хозяйкой, что она нам это... Ну, обед будет варить. Там, - Павел махнул рукой, - магазин, ну, который не наш, мы там были и купили продуктов, а вот там - наш магазин. Только я туда ещё не ходил.
- Так, ясно. Это всё потом, везде сходим, всё посмотрим. Ты лучше скажи, где тут речка? И где тут можно отлить по-человечески?
Этого Павел не знал. Как-то не удосужился узнать. Не нужно было, вот и не узнал.
- Да это же первое, что нужно было узнать о новом месте! - заявил Семён. - Ладно, погоди, сейчас разберёмся.
Семён появился минут через пять.
- Ну, - сказал он, - пойдём купаться. Ты в плавках?
Павел помотал головой. Компаньон его отца смущал его своим напором.
|